СИЗИФОВ КАМЕНЬ
Итак, это последний. Последний раз, когда этот круглый как мяч валун он втаскивал наверх. Он – не Сизиф, нет, не Сизиф. Хотя труд его хуже того проклятия, которое заставляло героя легенды толкать камень на гору.
Его не прокляли. Но, как назвать ту жизнь, которую он вел последние пять лет? Жизнью это назвать нельзя. Существование. Жалкое подобие существования. В холодном бараке, продуваемом ветрами, со щелями в дырявом потолке. Рядом с соседями, такими же, как он загнанными в угол тем, что можно назвать жизнью.
Это последний. Так сказал Митяй. Сто раз. Сотый раз он катит эту глыбу наверх. А подручный Митяя, рыжий, щербатый Куцый, с тупой ухмылкой толкает потом камень вниз. Вряд ли кто-то из этих двоих слышал легенду о Сизифе. Это наказание. Наказание за то, что он хотел хотя бы немного побыть человеком. Он и отец Георгий.
Преподобный читал проповеди в бараке:
«…И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их - сила, а утешителя у них нет.
Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все - суета и томление духа!
Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать.
Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека;
ибо всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо ли оно, или худо.»…
Так рассказывал о книге Екклезиаста отец Георгий. Где он теперь? Слышали, что в карцере. Вот уж третий день никто ничего не знает о нем.
А он, старый скрипач рассказывал о великом композиторе, о том, что такие гении рождаются раз в тысячу лет, чтобы оставить свой яркий след в этом мире. Хотя какой он старый? Ему неделю назад исполнилось сорок. Но совсем нет зубов. Волосы поседели. Морщины изрезали худое лицо. А так хочется оставаться человеком. Вновь услышать звуки той музыки, что осталась там, где-то в прошлой жизни. Опять увидеть зал. И осторожно, подняв руку со смычком вновь окунуться в тайну. Белоснежная манишка, запонки, смокинг…. Когда это было? И было ли? А сейчас хочется просто есть. Душистого борща с ломтем свежего хлеба. Чая с лимоном. Хочется вымыться горячей водой. Мылом, пахнущим земляникой. Хочется жить. Очень хочется жить.
Что они придумают потом? Пот заливает глаза. Руки, ободранные в кровь, опухли. Даже не верится, что когда-то он мог этими руками играть. Пальцы, тонкие, нервные вздрагивали от прикосновения к грифу, щека мягко прижималась к деке. Смычок нежно дотрагивался до струн, и мелодия взлетала под своды зала, растворяясь как солнечный свет в полутьме. Томительный романтик Венявский, вдумчивый Бах, размеренный Гайдн, взрывной Вагнер.… Где все это теперь?
Он остановился передохнуть и глянул на руки. Ногтей практически не было. Они так и не выросли после беседы с товарищем Грибовским. Знал, гад, что для музыканта руки самое важное. Вот и тешился. Наверно он больше никогда не сможет играть. Никогда.
Последнее, последнее усилие и камень на верху.
- Ну что, сучье племя, допер, теперь кто в доме хозяин! – сплевывая, как урка сквозь щель в зубах, Куцый хитро ухмыльнувшись вдруг вскинул ногу в тяжелом сапоге и толкнул тяжелый камень.
Бывший музыкант успел отскочить в сторону и камень, подпрыгивая на ямках, покатился вниз все быстрее и быстрее. Огромный, в половину человеческого роста, он все больше набирал скорость. Куцый, приседая, ржал как конь и кричал:
-А ну, давай, давай, музыкантишко, продолжим упражнения! Это тебе не гаммы бренчать!
Внизу, спиной к тому месту, к которому приближался камень, стоял Митяй. Постукивая кнутом, который он всегда носил с собой, по голенищам сапог, он кричал на зазевавшегося мальчишку, тащившего тележку с грудой руды. Митяй не видел камня. А Куцый, наслаждаясь тем, что бедному скрипачу вновь придется толкать эту махину, хохотал, зажмурившись от удовольствия.
Кое-кто из лагерников увидел несущийся валун, они смотрели и молчали. В последнюю минуту, как будто что-то почувствовав, Митяй оглянулся назад, и в тот же момент был сбит с ног.
В тишине еще какое-то время раздавался лошадиный смех Куцего. Наконец, он, увидев начальника распростертым в пыли, глупо хрюкнув, замолчал.
Через несколько дней на место Митяя и Куцего прислали новых. Они молча наблюдали за погрузкой руды, изредка покрикивая, больше от скуки. Наказания «сизиф» не повторяли...