(Заметки писателя, сменившего профессию)
Профессию, откровенно говоря, я сменила еще в советские времена. Почти все мои сочинения, получив высокую оценку рецензентов и худсоветов, подтвержденную договорами, неизбежно оказывались, в конце концов, в некоем мистическом тупике: "Нельзя, потому что нельзя". Откуда, получив половину суммы по договору ("не напечатано или не запущено в производство по независящим от автора причинам"), этот самый автор удалялся в горестном недоумении — почему родная советская власть никак не хочет честно ответить на мучающий его, да и многих читателей, идеологический вопрос: "Зачем нам нужно догонять и, тем более, перегонять Америку, которая "стоит на краю пропасти"?
Тогда я и решила купить дачу, зарабатывать на жизнь, по благословению духовных отцов, трудом на земле, а "нетленки" писать в стол до лучших времен. Когда упертая замшелая наша власть наконец-то "перегонит Америку" и свалится в ту самую пропасть, о которой я, каюсь, иногда со злорадством грезила вместе с другими такими "оракулами".
Но когда самые мрачные пророчества сбылись, когда "кровь встала дыбом" и "волосы застряли в жилах", пришлось, "к штыку приравняв перо", кинуться на защиту. Нет, не власти, а многовековых ценностей наших: христианских, несмотря на внешний атеизм,— без которых страна стала распадаться и разлагаться, как лишенная души плоть. Получалось, что та власть разрушала, в основном, храмы из камня и цемента, а эта — внутренние.
На издание книг требовались деньги, много денег. Тогда-то и пришлось освоить профессию "тетки с фиалками", то есть цветочницы. Не как Чубайс, который, как известно, явился со своими ваучертями из большого цветочного бизнеса. У меня же в арсенале были не роскошные голландские розы с герберами, а выросшие на десяти сотках тюльпаны с нарциссами да георгины с гладиолусами.
Главной проблемой была их реализация. Поначалу "санкционированно" арендовала место на рынке. Там царила азербайджанская мафия. С "азиками" можно было ладить, если не претендовать на "розовый приоритет". А еще бегать для них за водкой или босбашем из кафе, делать бесплатно для их покупателей "экибаны", переводить иностранным клиентам, что почем. И даже петь, когда хозяева "под кайфом". Наибольшим успехом пользовался почему-то "Цыпленок жареный".
Ельцин "азикам" поначалу нравился. В августе 91-го они ящиками таскали митингующим демократам водку, чтобы толпа дружней и громче скандировала "Бо-рис, бо-рись!" Потом обстановка изменилась. Появились десантники, омоновцы с автоматами и ротвейлерами, вынюхивающими наркоту. Все чаще звучали в окрестностях рынка выстрелы, крики: "Всем на пол! Руки за голову!" Перепуганных "азиков" гнали толпами на грязный пустырь и там укладывали штабелями, отбирая все мало-мальски ценное. У красавицы Леночки из Молдавии, которая ходила у них по очереди "в женах", горели восторгом глаза — наконец-то ее мучители тоже бесконечно унижены! Умом я ее понимала, но зрелище валяющихся в грязи людей, среди которых было немало пожилых, было невыносимым.
"Я считался в семье последним балбесом,— поведал мне как-то Мамед-бакинец,— у нас кто из Цека, кто научный работник. Студенты, учителя, врачи... Отец сказал: "Ты, Мамед, самый в семье никчемный, второгодник. Отправляйся в Москву торговать розами, раз ни на что путное не годен". А теперь все они безработные, не вышлю баксов — голодают. Скажи, ты вон тоже университет заканчивала — что происходит?"
В октябре 93-го никто уже не закупал ельцинистам водку. Я отнесла защитникам "Белого дома" недельную выручку и охапку бордовых гвоздик — "азики" уступили за полцены "для депутатов". Потом приходили какие-то охрипшие, простуженные женщины — собирали цветы для погибших защитников.
Покупателей становилось все меньше. Я поджидала их, закутавшись в вязаный козий платок, и писала "Дремучие двери". Книга близилась к концу, когда рынок закрыли на ремонт, а новый хозяин объявил, что надо сразу внести шесть миллионов вступительных плюс ежедневные сто двадцать тысяч. Остаться в прибыли можно было, лишь перейдя на розы, закупая на фирмах "голландию" и покончив со свободным временем. То есть, зарабатывая на издание книги, я лишалась возможности ее дописать.
Пришлось переключиться на "несанкционированную торговлю", то есть на вокзал. Означало это вечную беготню с неподъемными ведрами от "ментов" всех мастей — омоновцев, муниципалов, патруля — до сих пор толком не разобралась. Одни охраняли вокзал и требовали, чтобы мы не переходили за белую черту к тротуару. Другие охраняли проезжую часть и гнали нас в противоположную сторону. Третьи блюли интересы легального цветочного базарчика перекупщиков при вокзале, который "горел", потому что цены у нас, "дачников", были значительно ниже, и простой народ "пасся" именно в несанкционированной зоне.
Нужно было все время держаться возле белой черты вдоль тротуара и делать шаг то вперед, то назад в зависимости от ситуации. Иногда собирали по двадцатке неизвестно кому, иногда приезжало "начальство",— тут нам просто приказывали "сгинуть" во избежание тяжелых последствий, и приходилось метаться с ведрами по проезжей части, в буквальном смысле рискуя жизнью: не только своей и покупателей, но и пассажиров проносящихся мимо машин.
Тут же на коленке вязали букеты: на свадьбы, дни рождения и — все чаще — на похороны. Время от времени кто-то выбывал из борьбы, но на место бабки вставала в строй дочь или невестка. Отступать было некуда — за этими ведрами укрывались от нищеты целые семьи с неотложными стройками и ремонтами, зубными протезами, операциями и прочей бытовухой, а главное — "генофонд", который надо было хорошо кормить, одевать, учить в гимназиях и колледжах. Ну и плюс всевозможные безработные родичи, заболевшие или вдруг ставшие "иностранцами". О собственных болячках уже никто не думал. Сунешь под язык таблетку — и порядок. На войне как на войне.
"Генофонд" подрастал свирепым и хищным. Иногда они подходили к матерям и бабкам — хорошо упакованные, длинноногие, холеные, с жесткой улыбочкой уголком рта. Стрельнут сотню-другую, а то и полностью карман опустошат на какие-нибудь "шузы" и гордо удаляются. Бабок своих генофонд стыдился,— мол, уж мы-то пойдем другим путем, будем, как эти, в "мерсах", чьим телкам корзины с фиалками на дом возят... Тоже всех потрясем. А не выйдет — держитесь, приватизаторы! Выпустят джинна из бутылки — мало не покажется.
"Что же делать?— размышляла я над извечным нашим вопросом, сидя на перевернутом ведре в забитой людьми электричке.— Социальная революция? Место одних вампиров займут другие — вампиризм заразен. Вон как они сбрасывают овечьи шкурки, наши избранники, едва отведав власти".
Но нельзя и покорно подставлять упырям шею — свою еще куда ни шло, но вот ближних и дальних... В христианстве вообще нет "дальних" — кто нуждается в твоей помощи, тот и "ближний". Все вокруг воем воют, олигархи грызутся из-за остатков "всенародного достояния" уже в открытую, поговаривают об Антихристе, когда придется православным "в горы бежать", а в горах — чеченцы.
Вспоминались грозные слова из Евангельского "Откровения": "Выйди от нее (Вавилонской блудницы.— Ю.И.), народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах ее и не подвергнуться язвам ее". "И купцы земные восплачут и возрыдают о ней, ибо их товаров уже никто не покупает. Товаров золотых и серебряных, и камней драгоценных и жемчуга, и ТЕЛ И ДУШ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ, ...ибо купцы твои были вельможи земли, и волшебством твоим введны в заблуждение все народы. И в нем (в Вавилоне.— Ю.И.) найдена кровь пророков и святых и ВСЕХ УБИТЫХ НА ЗЕМЛЕ".
"Терпи и спасай себя"?.. Но перспектива обеспечить персональную шлюпку на гибнущем "Титанике" не только не вдохновляла, но и представлялась кощунственной. Я все более приходила к убеждению, что "спасаться" означает именно "спасать", что во взаимном спасении — суть новозаветной заповеди Любви. "Несите тяготы друг друга, и так исполните закон Христов". Здесь и расшифровка повеления: "Иди за Мной". Только сам Спаситель — свершение в вечности, а мы — Его воины во времени.
От Православия ли идея "приватного спасения"? Даже отцы-пустынники спасались огненной молитвой за ВЕСЬ погибающий мир. И уж никак не от Православия злорадное: "Пусть пьют мою кровь — зато в аду будут гореть". Разве их, "касты проклятой" (сталинское определение номенклатуры), обезумевших бывших наших братьев и товарищей, не жаль?
Итак, "спасай", и одновременно "выйди",— размышляла я.— Как это совместить? Где он, заветный золотой ключик спасения для всех "наших"? Я не смогла бы четко сформулировать это понятие: "наши". Во всяком случае, не местожительство, не национальность или вероисповедание, не социальное положение все определяют, а некий внутренний вектор в человеке,направленный не к себе (вампиры), не от себя (пофигисты), не на самоуничтожение (доноры-мазохисты), а куда-то во всеохватные нездешние сферы, выраженные на грешной земле одной понятной на всех языках фразой: "С ним можно пойти в разведку".
Такой сопричастен Небу и лежа в грязи. Именно он, а не добропорядочные сердобольные прохожие, при криках "Пожар!" выскочит из своей лужи, бросится в огонь — спасать. И неважно, звать его Иваном, Султаном или Джоном, который вдруг из своих комфортных Штатов сбежит врачом в африканский лепрозорий. Или, нажив миллионы баксов, экспроприирует сам себя, отдаст все за "святую свободу".
"Наши", которые рано или поздно всегда понимают, что они "от Неба", а не от жадной похотливой обезьяны. Которым завещал сам Спаситель в молитве "Отче наш" просить о Царстве. О том, чтобы Царство пришло на землю: "Да будет Воля Твоя на земле, как на небе". Значит, неправда, что здесь оно невозможно — именно на земле начинается оно для тех, кто его призывает. "Отец НАШ", а не "мой"!— учил Сын обращаться к Небу.
"Хлеб наш насущный дай нам на сегодняшний день". То есть самое необходимое для осуществления ПРИЗВАНИЯ, ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ — какие замечательные, исполненные глубинного смысла слова! То, ради чего ты из небытия ПРИЗВАН на землю. "И остави нам долги наши, как и мы оставляем нашим должникам". Это не просто узко понимаемое прощение обид. Наши ДОЛГИ перед Небом — дарованные нам свыше таланты, здоровье, личное время, сама жизнь. А наши "должники" — те, кому мы этими талантами послужили.
Но поскольку богочеловечество ("наши") должно быть едино и представлять собой живое целое, то и жить и развиваться оно должно по принципу взаимного прощения "долгов", получая друг от друга все необходимое для жизни, а от Целого — саму Жизнь. Так сердце должно капиллярам, легким, печени, селезенке и прочим органам, но расплачивается с ними не купюрами, а лишь добросовестной, при необходимости — и самоотверженной работой на всех.
Не в этом ли сугубо практический смысл заповеди: "Возлюби ближнего, как самого себя"? Потому что чье-то страдание, голод, невозможность осуществить свое ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ в общем животворении, в сложном организме Целого, означают угрозу гибели и для тебя самого. А поскольку мы "по образу и подобию", то есть "сотворцы Творцу", то и призваны "творить жизнь" в земном масштабе.
Но всякое "жизнетворение" предполагает взаимосогласованность, взаимовостребованность и взаимопомощь всех составляющих живое Целое. Иначе — раздрай, хаос и умирание. Всякие там бородавки, тромбы, не говоря уже о чудовищно разросшихся опухолях, отбирают постепенно соки у жизненно важных органов и заставляют их служить своей алчности и распутству, порождая все новые метастазы.
Величайшая трагедия и причина многих наших несчастий (почитателей "лежащего во зле мира", вполне довольных "пиром во время чумы", я не имею в виду),— не столько в каких-то вражеских кознях (хотя безусловно, не без них), сколько именно в нашей разобщенности, взаимной невостребованности и в потугах самоутвердиться вне Целого, а то и против него. Не могут существовать сами по себе ни сердце, ни печень, ни даже голова, как бы умна и совершенна она ни была. Это относится и к отдельным нациям. На языке верующих такое "супротивное" самоутверждение называется "самостью", то есть пребыванием вне замысла Творца о едином богочеловечестве.
Так в прокуренном тамбуре подмосковной электрички, среди чьих-то тюков и устало переминающихся ног рождался проект Изании — союза тех, кто "через головы олигархов и правительств" протягивают друг другу руки в твердой решимости жить по Закону Неба, Закону Жизни, которым восхищался Кант и о котором писал Пушкин, обращаясь к земным владыкам: "Но вечный выше вас Закон".
Исповедники Закона Неба — независимо от местожительства, национальности, вероисповедания и социальной принадлежности. Там нет ни границ, "ни эллина, ни иудея", ни бомжей и олигархов, ни партийных и беспартийных. Люди взаимно освободятся от унизительной суеты и бытовухи, помогая друг другу "раскрутиться" в духовно-творческом потенциале, в призвании. В "образе и замысле Творца" — для верующих.
На первом этапе ("Хлеб насущный") это будет система автономного жизнеобеспечения, где пойдут в ход все резервы: пустующие земельные участки, неотремонтированные квартиры, дома, транспорт, бытовая техника, простаивающие золотые головы и руки, убиваемое ныне бесценное время жизни. Свои врачи и клиники, строители и жилые дома, свои учителя, детские сады и группы продленного дня. Свои банки — вроде касс взаимопомощи. Свои столовые, куда "наши" земледельцы будут поставлять напрямую продукты на нашем транспорте безо всяких "накруток", тромбов и опухолей. Каждый будет делать работу, которую умеет и любит, получая соответственно от других недостающее.
На втором этапе ("Долги наши"), когда появятся материальные средства, мы примем самое активное участие в возрождении страны, в научных, медицинских, культурных, духовных и идеологических программах. Наши "капиталисты" будут тратить деньги не на "дурь" вроде роскошных вилл, пиров, шиншилл с бриллиантами и прочих Лас-Вегасов. Они будут спешить "отдать долги" Небу, превращая личное время в вечность, где никто не банкротится, а дела и рукописи "не горят".
Третий этап — духовно-нравственное восхождение ("Избави от лукавого"). Да, мы хотим "творить жизнь", но нет ничего страшнее бессмертного зла. История знавала и немало случаев страстного единения масс, начиная с дерзкой попытки всем скопом взобраться на Небо (Вавилонская башня) и кончая всевозможными религиозными, национальными и классовыми войнами. Массовое самоутверждение вне Замысла, даже с самыми "благими порывами" — всего лишь идолопоклонство. Наш "единый могучий", великое противостояние царству Мамоны, тоже не устоял, когда мы бросились догонять "коллективную Америку", от которой семьдесят лет уносили ноги.
"Лукавый" — разбойник на большой дороге, смертельноголосое пение: "Ешь, не умрешь, но будешь, как Бог", рекламные дивы, что "защекочут до икоты и на дно уволокут". И если мы, сотворцы Творцу, будем, обеспечивая друг друга хлебом насущным, взаимно освобождаться от рабства у суеты и Маммоны, если будем помогать каждому изанину исполнить свой ДОЛГ, свое ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ, то неминуемо будем обязаны вступить в схватку с "лукавым" и отвергнуть его правила игры.
"Врачу, исцелися сам". Мы не будем наивно требовать от простых смертных монашеского подвига, но нельзя питать грех — все эти обжираловки, непотребные тусовки, алко-, нарко- и порнобизнесы...
Последние главы романа, творящего Изанию, будто кем-то надиктовывались — я едва успевала записывать и боялась одного: что-то случится, не доползу. Но вот, слава Богу, двухтомник в продаже. Потом на жестком диске, потом в интернете... Теперь я знаю, что такое счастье,— это возможность наконец-то действовать после стольких лет бессильного отчаяния от невольного соучастия в "заговоре равнодушных". С "молчаливого согласия" которых совершались все преступления на земле, включая убийство Союза — моей Родины.
"Книга нужна",— говорили первые отзывы.
"Эта книга ОБО МНЕ, если заменить кое-какие факты. Помощь наша только от Бога — Он призвал меня к себе. И ваша книга мне особенно дорога." Л.Макарова, учительница истории и бывший партработник, Астраханская область.
"Главное в том, что автор почувствовала правоту Сталина в противостоянии сатанинскому западному миру, который она называет Вампирией. Так многие советские люди во внешне атеистическом советском государстве шли ко Христу. Сталин — пастырь, заставивший многих волков служить волкодавами и уничтожать других волков, чтобы мирные люди могли жить. Этот роман начал свое шествие по стране, и он повлияет на многих." И.Круглов.
"Сколько сил, воли, ума Вы употребили для создания этой книги, трудно даже представить. Мне хотелось бы верить, что этот Ваш труд окупится искренней благодарностью читателей нашей страны и за рубежом!” Маршал Советского Союза Д.Т.Язов.
Все чаще и в письмах читателей, и в личных беседах с ними сталинскую и православную темы вытесняла Изания. народ требовал ее создания "здесь и сейчас". Напрасно я оправдывалась, что у меня нет ни Егорки Златова (лидера Изании в романе), ни начального капитала, и вообще я пенсионерка... "Запиши в Изанию", и всё тут.
Особенно тревожились православные по поводу ИНН — как жить, если наступят времена, когда без "числа зверя" на руке и челе — ни шагу? Вот где пригодилась бы Изания — автономная система взаимного обеспечения! "Ты только скажи, куда нам обращаться..."
Если бы я сама знала! Но когда послания с теми же вопросами начали приходить из-за рубежа, я окончательно поняла: придется начинать, а там — как Бог даст. Нужна реклама Изании, банк данных с анкетами, газета и интернет для связи. Но всё равно без денег не обойтись. Ни выручки с продажи романа, ни гонорара от других публикаций для этого явно не хватит. Придется вернуться к "несанкционированной торговле".
И вот на дворе сентябрь, сижу за компьютером и отвечаю самой активной зарубежной стороннице Изании, которую так и зову про себя Активисткой. Она эмигрировала из СССР, тоскует по Родине, сравнивает: "В таком обществе уже не поймешь, кто кому служит: техника человеку или наоборот. С утра до ночи, по 10-12 часов в день люди на работе: обслуживают и создают технику, блага которой потом покупают на заработанное. Свободное время проводят, в основном, в покупках этих товаров или за телевизором. А что для души? Живая душа здесь не нужна.
У многих — неудовлетворенность работой и в то же время страх ее потерять... А дети не видят смысла жизни, у них нет идеалов".
Вечереет, завтра у меня торговый день. Выключаю компьютер — надо успеть срезать цветы и навязать букеты. К полуночи справляюсь, ставлю на шесть будильник. Краем уха слышу, что на солнце какая-то вспышка, завтра ожидается магнитная буря, надо принимать лекарства и лучше вообще не выходить из дома. Утром на всякий случай глотаю пару таблеток.
Муж в Москве — развозит по торговым точкам мои "нетленки", а ведра с водой и цветами тяжеленные. До станции меня провожает дед-сосед с вырезанным легким. Ведро тащит с трудом, но не ропщет. Он тоже заинтересован в Изании — требует, чтобы мы обязательно взяли на себя ритуальные услуги на случай кончины участников — тогда отбою не будет.
День действительно плохой — у поезда низкие ступеньки, едва втащили тележку. Прибываем на третий путь, откуда уже с тележкой и ведром самой приходится спускаться по ступенькам в тоннель. Но самое неприятное — "гоняют", то есть предстоит со всей поклажей бегать от ментов вдоль вокзала, на бегу ловя покупателей. А цветов, как назло, море — последние теплые дни, дожди прошли...
Успеваю продать лишь несколько букетов и слышу, как мент грозит "пригнать трактор". Дело плохо — жди автобуса, куда периодически грузят "цветочников" и увозят в направлении каких-то карательных мер. Я в "тракторе" ни разу не была — всегда есть возможность рвануть по проезжей части к оптовым киоскам, но одолевает какая-то апатия — наверное, из-за проклятой вспышки на светиле. Ну и пусть забирают. Мент даже удивлен: чего это я не удираю. А вот не удираю — и всё. День такой.
"Тащи ее сюда!— орет издали начальник.— На всех протоколы, а потом в суд по полной программе. Достали уже, мать их!"
"Есть такой анекдот,— говорю, залезая в автобус, мне снизу подают ведра,— один споткнулся и "Ах ты ж, мать твою... Во, кстати, вспомнил — надо маму поздравить".
Черный мой юмор никто не оценил — кто плачет, кто жалуется на жизнь. Наловили одних стариков с бабками — молодежь успела то ли смыться, то ли откупиться. Разговоры идут о том, что всем сейчас тяжело, надо кормить семью, то да сё...
"А почему вы не боретесь?— сурово спрашивает главный.— Надо на митинги ходить, а вы тут торчите. Вам что, пенсии мало?"
Кажется, это он в мой адрес. Огрызаюсь, что борюсь книгами, на издание которых зарабатываю этой самой несанкционированной торговлей. А на митинге еще пристрелят — кто их тогда издаст? Сам-то он почему не борется?
Мент поясняет, что бороться не имеет права, так как обязан защищать существующий порядок. Логично. "Про что книжки?— улыбается он.— Про цветочки?"
- Про ягодки.
Приехали. Бывалые говорят, что в милицию. Выгружаемся и тащим ведра к подъезду. У нас забирают паспорта и пенсионные. У Леши, ветерана войны, кардиостимулятор в сердце. У Нелли, кандидата сельскохозяйственных наук, тоже куча каких-то удостоверений и дипломов, но писари (их двое) говорят, что никакие регалии не помогут — закон есть закон.
После составления протоколов нас снова грузят с ведрами в автобус и везут в суд. Едем долго. В суде за длинным столом трое стражей порядка что-то на нас строчат. Интересно, сколько может стоить рабочий день, по крайней мере, двух десятков изловивших, доставивших и осудивших нас взрослых мужчин? А прогон автобуса, а подорожавший нынче бензин? Не говоря уже о чернилах и бумаге.
Цветы уже кто поломал, кто из ведер воду слил — всё равно конфискуют. А мне жалко. Красивые. Вспоминаю, как до полуночи мастерила букеты, как их дед с одним легким тащил к станции — осторожно, чтобы не помялись, чтобы мы поскорее заработали на Изанию с образцово-показательными ритуальными услугами, включая отпевание...
Пока ожидаем суда, рассказываю Нелли про Изанию. "Утопия,— обреченно улыбается она.— Сколько их было. Никто нам ничего не позволит. Вот дочка моя давно в Греции, к себе зовет, а я всё никак...” И показывает фото хохочущей красавицы на берегу, наверное, Адриатического моря.
Наконец, предстаю перед судьей. Молодой интеллигентный мужчина. Собираюсь присесть — не позволяет: "Станьте вон там". Ну да, здесь полагается стоять и обращаться: "гражданин судья".
—Иванова Ю.Л.? "Да". —Пенсионерка? "Да". —Образование? "Высшее". —Когда вас забрали, торговали цветами? "Нет, я там всё написала". —Но приехали торговать? "Да". —Цветы свои? "Да". —Почему в неположенном месте? "А где оно, наше место?"
Но судья к философии не склонен. Он устал, и у него свои проблемы. Объявляет, что я приговариваюсь к штрафу в 15 рублей с конфискацией имущества, то есть цветов. Подпись и дата — 15 сентября 2000 года. Россия, рубеж двух миллениумов...
Вторая часть приговора немедленно приводится в исполнение. Смотрю, как бойкие девчонки куда-то утаскивают мои букетики. Преодолеваю низменное желание — я себя знаю, стоит лишь со злостью посмотреть вослед цветам — ох, не принесут они радости!
Но нет, никакой злобы. Плывите, мои цветики, подарите доблестной нашей милиции и самому справедливому в мире суду с их женами, детьми и девушками только доброе и хорошее. Терпения им и мужества в борьбе с настоящими врагами.
Благородство мое вознаграждено. Вернувшись домой, узнаю, что дражайший мой супруг, не застав меня на вокзале, решил, что я на даче. Но, не найдя ни меня, ни ключа на обычном месте, перепугался, что "случилось страшное" и в панике полез на балкон по самодельной лестнице, с которой благополучно свалился. "Благополучно" — безо всякой иронии, ибо без единой царапины.
Тогда он то ли с горя, то ли с радости решил отправиться к деду-соседу и как следует напиться, но тут ко всеобщему благу и прибыла я с пустыми ведрами. Потому что мужу моему пить нельзя, равно как и деду с одним легким, и вообще всем нашим мужикам с одним сердцем. А если бы мои цветы не конфисковали, я бы обязательно отправилась доторговывать на тот же вокзал, и всё могло бы закончиться весьма печально.
А так получилось, что "неблагоприятный" день оказался очень даже ничего, потому что не всякий раз удается свалиться со второго этажа без единой царапины и не напиться, когда есть повод.
И я, возблагодарив Господа, перекусив и отдохнув, снова села за компьютер творить Изанию: "Ведь человек обеспокоен не только тем, что его когда-нибудь не будет, - писала Активистка, - Ну, пусть он бессмертен в ином мире, иной жизни... Но всё равно, годы здесь проходят, а он словно бы не жил,не сделал ничего замечательного, не нужен никому, кроме своей семьи".
"И дети там учатся в школе, и долго живут старики..."
PS. Прошло девять лет, а Изания так и остаётся мечтой. Нет "делателей". А кадры, как сказал Вождь, - решают всё.
Значит, не пришло время. По-прежнему торгую цветами и тяну "планов громадьё" сама, покуда хватает сил... Уж нет в живых Нелли, которая так и не уехала к дочери в солнечную Элладу. Почил и дед-сосед, не дождавшись полноценных ритуальных услуг. Наскоро спалили деда, дом родичи сразу же продали (успели до кризиса!). Новый хозяин разобрал его до коробки, а убогое имущество дедово тоже почти всё сожгли...
Зато коз удалось мне пристроить в монастырь согласно дедову завещанию.
Вот и вся Изания.