НЕ СТУЧИТЕ ЗАТЫЛКОМ ПО АСФАЛЬТУ!
Иллюстрация: Череп к.т.н. Иваныча
ХЛЕСТАКОВ. … Где это мы завтракали? в больнице, что ли?
АРТЕМИЙ ФИЛИППОВИЧ. Так точно-с, в богоугодном заведении.
ХЛЕСТАКОВ. Помню, помню, там стояли кровати. А больные выздоровели? Там их, кажется, немного.
АРТЕМИЙ ФИЛИППОВИЧ. Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, - может быть, вам покажется даже невероятным, - все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Пьеса Н.В. Гоголя «Ревизор» 1835-1836 гг.
Случилось это в марте. Сосед мой, Александр Иванович, в быту именуемый как Иваныч, взял себе за правило выгуливать собаку раза по три в день, чтобы к старости не мучилась животина почками.
Иваныч находился в вечной отставке от службы своей на посту директора одного хозяйственного объекта, созданного для нужд государства при царе горохе.
Случилось так, что советские бюрократы не причислили объект к государственным учреждениям, работники коих могли унаследовать хоть какие-то льготы.
Ведь как было при Советах? Где бы Иваныч и его приятели ни горбились, всё одно находились они на службе государства – в котельной ли, в общественном туалете либо в кабинете министра загадочного «среднего» машиностроения. Никто и не думал об этом – все были почти равны перед Государством, обманывать которое казалось Иванычу и его приятелям делом жутким.
Ещё в детстве Иваныча пугал отец: если будешь плохо себя вести, то за тобой придёт это Государство с красным флагом, черными «воронками», броневиками, овчарками, солдатами с пулемётами в вонючих сапожищах, милиционерами с пистолетами, прокурорами, судьями и воспитателями исправительных учреждений.
Новые российские бюрократы, вставшие на путь рыночной экономики, однако, разобрались сразу и куда Иваныча определить на социальной лестнице решили без промедления, выпустив три разных закона на одну и ту же тему – пенсионное обеспечение.
Как и положено, в российском царстве, то бишь государстве, пенсионеров этими законами построили в три колонны – бывшие государственные служащие (относительно малая колонна), бывшие военнослужащие (колонна побольше) и прочие бывшие (колонна без конца).
Однако государственные служащие должны быть сверхновые, отслужившие службу так называемому демократическому государству, созданному в конце 1991 года и отгородившемся от старого Днём независимости.
Иваныч, естественно, попал в категорию «прочих бывших» с неприятными для него последствиями.
Что уж говорить о размере пенсии?
На первом по размеру пенсии оказались сверхновые государственные служащие – как отказать себе любимому?
На втором – бывшие военнослужащие, а также лица, к ним приравненные (околоточные, приставы, надзиратели, филеры, лазутчики, охранка, прокуроры), поскольку злить профессиональных насильников, пусть и престарелых, очень опасно для жизни и здоровья первой колонны, а на третьем месте по величине денежного довольствия оказались многомиллионные овцы вроде Иваныча и его жены Марфы Ильиничны, именуемой в быту просто Ильиничной.
Пенсию для шествующих лиц в третьей колонне, видимо повинуясь древней идее замутнения головы поданных, разбили на три части – базовая часть, страховая и накопительная части. Иваныч решил, что по замыслу законодателя базовую часть надо тратить на завтрак, страховую на обед, а накопительную как хочешь - или на ужин или оплату коммунальных услуг и электричества. В общем, гуляй рванина от рубля и выше!
А что касается лечения, то и тут всё ясно. Две первые колонны лечат в тех же ведомственных лечебных учреждениях, что и в активной стадии жизни. Естественно, бесплатно.
Когда Иваныч служил на объекте, он тоже ходил по малой нужде, как он выражался, в ведомственную «полуклинику», как он её называл, сначала за бесплатно при старом царе, а в новом демократическом царстве его объект уже платил деньги за так называемую добровольную медицинскую страховку (ДМС) Иваныча, чтобы Иваныч получил допуск в те же лечебные учреждения, но уже охраняемые как сверхсекретные объекты здоровенными бугаями, каких ранее использовали лишь в качестве строителей Байкало-Амурской магистрали.
Демократия обернулась для Иваныча и его объекта повышенными требованиями к платёжеспособности.
Когда Иваныч занемог и перестал горбиться на объекте, его с такой радостью вычеркнули из списка ДМС, как будто сбросили мешок с песком с аэростата, катастрофически теряющего высоту.
Осталась на руках Иваныча карточка Обязательного медицинского страхования (ОМС), которой он никогда не пользовался.
Лет 40 тому назад Иваныч ещё не работал на объектах «народного» хозяйства советского царства, окружённого непроницаемой крепостной стеной и ощетинившегося пушками и ракетами, как какой-нибудь Ким Ир Чен, и, будучи студентом, а позднее аспирантом, ходил в случае простуды в районные лечебные учреждения для «прочих граждан», и даже попал за бесплатно под конвоем милиции в инфекционное отделение Боткинской больницы, о чём можно поведать особо.
Но когда это было? Тогда молодой аспирант Александр Иванович загремел в изолятор, будучи обвинённым в заболевании брюшным тифом. Прокатился в субботу раз на мотоцикле в одной рубахе, простудился, температура 39,5, принял три пачки пирамидона, и в понедельник выступила на его животе медикаментозная сыпь. Испугалась вызванная утром в понедельник участковая врачиха – Александр Иванович не знал тогда, что эпидемии - это государственная тайна, а москвичи, нахлебавшись фекалий из Чёрного моря, заболели настоящим брюшным тифом и ринулись домой по квартирам.
Александр Иванович, штудировал три недели монографии по импульсной технике среди палатных обитателей, собранных со всех улиц Москвы в бессознательном состоянии, пока сыпь на животе не пропала, а пророщенные бактерии, извлечённые из кала, не дали отрицательный результат.
Подозрения на тиф высказывали сотрудники вытрезвителей, куда попали соседи Александра Ивановича с необычным для алкоголиков непрекращающимся поносом. Наутро обитатели выспались, будучи накануне чисто вымытыми в санпропускнике (коей процедуры аспирант также не избегнул), поноса как не бывало, и стали они рваться на улицу, но не тут-то было!
Среди обитателей палаты оказался один литейщик с завода «Серп и Молот», один машинист маневрового тепловоза со станции Москва-Сортировочная и один четырнадцатилетний подросток, онанировавший под одеялом и лежавший на расстоянии вытянутой руки от Александра Ивановича. Чрез две недели пребывания у подростка действительно обнаружили брюшной тиф, за что его уволокли куда-то два санитара. Поговаривали, что в морг, поскольку при эвакуации подросток выглядел как перед положением во гроб.
Запомнился Иванычу изолятор надолго – не разрешали пользоваться унитазами, всем дали ночные горшки с номерами. Горшки поставили вдоль стен залы, а посредине поставили фантастически огромную кастрюлю с ушами, куда надо было всем мочиться.
Входит, бывало Иваныч в залу отлить в парашу, а вокруг него сидят, попёрдывая, сотоварищи на номерных горшках. Треть посетителей залы, ввиду умственной недостаточности, носила на верхней части туловища татуировки с изображениями профилей Ленина и Сталина, православного креста и могилы и призывов не забывать мать родную и Родину. Маленькая модель общества, собираемая в зале, отражала среднестатистический уровень преступности общества в целом. Незабываемо!
Слышал Иваныч, что в новом царстве в больницах «для всех» можно с той же вероятностью оказаться рядом с низами общества, но куда худшего пошиба – завшивленными бомжами, спидоносцами и гепатитниками, и можно даже лечь не в палату, а в коридор, где сутки напролёт будет вонять фекалиями из полуразрушенного туалета, поскольку низы общества относятся к туалету презрительно – всячески поливают его мочой и какают мимо унитаза. В палатах могут встретиться пьянствующие люмпены, там будет лежанок больше двух, но не будет туалета в палате и, само собой, душа.
Слышал Иваныч, что ныне районные «полуклиники» настолько переполнены, что можно сказать недоступны. Предупреждение на этикетках лекарств, вроде «Принимать по рекомендации врача», служит просто издевательством.
Чтобы попасть к кардиологу, надо сначала записаться к терапевту, хоть ты и трижды сердечник. Чтобы записаться к терапевту, надо к 6 утра приехать в «полуклинику» и, простояв 2 часа на улице, успеть выхватить у сограждан журнал для записи. Побывав у торопящегося терапевта надо получить направление к кардиологу, коих значительно меньше, чем терапевтов.
Недели через две попадёшь к торопящемуся кардиологу и тебе пропишут лекарства, которые ты давно принимаешь без толку. Далее иди на второй круг после сдачи крови и мочи на анализ и допуска к кардиографу (всё по предварительной и мучительной записи).
Приходишь во второй раз к тому же кардиологу, когда и анализы и кардиограмма недействительны, поскольку устарели. Воистину, чтобы болеть, надо быть здоровым! Круги надо делать быстрее! Тем более что кардиограмма сообщает врачу о том, что с сердцем случилось в прошлом, а не то, что будет, допустим, через час.
Так что у «прочих бывших» один путь в руки здравоохранения – «по скорой». Это понял Иваныч и, выйдя на пенсию, решил добровольно не сдаваться и уйти в подполье от ужасов российского здравоохранения. И ещё хорошо усвоил Иваныч по рассказам коллег, что «за бесплатно» скорая может привезти тело не туда, куда надо.
И вот, случилось. Часов в девять солнечного субботнего утра, возвращаясь с прогулки с пёсиком, престарелый кандидат технических наук Александр Иванович поскользнулся на обледенелом тротуаре прямо перед своим подъездом.
Март коварен тем, что днём сугробы оттаивают, пуская слюну по тротуарам, а ночью слюна замерзает, превращаясь в каток. Да ещё припорошит лёд лёгким снежком, маскирующим опасные места. Всю норму гранитной крошки дворники за зиму высыпали, и с наступлением марта больше её не сыпали, спрятавшись по всяким укромным местам. Говорили, крошку на март не запланировали и велели с марта же её собирать и складывать в ящики на следующую зиму.
Да ещё, чтобы держать рвущуюся вперёд собаку на поводке, Александр Иванович привык ходить, слегка отклонившись назад. Поскользнулся и упал на тротуар всей спиной плашмя, да ещё и затылком приложился к обледенелому асфальту, не выпуская из рук поводок.
Не помнит, как добрался до кровати. Ильинична позвонила подруге-терапевту, видимо начитавшейся переводных справочников по оказанию скорой медицинской помощи в стиле сериала «Доктор Хаус».
Заочный диагноз оказался не очень страшным – сотрясение мозга в лёгкой степени, только надо поделать уколы и сделать томографию головы, чтобы исключить внутреннее кровоизлияние, в течение первых 6-8 часов. Значит надо вызывать скорую помощь и ехать обязательно к Склифосовскому – только там работает в выходные томограф.
Позвонили «03» и прибыли две милые барышни. Внимательно осмотрели Иваныча и стали названивать по больницам, по дурости пугая Иваныча недавней смертью киноактрисы Наташи Ричардсон в нью-йоркской больнице от удара головой по льду в Канаде.
«Склиф закрыт! Везём в Боткинскую!» - сказала старшая барышня. «Почему закрыт? А как же томограф?» - взмолился Иваныч, вспомнив изолятор Боткинской.
Ильинична дала денег. Барышни опять звонили. «У нас, то Склиф закрыт из-за переполнения, то травматология Боткинской закрыта! Они работают на приём попеременно, как флюгер. Сейчас все падают на льду, спасу нет!» - объяснила старшая барышня. «Ну, поехали!» - согласился Иваныч.
Бережно усадили Иваныча с Ильиничной в фургончик скорой, водитель размером со шкаф включил сирену и пробивался в Боткинскую, расталкивая попутный транспорт, минут 40, как на пожар.
Приехали. «Ба! Новый корпус!» - обрадовался Иваныч: «Неужто всё переменилось?»
Барышни скорой выкатили из приёмного отделения совершенно новое (не заляпанное) кресло-каталку, усадили бережно Иваныча и ввезли его в новое, отделанное «по-европейски», здание, какие показывают в кино. Толп нет, вони и грязи нет, двери стеклянные с хорошим ходом, полы мраморные, ровные, стены мраморные, прямые. Даже кресло не подскакивает на неровностях.
Передали кресло санитарам приёмного отделения, провезли практически без очереди по трём чистым кабинетам – молодой травматолог с нерусской фамилией («Видимо с осетинской - все врачи с периферии бросились москвичей лечить, а своих, видимо, всех вылечили окончательно», – решил Иваныч), кардиограф с кардиологом, к рентгенологам с аппаратом, и опять к осетину.
Осетин пощупал Иванычину голову для верности, поводил пальцем перед глазами, требуя следить за пальцем, и заявил тихим голосом, что пролома черепа нет, есть наружная гематома, и повелел жестом везти Иваныча в неизвестном направлении.
«А как же томограф?» - спросила Ильинична: «Вдруг внутреннее кровоизлияние?»
«К томографу доступа нет», - огрызнулся осетин.
«Я денег дам!» - парировала Ильинична.
«Ключ у заведующего. Он будет в понедельник. Путь к томографу лежит через него. Нас не подпускают!» - с огорчением отметил осетин и стал прощаться.
«Вот сволочь, заведующий, всю выручку себе гребёт», - подумал Иваныч с необычным для себя безразличием.
Повезли. Санитар вёз Иваныча шибко, сзади Ильинична еле поспевает с тяжеленной сумкой, отчего у неё опять полез наружу позвонок. Дорога пошла под уклон, появились грязные стены с разводами. На буграх начало подпрыгивать кресло.
«В морг, что ли?» - решил пошутить Иваныч, разглядывая куда-то вниз уходящее жерло сужающегося коридора.
«Нет», - засмеялся санитар: «Рано вам ещё; в старый корпус едем, там осталась нейрохирургия!»
«А в новом корпусе хорошо?» - задала с тоской в голосе риторический вопрос Ильинична, свободной рукой придерживая позвоночную грыжу.
«По две кровати в палате, с душем и туалетом», - ответил санитар: «Старый корпус освежили чуть».
Мастерски вкатил кресло в лифт карачаевской конструкции, обеспечивающей клацающее закрытие дверей вне зависимости от того, есть ли в кабине пассажиры, нажали ли они кнопку, или стоят на пути дверей.
Приехали на этаж, в палату, санитар усадил Иваныча на панцирную койку у окна со страшными щелями и свистящим оттуда холодным ветром, и с грохотом и поспешно увёз кресло. Только его и видели.
В палате, такой же грязной, как при советской власти, сидели по койкам четверо – трое молодых балбесов, а один среднего возраста мужик с усами и с дымящейся сигаретой в зубах. Около усатого на тумбе рядом стоит магнитола и громко вопит какую-то дребедень – балаганная музыка а ля Пугачёва, реклама Рено ценой в 350 тысяч путинских рублей, дикие мужские голоса рекламных завывал. У всех больных, судя по гипсовым повязкам, были когда-то переломаны конечности. «Вылёживаются после операции, акустическую дребедень не замечают, видимо давно отупели», - решил Иваныч.
Вошла коридорная сестра, подошла к загрустившей супружеской паре и невесело повелела покинуть палату. «Не сюда завезли! Здесь конечности!» - буркнула она: «Идёмте за мной!»
Коляска давно уехала, супруги пошли пешком, отнимая друг у друга тяжёлую сумку, набитую припасами – бельё, вода, фрукты, бритвенные принадлежности и проч. В голове у Иваныча закружилась карусель, стало подташнивать.
Опять вошли с трепетом в карачаевский лифт с лязгающими дверями, заскользили по вертикальным рельсам на верхний этаж.
Мрачно показалось в новом месте. Грязь видна даже во мраке коридора - стены и полы заляпаны. Во мраке под лампой сидит задремавшая пожилая дежурная сестра. Сопровождавшая, буркающая сестра быстро скрылась во тьме коридора. Загремел хищный карачаевский лифт, и всё стихло.
«Мест нет!» - вслед ей крикнула проснувшаяся пожилая сестра. Взлянув на Иваныча с Ильиничной, пожала плечами и вздохнула: «Ложитесь тут на эту койку, что в коридоре!»
«Подкинули! Я – подкидыш! И если бы не случилась у меня в кармане карта ОМС москвича, то стал бы выкидышем!» - мелькнула в голове Иваныча тоскливая мысль: «Санитару денег забыли дать!».
«Этому не бывать!» - возопила Ильинична и, повинуясь чисто женскому подсознательному чувству, бросилась к железной двери, замыкавшей коридор с торца, и начала колотиться.
Она не видела, что на двери написано «Реанимация».
Кто-то в белом вышел из реанимации. Ильинична машинально сунула деньги человеку, который распахнул дверь как метрдотель труднодоступного советского ресторана, принявший взятку: «Больной, сюда пожалуйте!»
Ильиничну не пустили в домашней одежде, заставив надеть бахилы по колено и накинуть халат. Иванычу, протиснувшемуся в бокс в такой же домашней одежде, никаких препятствий не чинили. Видимо постановили Иваныча не утруждать, положив на алтарь борьбу с заразой.
Вошли в коридор крашеный противной голубой краской. Слева шла наполовину стеклянная стена, за которой на всеобщем обозрении на высоких койках лежали совершенно голые тёти и дяди в бессознательном состоянии, которым, видимо, сделали трепанацию черепа.
Справа находились две кельи с дверями нараспашку. В одной лежали две старушки, а следующая была свободна. «Ложитесь, где хотите!» - сказала реанимационная сестра и ушла. Иваныч прилёг на левую койку свободной от людей кельи.
Супруги на прощанье поцеловались. Ильинична, всхлипывая, ушла.
Иваныч лёг головой к окну, не снимая кофты, а хлопчатобумажные брюки снял, укрывшись одеялом. В голову сильно дуло от окна.
В женской келье громко заговорили старушки, видимо прервав беседу на время размещения Иваныча в соседнем отсеке.
Въедливый женский голос продолжил: «Тут он меня по голове-то и стукнул тубареткой, и я упала. А ведь прокурором работает, сволочь, зять-то мой! Дочь моя стерва. Я им квартиру отдала, дачу, а теперь меня гонят из дома, надоела я им, видите ли!»
Пришёл дежурный доктор, спросил, что болит и ушёл. Два раза приходила реанимационная сестра, сделала внутримышечный укол, потом внутривенный, потом опять внутримышечный в ягодицу. Иваныч стал засыпать. Явился ему в первом и последнем этой ночью сне бывший Генеральный прокурор Устинов с табуреткой в руке, который помахав ею воздухе, бросился за старушкой, а Иваныч уснул глубоким сном до утра.
Проснулся Иваныч с ясной головой, встал и решил, что пора ему мочиться. Слева от него спал какой-то человек лицом к стене, видимо втащенный сюда ночью по методу Ильиничны. В углу пристроена раковина, где, видимо, можно помыть руки. «В крайнем случае, туда налью!» - решил Иваныч.
Вышел в коридор, позавидовал голым тётям и дядям, лежавшими на тех же местах и снабжёнными утками, суднами и катетерами. Так сказать, отливай, сколько хочешь.
«Где тут у вас туалет?» - спросил Иваныч реанимационную сестру, сидевшую спиной к нему, а лицом к прооперированным.
«Вообще то, Вам не положено», - ответила женщина: «Однако идите по коридору, предпоследняя дверь направо».
Нашёл дверь, оказалась «клизменная». Комната метров на двенадцать, слева одинокий унитаз, чистый, но без сиденья и туалетной бумаги. На вешалках для пузырей для внутривенного вливания висел добрый десяток клизм.
Свет из окна загораживали две личности в майках-безрукавках, курившие и ругавшиеся матом. Головы бритые с зелёными швами по черепу, и с татуировками на обоих плечах, но уже без Сталина и Ленина и Родины. «Видимо время берёт своё даже в нательной живописи», - решил Иваныч.
Они замолчали, оглядывая вторгшегося слушателя их бессодержательной беседы.
Иваныч по-привычке оттянул резинки трусов и брюк под мошонку, чтобы не трогать головку руками, и выпустил ночное содержание пузыря, как говорят урологи, здорового светло-жёлтого цвета и без резкого запаха.
«Как ни тряси, а последняя капля в штаны!» - молвил один из татуированных.
Иваныч достал из кармана бумажную салфетку, обернул ею головку, отжал последнюю каплю, протёр выпускное отверстие, бросил салфетку в унитаз, нажал на кнопку бачка, и потом, отпустив резинку, прекратил стриптиз, и, не вступая в пререкания со свидетелями мочеиспускания, вышел.
В коридоре стояла старушка и, завидев Иваныча, обратилась к нему: «Где тут туалет?» По голосу Иваныч понял, что именно эта старушка оказалась жертвой прокурорской строгости. «Я вас провожу!» - любезным тоном отвечал Иваныч. Взял жертву воспитания под руку, довёл её до «клизменной» и подтолкнул во внутрь.
Послышались голоса мужланов: «Здесь мужской, туды тебя расстуды!»
Иваныч скорее ретировался в келью. Не его это дело искать больным противоположного пола туалет!
Иваныч лёг на койку и начал обдумывать своё положение. Голова не кружится. Просмотрел содержание сумки, есть ботинки и прочее. А пальто Ильинична домой унесла. На улице ниже нуля, не сбежишь. А бежать надо. Скоро придёт час дефекации и как тогда пользоваться туалетом? Как сидеть на холодном фаянсе? Как он понял, в клизменной не работали дверные запоры, а сидеть на толчке, сосредоточившись на процессе, как обычно делал он дома, скорее всего не получиться! От волнений будет запор, и сфинктер не разомкнётся. Надо бежать.
И тут вошёл вчерашний, видимо дежурный, доктор с вопросом о самочувствии. Иваныч с воодушевлением ответил, что самочувствие отличное, и он желает немедленно ехать домой.
«Отлично», - ответил доктор: «Но только под расписку».
«А как же томограф?» - спросил на всякий случай Иваныч.
«Томограф?» - задумался эскулап: «Вот полежите здесь недельку, встаньте на очередь, а потом уж может быть, если…»
«Только не это!» - воскликнул Иваныч: «Домой! Домой!»
Следом за врачом вошла реанимационная сестра, сделала болезненный внутривенный укол напоследок, принесла тарелку каши и сунула ему образец заявления об отказе от лечения, чистый лист бумаги и шариковую ручку. Удовлетворившись заявлением, сестра вызвала Ильиничну с таксомотором, и через час (в Москве было воскресное утро, и загруженность дорог составляла 1 балл) Иваныч улёгся на уютный диван, отмахиваясь от поцелуев собаки в губы.
Последующую неделю Иваныч чувствовал себя не в своей тарелке, но предписанных подругой-терапевтом уколов не делал. До районной «полуклиники» надо было добираться минут сорок на завывающем и подпрыгивающем ликинском автобусе с прицепом, а Иваныч пути без рвоты не перенёс бы.
Позвонил старому и бывалому приятелю, в лицах пересказал свои субботние приключения, на что приятель со смехом ответил, что ему повезло – в Склифе ещё хуже. Правителей туда не возят.
«А как же демократия?» - съязвил Иваныч.
«Окстись Иваныч!» - проревел в трубку приятель: «Какая демократия? Наплюй на демократию! Ходи в гололёд на четвереньках и не стучи затылком по асфальту! А лечили правильно, молодцы!»
Фома © 2009-04-14