Витя Чущин в школу пошел в восемь лет только потому, что мать старалась как можно дольше держать его в детском саду. Он понимал, что так было нужно, хотя в школу, конечно же, хотелось, как любому ребенку его возраста. Дело в том, что воспитывала Витю мать одна, родственников в городе у них не было, и садик выручал возможностью оставлять ребенка с ночевкой на всю рабочую неделю. Работала мама на фабрике рабочей, хоть и имела высшее образование: просто рабочим тогда платили больше, а алиментов Витин отец не платил. Да Витя и не знал, кто его отец. Мать про него никогда не рассказывала, как-то у них это было не принято. Конечно, пару раз мальчик пытался узнать, почему у многих есть папы, а у него - нет. Но мать так резко пресекла такого рода разговоры, что Витя навсегда усвоил – эту тему лучше с мамой не обсуждать: и ответа не получишь и, как минимум, на вечер между ним и мамой воцарится атмосфера затаенной обоюдной обиды. Фамилия Чущин – фамилия матери, а про отчество Витя тогда не слишком задумывался. Вот и получалось, что об отце в его жизни ничего не напоминало кроме наличия пап у других детей.
Так Витя всю неделю с понедельника по пятницу жил в садике. Часов в пять вечера, когда уже начинали забирать первых детей бабушки и дедушки, приходила после работы мама, так как смена на фабрике заканчивалась довольно рано. Когда было тепло, они сидели на лавочке во дворе, в остальное же время – в раздевалке их группы и разговаривали. Если же, как иногда бывало, приносилось что-нибудь вкусное, Витя был занят поеданием гостинца, а мама разговаривала с воспитательницей о Вите и, вообще, о жизни. Так она сидела до тех пор, пока ни заберут последнего из детей. Точнее, последнего из тех, кого должны были в тот день забрать. Это был самый горький момент, ведь целый день Витя был в предвкушении прихода мамы. И вот тогда, когда забирали последнего счастливчика, мама вставала, целовала Витю, прощалась с воспитательницей и уходила домой. И с этого момента Витя начинал ждать, когда же назавтра придет мама.
И, конечно, всю неделю он ждал выходных. Он ждал их даже тогда, когда приходила мама и скучать, вроде бы, было не по кому. Витя постоянно спрашивал у нее: «А скоро пятница?». И мама говорила, сколько еще нужно было ждать, хотя Витя знал это и без ее ответа, постоянно задавая этот же вопрос воспитательницам и нянечкам. Но все равно спрашивал каждый день у мамы. В пятницу вечером мама забирала его домой, и Витя понимал, что впереди ожидало два дня счастья: гуляния в парке с тетей Олей и Юлей, любимая еда, специально для него приготовленная, мультики по телевизору, да и своя собственная кровать, в конце концов. Выходные пролетали на одном дыхании, и в воскресенье вечером мама отводила Витю в детский сад. В выходные приводить детей вообще-то не разрешалось, так как в саду кроме сторожа никого не было, и заведующая поначалу была категорически против, но потом она пошла навстречу, да и сторожа не возражали, поняв, что мальчик хлопот не доставляет. Так, поздно вечером в воскресенье мама отводила Витю в сад, перед сном мальчик со сторожем пили чай с принесенными с собой бутербродами, и мальчик ложился спать.
И Витя не обижался. Или, скорее, старался не обижаться. Он знал, что мама начинает очень рано работать, поэтому утром она не может его отводить в сад. Во-первых, там еще спят дети, которые оставались с ночевкой, а воспитатели еще не пришли, а во-вторых, утром она просто не успевала его отвести до смены, ведь садик находился довольно далеко от маминой работы. Поэтому всю неделю он ночевал в саду и лишь на выходные приходил домой. Конечно, иногда он плакал. А, точнее сказать, он часто плакал, но старался это делать так, чтобы никто этого не видел: ни мама, ни воспитатели, ни дети, - хотя причины были разные. Такое положение дел привело к тому, что мальчик стал необщительным и угрюмым. Он плохо ладил с остальными детьми, предпочитая какие-нибудь самостоятельные занятия или игры. Особенно он любил рисовать, и, надо сказать, получалось у него это довольно здорово. В подготовке к праздникам Витя принимал участие совсем неохотно, и воспитатели, зная его тягу к уединению и пару раз безуспешно попытавшись вовлечь Витю в процесс разучивания какого-нибудь номера к утреннику, решили оставить мальчика в покое. Таким образом, Витя получал роли, в которых нужно было просто молча стоять в каком-нибудь костюме, так сказать, «на фоне». Но даже такие привлечения ребенка к различного рода постановкам давались воспитателям нелегко.
Помимо всего прочего мама Вити постоянно болела. У нее болело сердце, так что иногда выходные дома проходили совсем невесело: мама лежала пластом, бледная, как полотно, и пила таблетки и капли. К счастью, тетя Оля иногда приходила к ним с Юлей, забирала Витю, и они вместе шли в парк, оставив маму болеть дома. Один раз маму даже положили в больницу, и тогда Витю из садика на выходные забирала к себе соседка Ирина Петровна. Она же и водила мальчика проведывать маму в больницу.
Еще у Вити была бабушка, мамина мама, которая жила в поселке где-то очень далеко. Бабушка часто писала письма, которые мама затем приносила в садик и читала Вите. Мальчик очень любил слушать, как мама читает бабушкины письма, и в это же время смотреть через мамину руку на неразборчивые прыгающие строчки. Еще он любил, когда бабушка упоминала его, Витю, в своих письмах, а упоминала она его в каждом письме и помногу. Каждый год, в мамин отпуск они ездили к бабушке в поселок. Там Вите было хорошо: целый день он проводил на воздухе, и никто его не заставлял спать днем. А еще там была большая собака Тоська, которая жила в будке у бабушки во дворе, но Витя ее не боялся и даже иногда кормил или играл с ней.
В год, когда Вите исполнилось восемь, маме стало ясно, что в школу сына все равно придется отдавать. Летом, в мамин отпуск они поехали к бабушке в поселок. Бабушка с мамой постоянно что-то обсуждали, особенно по вечерам, после ужина на кухне, иногда переходя на повышенные тона. Витя сидел в комнате, рисовал, и до него доносились обрывки фраз, вроде: «Ребенку нужно нормально учиться, так оставь его здесь, у нас тут есть школа. Хоть есть будет нормально. Ну, признайся ты себе, наконец, что просто не справляешься, не успеваешь. Так что же себя и его мучить?! Подумай! Он же не твоя игрушка!».
Мамин отпуск закончился, и они вместе вернулись домой. Бабушка, провожая их до автобуса, была очень грустная, и Витя подарил ей на прощанье один из своих рисунков, который нравился ему самому. Рисунок не вошел в тот ворох остальных своих собратьев, оставленных у бабушки еще при сборах, потому что Витя хотел увезти его с собой. Но очень уж грустная была бабушка на станции, и Вите хотелось ее чем-нибудь порадовать.
Потом были лихорадочные сборы перед школой, покупка формы, ранца и письменных принадлежностей. Ранец Вите очень нравился, а форма – нет, потому что она «кусалась», но он об этом не сказал маме, боясь, что она передумает отдавать его в школу. А еще Витя привыкал оставаться дома один: в садик его уже не отдавали, а мама весь день работала. Целыми днями он рисовал и смотрел телевизор, благо в дни школьных каникул днем показывали фильмы для детей и мультики.
Первого сентября мама отпросилась с работы и отвела Витю в школу, которая располагалась в двух кварталах от их дома.
И жизнь изменилась. Привычный детсадовский распорядок дня был заменен другим, также обусловленным маминой работой. Рано утром мама отводила Витю в школу, двери открывал сонный вахтер и впускал Витю, а мама убегала на работу. Пару часов Витя ждал первого урока, сидя рядом с вахтером, рисуя или, как он потом научился, досыпая. За полчаса до начала первого урока школа оживала: приходили учителя, ученики дежурных по школе классов, открывались раздевалки в холодное время, а значит, было уже не так скучно. После уроков Витя оставался в продленке, делал уроки и ждал, когда же его заберет мама. Когда она приходила, день переходил в самую приятную и интересную, хоть и короткую фазу дня, фазу свободного от школы времени. В классе он как-то не прижился, оставаясь все время в стороне, как от проказ, так и от наказаний. Поэтому самое приятное начиналось после школы, когда он приходил домой и выходил гулять во дворе с новым другом Димой.
Так продолжалось год-полтора, пока однажды мама ни сделала ему ключ, и Витя стал сам уходить в школу и возвращаться из нее. Потом он записался в кружок рисования в местном доме пионеров, куда тоже ходил сам. Однажды к ним в класс пришел преподаватель, ведущий этот кружок, рассказал, чем у них занимаются, и предложил записаться всем желающим. Из их класса записались четверо, в том числе и Витя. Мама поддержала эту идею, предупредив только, что это не должно мешать учебе. Учебе это не мешало, а Вите очень нравилось. Наверно даже больше, чем гулять вечером во дворе.
Летом Витя ездил на две смены в пионерлагерь от маминой фабрики. Наученный своим детсадовским опытом, Витя в лагере не плакал, как многие, но был так же замкнут, как обычно, оттого и незаметен в отряде. А один летний месяц они с мамой проводили у бабушки в поселке.
Шли годы, Витя уже учился в пятом классе. В их класс приходили новые дети, и все они через некоторое время были среди одноклассников более «своими», чем Витя, который учился с ними с самого начала. В их классе, как это, наверно, бывает и в каждом другом, сформировалась группа мальчиков и девочек, которые считались «заводилами». Они всюду ходили вместе и вели себя так, как ведут себя люди, понимающие, что они находятся в центре внимания. Все в классе, кто не принадлежал к этой группе, стремились в нее попасть. А Витя не стремился, за что его недолюбливали и постоянно подшучивали над ним. Скорее всего, членов группы задевало отсутствие привычной зависти и обособленность, с которой держался Витя. Его недолюбливали, насмехались над ним, но бить – не били.
В тот год первое апреля был еще довольно холодным днем. Все ходили в зимнем, в школе еще во всю работала раздевалка, а дежурные проверяли сменку, хоть на улице было сухо.
Розыгрыши и издевки начались с самого утра: подброшенные в портфель дохлые мыши, раздавленные тараканы в тетрадках, подложенные на стул кнопки и нарисованные неприличные картинки на обложках учебников, которые владельцу приходилось долго и усердно замалевывать пока эти художества ни увидели, ни учителя, ни родители. Но это было обычной практикой и с первым апреля, в общем-то, было никак не связано. С розыгрышами было сложнее. Хороших идей не было, поэтому в ход шли любые. В основном, предупреждения друг друга об отмене уроков или вызове к директору. Все сильно напрягались, но выдумать что-то более стоящее, никто не был в состоянии. А время шло, урок сменял урок – день проходил без изюминки.
И вот на перемене в коридоре собралась компания из тех самых «заводил»: три мальчика и девочка. Один из мальчиков, придумавший наконец, как ему казалось, великолепный розыгрыш, рассказывал о своей задумке всем остальным. Реакция была разной.
- Да ты что?! Так нельзя, - сказала девочка.
- А что такого-то?! – удивился автор идеи.
- Ты не понимаешь?
- Нет.
- Да это же просто подло!
- Ну, почему сразу подло? – вступился за автора другой мальчик, - Это же шутка, и всё.
- Это не шутка, это… это… Так нельзя!
- А что такого-то?! – не унимался автор идеи.
- Я согласен, так нельзя. Это подло. Я в этом не участвую, - поддержал девочку третий мальчик.
- Я тоже, - сказала девочка.
- Ну, как хотите… Тоже мне… - сказал придумавший розыгрыш мальчик. - Пошли быстро, пока перемена не закончилась, - обратился он к поддержавшему замысел мальчику.
Витя сидел в классе за своей партой и рисовал. Он уже разложил учебник, тетрадь и ручку и теперь рисовал в специальной тетради, которую всюду носил с собой. Когда в класс вбежали два запыхавшихся одноклассника, Витя даже не поднял в голову. На перемене обычным делом было, когда кто-нибудь залетал в кабинет или наоборот выбегал из него, и все это всегда сопровождалось криками, смехом и звуком сдвигающихся с места парт.
- Чушка, Чушка! Слушай! – затараторили вбежавшие.
У Вити в классе было прозвище «Чушка». Он к нему привык настолько, что в школе откликался на него быстрее, чем на свое имя. Но сейчас он не сразу поднял голову, что-то дорисовывая в своей тетради. Мальчики подбежали к нему.
- Чушка, да послушай ты! Мы только что узнали! Твоей матери дома плохо! Она…
Они не успели договорить, как Витя выскочил из-за парты и побежал, оставив ранец и разложенные на столе учебники и тетради. Витя сбежал по главной лестнице, чуть не сбив учительницу по биологии.
- Чущин, остановись! Стой, я кому сказала, - кричала вслед биологичка.
Но Витя ничего не слышал. Он выскочил на улицу и побежал домой, в одной школьной форме, в сменке, выдыхая на бегу клубы пара в промозглый весенний воздух, не чувствуя ни холода, ни подвоха.
Для сбора выпускников по случаю двадцатилетия выпуска было выбрано уютное кафе неподалеку от школы. Изначально, хотели начать мероприятие в самой школе, а только потом перебраться в кафе. Но потом подумали, прикинули и решили собраться сразу в кафе, чтобы исключить возможную организационную путаницу. Думали и прикидывали, конечно, те немногие, кто входил в так называемую «инициативную группу». Эти люди взяли на себя всю работу по заказу кафе и сбору всех возможных участников. Возможных, потому что за эти двадцать лет одноклассников разбросало по жизни кого куда и не только территориально. Многие по-прежнему жили все в том же городе, но не только не общались, но даже виделись случайно чрезвычайно редко. А некоторые и вовсе уехали, кто в другой город, кто даже в другую страну. Но и их постарались найти и пригласить. Хотя не все из приглашенных согласились прийти, а некоторые вынуждены были отказаться по каким-то своим сугубо личным причинам. Но основная часть класса всё же подтвердила участие в мероприятии.
Вовремя, разумеется, пришли только люди из инициативной группы. Поэтому пространство вокруг стола, уставленного напитками и закусками к назначенному времени, людьми заполнялось весьма неспешно.
Радость встречи была щедро сдобрена сложностью узнавания друг друга. Все сильно изменились, как обликом, так и поведением. Время, окружение, род занятий, материальное положение - все это внесло свои коррективы в, как им когда-то казалось, вполне сложившиеся личности. И теперь, глядя друг на друга, они понимали, что действительно прошло двадцать лет, хотя до получения приглашения на мероприятие казалось, что всё связанное со школой происходило совсем недавно. Как потом выяснилось, такое ощущение было поголовно у всех. Одноклассники едва узнавали друг друга, почти отгадывали, что делало происходящее еще веселее, радостнее и удивительнее.
- Ты?! Слушай, не может быть! Это действительно ты?!
- Да я это, действительно я!
- Слушай, вот это да… Я б тебя на улице никогда не узнал… Нет, ну, это ж надо… Ну, ты наел!… Нет, ну, я тоже, конечно… Но ты – это вообще, ну, ты и изменился… Никогда бы не узнал!…
После этого шли взаимные расспросы о работе, составе семьи, о сохранении старых интересов и появлении новых. И, конечно же, воспоминания о том, кто и чем в школьные годы запомнился.
За стол решительно никто не хотел садиться, все толпились вокруг, словно и не замечая расставленные напитки и закуски. Устроителям кое-как удалось уговорить всех сесть за стол и продолжить мероприятие сидя, но все равно целостного действа не получалось: все разбились на группки, сели за стол, с учетом возможности продолжения разговора теми же компаниями и, казалось, замечали только своих собеседников.
Повернуть мероприятие в нужное русло получилось не сразу. Пока привлекали внимание одной группы, отвлекая от разговора, люди, призванные к порядку ранее, снова начинали разговаривать. Но в итоге общее внимание все же было получено, и официальная часть мероприятия началась.
Первым делом дали слово приглашенным на праздник учителям, кого смогли позвать и кого, действительно, хотелось увидеть. Первой выступила учительница младших классов, пожилая, сухонькая, небольшого роста женщина. Она начала говорить и плакать одновременно, отчего не все, сидящие за столом, смогли отчетливо разобрать слова, но выпили за сказанное все и с энтузиазмом. Учительнице вручили цветы и какой-то подарок в яркой оранжевой с блестками упаковке. Следующей встала учительница географии. Это была женщина средних лет, немного полная, в свободном платье, призванном скрыть явно огорчающие хозяйку формы. Когда она в свое время взяла этот класс, ей было немногим за двадцать пять, совсем еще недавняя выпускница педагогического, она все равно воспринималась учениками, как взрослая, хоть и молодая. Тогда двенадцать, тринадцать лет было существенной разницей в возрасте между ними, но теперь, собравшись после двадцатилетнего перерыва, стало ясно, что возрастной грани между учителем и учениками фактически нет, а осталось только втемяшенное когда-то беспрекословное уважение. Учительница географии сказала коротко о том, что рада всех видеть, пожелала собравшимся и неприехавшим всего наилучшего, получила цветы и подарок и села на свое место. Все выпили.
После этого тосты стали произносить по очереди. Если кто-то уж совсем отказывался говорить, право что-то сказать или пожелать предоставлялось следующему по очереди. После каждого тоста все выпивали, и на какое-то время за столом воцарялся шум из смеха, громких разговоров и звука чокающейся, соударяющейся и просто позвякивающей посуды. Поэтому каждому произносившему тост приходилось стоя ждать некоторое время, пока все ни успокоятся и ни дадут спокойно говорить.
Витя Чущин, высокий мужчина, изрядно поседевший, встал и уже некоторое время стоял, держа в руках бокал, но народ за столом все никак не мог угомониться: кто-то просил передать с противоположного конца стола водку, кто сообщал соседу что-то очень важное, пытаясь перекричать всех остальных.
- Тихо, дайте Чушке сказать, в самом-то деле! – крикнул кто-то из-за стола, и собравшиеся притихли.
- Спасибо, - сказал Витя и кивнул в сторону помощника по усмирению, - Я что хотел сказать. Я хотел сказать, что очень рад вас всех видеть. Вы для меня все очень родные люди, и вам я обязан многим в своей жизни. Конечно, разное бывало за десять лет в школе. Что-то не очень хочется вспоминать. Но есть то, за что я вам буду всегда благодарен. То, что… Не знаю как сказать... Помните ли вы тот случай?! Я его не забуду никогда, буду каждый раз его вспоминать и благодарить. Я благодаря вам тогда успел, вызвал скорую и мама… осталась жива. Я до сих пор не понимаю, как вы узнали?! Откуда?! Но это, пожалуй, и не важно. Важно то, что вы для меня сделали, и что я тогда успел. А еще то, что теперь мы встретились. И я еще и еще раз говорю вам спасибо. За вас! Чтоб все у вас было хорошо!
Ура! – закричали все и выпили.