Закончив очередной рабочий день, Никита Михайлович Скворцов направился с работы на остановку. Закурив крепкую сигарету с привкусом горечи он посмотрел на вяло текущие облака и невольно подумал, что вот так наверное и вся его жизнь течет, медленно и однообразно. Уже девять лет Никита Михайлович работал на одном предприятии, получал невысокую зарплату и не считался у руководства лучшим работникам.
Многим ли людям в России нравится их работа? Рассматривая эту проблему невольно можно выйти и на другой закономерный вопрос: многие ли люди в нашей стране счастливы? Далеко не каждый из нас может ответить на поставленные вопросы утвердительно. Проблема заключается в том, что наши чаяния зачастую редко совпадают с реально обусловленными возможностями объективной действительности. У Никиты Михайловича было высшее образование. В институте его считали умницей, профессора пророчили выдающееся будущее, но закончились годы учебы и Никита Михайлович оказался один на один с миром, где каждый боролся за свое благополучие. Он мог видеть как отчаянно стремились к успеху его товарищи, однако сам он, имея на руках диплом с отличием, не выказал должной напористости и стремления. В итоге, вместо места инженера на каком-нибудь крупном производстве, Никита Михайлович устроился работать слесарем на завод, где и проработал пять лет, пока не уволился по собственному желанию.
Уволившись с завода, Никита Михайлович ушел в запой, от которого его едва сумели спасти родственники. Очнувшись от запойного дурмана, он вновь стал влачить прежнее свое существование, устроившись слесарем-ремонтником станков на одно частное предприятие.
Пять лет назад ему посчастливилось жениться. Женитьба Никиты Михайловича стала сенсационной новостью для его друзей, ибо те не знали о том, что у него до этого знаменательного события была женщина. Женой его стала Генриетта Сергеевна, женщина волевая, задумчивая и необыкновенно мечтательная. Друзья семьи не понимали как эти два представителя разных миров могут уживаться под одной крышей. Основательный, ничего не ждущий от жизни Никита Михайлович на первый взгляд совершенно не сочетался с легким, каким-то даже воздушным характером Генриетты Сергеевны, мысли которой вечно стремились к заоблачным далям, к которым она еще с детства прикипела душой и не могла не мечтать, не обращая казалось бы никакого внимания на несовершенность, противоречивость окружающего ее мира.
Сев на последний автобус, Никита Сергеевич доехал до нужной остановки, вышел и по протоптанной дорожке направился к пятиэтажному дому, в котором располагалась его двухкомнатная хрущевка – память о советских временах, при которых его покойница мать была осчастливлена этим подарком за годы непосильного труда. Никита Михайлович часто слышал вокруг себя разговоры о неудачности планировки этих квартир, но сам он родился в этой квартире, вырос в ней и если ему пришлось бы умирать в ней, не стал бы думать, что жизнь прожита зря, тогда как тысячи людей в нашей стране и вовсе не имеют угла.
Позвонив в дверь всего один раз, Никита Михайлович прижался к косяку и подумал о том, что сейчас услышит знакомую, въевшуюся в мозг фразу: «Это ты?», как будто это мог быть кто-то другой.
Мужа Генриетта Сергеевна всегда встречала в одном виде. В столь поздний час она уже готовилась отходить ко сну, а потому была одета в махровый халат, возраст которого установить было не такой уж простой задачей. На лице у нее была пахучая маска из гремучей смеси на первый взгляд несовместимых продуктов, которая должна была каким-то невообразимым образом продлить молодость ее коже.
- Как день? – спросила Генриетта Сергеевна, проходя из коридора в зал и по всей видимости не ожидая ответа.
- Нормально. – Не задумываясь ответил Никита Михайлович, снимая башмаки, не ожидающий, что его кто-то услышит.
- Устал? – продолжался удивительный разговор двух актеров, заучивших до безукоризненности роли, однако забывшие вложить в них душу.
- Есть немного.
- Кушать будешь? Вчерашний суп доесть надо.
- Да нет, с мужиками поужинал.
- Ну, как знаешь.
Через полчаса они легли спать. Генриетта Сергеевна натянула одеяла чуть ли не до ушей и отвернулась к стенке, в то время как Никита Михайлович лег на спину, заложил руки за голову и уставился в потолок, прислушиваясь к тишине, показавшейся ему удивительной именно в эту ночь.
Они лежали рядом, не прижимаясь друг к другу и думали о чем-то своем. Так было всегда и супругов это устраивало. У них были разные характеры и чтобы предотвратить обязательные в этом случае конфликты, старались особенно много не общаться между собой.
Стояла тишина. Как просто и в то же время Никита Михайлович мучился, тяготился ею в эту ночь.
- Как там у тебя на работе? – спросил наконец он, не зная чем занять себя, потому что не мог заснуть несмотря на то, что очень устал на работе.
- Нормально… - удивленно произнесла Генриетта Сергеевна, немного повернувшись к мужу, пытаясь понять что с ним случилось, коль скоро он сделал то, чего не делал никогда – поинтересовался о ее работе.
- Как начальство, сослуживицы?
- Да все ничего.
Генриетта Сергеевна была удивлена до крайней степени. Они с супругом вот уже пять лет прожили по выверенному сценарию взаимоотношений, но теперь Никита Сергеевич впервые отошел от привычных своих обыкновений. Это его поведение заинтриговало жену, а так как она на самом деле была женщина словоохотливая и не выговорила еще всех слов, что природа отпускает женщине на день, решила пустить запас на разговор с мужем.
- Начальник, Бор Борыч, совсем обрюзг, передвигается по кабинету как медведь. Секретарша Машенька себе другого кавалера нашла из новых русских говорит, да только странный какой-то, на «шестерке» ездит. Наверное «мерс» потом прикупит, а пока только пальцы гнет. Идет, впереди себя ничего не видит. Думаю импотент, ноги что-то жутко кособочит, да и ведет себя как-то нарочито, словно бык.
- Ну, уж ты как скажешь…
- Честно тебе говорю, как бык вышагивает степенно, на всех свысока глядит, дверцу машины перед Машенькой откроет, а сам на окна глядит, выглядываем мы на них или нет, а если увидит, что смотрим, еще выше подбородок поднимает.
- А Ленка что?
- А что Ленка? Ленка ничего. Со вторым мужем живет хорошо. Приходит в обед, она одевается и есть идут в кафешку, знаешь, у нас напротив.
- Знаю.
- Хорошо, говорит, живут. – Генриетта Сергеевна задумалась, стоит ли продолжать, но потом решив, что ничего скверного из этого не выйдет, продолжила: - Шубу ей купил Олег-то, тоновую, ничего шуба. – Помолчав она добавила: - Я вот все думаю, ходишь по магазинам, смотришь на цены, а они сказочные! Неужели действительно шуба должна столько стоить?
- Ты наверное думаешь, что вот пойди в лес, убей зверя и все, готова шуба, ан нет! Сперва шкуру снять нужно, потом обработать ее, затем сшить шубу, затем и шубу обработать, и только потом в магазин доставить, и то еще сотням посредников переплатить придется пока она в магазине окажется.
- Да, плохо конечно, мое-то пальто уже совсем старое…
Генриетта Сергеевна замолчала. В душе у нее была боль, боль, знакомая многим российским женщинам. Многие из них принуждены всю свою жизнь испытывать какую-то душевную муку. Генриетта Сергеевна не рисовала ореола над головой своего мужа, не считала его всесильным, обязанным ей по гроб жизни, а потому никогда не «пилила», не высказывала ему различных требований, однако страдание, таящееся в душе, рано или поздно достигает таких размеров, что скрывать его в этих темных чертогах уже невозможно.
- Вот я мечтаю, - с воодушевлением принялась она высказывать свои фантазии, - что лет через пять все люди будут жить так хорошо, что магазины будут накопленные на складе шубы всем желающим просто так раздавать, потому что у их владельцев и без того будет очень много денег. Или придумают способ человеку самому шубу делать из подручных материалов. Вот скажем из моего пальто. Представляешь, возьму я свое старое пальто, положу его в какую-нибудь хитроумную машину, открою, а вместо пальто новенькая шуба. Мех будет мягкий, пушистый, гладкий. Одену ее и кажется никогда больше не сниму…
Никита Михайлович улыбнулся и перевернулся на бок. Фантазии жены действовали на него усыпляющее, как сказка на ребенка. Генриетта Сергеевна еще долго придавалась мечтам. Ее слова проникали в сознание мужа сквозь дрему и оседали где-то на подсознательном уровне, пока мужчина не погрузился в глубокий сон.
Проснулся Никита Михайлович раньше обычного и на душе у него было странное чувство, словно он кого-то обокрал и теперь его вдруг разобрали угрызения совести. Генриетта Сергеевна еще спала. Поднявшись с постели Никита Михайлович подошел к окну и отдернул занавеску. За окном была темнота. Лишь редкие огоньки электрических ламп виднелись в черно-синем предрассветном полотне города. Эта картина и тишина, так резко контрастирующая с дневным шумом и беспокойством, что Никита Михайлович испытал какое-то сумбурное, волнующее чувство, схожее с изумлением.
«Как оказывается, бывает хорошо в это время суток. – Подумал человек. – Тихо, спокойно, как будто и не живешь вовсе!»
Задернув штору, он пошел на кухню и в протяжении часа, пролетевшего как одна минута пил чай, думая ни о чем и обо всем сразу. Этим утром что-то переменилось в самом Никите Михайловиче, но сам он еще не замечал за собой этих перемен. Идя по дороге на работу он не заметил своего сослуживца Николая Сотникова, с которым встречался на остановке автобуса каждый день и вместе они шли от остановки до места работы. В этот раз Никита Михайлович прошел мимо Николая и не заметил его, что вызвало у того немалое удивление.
- Никак миллион в лотерею выиграл? – шутейно поинтересовался Николай, настигнув бредущего погруженным в свои мысли Никиту Михайловича. – Не здороваешься теперь с простым людом, или просто не замечаешь?
- Прости, Колька, не заметил. – Стыдливо сказал Никита Михайлович, пожимая руку товарища.
- О чем думаешь-то так сосредоточенно?
- Да и ни о чем и о многом, сам пока понять не могу.
- Ну, ладно, так-то оно так.
Дойдя до работы, они переоделись и принялись за свои обычные дела в цехе. Никите Михайловичу была хорошо знакома его работа, равно как и работа других людей, занятых тяжелым трудом. Он не очень любил ее, так как был человек несколько иного склада, склонным к размышлениям и философским настроениям. Но придя работать в это предприятие слесарем, увидел, что и среди рабочего люда есть немало умных, начитанных людей, который говорят подчас совершенно потрясающие по своей красоте и истинности вещи, причем нисколько не задумываются об этом.
Получив задание на время до обеденного перерыва, Никита Михайлович приступил к работе. Сам не понимая что делает, он продолжал думать о своей жизни, которая поэтапно разбиралась и анализировалась в его памяти.
За обедом он молчал, смотрел в свою тарелку и думал, думал, думал…
- О чем задумался, Михалыч? – осведомился Петр Ефимов, сварщик пятого разряда с золотыми руками и огромной тягой к алкоголю.
- Да так, о жизни. – Ответил Никита Михайлович, откладывая ложку, так как есть ему совсем не хотелось.
- Задела значит? – поинтересовался Геннадий, фамилию которого Никита Михайлович никак не мог запомнить, да и мало кто знал ее вообще.
- Что? – переспросил Никита Михайлович.
- Жена. Твоя поди тебя тоже пилит?
- Что? Нет, моя нет.
- Особенная что ли?
- Спрашиваешь еще! – вмешался в разговор дремлющий после обеда Алексей, мужчина сообразительный и верткий. – Все они особенные. Ведь какая штука, два месяца я за ней бегал как собачка на поводочке. И цветы ей дарил и подарки, на что денег конечно хватало чтобы по миру не идти, а она фыркнула! Мне, говорит, одной много лучше жить, чем с таким грубияном как вы!
- А что ты сделал-то? – спросил Петр.
- Да приобнял ее за талию, ну и сказал чего каждый мужчина от женщины хочет!
- Дурак! – подытожил старик Лаврентьев, попивая чай. – К каждой бабе свой подход нужен, а ты, горе, привык к крановщицам, да кладовщицам, вот и получил салом по сусалам.
- Да, такие они все.
- Нет, - вдруг вступил Никита Михайлович, - моя не такая. Я раньше сам думал что такая, а теперь вижу, что-то в ней есть, чего в других нет. Терпеливая она у меня. Я ведь прежде оставить ее хотел. Проснулся и думаю, зачем мне такая жизнь? У меня ведь и жизни-то никакой нет. Ведь в сущности что такое жизнь? Это когда можешь делать хотя бы изредка то, что хочешь, а я в своей жизни делаю только то, что должен. Должен, должен, должен. Рождается человек и он уже сразу становится кому-то должен. Родители мечтают, что он станет тем-то и тем-то, все за него планируют, а ему самому никакой свободы. Потом говорят, учись. А спрашивается зачем ему учиться?
- Да кабы не учился, то и родился зря. – Сказал Дмитрий Лукашин, водитель грузовика, обедавший в этот день со слесарями. – Я вот закончил восемь классов, потом работать пошел, чтобы матери помочь, больная она у меня была, а у меня отца нет, да и братишка малой был. Пошел значит работать в колхозе. С трактором управляться научился, на грузовике ездить, а потом в армию забрали. После армии пришел, мать в город переехала, хозяйство держать совсем не под силу стало. Пошел, значит, на работу устраиваться по своей, значит, части. Прихожу, значит, на предприятие и говорю, что хочу работать водителем. А они мне отвечают, у тебя, говорят, Дмитрий Макарыч образование не такое как нужно. Возмущаюсь, говорю что значит не такое, а они мне, заканчивай десять классов, тогда и приходи. Пришлось заканчивать экстерном, а иначе никак. А ты говоришь образование! Коль даже баранку крутить образование нужно, значит другим профессиям просто необходимо.
- Так-то оно так, но только напрасно оно все. Я вот учился-учился, а что у меня есть? Работаю слесарем, пью от безысходности и думаю, что в этой жизни мне ждать уже нечего. Я ведь каждый день на работу встаю не от желания, а по большому внутреннему принуждению. Эх, а если бы жизнь поменялась! Если бы в один прекрасный день, встать мне из-за этого стола, пойти к директору и сказать: дай мне работу которую я заслуживаю…
- Э-хе-хе, паря, - прокряхтел старик Лаврентьев, - да уволит он тебя само мало без выходного-то пособия, а то еще посмеется, дескать дурачок какой потешный выискался, да зарплату выдавать начнет не полностью.
- С ними, брат, ухо надо держать востро. – Согласился Алексей, допивая чай.
- А и все равно надоело мне все! – не унимался Никита Михайлович. – В отпуск что ли пойти?
- Ну это ты, приятель, брось! – оборвал мечтания сослуживца Петр. – Денег тебе отпускных никто не даст, нету скажут денег, я уж совался сосед подсказал. Да и куда пойдешь, когда я вот с пятым разрядом сварщик три года в отпуск не хожу, потому что боюсь место потерять. Я тебе так скажу, человек наш хуже животного. Зверь от неугодного ему отказывается, а человек все принимает, ропщет, зубами скрежещет, а принимает. Я вот в гари, в настоящем чаду работаю, а привык и мне на рабочем месте лучше иной раз, чем в церкви. Вот приду, возьму инструмент и радуюсь, что все мне в работе понятно.
- При чем же тут бог? – недоуменно спросил Геннадий.
- Да вот последнее время тоже думаю зачем мы так живем в постоянном страхе. А где ответы найдешь? Дядю на улице спроси, дак ведь плечами пожмет, ничего не скажет, а я до истины докопаться хочу.
- Тебе то это зачем, работаешь, ешь и ладно! – сказал Лаврентьев.
- Э, нет, вот Михалыч давеча сказал не понимаю, говорит зачем так живу. Я вот, может быть и сам не понимаю, а понять хочу. Человеку нужна в жизни цель какая-то и пусть я повседневно без высокой цели живу, но в душе моей есть цель сокровенная, большая и красивая. Я ведь вере Божьей научиться хочу.
- Ну это брат каждый должен. – Сказал Петр.
- Да я не про то. Вот жил я раньше, жил, работал и все мне не нравилось, все давило, а теперь поверил и все как-то хорошо стало. Начинаю думать, что работа моя тяжела, а внутри голос смирению учит. Говорит, потерпи, все для того чтобы терпению научиться рождены и ты учись. И стал учиться и жизнь по-другому повернулась.
- Что ж говоришь на работе лучше чем в церкви? – спросил Лаврентьев.
- А после того как поверил, жизнь моя интересной стала казаться. Вера в душе живет, а не в свечке, вот и не хожу. К Богу надо мысленно придти, не ногами а сердцем.
- Что же бог твой тогда все делает-то так нескладно? – спросил старик Лаврентьев, не любивший бога и разговоры о нем, так как годы советской закалки давали о себе знать. – Жены изменяют, живем срамно, где божья справедливость?
- Каждый человек себе сам дорогу выбирает, Бог только наставляет, на путь праведный старается вывести, а у каждого есть выбор.
- Эх, не хватает ее, справедливости. – Сказал Никита Михайлович. – Кабы была она, так работал бы я сейчас инженером и все было бы по-другому. Я ведь видел труд и заботы простого рабочего, слесаря, сварщика, грузчика, все видел, все испытал. Уж я бы тогда все изменил.
- Да кто бы тебе, горе, позволил. – Усмехнулся Лаврентьев.
- С волками жить по-волчьи выть. – Согласился Геннадий.
- Ну а была бы справедливость, то за все мытарства мои, удостоил бы меня господь лучшей доли. – Сказал Никита Михайлович. – Моя вчера говорит: сослуживице муж шубу купил, а у меня пальто старое. Я конечно усмехнулся, думаю сам в обносках хожу и не говорю ничего. Утром же проснулся и думаю, несчастная она у меня женщина. Ведь зачем женщина за мужчину идет? Чтобы вместе жить лучше было, вернее, а на деле-то выходит что и тяжелее, хуже. Я вот с работы поздно прихожу и по дому что-то делать некогда, только бы выспаться перед завтрашним днем, все за выходной успевать приходится. А она крутится целый день как белка в колесе. С работы придет, приготовит еду, в магазин сходит, квартиру приберет, постирает… Странная она у меня. Ведь наши женщины и ругаются на нас не оттого, что ненавидят, а оттого что устают, изнашивая себя в этой жизни. Вот и веру создали чтобы человек дурманил себя, воображая что все ему хорошо, а лучше тем временем не становится. Что мне богу молиться, чтобы шубу жене дал? Да не даст никогда и ничего не будет, если сам человек не сделает. Работать надо, а работать тяжело и не хочется совсем и не потому что лень, а потому что душа не лежит. Надо чтобы у каждого человека к работе его душа лежала, а то так и получается, половину зарплаты жене, половину на пропой и нет жизни другой. А если бы было…
- Чего сидите?! – громко крикнул мастер, входя в коморку слесарей. – Работы конь не валялся, а они сидят!
Никита Михайлович вышел из-за стола с тяжелым чувством, но вместе с тем ощущал, что что-то в нем опять переменилось, стало легче, но вместе с тем впереди много трудностей. За работу он взялся упорно и работал так, что другие думали будто сбесился он и хочет измотать себя, тем самым показав судьбе свое несогласие. В нем была борьба, но боролся он не с судьбой, а с чем-то, чего не осознавал. Боролся он с ходом жизни своей, каждый день блуждающей по кругу, который был очень прочен и разорвать сложившийся порядок вещей было сложно.
После работы выдавали аванс и работники дружной оравой пошли в пивную, где намеревались отметить это событие, но Никита Михайлович не пошел. Вместо этого он забежал в банк и положил деньги на свой счет а идя домой купил газету, в котором нашел подходящую работу по совместительству слесарем на другом предприятии в воскресенье.
- Толи ты шальной? – спросил Петр, видя как азартно работает его сослуживец.
- Ничего-ничего, прорвемся, я ли ей шубу не куплю? Я ли?!
- Срочная работа, мужики! – сказал мастер, заходя в коморку, когда рабочие уже собирались после смены домой. – Надо загибальщику помочь, завтра трубы вывозить, кто останется?
На мастера моментально уставилось около дюжины недовольных глаз, но вскоре все отвели их, опасаясь что он в принудительном порядке выберет именно их.
- Допоздна работать? – спросил Никита Михайлович.
- Как управитесь. Но работы прямо скажу много. За то и переплачивают!
- Ну, коли так, то я останусь, да только помни, завтра к обеду приду.
- Черт с тобой!
Сослуживцы недоуменно посмотрели на Никиту Михайловича, тот же надел рабочую робу обратно и отправился в цех. Загибать трубы небольшого диаметра не сложно, но работа это трудоемкая, муторная и изматывающая от которой болит шея, спина и руки. Загибальщик был человеком болезненным, передвигаясь по цеху держался за шею, а сидеть всегда старался прямо, хотя предпочитал лежать. В тот день он был пьян, однако Никита Михайлович знал, что спасет положение, потому что труд его был ему знаком. Положив собрата спать на скамейке, он с нетерпением принялся за дело и стал гнуть одну трубу за другой с такой скоростью, что унылый и подвыпивший грузчик молодых лет не успевал их подтаскивать.
- Эк молодец! – сказал толстопузый мастер, не привыкший хвалить работников, чтобы те не зазнались и не почувствовали себя людьми. – Только ты не надсажайся! Эта свинья вон спит, а ты тут кажылишься! Это его обязанность, он за нее деньги получает. Ты на своем месте так работай. У каждого свое место есть.
- Я вообще здесь не на своем месте! – коротко ответил Никита Михайлович, не отрываясь от работы.
Заработав за два месяца достаточно денег на приличную шубу, присмотренную им в магазине, Никита Михайлович взял с собой в воскресный день жену и пошел с ней за покупками. Купив продукты, они пошли домой.
- Может заглянем? – предложил Никита Михайлович, когда они проходили мимо салона меховой одежды.
- Зачем? – недоуменно спросила Генриетта Сергеевна.
- Шубу тебе посмотрим, тебе ведь надо.
- Чего смотреть, расстраиваться только. Я уж лучше сама потом пойду, посмотрю.
- Пошли сейчас, сам поглядеть хочу что тебе больше идет.
И они пошли. Генриетта Сергеевна, со свойственной большинству женщин разборчивостью тут же начала спрашивать у продавщиц интересующие ее вопросы, примирять шубы, но отказываться от них, делая вид, что они ей не подходят, да и не нравятся. Смотрела она только дешевые шубы, потому что только на них могла рассчитывать в будущем, однако самодовольный супруг заставлял ее примерить шубы дорогие, сделанные из натурального меха.
«Ах как мне нравится этот енот!» – загорелись глаза Генриетты Сергеевны, но ценник заставил их увлажниться.
- Нет, девушка, не то! – сказала внутренне съеживаясь и держась подчеркнуто гордо несмотря на жалкий вид, Генриетта Сергеевна.
- Берем! – решительно сказал Никита Михайлович.
- С ума сошел?! – вырвалось у его жены, которая от неожиданного заявления мужа перестала играть прежнюю роль.
- У нас товары не продаются в кредит. – Поспешила уведомить супругов продавщица.
- А я бы в кредит покупать жене и не стал. – Сказал Никита Михайлович, доставая из кармана пальто деньги и показывая их дамам.
- Будете брать? – с возросшей вежливостью поинтересовалась девушка у Генриетты Сергеевны.
От счастья бедная женщина готова была сойти с ума, но и этого было бы мало. Придя домой, она простояла у зеркала весь вечер, а скромный Никита Михайлович ушел на кухню и взялся чинить старый будильник, украдкой поглядывая за ослепительной улыбкой по-настоящему счастливой жены, какой он не видел ее никогда прежде.
От окружающих не могли укрыться перемены в семье Скворцовых. Генриетта Сергеевна стала важна и здоровалась с сидящими у подъезда бабушками свысока, словно царица, делающая милость нищим на паперти. Те же старушки, обсуждая всех и вся, твердили, что Никита Михайлович дурак и что такой ощипанный гусь, как он не пара такой королеве, как Генриетта Сергеевна, которую они успели возненавидеть за гордость. Никита Михайлович слышал их разговоры, но счастье супруги для него было дороже какой-то досужей болтовни почти отживших свой век старух. Он с удовольствием прохаживался в воскресенье по парку с женой, демонстрируя всем какая она необыкновенная красавица. Друзьям он стал говорить, что подарки верный способ сделать жену счастливее. Его ни сколько не смущали разговоры подруг жены, говоривших, что такой эффектной женщине как она не престало жить с таким недотепой как он. Сам же Никита Михайлович гордился своими обносками, ибо на их фоне шуба супруги выглядела еще лучше, еще дороже, а он не мог лишить себя удовольствия осознавать, что эту шубу жене купил именно он, заработав деньги на нее непосильным трудом, о чем полюбил рассказывать всем и каждому.
- Молодец что купил! – сказал Дмитрий Лукашин, выслушав очередной рассказ про шубу. – Видел твою вчера. Красивая шуба. Своей бы такую же купил, да у нее еще старая приличная.
- Где это ты ее вчера видел? – переспросил ничего не понимающий Никита Михайлович.
- Да около магазина видел что на проспекте К.
- Во сколько?
- Да уж не думаешь ли ты… Часиков в два.
- Она в это время всегда работает.
- Отпросилась, может быть тебе подарочек прикупить, - предположил Геннадий, - мало ли чего им, женщинам, в голову взбрести может.
- Может быть.
Никита Михайлович нахохлился. С тревожным чувством взял он в руки стакан с водкой, предложенный прежде Петром и разом опрокинул его.
Домой он не шел, бежал позабыв про сослуживцев, с которыми всегда ходил домой и пил по дороге пиво. Генриетта Сергеевна встретила его взволнованная с ужином, который не был похож на подарок. Впрочем подарка муж ее в тот день так и не дождался.
На следующий же день он отпросился в обеденный перерыв у мастера, который стал относиться к нему с уважением и отправился к магазину на проспекте. Никита Михайлович промерз на морозе два часа будучи в рабочей форме, но все-таки ожидания не прошли напрасно и в два часа по полудни около магазина припарковалась иномарка, из которой вышел прибриалиненный мужчина в элегантной одежде преуспевающего предпринимателя. Он открыл другую дверцу и помог выйти из машины своей даме, которую намеревался повести в стоящее напротив кафе. Это была Генриетта Сергеевна.
Невозможно передать то негодование, с которым смотрел на эту картину Никита Михайлович. Ему хотелось подбежать к ним и как следует выместить кулаками свою злобу, но отчего-то сдержался. Невольно его глаза увидели те дерюги, в которые он был облачен и повинуясь какой-то внутренней слабости Никита Михайлович не рискнул подойти к эффектной относительно одежды паре. Затаив глубокое чувство, он поглядывал на то, как обаятельный мужчина поглаживает руку его жены, как нежно касается холеной рукой ее лица, как проводит пальцем по ее губам…
Это было слишком больно, чтобы терпеть. Закрыв глаза, Никита Михайлович бросился бежать. Сначала он бежал без разбора, но потом вернулся на работу.
- Тварь! – вскипел Никита Михайлович, врываясь в коморку.
- Чего ты?! – встрепенулся придремавший Лаврентьев.
- У нее любовник.
- Ну а чего ты, горе, ожидал-то? – спокойно, даже улыбнувшись сказал умудренный жизненным опытом старик. – Ты теперь для нее ничто, так позор лишний, вот и завела себе кавалера поприличнее.
- Да за такие слова я тебе сейчас!
Бывшие в коморке слесари оттащили разъяренного сослуживца от старца и посадили его на стул.
- Держите его, держите! – стремясь поскорее ретироваться, бурчал Лаврентьев. – Ишь какой драчливый!
- Я ведь не спущу ему! – ревел обманутый муж.
- Ну что ты, Михалыч, что ты! – твердил Петр. – Садись, выпей и расскажи все по порядку как оно есть.
Никита Михайлович охотно послушался совета и выпил.
- Я ведь не доедал, копейка к копеечке, а она от меня в купленной мною шубе к другому!
- Бывает. – Кивнул Петр, наливая еще.
- Раньше-то никому не нужна была, такая как есть, а теперь понабежали на красивую вещь. Я ведь любил ее, суку такую. – Он выпил еще. – Поженились-то мы поздно. Ей уж родить последний срок, да не смогла. (Залпом выпил еще одну) – Она ведь не от большой любви за меня пошла, да и семья ее против была, мол инженер, а слесарем работает, денег нет, пьет много, а она пошла. И мне самому странно было отчего это она идет. А потом понял. Всю жизнь она мечтала и никому не нужна была оттого, что неуверенна была, что мечта ее хотя бы одна, ну пусть самая маленькая сбудется. А теперь сбылась! То-то я думаю она нос задрала. (Еще одна порция водки). – А я ее не виню. Правильно все, я неудачником родился. Нынешний-то ничего, красавиц, с пузцом, но держится прямо, видать везунчик. Помыкала горя, теперь поживет как человек, но только плохо мне без нее будет. Вроде бы она и не грела меня, а все равно лежишь с ней и думаешь, моя женщина и все внутри волнуется, а когда просыпается ресницы у нее забавно подрагивают. Пела хорошо. Мать-то у меня ее юродивой звала. Говорила в мечтах живет, а поет хорошо, у юродивых всегда дар какой-то от Бога есть. Бога…
Всхлипнув, он едва сдержал слезы.
- Все, все что прожито - на ветер. Пять лет жизни. – Продолжал Никита Михайлович. – И вроде бы любви большой не было, так по порыву поженились, но жили с пониманием. И бросить я ее хотел, да только с кем останешься, другой-то нет, которая за меня пошла бы. А иной раз подумаешь, а как все хорошо у нас и общего горя нет, так у каждого свое что-то. Так-то вот. Однако я набрался.
- Сегодня-то как же, домой пойдешь или еще как? – поинтересовался Петр.
- Не знаю.
- Домой не ходи, изувечишь еще! – сказал Алексей.
- Это верно. – Согласился Геннадий. – У меня моя с ребятишками к матери уехала, у меня пару деньков поживи.
- Спасибо вам, мужики, за понимание.
- Да неужто не поймет человек человека?
Два дня Никита Михайлович не показывался дома, а на третий, придя туда с волнением, обнаружил, что в квартире не осталось следов жены. На столе лежала записка:
«Я все решила. Мы больше не можем жить вместе. Предлагаю развестись. Я встретила другого человека. Он предложил мне жить вместе и я согласилась. Надеюсь ты поймешь. Наверное тебе интересны причины. Не люблю я тебя и все мечтала, что ты другим окажешься, а ты такой. Раньше ты мне ничего не дарил и я свыклась что только мечтаю, а эта шуба только все хуже сделала. Есть у меня другие мечты, которые теперь, верю, тоже сбудутся, потому что на то судьба моя. Ты же не сможешь мне помочь в этом. Жалко мне смотреть на то как ты выматываешься, нельзя тебе так жить. Генриетта».
Едва успел Никита Михайлович прочитать это отрывистое короткое послание, написанное очевидно в крайней спешке, как зазвонил телефон. С ловкостью дикой кошки он подскочил к нему и снял трубку, надеясь, что это звонит его раскаявшаяся жена, которую он готов был теперь простить, потому что ему было очень больно.
- Никита? – послышался на другом конце провода голос сестры Генриетты Амалии. – Ну здравствуй дорогой, как ты? Слышала вы с Генкой расстались. Ну и правильно, все к тому шло. Ты ведь не глупый человек и сам прекрасно должен понимать, что моя сестра не должна жить в таких кошмарных условиях, в которые ты ее сумел поместить. Нет, дружочек, ты уж не взыщи, но ты такой невежа, что с тобой и ущербная жить бы не стала. А вот за шубку спасибо, это Геночке вроде платы за тот крест, что она была принуждена с тобой влачить. Ну прощай что ли, родственник?
Положив телефонную трубку, Никита Михайлович совершенно разбитый сел на диван и в таком положение досидел глядя в одну точку до самого утра.
Выйдя из транса, он посмотрел на иконку, стоящую у жены на тумбочке перед кроватью и крепко хватил ее об пол, после чего подобно какому-то автомату отправился на работу и словно ничего не произошло, работал целый день.
Под вечер к нему подошел мастер и отвел в сторонку.
- Ты у нас по образованию-то кто? – почесывая щетину, спросил начальник.
- Инженер. – Ответил Никита Михайлович.
- Это хорошо. Главный тут твое дело пересмотрел, просил завтра зайти.
- С чего бы это? Про жену что ли узнали?
- Дурак ты! Да какое нам до твоей бабы!
С этими словами толстяк ушел, переваливаясь с одном ноги на другую, а взволнованный Никита Михайлович отправился домой и насилу переждал бессонную ночь. Поутру он на ватных ногах с колышущимся в душе предчувствием вошел в кабинет генерального директора.
- Здравствуйте. – Кивая головой и скромно остановившись у дверей, сказал Никита Михайлович, когда ему разрешили войти. – Вызывали?
- Здравствуйте – здравствуйте. – Сказал начальник, откладывая бумаги и посмотрев через очки на работника. – Вы у нас Скворцов?
- Я.
- Ну и хорошо. – Затем он покопался в бумагах еще, усилив до безобразия волнение несчастного слесаря. – Я тут ваше дело посмотрел и выяснилось, что вы у нас инженер, да еще с красным дипломом вуз окончили. Что же по специальности не работаете?
- Места нет.
- Место есть. У нас хотите?
- Да вы наверно шутите.
- Нисколько, не такая у меня должность. Виталия Максимовича мы переводим на дочернее предприятие, а вас стало быть здесь поставим. Идет? Вы работник надежный, кропотливый, такие нам нужны, да и с рабочими взаимоотношения поможете наладить, своего-то они вернее послушают.
- Я с радостью.
- Это хорошо, но радоваться погодите. Отныне с водкой распрощайтесь навсегда, иначе все отменяется.
- Понял.
- Идите, бумаги подготовим, а вы заявление пишите.
Решив в офисе все формальности, Никита Михайлович вышел из здания инженером, в то время как вошел в него слесарем. На крыльях неописуемого счастья он побежал в церковь и поставил свечку.