Швагрудке моему, Сергею Лапцевичу
с любовью посвящаю в память о ком-
мунальном прошлом. (В.М.)
На кухне квартиры 11 дома №7 по улице Захаровской жила-поживала семейка тараканов. Жили обычно – как живут миллионы тараканьих семеек в любом уголке Земного шара. Днём отсыпались в уютненькой щёлке за газовой печкой, а ночью, когда хозяева отходили ко сну, выходили на промысел.
Первым выползал глава семейства, папа Фёдор – суровый с виду тараканище цвета умбры. За ним – многочисленные маши, глаши и параши с ещё более многочисленными ваньками, саньками, даньками.
- Эх, времечка-та пошло… - бурчал папа Фёдор, разминая затёкшую от лежания спинку и правым усом делал величественный взмах – сигнал всей родне приступать к промыслу.
Шаловливые тараканчики гурьбой высыпали на свет Божий и с шумом, песнями, шутками-прибаутками начинали своё обычное дело: пожрать то, чего недожрали люди.
- Стервецы, стервецы, - сипел папа Фёдор, ритмично работая челюстями над малоберцовой куриной косточкой, - Эдак весь дом разбудите! Давно дихлофоса не нюхали? Эх, молодняк! Сколько вас схоронить приходится, пока ума наберётесь…
Папа Фёдор был тараканом старой закваски. Прошёл, как говориться и огонь и воду. Лет ему было ещё более, чем самой улице Захаровской, на которой стоял дом. Живал он и в деревянной избе бабы Глаши, известной в округе самогнщицы. А когда избу снесли, долго бедствовал в рабочих подсобках, прячась в грудах тряпья, ватников и проштукатуренных спецовок.
Когда заселили вновь построенные дома, папа Фёдор много путешествовал из дома в дом, из квартиры в квартиру. Вроде бы и житуха ничего – и крошек вдоволь, и даже мясце попадается, и летом не жара, и зимой – не мороз – ан нет добра без худа!
Не любят коммунальники-кооперативники проклятые тараканью нацию. Втельмешили себе в башку, что тараканы – первейшие враги человеческого быта и травят их хлорофосами, дихлофосами, да хлороформами.
Несколько раз попадал папа Фёдор в обороты принеприятнейшие, но живым вышел и науку постиг.
Неча шляться по разным местам, решил он. Планомерно и целенаправленно надо разрабатывать одну квартиру. Приспособиться, вписаться, втереться, на рожон не лезть и усов в чужой рот не совать. И вот, нашёл он себе любящих супружниц и расплодился в вышеупомянутой квартире №11.
Сожители попались не идеальные, конечно, но терпеть можно. Батька – учитель пения, пьянчужка, мамка – работник химчистки и сынок, десятиклассник, Серёжка. В меру чистюли, но не жмоты – бывало и сахарный песочек рассыпят, и ведёрко мусорное дня по три стоит, благоухает. Даже, бывало, с хозяйской посуды самые лакомые блюда вкушали. Ну а ежели раз в пол года пугнут дихлофосом, так это уж и не их вина: молодняк дюже буйный – на рожон так и прёт. Даже хорошо, что дихлофосят: будет наука сорванцам да разгвоздяям. Дохнет-то кто? Толковый таракан – он за печкой сидит да усами шевелит, и не высовывается.
Поучительным был случай с 283-м сыночком папы Фёдора Данькой. Подходит он к отцу, так мол и так, батя, нельзя более жить по-старому. Говаривает народ, живёт через три подъезда замечательная бабёнка – уж там и раздолье нашему брату! Хошь – днём, хошь – ночью ползай по всей квартире и никакой экспроприации. Усмехнулся папа Фёдор в усища и молвил:
- Ну, что ж, сынок, ступай, испробуй судьбу скитальца.
Собрал Данька единомышленников да прихлебателей, эпигонов, короче, и отправились они в путь. Но куда идти толком ни кто не знал, и забрели они в раковину для мытья посуды. А тут как раз Хозяйка появилась.
- Ай-ай-ай, ой-ой-ой! Да люди добрые! Да что ж деется!
Отворила горячую воду, и поплыли обваренные тараканчики в преисподнюю. Но Хозяйка на этом не остановилась. Распылила по кухне целый флакон дихлофоса и закрыла форточку. Толковые тараканы во главе с папой Фёдором погрузились в медитацию, притворились мёртвыми, а нигилисты всякие, да революционеры, всё бегали, митинговали, да мёрли по настоящему.
Очухалась семейка лишь через неделю. Схоронили погибших, помянули без вести пропавших, и держал папа Фёдор перед всеми слово.
- Дорогие жёны и дети мои! Карают всемилостивейшие хозяева за измену! Хоть и нелюбо им наше племя, но кривда душевная ещё более немила им! Все мы за мирное сосуществование двух генеалогических ветвей. Понимают ли это они, кормильцы наши? Конечно, понимают! Но ус надо держать востро. Ещё раз обращаюсь к сознательности вашей. Не промышляйте днём, не замышляйте побегов и бойтесь чужаков и слухов иноземных! Хорошо, как говорится, где нас нет.
Разбрелись тараканы по своим щёлкам да углам, а папа Фёдор задумался. И вспомнилась ему баба Глаша, и как жили они чудесно, и как с хозяйкой дружили, и как могли промышлять при ней, и даже резвились у неё на причёске…
Пошла с этого случая спокойная жизнь. Без шика и блеска, но зато и без войн. Но всё до поры до времени.
А случилось вот что.
Однажды, как только пробили часы полночь, и тараканы уже было собирались вкусить что бог послал от хозяев, на кухне зажёгся свет, вошёл Серёжка с листами бумаги и ручкой, уселся за стол и принялся за письмо.
- Что такое? Как же? Неужели мы без еды останемся? – заволновалось всё племя. – Да и что он, собственно, творит? Ох, беда, беда…
Один папа Фёдор смекнул в чём дело. Он был таракан образованный. Каждый день, когда семейство почивало, он не смыкая глаз, слушал радио. Чего только не хранила в памяти его тараканья голова! Речи четырёх генсеков, музыкальные хит-парады, футбольные матчи, сводки о погоде, и, конечно, литературные передачи. Он давно знал, что среди людей, как и среди тараканов встречаются личности думающие и ищущие нечто. Чего именно, представить он не мог, так же, как не мог представить игру футбол.
- Да… это на долго… - пробормотал папа Фёдор, и всё семейство сникло ещё больше и расползлось не солоно хлебавши.
Та же история повторилась и на следующий день, и через два дня, и через три.
Семейство тощало, а папа Фёдор не спешил выносить решение.
« По всем признакам, - думал он, - наш хозяин Серёжка занялся написанием стихов. Вещь это трудная, долговременная, хотя и непонятная и, тем паче, не почётная. Знаю одно: от хорошей жизни за перо не берутся. А страждущий страждущего поймёт. Посему, надо послать нам к Серёжке парламентариев и получить разрешение на ночной промысел… Но пошлёшь-то кого! Только и умеют, что ползать зигзагами, да многозначительно усами шевелить. Видать, самому и придётся… Не пропадать же семье…»
И он пополз.
«Только бы успеть… Успеть сказать пока не прихлопнет. А ведь прихлопнет – пить дать! Не раз сам видал – по ладони размажут, а потом брезгливо об штаны вытираются… Народец, мля… Агрессор…»
Безбоязненно выполз папа Фёдор на стол и замер в ожидании. Но Серёжка не отрывал глаз от бумаги, что-то записывал, чёркал и бубнил себе под нос.
- Хм-хм! – откашлялся папа Фёдор.
Серёжка поднял голову.
- Ты кто? – спросил он.
- Я – папа Фёдор.
- Ох и тоскливо же мне, папа Фёдор, ох и тоскливо! Любовь, папа Фёдор, настоящая любовь!!!
Серёжка чихнул. Тёплый влажный вихрь подхватил папу Фёдора и швырнул на пол. Рад, что остался жив, доблестный отец семейства во всю прыть бросился за плиту!
- Ну что? – спросили мамки и детки.
- Порядочек, - отвечал папа Фёдор, - Можете приступать! – и он сделал величественный жест правым усом.
( 1983-85 Минск – 14 апр.2009 Бруклин )