Алексей Варламов, ЖЗЛ, "Алексей Толстой".
Книга написана, не в пример петелинской, живо и заинтересовано. У того (Петелина, который «Красный граф» написал) – задача, как бы дерьмо получше завернуть в упаковку, чтобы не было похоже на дерьмо. Но фактический материал в приводимых документах очень прорывался, поэтому от той книги создалось впечатление не целостности (раз), неискренности (два), натянутости (три). Да и язык там какой-то часто газетный. Очень чувствовалась школа «социалистического реализма» - трескотня по поводу официоза, а когда начинались живые дела, то их автор не знал, как бы «отредактировать», чтобы было прилично.
Варламов пошёл «другим путём».
Он чуть ли не с первых страниц начал собственный скепсис показывать: и относительно предыстории появления графа на свет, и относительно добродетельности Александры Леонтьевны Толстой («Неизвестно, чей нрав надо было обуздывать – в любом случае, брак Толстого с Тургеневой представлял собой гремучую смесь»); и относительно благородства потомственного аристократа Николая Александровича Толстого («Но всё это были пустые угрозы и определённая театральность, которая вместе с буйством чувств передалась его младшему сыну и расцвела в его сердце ещё более пышным букетом»); и о перспективах Толстого стать российским писателем, если бы он носил фамилию своего отчима Бострома («… ещё не известно, стал бы человек с такой фамилией таким писателем. Нашу литературу спасло то, что Бостром не был дворянином»).
Последняя фраза – ещё и пренебрежительный жест в сторону А.Л. Толстой – она почти костьми легла, чтобы добиться признания Н. Толстым своим сыном Алёши Толстого. Все предпосылки были к тому, что «Алеханчик» был всё же сыном Бострома.
Варламов доказывает, что это не так. И доказывает не столько календарным подсчётом, сколько наличием определённых черт в характере графского отпрыска, например, спесь, с которой писатель А.Н. Толстой носил свой титул. Варламов полагает, что долгое непризнание отцом сына наложило отпечаток на формирование личности будущего писателя, и он всю жизнь вёл себя, как потомственный барин, как бы всем поведением доказывая своё дворянское происхождение.
Мать и отчим старались вложить в сына высокие чувства, но (по Варламову) «педагогическим результатом… оказался полный ноль». Причины? «…дурная наследственность, исключительное и редкое по тем здоровым временам положение единственного ребёнка в семье, отрыв от своей среды или родительское воспитание, неудачное тем, что приносило прямо противоположные плоды», - рассуждает биограф.
Уже с первых страниц книги идёт постепенный набросок портрета натуры эгоистичной («Толстой – это всегда центр. А центр обречён на эгоцентризм»), интеллектуально не развитой («в этой породистой голове правое полушарие работало куда лучше левого и абстрактное мышление полностью было подчинено образному»), не озабоченной принципами, не достаточно культурной («Он брал иным – не эрудицией, ни интеллектом, ни мистической похотью, но своей природной силой, которая восполняла все его недостатки»). От главы к главе этот портрет пополняется всё большим числом совершенно неприемлемых качеств, уже удивляешься – как его терпели окружающие?
А его не только терпели, а и любили. Даже самые, казалось бы, брюзжатели, вроде И. Бунина, тем не менее, им восхищаются до конца своих дней.
Талант уметь жить и талант писать – вот индульгенция Толстого. Оба таланта он воплотил в полной мере.
В книге подробно разобраны самые известные (да и не очень сейчас уже известные) его вещи – история создания, условия работы, исходный материал, переписка с издателями и редакторами.
Конъюнктурщик он был страшный. «Чего изволите?», - трудно представить его, говорящим такие слова, но действовал он именно так: «Вам это надо? Какой разговор! Пожалуйста! А! Не так, иначе – да бога ради!» И если вступал в пререкания (на первых порах, потом-то уже он диктовал условия), то только разве чтобы оговорить гонорар.
Но что я о Толстом! Я ж о книге про него. Так вот. Сначала, задав типа вводную – сибарит, пошляк, «брюхо», неразборчивый весельчак, циник, - чем дальше, тем чаще Варламов применяет метод «шаг вперёд – два шага назад». Расскажет, привлекая целую кучу документов и цитат, про очередную гадость графа-писателя, и следом такой пассаж: «Вообще, если посчитать, сколько Алексей Толстой всякого мусора написал, какое количество пинков за это в двадцатых – начале тридцатых годов за свою неряшливость получил, сколько раз подавали на него в суд за плагиат, то может возникнуть впечатление, что красный граф был из породы людей, про которых в народе сложена поговорка: «Ему хоть плюй в глаза, всё Божья роса». На самом деле это не совсем так…» Или читаем дальше: «Но полагать, что Алексей Толстой был таким весельчаком, бодряком, жизнерадостным автоматом, который только и умел, что хорошо жить и писать, тоже было неверно. За всё надо было платить - он и платил».
В одном месте книги высказывается мысль, что нельзя писать, если не любишь своего героя, книга не получится. Это безотносительно к кому-то конкретно, просто – мысль.
Так вот, ругая последними словами своего героя, обвиняя его в стяжательстве, сластолюбии, приспособленчестве, Варламов графом любуется. Потому что Алексей Толстой – натура целостная, верная себе до конца. Можно поддерживать или не поддерживать это восхищение, но не отдать должное Варламову в желании донести истоки своего восхищения нельзя.
К концу книги, когда Толстой заболевает раком лёгкого, осознаёт близость смерти, но никак не желает отказаться от своего образа жизни, а смерть отталкивает даже тем, что не желает о ней говорить – к нему проникаешься симпатией, независимо от ощущений, с которыми читалась вся книга.
Мне кажется, книга Варламову удалась.
И хоть я и считаю, что если Толстого будут помнить в России ещё долго, то только благодаря его «Золотому ключику», (остальные книги, написанные живо и увлекательно, всё же постепенно будут забываться и «забиваться» новыми, не то чтобы более талантливыми, но более достоверными и по историческим мотивам, и по психологическим, и по более соответствующим обстоятельствам поведению людей), но вот книгу о нём самом прочла с удовольствием.