У Ч И Т Е Л Ь Н И Ц А Г А В Р И Л О В Н А
Я хорошо помню, как пришёл в первый класс…
Впрочем, чёткие воспоминания у меня ещё от детского сада остались. Мы стояли гурьбой на улице, возле сугроба, завязанные в шарфики, и я что-то говорил одногруппникам, когда подбежала воспитательница и с криком: «Опять матершинные анекдоты рассказываешь!», - схватила меня за шарф и отвела в помещение. Далее не припомню. Может, я был наказан, может, и нет.
Но, что касается Гавриловны (запамятовал имя первой учительницы), уж она, да, воспитывала меня ничего не стесняясь, и Бога не боясь.
Помню, была она размеров широких, и на первый урок вошла в класс бочком, но, всё одно, зацепила створчатую дверь. Та скрипнула – Гавриловна ругнулась… А, вспомнил! Её звали Нона Гавриловна! Нет, не Нона, как-то иначе. Гавриловна ругнулась в ответ, подошла к своему столу, села и достала из лифа чекаль. Потом оглядела нас, уже не трезвым взглядом, рыгнула и, упав со стула, захрапела.
Разумеется, это я наврал. Ну, кто допустит пьяную учительницу первого сентября к первоклассникам. Всё было, конечно, иначе.
Гавриловна зацепила створчатую дверь, та скрипнула, но наша учительница не ругнулась, а молча прошла к своему столу. Села, достала из лифа чекаль, и не упала со стула. А говорит:
- Ну, дети, будем знакомы! – и хлопнула чекаль из горла.
Впрочем, это тоже придумки. Ну, кто, скажите, позволит учительнице начальных классов пронести в лифе чекаль?! Я сам не раз видел, как директор школы обыскивает всех учителей на предмет спиртного в лифе. У кого находят – отбирают тут же. И только после работы обратно отдают. Правда, лишь то, что останется…
А, вспомнил. Её звали Лидия… Нет, не Лидия. Не помню.
Гавриловна вошла в класс и написала на доске: «Уроды!». Потом села за стол и начала копаться в лифе. И вдруг говорит: « Ха!», - задрала платье, и мы увидели её голые, жирно-варикозные ноги. А она достала из чулка чекаль, поставила его на стол и заплакала:
- Я вам покажу ни-бе-ни-мэ! – И запела. – «В лунном сиянье, снег серебрится, вдоль по дороге троечка мчится…». А потом подошла ко мне, взглянула жалостливо, погладила меня по голове и села на парту.
Спросила:
- А сколько тебе лет, мальчик?
Я говорю:
- Пятнадцать!
Гавриловна засмеялась, и как даст мне портфелем по голове.
- Чтобы впредь не врал, - пояснила она.
Как вы догадались, ничего подобного произойти не могло. Это я сочинил, уж и не знаю, с какою целью. Вот с какою целью я, к примеру, наврал маме своего товарища, Саши Кашеварова, будто учусь в первом классе, а сам тогда, ходил в детский сад ещё? А мама-то Сашки спрашивает, помню, а какие буквы вы уже прошли? А я, не моргнув глазом, говорю, мол, никакие, нам сказали, что мы буквы вообще будем только во втором классе проходить, дескать, это новая такая программа.
О! Варвара её звали!.. Нет, не Варвара.
Гавриловна вошла в класс абсолютно трезвая. И говорит:
- Сегодня, дети, мы станем проходить буквы. Причём, все и сразу. Кто к концу моего рабочего дня не будет знать русский алфавит, будет зашит в мешок с кошками и выброшен в реку. Это, дети, не я виновата, это всё директриса наша. Она, паскуда, чекаль отобрала и не отдаёт. Вот ты, - указала она на меня, - пойди и выкради мой чекаль, тогда можешь вообще ничего никогда не учить, и тебе за это ничего не будет.
Я встал из-за парты, пошёл и украл у директрисы чекаль, и принёс Гавриловне. Та настолько растрогалась, что тут же выдала мне аттестат о среднем образовании… Мы сели вдвоём на парту и обмыли это дело. И я, пьяный, подошёл к доске и написал: «Уроды!», - а потом ушёл из школы в институт. Но не дошёл.
Хотя, как вы понимаете, и это всё несусветное враньё! Из всего, что я рассказал, правда лишь про детский сад, про маму Саши Кашеварова и про то, что я никак не могу вспомнить имя своей первой учительницы.
Так обидно, слов нет.
П Л О Х О Й Х О Р О Ш И Й Ч Е Л О В Е К
Какою мерою нужно измерять достоинства людей,
чтобы судить о них справедливо?
А. Чехов, «Дуэль»
Сперва я решил написать захватывающую историю о плохом и хорошем милиционере. В этой истории плохой милиционер должен был всех запугивать, корча злодейские гримасы, воровать различные документы у начальства, периодически избивать обвиняемых и, между делом, брать взятки. А хороший милиционер никого бы не запугивал, а всех гладил по головам, и при этом плакал от умиления. И у начальства бы он ничего не воровал, а напротив – сам ещё подсовывал разные лишние документы, чтобы больше всего было! И взяток бы не брал, и даже от заработанной по совести платы отказывался, а только на рынке бы немножко у торговцев еду вымогал, чтобы с голоду не помереть. И тут я засомневался: если он такой хороший, так чего несчастных армян третирует? И я решил написать другую захватывающую историю. О плохом и хорошем прокуроре.
Плохой прокурор, по сюжету, должен был всех гнобить, подтасовывать улики, приводить в суд разных непонятных свидетелей, которые только и рады, чего бы ещё такого интересного наврать, и сажать в тюрьму честных людей, которые никому ничего не сделали, а просто так гуляли туда-сюда. А хороший прокурор всех бы любил и отпускал на свободу, кого ни попадя. Потому что верил: превыше закона – справедливость! Он даже совершил нападение на тюрьму, перебил всю охрану, и отпустил на свободу целую кучу порядочных людей, которые там просто так сидели. Тут же я подумал, что это зря он так – не надо охрану убивать. И я сразу принялся писать о двух адвокатах.
Первый был плохой, а второй – хороший. Первый придумывал постоянно, как суду голову заморочить, а следствию сделать так, чтобы улик не хватило! А защищал он плохих людей, у которых денег много, а совести мало. И эти плохие люди давали своему обожаемому плохому адвокату денежки, и он вечно выпендривался в своих дорогих костюмах! А хороший адвокат, сжав всю свою волю в кулак и сморщив лицо, с упоением бросался защищать хороших бедненьких людей, над которыми плохой прокурор с плохим милиционером решили посмеяться и всех по лагерям да тюрьмам пересадить! И адвокат, понятно, дорогих костюмов не носил. Он даже на заседание суда нередко являлся в шортах, рваной футболке, без носков и с бланшем под глазом, а зимой, даже в самую лютую стужу, он ходил по улицам, завернувшись в домашний дедушкин халат. И от сознания того, что он такой честный и порядочный, очень уж любил к стакану приложиться, а через это стал деградировать, завалил несколько процессов и отправил в тюрьму очередную кучку невиноватых. А потом, будучи не трезв, он упал в сугроб и замёрз. Но тут я подумал, что это всё не очень захватывающе и сочинил историю о двух путейщиках.
Там сюжет такой был. Первый путейщик, плохой, ходил по железнодорожным путям, отвинчивал гайки, а потом ехидно посмеивался, потирал руки и шёл в сторожку, ожидать, когда чего-нибудь с рельс упадёт. А хороший следил за плохим, и все гайки обратно закручивал, ехидно смеялся, потирал руки и тоже шёл в сторожку, ожидать, пока ничего ниоткуда не упадёт. И вот, наконец, плохому путейщику надоело, что ничего с рельс не падает, он плюнул, и перестал откручивать гайки. А хороший об этом не знал и продолжал гайки крутить, и вместо того, чтобы их закручивать, он их откручивал. И когда несколько составов пошли под откос, то к нему пришли, набили морду и отвезли в тюрьму. Но вдруг мне стало ясно, что лучше всего будет, если рассказать такой вот сюжет.
Жили две учительницы. Одна была хорошая, и поэтому кое-чему детей научила. А другая, плохая, тайком, взяла и всех детей обратно разучила! Хорошая, на следующий день, приходит в школу, смотрит, а дети напрочь разученные сидят. Ничего себе, думает. И опять всех детей тому же самому научила, а потом домой пошла поспать. А плохая учительница подследила, прокралась в класс и опять всех детей разучила! Первая придёт – научит, вторая возьмёт, и разучит. И так десять лет. Наконец, хорошая учительница поняла, что она плохая, раз никого ничему научить не может, и ушла в безвестные продавцы овощей. А вторая обрадовалась и, назло первой, пошла, и всех детей всему научила. Да так здорово, что стала Заслуженным учителем России, а вокруг так никто и не догадался, что она дрянь паршивая! Всё это было замечательно, но мне показалось, что следует о другом говорить.
Пришли на флот служить два моряка. Плохой и хороший. Но плохой умел плавать, а хороший – нет, поэтому сразу и утонул, и ничего хорошего не сделал… Впрочем, тут я вспомнил, что это уже где-то было. Поэтому я сел и написал роман «Война и мир».
Ш К А П
Это удивительно, но когда я поселился в кухне небольшой петербуржской квартиры, я и предполагать не мог, что мир имеет столь явные границы, и способен на весьма замысловатые чудеса. Жил я скромно – на раскладушке, кухню от квартиры ничто не отделяло. Но вот однажды, это было в восемь часов вечера, пришёл человек с кучей непонятных инструментов, и установил дверь. Знаете, на роликах, шкафы-купе ещё такие делают, ездит туда-сюда непонятная. Дверь была хорошая, широкая и высокая, я бы даже сказал, длинная. И после установки этой самой двери, я сразу ощутил отдельность от остального мира. Для меня было всё предельно ясно: вот моё жильё, а вот – шкап, в котором хранятся мои вещи и всякие другие необходимости. У меня было всё в моём доме: холодильник, раковина, микроволновая печь, балкон (между прочим!) и даже посудомоечная машина. И раскладушка, разумеется. Но шкап, как я догадался позднее, был волшебным. Первым же утром из шкапа вышла собака. Немецкая овчарка. Она наклонила голову, улыбнулась, подошла ближе, лизнула меня и скрылась обратно, в шкапе. Мне это сильно не понравилось. Не понравилось ни то, что она меня лизнула, а то, что она вышла из моего шкапа. Я проснулся явно и бесповоротно. И захотел в туалет. А унитаз, так уж вышло, у меня оказался в шкапе. Там же у меня оказалась и душевая. Осторожно заглянув внутрь, и убедившись, что в шкапе никого нет, я быстро-быстро забежал в унитазную комнату, ссыканул и вернулся. Я разложился на раскладушке с книгой Войновича, когда из шкапа вышел человек, спросил меня, не сплю ли я, и принялся варить сардельки на моей электроплите. Сардельки, к слову, он достал тоже из моего холодильника. Я возмутился, сказал, что если вы живёте в моём шкапе, так уж ладно, сделайте одолжение, но врываться ко мне без приглашения, это, знаете ли, паскудство в высшей степени. Человек ничего не ответил. Он доварил мои сардельки и съел их у меня же на глазах. После чего весьма неприлично рыгнул и скрылся в шкапе, плотно закрыв за собою дверь.
Выйдя на балкон, я закурил, пытаясь осознать действительность. Значит так: в моём шкапе живёт какой-то мужик с немецкой овчаркой. Мужик любит сардельки. Собака любит лизать. Человеку лицо. Но от всех этих логических выкладок легче мне не стало. Сами посудите, будет вам весело, если из вашего шкапа каждое утро станет выходить мужик и кушать ваши сардельки?! Да ещё собака у него…
Но я отложил решение проблемы на потом, и вошёл в шкап, чтобы помыться. Как я уже сказал, душевая комната находилась в шкапе. Повезло, ничего не скажешь. Пока я принимал душ, и всяческими способами мылил тело, я услышал женский голос. Не смывая намыленность, я вышел. Оказалось, что мужик в моём шкапе, помимо собаки, завёл и женщину. Тут я вовсе обиделся, совесть надо иметь!
Несколько дней кряду я читал и писал. Пытался написать не то, что прочитал, а чего-нибудь другое. Но вот дверь открылась, и ко мне из шкапа вышла компания людей, разного калибра. Они прогнали меня из-за стола и начали водку пить. Этот шкап переставал мне нравиться. С одной стороны, конечно, такая широкая и высокая, я бы даже сказал, длинная дверь. Но с другой: оттуда вечно выходят какие-то люди, а то и вовсе – собаки. Ладно, подумал, если им так приспичило жить в моём шкапе, пусть, я не против. Так и живите там, а нечего шлындить туда-сюда, тоже, взяли моду!
Я долго решал, как поступить вернее. Установить замок на дверь шкапа? Так эти, приученные к шкапной жизни, найдут выход. И тут я подумал, что шкап следует расследовать более детально. Я вошёл в его мир. Там оказалась ещё одна дверь. Открыв её, я вышел в длинный коридор. Пройдя по нему, оказался на улице. И вот странность какая обнаружилась, эта улица, этот воздух, всё, что я ощущал нутром, были так похожи на улицу и воздух, которые я чувствовал и видел с балкона. Ещё там были магазины, ездили в разных направлениях автомобили. Люди суетились и шныряли, запинаясь друг о дружку. Меня поразило, что в шкапе были парикмахерские, рестораны, магазины и даже, вообразите себе, метро! Ещё там ездила милиция. Я всё больше поражался этому, новому для меня, шкапному миру. Но вдруг мне стало неуютно, и поспешил вернуться обратно. Я увидел нечто такое, что неприятно меня поразило. Одна маленькая девочка горько плакала, она надрывалась, а мама её стояла рядом и говорила: «Подожди, дрянь такая, домой придём, я тебе всю жопу изобью!». Я услышал это и увидел. Это был злой шкап. И я ушёл из него.
Сидел в кресле и сильно переживал. Мне показалось, что одних слёз этой девочки и бешеной злобности её матери вполне достаточно, чтобы никогда в жизни более не входить в этот дурацкий шкап. Если там живут такие мамы, и вообще милиция ездит, то этот мир следовало бы уничтожить. Ну, или заколотить. И закрасить. Но как же мне поступить с остальными…
Я более не ругаюсь на тех людей, что выходят из моего шкапа – им тесно, больно и одиноко там. Мне более не жаль сарделек. Пусть кушают. Их выносит из шкапа, там обижают и ранят, вот они и идут ко мне.
А мне… нечего делать там! В шкапе.