Первая любовь
Из, уже такого далекого прошлого, когда учился Жгут в классе где-то, седьмом-восьмом, из самых дальних уголков памяти всплывает образ его одноклассницы - девочки с тугими косичками белых бантов и в школьной синей форме. Неприметная такая, ничем, особо не выделявшаяся из девчоночьей толпы зубрил и выскочек. Скромная, Жгут не помнит цвет ее глаз, помнит только опущенные темные и густые ресницы Любил он ее своей детской, тайной любовью. Любовь носило очень нежное имя - Ира. Никто из класса так и не догадался, что предметом обожания Жгута была неприметная Иришка, включая и ее саму. Жгут страстно любил ее, и в то же время ненавидел себя за то, что не мог вот так открыто подойти к ней и пригласить хотя бы в кино. И завязалась бы дружба, и переросла бы дружба в обоюдное чувство, и сложилась бы судьба совсем по-другому. Так ему казалось.
А пока он иногда искоса наблюдал за ней на переменах, а на уроке пытался незаметно сесть поближе и рассматривать ее профиль, а если не повезет, то худую спину в синем инкубаторном платье. Иногда, в порыве страстного и нестерпимого желания, Жгут подбрасывал ей в портфель записки любовного содержания без подписи - пусть гадает, кто из пацанов страдает от чувств. Ирина, видно было, смущалась, читая послание, заливаясь багрянцем на бледных щеках, и внимательно вглядывалась в лица пацанов-одноклассников. Этот - не этот. Он - не он.
Иногда Жгут решался: ну, сегодня точно подойду и предложу проводить ее до дома. Но как назло, все девчонки ходили гурьбой даже в туалет, и застать ее одну хоть на минуту Жгуту было практически невозможно. Единственный вариант - подкараулить на школьном крыльце, когда ватаги белых фартуков и бантов разбегаются по домам. Но и здесь Жгута ждало разочарование. Ира, в отличие от всех других, имела сестру-близняшку Ольгу, девчонку вредную, горластую и нестерпимую выскочку, которая, если бы узнала, что у него на уме, через минуту весь класс потешался бы над Жгутом, а учителя тыкали в него пальцем и шептались друг с другом: «Он. Хорош гусь. Это же надо до такого додуматься! Завтра же родителей в школу!» Больше всего Жгут боялся учительской огласки и гнева родителей, хотя хулиганом был примерным. До пятого класса. С начала шестого и все последующие, фамилию Жгутова знала вся школа, включая директора, математика Аполлона, и вредную физручку Зою.
Так и проучились они до выпускных экзаменов восьмого класса. Андрей так ни разу и не пригласил Иру в кино, даже подойти побоялся. Но все же Жгут любил Ирину, и был уверен, что она знает, что ее личико тоже кому-то спать не дает по ночам. Но не знала кто. Она, как и следовало ожидать от всех девчонок, пошла в девятый класс, с намерением после десятого прорваться в институт, а Андрей Жгутов - в училище, осваивать романтичную профессию радиооператора гидрометеослужбы.
Новый коллектив группы, куда влился Жгут с сентября нового учебного года, закружил его в водовороте событий: новые знакомства, новые лица, дружные компании и совместные дискотеки, стеснительные взгляды и записки с приглашением дружить, будоражили воображение так, что порой дух захватывало. Но иногда по вечерам в памяти всплывал образ той, которая осталась в школе: скромной, с белыми бантиками в косичках, и густыми ресницами. И образ этот со временем стал отступать на второй план, терялся между новыми друзьями, планами на будущее и иногда становился совсем расплывчатым после очередного стакана вина.
Как-то зимой домой к Жгуту пришла бывшая одноклассница Людка, чего раньше никогда не было, и с порога выпалила: «Ирка умерла. Послезавтра - похороны. К трем часам к ней домой. Там все наши будут». И уже чуть отдышавшись, заметив, как остолбенел Жгут: «Ты помнишь где она живет… Жила?»
Ему показалось – земля медленно, но уверенно уходит из-под ног, входные двери, где остановилась Люда неторопливо и плавно начали крениться куда-то вбок, и ее тяжелые раскаты голоса звучали где-то из-под скрипучего крыльца: «Ну, я побежала. Дел еще очень много». И она, хлопнув дверью и впустив в кухню облако зимнего пара, исчезла.
Что случилось? Вроде ничего не произошло. Мир не перевернулся, только слегка покачнулся и встал на прежнее место. Все так же громко бухают старинные часы на стене. Сколько им лет? Да они старше Андрея на несколько тысяч лет! Все так же тявкает во дворе пес Рекс, ему тоже скоро на пенсию, но еще жив, собака! Цветомузыка вот недоделанная... Жгут по стене дошел до продавленного дивана, присел, обняв голову руками.
Хоть он и учился в училище, но связь с бывшими одноклассниками не терял: первого сентября поредевших два восьмых класса «а» и «б» объединили в один. Некоторые друзья Жгута остались в девятом классе и при встрече с ним с энтузиазмом рассказывали о безмятежной жизни школы. Как выяснилось впоследствии, у Иры обнаружили какое-то заболевание, связанное с головой. Одноклассники рассказывали что ей делали операцию. Хирургическое вмешательство прошло успешно, да и она держалась молодцом, шла на поправку, и вот… Что-то в ее короткой жизни дало сбой и результат - безразмерное кладбище готово было принять ее навсегда в свои холодные объятия.
Очень редко, но все же Жгут раньше бывал на похоронах. Занятие не из приятных – лицезреть сине-серо-желтого покойника в деревянном ящике и всхлипывающую толпу в черных платках. Вот и ее подъезд, рядом знакомые лица, ждут, когда соберется побольше народу, по одному входить в квартиру с покойником боязно.
Сумрачный коридор тесной хрущевки сразу бросился в ноздри непривычным сладким запахом, старые, сгорбленные женщины в темных платках кажутся черными тенями, люди с красными от слез глазами, молчаливые, услужливые, но понятные жесты – сюда, сюда.
Первое, что бросилось Жгуту в глаза в небольшой комнате заваленной искусственными цветами непривычной окраски - это носки ее белых туфлей, которые при жизни она никогда не одевала, чуть прикрытых ажурным кружевом белого платья, почти такие же белые руки, уложенные на животе, перехваченные белой лентой. Воткнутая между пальцев тонюсенькая свечка, сгорая, капала слезами желтого воска на бескровную, белую кожу рук.
Бледно-белое, словно мраморное, лицо перечеркнули дуги черных ресниц, на закрытых навсегда, глазах. Сверху, голова до самых бровей была закрыта накрахмаленной фатой, которая пузырилась белой пеной возле плеч и утекала вниз, к рукам. Под венком из бумажных цветов телесно-мертвого цвета на голове Жгут заметил ежик темных волос. Волосы именно торчали, а не были туго зачесаны, как раньше в косы. «Значит, их нет, - поразился своей догадке Жгут, - операция была на голове, и ей обрезали всю девичью красу, а ведь она у нее была почти до пояса».
Всю эту мертвую красоту окружали с двух сторон лица в темных одеяниях, которые в свою очередь внимательно изучали Жгута. Вдруг древняя бабуся в черном, с красными маками, платке поманила его рукой. «Иди, милай, сюда, посиди поговори с грешницей. Чай, не свидитесь более на этом то свете» - Тихо проворковала она. И он оказался почти напротив усопшей красавицы, отчетливо разглядел слой наложенного макияжа на ее милом лице, черные нитки бровей, слегка подкрашенные губы, которые так и не удалось поцеловать. Так близко к покойникам ему быть никогда не приходилось. Она была почти как живая невеста, уставшая в изнурительной подготовке к свадьбе, и прилегшая отдохнуть в лоно синего дивана, дожидаясь своего суженого, любимого, так никогда и не встреченного. Этот живой образ покойной невесты иногда всплывает в обрывках памяти Жгута, приходит во сне, цепляясь прошлыми воспоминаниями за настоящее, холодным клином вторгаясь в реальность.
Привидится вдруг в своем пышном, ажурном свадебном одеянии, вспорхнет воздушным покрывалом ввысь и поманит оттуда белой рукой: иди сюда, мой дорогой, любимый. Тряхнет головой Жгут, сбросит оцепенение - а это туман сползает ватным одеялом с гор в долину и густыми завихрениями будоражит память.
А то появится в разгар боя, где тела духов и наших солдат лежат вперемежку, источая последние капли жизни на горячую от крови землю, поманит Жгута белым опахалом, и стоит, ждет его. А глаз не видно. Только чернота густых ресниц, да дуги тонких бровей. Не запомнил он, какие у Иринки глаза. Смахнет Жгут рукой, черной от пороховой копоти, наваждение - и нет ее, только дым от горящего дувала тянет, обволакивая поле боя, принимая причудливые формы.
Часто и в снах приходит. Стоит Жгут, как бы, в городе, а впереди – стеклянная будка автобусной остановки. Подходит запыленный, пахнущий бензином и дерматином сидений, автобус, и входят в него друзья Жгута - те, кто оставил свои жизни на земле афганской. Как живые входят, бодрецами, и с задней площадки через стекло манят Жгута, машут руками, зовут к себе. А тут и Иринка в своем белоснежном одеянии не идет, плывет над асфальтом дороги. Улыбается своими подкрашенными губами, и тоже так скромно ручкой манит. А из-под фаты косы длинные, почти по пояс, с белыми бантами, вместе с платьем по ветру развиваются. Входит она в автобус, а в руке оплавленная свеча плачет стеарином. Пламя свечи то маленьким фитильком горит, то большим пламенем вспыхивает, и чувствует Жгут от него жар нестерпимый. А ребята-покойнички кричат что-то, да руками по стеклу хлопают. Но непонятно ему, что сказать пытаются, или может выйти хотят?
- Подъем, Жгут, - голос Чепика срывается с крика на визг, - вставай Андрюха, духи в кольцо дувал взяли, со стороны двери бочку с солярой разлили и подожгли, видать хана нам пришла. Поджаримся за милую душу. Не хило мы попали в этот раз, я теперь до последнего бодаться буду! - И уже обращаясь ко всем. - Гранаты к бою! Сейчас духи попрут. Прощаться не будем, стоять до последнего, выхода у нас нет!
Через секунду все утонуло в грохоте выстрелов и клубах едкой пыли и порохового дыма.