Однажды весной
Стоял необыкновенно теплый день для середины апреля. В воздухе висела легкая, еле уловимая глазом, сиреневая дымка. Слегка парило. И было видно, как людям, еще не успевшим сбросить зимнюю одежду, было тяжело двигаться. Многие шли нараспашку, расстегнув пуговицы стеганых курток или пальто, размотав шарфы, а шапки держа в руках. Но и это мало помогало и пожилые люди, с трудом подымаясь по лестницам и переводя дыхание, часто останавливались, чтобы вытереть потную шею. На лбу и у глаз у многих блестели капельки пота.
Темные стволы деревьев, еще голые, но уже пустившие массу тонких, остро вытянувшихся побегов, отчетливо выделялись на мягкой голубизне неба. Некоторые, наиболее старые стволы напоминали темные распятия. Чувство тревоги усиливали стаи ворон, расположившиеся на них, и своим громким и мрачным карканьем, будто предрекавшие беду. Но совсем другое настроение создавали преобразившиеся по весне кроны деревьев, идеально круглые или стрельчатые, устремленные к небу. Кроны состояли из прихотливой ажурной сети, сплетенной из крупных веток, подветок и совсем маленьких веточек и все вместе эти причудливые древесные сети напоминали витражи старинных соборов. Вся скудная природа в городе, вклинившаяся небольшими рощами и аллеями в каменные массивы городских кварталов, будто напряглась, вытянулась, приобрела готические, устремленные ввысь, очертания, и замерла в ожидании близкой вести о пришествии какого-то нового, светлого и вселенского по масштабу события. Наверное, природа чувствовала его пришествие гораздо раньше людей, поглощенных своими мелкими ежедневными заботами.
И действительно, близился праздник Пасхи. Скоро уже грянут враз и вместе, во всех церквах, в разных концах города сотни колоколов и торжественным звоном возвестят начало Воскресения, начало возрождения природы и возрождения жизни...
Но Мария умирала. Она чувствовала, что угасает, что смерть подбирается к ней, откуда–то от холодеющих ног, поднимаясь все выше и выше, и жить ей осталось совсем недолго. В светлых сумерках уходящего дня ее лицо, глубоко утонувшее в подушках, похудевшее и заострившееся, изможденное непрерывной борьбой со страданием и болью, выглядело потухшим, серым и уже потусторонним. Рядом с кроватью вертелась маленькая девочка, трех лет, не более. И у женщины не было сил отогнать внучку в другую комнату. В доме кроме них не было ни души. Как это получилось, она и сама не знала. И в минуты прояснения сознания, когда боль не отпускала, но будто притуплялась, она с ужасом думала о том, что будет с милой ее малышкой. Она успела, пересилив себя, составить каким-то чудом предсмертную записку к дальней двоюродной сестре, чтобы та взяла девочку к себе, но что будет в действительности, знать она была уже не в силах. Ей хотелось кричать от отчаяния, что так все нелепо и трагически получилось в ее жизни, что девочка остается круглой сиротой и что эту резвую непоседу ждет, очевидно, тяжелое и нерадостное будущее. Все что ей оставалось это надеяться на Спасителя, и она стала яростно молиться в душе, закрыв глаза и пытаясь сосредоточиться на своей молитве, хотя никогда раньше не была усердной верующей... .
Наступало утро Пасхального дня. Маленькая девочка безмятежно спала на широкой постели, раскинув крохотные руки по подушке, и уткнувшись головой в покойницу…