ВЕСНА. РАСПУТИЦА. РОДДОМ
Глянь – весна пролетела неведомо как –
Вся в заботах о праздниках близких.
Распустились у бабок в шершавых руках
Несравненные гроздья редиски!
Где же праздник обещанный? - спросите вы,
Городской прокаленные скукой,
Эту пыльную книгу усталой листвы
Пролиставши на скорую руку.
-Ждите августа,- вам намекнет помидор,
Отвернувшись белесым затылком –
Подождем, в самом деле – какой разговор –
Его зрелости огненно-пылкой.
Рынки ломятся. Яблоку негде упасть,
Георгины в лоснящемся глянце –
Вон сентябрь у ворот – и пора покупать
Моим школьникам новые ранцы.
…В этом небе – зеркальном от голубизны,
Отражусь мимоходом, куда-то спеша.
Ощущения праздника и новизны
Так желает душа. Так боится душа…
...Отчего это дети так торопятся повзрослеть? Отчего родители так торопят своих чад:
« Хочешь скорее вырасти — доедай эту кашу!»
«Вот вырастешь, — говорит мне мама, — будешь ходить, куда захочешь, и возвращаться, когда вздумается!» «Вот вырасту, — говорит мне мой сын, — ни за что не буду своего ребенка заставлять учить сольфеджио!». «Вот вырасту, — говорю я отцу — никогда не стану спать по ночам, если не хочется... »
Вот выросли... Я гляжу на ребят, совсем еще мальчиков, в солдатской форме цвета хаки. Куда их везут? Какие их ждут великие дела? Отчего непременно требуется увезти их теперь - когда они еще так нуждаются в близких, родных, в любимых, подальше от привычного дома, его знакомых стен... Как через треснувшее стекло, я слежу за движением их неприкрытых, беспомощно оголенных затылков, за тем, как трогательно движутся лопатки под гимнастерками, торопятся ноги в непривычно тяжелых солдатских сапогах. Куда на сей раз посылает их страна, откуда прискачут теперь за подмогой запыленные всадники, чтобы протрубить по – гайдаровски : «Эй, вставайте, кто еще остался!» и увести за собой моих подросших сыновей от родимого дома в такие дали, где само понятие отчего края сотрется, размоется, отдалится и канет за горизонт.
— Не отпущу! — твержу я упрямо, всматриваясь в такие родные, такие единственные лица взрослеющих мальчиков и остро чувствую всю тщету, всю беспомощность мою перед временем, которое отнимет... Обязательно отнимет... Господи, но за что? Теперь, когда, наконец, так понятна вся никчемность этих внезапных паломничеств и неожиданных путешествий, когда ясно и высоко взошла над домом моим счастливая звезда союза, единения, сознательной сопричастности, неужели кто-нибудь посмеет отнять у меня моих сыновей?
Но ведь уводят же! Вон опять старшина повернул на вокзал свою роту, вон еще повели, повезли, увлекли, и конца этим проводам нет. А мама, помнится, тоже просила меня не уезжать. Тщетно, бессмысленно, как я потом, через много лет, плакала и просила не умирать отца.
Ничего нет бессмысленней, жесточе этой, такой несвоевременной, такой неминучей разлуки и ничто не способно ей помешать. И в который раз беспомощно опускаешь руки, как опускала их перед смертью Руслана , беспричинной, внезапной, невесть откуда взявшейся лейкемией , за несколько дней сломившей его и увлекший за тот непреодолимый горизонт, откуда нет возврата .
... На уроке труда в первом классе мой сын проглотил иголку. Натуральную швейную. Они там что-то мастерили, прикрепляли тряпочки к картонкам, игла не шла, он попытался ее протолкнуть, помогая себе зубами. Иголка исчезла. Дома за ужином он нам об этом сообщил.
Кинулись в больницу. Его сразу увели на рентген, а меня оставили ждать внизу. Было поздно, страшно и одиноко в пустынном приемном покое. Я приткнулась на краю дерматиновой кушетки и пыталась унять дрожь. Зубы стучали, мысли путались, воображение рисовало кошмар с летальным исходом. Хорошо, что в эту ночь в отделении дежурил муж подруги, детский доктор с обширным жизненным опытом . Позднее, когда рентген обнаружил иглу в кишечнике, меня по его звонку пропустили наверх, в ординаторскую, где не слишком трезвый врач дал мне валерьянки и показал снимок. «Перестань стучать зубами, вот она - игла - идет по кишечнику. К утру должна выйти с калом. Все будет отлично».
- А если не выйдет?
- Тогда воткнется в стенку кишечника. Я сделаю малюсенький надрез, - он показал мне краешек мизинца, - и выну ее оттуда.
Ночевала (точнее - пролежала ночь без сна ) я по его разрешению на койке рядом с сыном .Утром перерыла кал в горшке и убедилась, что иголка вышла .Сколько потом еще было таких бессонных ночей - ведь у меня одновременно подрастали сыновья-двойняшки.
Когда они появились на свет, мне было 22 года, грудных детей я, кажется, и на руках-то до этого ни разу не держала и помню, что из роддома было выходить страшно. Страшнее чем рожать. Перед выпиской я все косилась на соседку по палате - она родила тройню: двух девочек и мальчика - год в этом смысле выдался урожайным. Я лежала тихо, прикидываясь бесстрашной, и думала : «Ну, хорошо, у меня две руки и два сына. И две груди - как-нибудь я их накормлю. А вот что будет делать эта, не в зубах же она третьего будет носить на прогулку.... Каждый из ее детей весил чуть больше килограмма (при норме 3,5 кг), а значит, требовал особого ухода. Лет ей было еще меньше, чем мне, и ее родители, как и мои, жили в другом городе. Ее муж - очумевший от неожиданности щенок – ушел в загул . Мой - еще не возвратился из командировки. Тишина в нашей палате звучала очень выразительно. Между кормлениями мы обе, если не спали, стояли у окна и смотрели на волю. Воля казалась опасной. Не для нас - черт с нами - для наших маленьких. Как сохранить их всех, таких беспомощных и хрупких, когда у каждой только две руки, только одно испуганно бьющееся сердце и только одна, молодая и не совсем еще разумная голова.
Меня выписали на 21-й день - накануне вес младшего сына достиг двухкилограммовой отметки, это только немногим известно, что недоношенный ребенок должен находиться в роддоме до тех пор, пока не наберет свои два килограмма. Мой младший именовался в медицинской карте «недоношенным» (1800 г), а старший - «доношенным» (2700 г).
- Как же так? - слабо сопротивлялась я - Они же двойняшки? Родились одновременно. Они оба - доношенные (согласитесь «недоношенный» похоже на ругательство ).
- Мамаша, не задавайте глупых вопросов. Врачам лучше знать, - отвечали санитарки, вручая мне для кормления два крошечных свертка.
На размышления у меня практически не оставалось времени и доношенного, и недоношенного нужно было кормить каждые два часа, и это значит, что в промежутках оставалось буквально полчаса, чтобы что-нибудь проглотить съестное, обильно попить (а-то молока не будет), пописать и мельком взглянуть на волю.
Я ушла из роддома на месяц раньше моей соседки. Потом мы с ней, серые от бессонницы, еще несколько раз встречались в детской поликлинике. Она жаловалась, что муж от нее сбежал, а нянечка, присланная из собеса, без остановки на нее кричит, потому что собес ей платит мало денег. У меня дела были получше - муж как будто бы наличествовал, только он круглые сутки пропадал в театре, где был режиссером, и мои материнские подвиги режиссировал по телефону. Он точно знал, как нужно растить детей, но не имел на это времени. Он удивлялся, почему я этого не понимаю. Он режиссировал мои действия и поздно ночью, когда я едва успевала забыться сном на несколько часов. Часа в два он возвращался из театра, будил меня и громко (режиссерам положено говорить громко) воспитывал. Нянечка от собеса мне не полагалась, нанять приходящую - не было денег, мама приехала навестить нас только через полгода. Легко поссорила меня с мужем, обиделась и уехала. Я осталась опять один на один с детьми : зеленая от недосыпания и какая-то, словно в воду опущенная. Приближалась сессия - я только поступила в Московский литературный институт. Бросить учебу - значит окончательно расписаться в собственном бессилии.
Знаешь, я нынче с моими ступеньками в ссоре...
Хочешь, немного побродим под этим дождем?
Не о делах говорить с тобой будем, не спорить.
Просто трамвай припозднившийся твой подождем...
Музыки мало в безгрешном моем настоящем.
К бедам привыкла – боюсь только самой большой.
Что-то иное, значительней прежнего счастья
Мыслями правит моими. И правит душой.
Легким стихам обновленный мешает рассудок.
С Богом! Пусть будут кому-то другому легки.
Все вдохновенье впитали два маленьких чуда –
Дети мои. Это сложные очень стихи.
Зонтик раскрою – услышу мелодию ливня.
Ночью мелодия моря приходит во сне.
Сильной такою. Такою тревожно-счастливой
Я не была еще. Только вот музыки нет.
Спасибо - приехал отец. Он был в ту пору уже немолодым человеком, я - поздний ребенок, ему было 47 лет, когда я родилась, а теперь уже за шестьдесят. Не самое подходящее время возиться с младенцами. У него -хронические болезни, недомогания, вынужденная диета, режим. А у меня - дети болеют по очереди, спят - тоже по очереди (один - спит, другой - просит есть, потом наоборот). Отец оставался с моими детьми всякий раз , когда мне нужно было уезжать на сессию. Благодаря ему я не бросила, а закончила институт. Вечно занятый отец двойняшек пытался режиссировать и поведение дедушки, только с моим отцом не поспоришь.
- Ты чего здесь кричишь? - невозмутимо спрашивал отец. - Ах, у тебя неприятности на работе? Вот ты там и кричи. Но коли идешь в дом , в семью, и чувствуешь раздражение - ты пробеги несколько кругов вокруг дома, а не поможет - постучи головой об стену. И не приходи в семью, пока не успокоишься.
Короче успокоиться режиссер так и не сумел, и в семье появлялся все реже. Дети подросли и пошли в детский сад. Я устроилась сразу на две работы -диспетчером на завод (там сутки через трое) и литературным консультантом в местное отделение Союза писателей. Суровый молодой человек принес мне полную тетрадку стихов.
«Весна, распутица, роддом, - прочла я -
Из «скорой» девочку выводят.
С таким огромным животом ,
С какими девочки не ходят!
Лицо немного наклоня,
Она прошла, минуя лужи,
И так взглянула на меня,
Что мне подумалось: «Без мужа... »
Стою один в сиянье дня
И что-то трудно понимаю...
Простите, девочка, меня,
Хоть я вины своей не знаю»
- Вот это стихи! - подумала я, и не успела я так подумать, как мы подружились. Поэт скучал, страдал, женился, родил сына, развелся, уехал в деревню, поближе к корням, а сын его тем временем вырос с другим отцом. А теперь и вовсе уж взрослый живет зачем-то в Израиле. С другим отцом. Не подумайте, что я осуждаю поэта, ничуть. Кто сказал, что я знаю, как правильно жить? «Человек свободен, потому что он за все платит сам», - сочинил великий пролетарский писатель. И уехал на Капри. Детей, между прочим, тоже с собой не взял.
Город, где родились и выросли мои дети, переполнен безотцовщиной при живых отцах. Пока их папаши оттягиваются во вторых, третьих и четвертых семьях, безотцовщина курит «Мальборо», коротко стрижется, носит спортивную одежду и обувь и принимает «заказы». За тысячу рублей можно сделать «заказ» - заказанного принудят подняться на крышу четырнадцатиэтажного дома и прыгнуть.
Эти ушастые мальчики по очереди ходят в зону : старшие братья вернулись, а младшие - еще только сели. Эти мальчики до слез любят своих мам, крепко целуют их перед уходом туда и после возвращения оттуда . Если кто-нибудь маму обидит - они его закажут . Мамы курят «LM», стоят на базаре, торгуя турецкими шмотками, и каждый месяц возят на свиданку в зону теплые вещи и снедь. Папы советуют мамам прикупить где-нибудь травки - в зоне это уважают. Папы живут в других семьях и в зону ездят редко.
Когда я встречаю на улице девушку с коляской для двойняшек, я , которая редко плачет, едва удерживаю слезы. Мне тогда кажется, что только я одна
знаю, как это непросто - растить сразу двоих мальчиков. И лишь я так отчетливо помню растерянное личико той, родившей тройню.
Господи, прошу я Того , к Которому в последние годы обращаюсь все чаще, дай мне сил понимать эту нелепую жизнь до конца и не черстветь сердцем . Боже, скажи мне зачем я вообще размышляю об этом?
Я, вырастившая двоих и уже потерявшая одного? Господи, я понимаю, что каждый пришедший на эту землю имеет такое же право жить, как и я. Как и мой сын, которого убили. Как и его убийца . Боже, отчего же мне кажется что в заповеди «Не убий» есть еще один смысл.
Но все же я спрошу у Тебя - где заповедь «не рожай»? Не рожай, пока ты не готов перед Богом ответить за того, которого произведешь на свет. Пока не поклянешься Ему, что за руку проведешь по жизни создание свое, и будешь отвечать вместе с ним за каждый его неразумный шаг, и трупом ляжешь на пути своего сына к преступленью.
Я слушаю свое сердце и понимаю, что в крамоле моей есть доля разумного смысла. Не имея иной возможности, я говорю светским текстом, очень практичным и, если хотите, кондовым. Я говорю любовникам и супругам, молодым и не очень, я понимаю, что расчетливым разумом в этом мире жить тошно и неталантливо, а все, что касается рожденья детей, свято и богоугодно.
И все же я настаиваю: пусть мы, наконец, поймем, что родить ребенка (успешно пройти через роды) - не самое важное в жизни. Самое важное - чтобы родители были готовы отвечать за его поступки постоянно, на протяжении всей его жизни, и ОБА. Я представляю себе даже специальный юридический документ, карающий отцовскую безответственность. Скука, не правда ли? А я утверждаю - если ты к этой скуке не готов - не рожай. Или не зачинай, чтобы не убивать.
И совсем уже мелкое и неуместное. В месячном цикле супружеской жизни есть всего восемь дней, когда ребенок может быть зачат. Вы только подумайте - их всего восемь. Именно в этот период супруги, оставив привычки и порывы (а это необходимо воспитывать в национальных масштабах), обязаны блюсти своеобразный пост. Семь раз подумать, прежде чем решиться. Это должно стать понятнее правила не ездить на красный свет, не рубить под собой сук, не плевать в колодец. Необходимо, чтобы это стало религией, или больше чем религией, потому что если ты его породил, то ты же - и гарант того, что он тебя не убьет. И никого не убьет.
* * *
И когда жесточайший прошел гололед ,
И дорога свободной казалась –
Оглянулась – а следом никто не идет...
Вот тогда я всерьез напугалась.
Эй вы, братья и сестры по смуте в крови ,
Кто вы, где вы, когда же по коням?
Донеслось издалека – ты нас не зови –
Мы догоним. Мы позже догоним...
А другие молчат , потому что мертвы –
Ты-то где, мой единственный милый?
И доносится рокот стоустой молвы:
«Ты же первой ему изменила...»
Вот и все. Но мерцает шальная звезда
В горемычном плену небосвода.
Я счастливой уже отбыла навсегда
В жесточайшие дни гололеда.