Бакшиш

               
               
       
         Жгут  внезапно проснулся от того, что кто-то удачно сел на его голову. Он почти машинально ушел гибким телом в бок, однако правую руку, сжимавшую железную скобу на башне БТРа не разжал.
      - Что за хрень, - Выругался Андрей, мгновенно прогоняя остатки сна.
         БТР, на котором ехал Жгут, все так же неторопливо качаясь, словно  тяжелый баркас на волне, шел в колонне бронетехники. Светало, и ущербный серп луны вот-вот должен завалиться за вершины гор. С противоположной  стороны бледное небо озаряли лучи солнца,  оранжевые словно  свеже нарезанная  морковь. Андрей не разжимая кулака, потряс головой разгоняя мутность  в  голове и огляделся:  кругом   дремали солдаты,  мерно  покачиваясь  всем  телом в такт качания тяжелой  машины. Кто как смог, пристроившись на броне  использовал каждую минуту отдыха. Слева -  мятой  кучей плащ-палатки  лежит Волк - его миниатюрная рука вцепилась в скобу рядом с рукой Жгута. Видно, как сжимается кулак при наклоне машины и ослабевает, когда она идет прямо.  Хоть и дрыхнет, а  сквозь  сон дорогу чувствует.  А рядом примостился Череп - его огненно-рыжую голову не спутаешь ни с чьей другой  во всем  полку. Череп имел  удивительное  качество,  присущее всем пофигистам - он мог отключаться в любой ситуации и дрыхнуть сутками без задних ног. И еще -  полное  отсутствие  вины  перед  содеянным. Взводный  иногда  завидовал  ему:  в здоровом теле – здоровый сон.  Вот и сейчас в отключке,  даже руку  привязал к решетке двигателя, чтобы во сне под колеса машины ненароком не свалиться. Жгут ухмыльнулся:  мудрец,  однако!  А если  вдруг обстрел, в суматохе пока руку отвяжет  -  из него решето сделают.
         Рядом лежали  несколько парней из пятой роты, стрелки. Жгут, Волк и Череп  -  приданные  к этой роте на  время  войны, и теперь они в одной боевой команде.  Чуть поодаль, почти у самого двигателя,  сидели  «зеленые», Андрей сразу узнал их по цвету грязных шинелей и придурковатым шляпам, очень  похожими  на тюремный головной  убор,  именуемый «питеркой».   Скорее всего,   один из  этих  царондойцев  пристроил  свой  тощий зад  на  голову  Андрея, когда по  дороге подобрали их  подразделение. Командир роты предупреждал, что при выезде колонны из Кабула на  борт возьмут до батальона «зеленых обезьян».
              -  Эй, хренота зеленая,  -  позвал Жгут сидевших  особняком  афганцев, - я же вас, уродов, прогнал, какого хрена опять на  этот БТР  залезли? А ну валите  отсюда!    
          «Зеленые», так   называли местную милицию  -  царондой, с видом непониманием и легкой боязни смотрели на него, изредка  выпуская  горловые звуки, вроде общались между собой .
             -  Или это другие?  - Дошло  наконец  до Андрея. - Хрен вас разберешь, эти обезьяны все на одно лицо,  папуасы  в шинелях.  Союзнички хреновы, здесь вы герои, а как жареным запахнет, сразу в кусты ломиться  начнете.
             -  Жгут, хватит орать, - послышался голос Черепа.- Пусть едут. Там, на двигателе, они не мешают, а будут орать - пинка наладим.
          Голос  Черепа  доносился  из-под толщи  ватного бушлата, которым  он укрывал  свое  хитрое  тело, и Андрей не сразу понял, откуда идет звук. 
       Эта  стая  зеленых  обезьян    напрочь отбила  сон  и Жгут, накинув бушлат на плечи, положил винтовку на колени,   поправил «лифчик».
      Колонна, состоящая примерно из пятидесяти машин, выехав из части затемно,  миновав многочисленные блок-посты  ночного  Кабула, выползла на Джелалобадскую дорогу.  Промчавшись несколько километров по гладкому шоссе,  подъехала к  большому «пятаку»,  от которого узкими змейками  отползали  множества  пыльных дорог.  Конечная цель  - кишлак   Тарахейль. Оживленный  перекресток,  развилка  многих  дорог. Здесь  проходит  перемычка между  Кабульским  равнинным  котлованом и лежащей к  северо-востоку плоскостью Дех-Сабз. На  юге,  за  голубой  лентой  реки Кабул и бывшим  мавзолеем  Надир-шаха,  виднеются  пепельные  вершины  горы Шердарваза.  Слева  и справа  нависают  вершины Хаджи-Раваш и Мухаммадгар.  Между  ними  ныряет гравийная  дорога,  уходящая в  районы уезда  Дес-Хабз.  На  северной стороне  горы Мухаммадгар  прилепился  большой  кишлак  Тарахейль.  Здесь  не  только  перекресток многих  дорог и  караванных  троп,  но  и важный  пункт  перевалки банд,  действующих в этих  двух равнинных  котловинах.  Там, по сводкам штабных писарей, орудует банда Дустума.  Этой ночью «вертушки» долбили  ущелье, чтобы загнать банду в засаду.  В ближайшее время колонна должна быть на месте проведения операции.
         - Эй вы, шурави, просыпайтесь! – заорал Жгут.  - Скоро селение будет, не то шоу пропустите. Припасы приготовили?
         Волк и Череп сразу подняли головы, как буд-то  и не  спали вовсе, за ними и остальные  стрелки с заспанными и жутко  помятыми  лицами.
          Колонна шла по выжженному асфальтному шоссе со скоростью бегущего  галопом  верблюда. Встречный, слегка  морозный  ветер приятно  трепал короткие  волосы  на  голове,  завихрялся в  уши  и  покалывал  лицо. От  потока  воздуха,  забирающегося  под бушлат  через ворот горла, становилось  зябко.
      В голове колонны, где уверенно  шла  штабная  «чайка» с правой стороны показались глинобитные дувалы, закругленные оцинкованным  железом крыши минаретов, острый шпиль мечети с  полумесяцем  на игле.  Вдоль не широкой дороги стояли люди:  местные жители этой, аллахом забытой, деревни. Все, от мала до велика: седобородые аксакалы в глубоких чалмах до  самых  глаз и необычайно широких штанах, мужчины  помоложе  в засаленных  пиджаках и  копнами угольных  волос  на  голове,  женщины в темных и длинных паранджах. Особенно много набежало  детей – бача. Не  смотря  на  довольно  морозную  погоду  все они были босиком, и с загоревшими до черноты, а скорее  всего  от грязи,  руками и лицами. Лишь у некоторых убеленных старцев Жгут заметил на ногах обыкновенные резиновые калоши. По  рубль  двадцать в  родном  универмаге. Они не просто стояли вдоль дороги  встречая  советских  солдат, они чуть ли не бросались под колеса проезжавших мимо боевых машин пехоты,  протягивая  худые  и  оттого длинные руки.
         -   Ну что, уроды, почуяли добычу?  -  Череп уже отвязал свою  руку и теперь  подпрыгивал на  заднице от нетерпения рядом со Жгутом, расстегивая свой РД.  – Наверно с самой ночи тут стоят, колонну караулят.  Откуда только знают, что мы здесь пройдем, а? - Он участливо  заглянул в  глаза Андрея.
       Жгут только лениво повел   плечами: «У них свои источники информации». И тоже просунул руку в свой рюкзак и сжал  первую  попавшуюся консервную банку…
       Мимо них  по самому краю дороги  мелькали люди, которые вышли к колонне идущей  бронетехники Советских солдат, чтобы просить подаяние. Не гнушаясь своим возрастом и полом, мужчины,  женщины и дети, протягивали к солдатам руки и кричали, смешивая  русские  слова с  афганскими, стараясь  переорать друг  друга: «Бакшиш, бакшиш! Давай бакшиш!»    При этом  энергично махали костлявой рукой,  как будто звали к  себе,  и  без  страха лезли к лихо  проносящимся  мимо  них  машинам.
      Если посмотреть со  стороны, то это массовое скопление одичавших  людей выглядело словно радостная встреча высоких гостей, особенно если им в грязные руки всучить  красные флажки. Ни дать, ни взять  -  встреча делегаций товарища Брежнева где-то в кишлаках Киргизии.
      И в разношерстную толпу встречающих полетели банки, консервы из сухого пайка,  пачки галет,  обжеванные сухари, кусочки сахара. Бросали все, что было не жалко отдать, но обременительно нести в горы.  Иногда  в азарте этих  сцен попрошайничества  десантники  забывались и  выбрасывали  всю  еду,  что брали с собой  на  войну.  Банки летели не только на пыльную обочину, но и специально в толпу попрошаек – так развлекались только десантники.
        -   На, собака,  - Жгут с силой швырнул банку с кашей в скопление черной  ткани  и седых  волос.  Хотя он ни в кого  точно и не метил, все-таки она  угодила сутулому старику в голову.  Дед не успел увернуться (старый душман!), но толстая чалма накрученная кольцами вокруг лысого  черепка смягчила удар. Банка словно  сдутый  мячик отскочила от его головы и  покатилась в пыльный кювет. Моментально за ней кинулись десятки рук, нащупывая  среди  плотной  пыли, хватая и вырывая друг у друга драгоценный подарок.
        А афганцы даже не пытались  уклоняться  от летящих в них продуктов. Наоборот, они были безумно этому рады.  И все яростнее махали  тощие руки и все громче орали,  переходя  на  визг,  голоса:  «Бакшиш, бакшиш!  Давай бакшиш!»
    - Паранджу снимай! -  Неслись возгласы с левого борта БТРа,  -  покажи личико, ведьма!
   - Лови, обезьяна, -  с силой швырнул банку Череп.  Просроченная советская консервированная рисовая  каша с редкими  волокнами  мяса,  описав   дугу, со всего маху угодила великовозрастному пацану в грудь.  От силы удара он сел на зад, подняв вокруг себя тощее облако пыли. Молниеносно к драгоценной тушенке кинулись стоявшие рядом женщины. Одна  из  них наклонившись  наступила  на  край  своей длинной паранджи и  неловко  завалилась  на  бок. Но пацан быстро очухался и, схватив банку, крепко  прижал ее к груди. В его темных глазах ярко блеснул огонек радости.
           - Давай бача, давай! -  кричал Волк, стоя во весь рост на БТРе.  Левой рукой он прижимал к груди банки с кашей, пачки сухарей, а правой уверенно и  прицельно швырял их направо и налево. При этом одновременно стараясь попасть в орущую толпу,  и увидеть  ее  яростную реакцию.
         - Обезьяны, уроды, ненавижу!  - надрывался пехотинец рядом с Волком. Консервы у него уже закончились, и он сыпал и сыпал проклятия в адрес голодных афганцев.  Возбуждение  его  было  настолько  высоко,  что  Жгут  посматривал  за  ним: в  такой  горячке можно  вместо банки   стушенкой швырнуть  и гранату.  Хорошо,  что кольцо  успеешь дернуть!
         Только трое милиционеров национальной афганской гвардии «царондой», сидевшие вдали от всех, на горячем двигателе БТРа, не принимали участия в этом представлении. Они  печально  провожали  взглядом   траекторию  каждой  банки, улетающих в  чужие  руки и  испуганно жались друг к другу.  Во   взгляде  их   черных  глаз на  разошедшихся  десантников был животный страх, покорность к  происходящему и всемирная   жалость.   
         Им не досталось ничего.