Ампутированная мечта

               

         Ромка  Власов   вот  уже  которую  неделю  видел  один  и тот же  кошмарный  сон.  Это  видение  обволакивало  его  сознание,  как  только  он  смыкал  веки, и держало  в этом  сумеречном  состоянии  до самого последнего  момента.   В холодном,  липком  поту пробуждался  он  от наваждения,  но   сознание  оставалось  еще  там,  на  той  войне,  в  том  самом  окопе,  когда  время замедлило  свой  ход  для  него, в  тот  самый  миг,  когда  он  реально  ощутил  ледяное дыхание  смерти.
      Конец   ноября. Конец  второго тысячелетия. Конец длинной  извилистой улицы частично разрушенного полу села   полу города, обозначенного на  карте ёмкой буквой «п».  Бригада,  в которой  проходил  службу старший  сержант Роман  Власов,  получила  приказ о  зачистке  города от  банд чеченских  боевиков,  прочно засевших  в частном  секторе.   Вместе  с приданными  к бригаде  ОМОНовцами и  всякого  рода   спецназом,  три  дня  и три   ночи они  вели   уличные  бои. «Чехи»   превосходно  знали  местность, и  потому   беспрепятственно  уходили из расставленных  разведкой   засад совершенно  невредимыми,   оставляя нашим  солдатам   всевозможные  сюрпризы. Три дня   кровопролитных   боев и бесчисленное  количество  трупов с обеих  сторон.  На  исходе  третьих  суток  боевиков   удалось выжать  из города к  подступающим   вплотную   сопкам.  «Чехи»,  бросая трупы  своих  боевиков, огрызаясь   короткими  очередями, оставили  город, и засели в расселинах  невысоких  склонов.
          И  тут  подоспел  новый,  более  нелепый  приказ  -   оставить  занятые  позиции,  и выйти к  исходным  рубежам.   Выжившие  в этой  бойне   солдаты плевались  семиэтажными  матерками, и  посылали  командиров  по всем  известному  направлению.  Если бы  они, эти  дяди с большими звездами на  плечах  только  знали, какой  ценой  досталась  им  эта  зачистка-зубочистка.
       Но  приказ  есть приказ, и с наступлением  сумерек,  установив  наспех  растяжки и мины-ловушки, смешные  остатки  бригады вместе  с милиционерами отошли  к  своим  окопам.
         Погода  стояла  до того  мерзкая,  что не  только  воевать, жить в  это  время не  хотелось.  Все дагестанское  небо  было постоянно затянуто серой  пеленой  облаков,  через  которые еле  пробивались  лучи  южного осеннего солнца. Постоянно  моросящий  дождь,  срываясь,  то  переходил в сплошной  ливень,  покрывая  небесной  влагой  каменистую землю,  то, утихая,  становился  незаметной  моросью, почти  водяной  пылью, при которой  становилось  трудно  дышать. Раза  два-три  в день сквозь  грязную  вату  облаков проникнет  луч  солнца,  обласкает  чумазые  лица  солдат,  разбудит  ото  сна  более закаленных  мух,   посмотрит  свои  вечным  оком на  беспричинную  людскую бойню и, будто  обидевшись,  снова  натянет на  себя  пелену  плоских туч.
        Земля  была  уже  не  в состоянии принять в  себя  столько  влаги,  и  оставляла  ее на  своем  теле холодными  лужами.  Каменистая  сверху  почва,  чуть  глубже  шла  сплошным  пластом  глины.  Поэтому  окопы,  вырытые  для  стрельбы  стоя, иногда  даже с лошади,  по  обеим  сторонам  бруствера наваленной  глины,  были  скользкие  как домашние  блины в масленицу.   В  самом  же  окопе,  чуть ли не  по колено была  глиняная  жижа,  насмерть  засасывающая  сапоги.  Благодаря  этой  трясине  по  окопу  старались передвигаться  как  можно  реже: только в землянку и обратно,  на  посты.
         Роман  Власов попал  в эту военную  мясорубку случайно,  как  и большинство  находившихся  здесь   контрактников:  в  обещании    длинного  рубля.  Благодаря  указу  президента о  назначении боевых  выплат,  во  время  проведения  контртеррористической   операции в Чечне,  у Романа появилась  реальная  возможность вырваться  из корявых  лап  нищеты,  хоть  как-то  облегчить существование себе, жене и трехлетней  дочке.  В гражданской  жизни  он  работал слесарем третьего  разряда на заводе-гиганте, в свое  время  славившимся  на всю  страну своими  подшипниками, и за  свою  чумазую работу  получал  столько,  что с трудом  удавалось  растянуть  на  пару  недель, да  и то  с большой  задержкой.  Жизнь  не  складывалась и  из-за  бытовых  неудобств, отчаянно  выливаясь  ядом  оскорблений и  совместной  неприязнью Ромки  и его жены  Веры. Денег ни на  что не  хватало, жить было негде,  дочка,  из-за  того что  родилась  недоношенной,  часто и долго болела.  Единственной  мечтой Романа было  иметь  свой  угол, хоть  крохотный,  но  свой.  А еще лучше – квартиру. Но  где  взять  столько  денег,  чтобы  мечта  стала  реальностью? На  родном  заводе  квартиру только к пенсии можно было заработать, да  и то вряд ли.  Неимоверно  длиннющая  очередь  на желанные  квадратные  метры  растянулась  на  десятилетия  вперед, и сейчас давали  ключи  от  домов тем,  кто  уже  был  близок к  пенсионному  возрасту. Мечта  оставалась  недосягаемой, как  звезда в   черной  галактической дыре, куда  исчезала  не только  мизерная  Ромкина  зарплата,  но  и семейное  счастье.
        Не  сразу, но все  изменила  война в Чечне. Роман  пришел  в военкомат  сразу,  как  только  узнал  о наборе на  службу  по  контракту.  Не  помогли  вялые  уговоры  Веры и  глубоко  печальные  глаза  дочурки.  Родители  вообще  ничего  не  знали. И через  несколько  дней  был  уже  в строю.  На  перевалочной  базе, в толчее людей  защитного  цвета  им  выдали  автоматы,   боеприпасы,  сухой  паек и,  кому  повезло,  бронежилеты.  Грязные  броники мутно-зеленого  цвета имели  на  удивление  разный вес: в некоторых не хватало  половины  бронепластин. Тут же, апеллируя редким набором нецензурной  лексики,   загнали  всех  на  БТРы,  и спустя  несколько  часов пути  горными   дорогами, сводная  бригада,  набранная  исключительно  из  контрактников,  вступила в  свой  первый  бой  за  аэропорт  малоизвестного южного  городка.
              В  этом  бою Власов  впервые в жизни столкнулся  лицом  к лицу с тем,  что  очень  часто  видел в  кино,  на  своей  шкуре почувствовал  могильный  холод, и  что  творит над  солдатом  страх. Там, в этом  чужом  городе, Романа  спасало от чеченских  пуль и острых осколков  гранат  только  одно: маленькая  фотография  дочери закатанная в пластик,  и лежащая  во  внутреннем  кармане грязного хэбэ,  прямо  возле  сердца.  «Если   попадет пуля, -   думал Ромка,  - убьет  обоих, и меня, и этого маленького, но дорогого и любимого  человечка. Меня  здесь, а ее  - там.»  Который был ему дороже  всего на  свете.   И пули, как  ни странно,  зловеще  жужжали в  стороне,  и  осколки свистели в сантиметре  от уха, заставляя еще плотнее  прижиматься  к  чужой  земле.
                В  тот вечер,  когда бригада  с матерками оставила  город,  Власов,  и  остатки его  взвода  вернулись  в свою  землянку,  вырытую  наспех несколько  дней  назад тупыми саперными  лопатками.  Ужин    соевой  тушенкой  из  сухого  пайка уже  вызывал  приступ  тошноты при ее упоминании,  а сухари,  оставленные в землянке,  покрылись  толстой  махровой  плесенью.  Ничего  другого из  еды  не было,  и  когда  будет никто не  знал,  так же  как  и не  знали, сколько  им еще   здесь  предстоит держать  оборону.
           При зачистке  города,  во время  боев  на  постоянное  чувство  голода  редко  кто обращал  внимания, не  до него, хотя  очень  часто  в добротно  построенных  домах было  чем  поживиться: и блестящие  круги  копченой  колбасы, подвешенной к  самому  потолку, и большие  бочки с  соленой  рыбой и сушеный виноград, и орехи. И  много  других  продуктов,  которых  в  их  городе, в  магазине,  никогда  не  увидишь. Схватишь на  бегу,  что в  рот, что  в карманы рассуешь. И  оставь  другим,  которые, могут  пойти  за  тобой.
        Предстоящая  ночь обещала  быть  холодной: уже  вечером изо  рта  шел  легкий  пар,  и руки  зябли  без  рукавиц от  холодного  металла  автомата.  Глиняная  каша,  взбитая  сотнями  солдатских  сапог, покрылась  тонким  слоем  ледяной  коросты. Ноги  приходилось  вынимать из  сапог и поочередно  греть руками.  Носки  от грязи и  долгого  ношения абсолютно  не  грели, задубели, и были как  каменные:  начнешь  гнуть -  переломятся.
       Роман  сидел в специальном углублении   окопа,  держа  автомат  за  деревянное  цевье и  поочередно  грея руки в теплых подмышках, всматриваясь в  непроглядную  темень. Было  достаточно  тихо. То ли  от  того,  что достаточно густой  туман  глушил  все  звуки,  то ли  от  того,  что обе  воюющие  стороны с пользой  использовали  эту  ночь для  отдыха.  Только  со  стороны  городка  иногда  доносилось  тявканье  оставшихся в живых собак. Какие  попадались  при зачистке  сидящими  на  цепи охраняя дома - постреляли,  другие,  напуганные выстрелами и  взрывами оборвав путы  убежали  из  города, оставив хозяйское  добро  на милость вечно  голодных  солдат. 
          Серые  хлопья  тумана и  моросящая  с неба водяная пыль делали  темноту трехмерной,  она  давила  со всех  сторон,  и нагнетала  чувство  животного  страха.
          Полчаса  назад  разведчики из  бригадного  дивизиона бесшумно  уползли в темноту  «похулиганить». Ромка  не  совсем  еще  понимал язык  войны,  на  котором  разговаривали бывалые  вояки, но  сообразил,  что командирам  понадобился   «язык». Он мысленно пожелал  им  удачи  и  помахал  в темноту кулаком,  прекрасно  сознавая,  что в случае неудачи  некоторые из  них  вряд ли  вернутся обратно. Ему вдруг стало  жутко жаль этих  смелых  парней, которые   в безвыходной  ситуации готовы  так  легко  расстаться  с жизнью,  раз и навсегда оборвать   столь хрупкую   связь с этим жалким и бренным  миром.
          Внезапно,  сквозь  непроглядный  мрак ночи,  далеко  впереди  сверкнула вспышка,  рядом вторая, третья. И  чуть  позже  послышались хлопки,  но густой  туман  как  мог, глушил волны  звука.  И вдруг -  сильный  грохот, и  слева из-под  земли вырос  огненно-земляной  куст, тугая  волна хлестанула  по ушам,  разом  отрезая  все  звуки.   Ромка  вжался в выемку  окопа,  явно  не  желая  падать на  самое  дно, в глиняно-коричневую  кашу. 
         Сзади, справа и впереди, всюду  рвались  снаряды,  веером  разбрасывая холодную землю. Грохот  разрывов  уже  не  хлестал по  ушам,  а тонкой  иглой  тыкал в мозг  через  уши.  Уткнувшись  лицом в вязкую  глину,  он  открыл  рот,  чтобы  вовсе  не  оглохнуть, и тут,  прямо  перед его лицом,  упал сапог.  Так  близко,  что в ярком свете  непрекращающихся  вспышек можно было сосчитать латунные  гвозди  в подошве.  Все  пространство  над  головой было усеяно  осветительными  ракетами -  сквозь  пелену тумана  они горели как фонари в мутной  воде. Власов не  шевелясь, тупо  смотрел на  сапог  некоторое  время,  пока  до него не  дошло,  что  сапог  не  пустой. Из разодранного дымящегося  голенища торчала  окровавленная  белая  кость.  Ноги Романа подкосились, и он  без  усилий, по жидкой  глине булькнулся  в окопную жижу.
          Грохот прекратился  так же  внезапно, как  и начался. И теперь  ото всюду был  слышен  треск автоматных  очередей.   По  нечастым  трассерам  было  видно,  что «чехи», пользуясь  минометным  обстрелом,  подползли  совсем  близко,  на  расстоянии брошенной  гранаты. На  секунду  в  памяти Ромки промелькнули  чумазые  лица  разведчиков ушедших  за  «языком».  Парни наверняка  погибли  от  чеченских  ножей.
         Власов,  видя  впереди тени, освещаемые  тусклым  светом ракетниц,  всего  за пару длинных очередей высадил в них  весь  магазин.  Скользкими  от глины руками он  попытался его  сменить, и с удивлением заметил, что его руки выбивают  мелкую чечетку.  Пальцы  правой  руки  никак  не  могли захватить  заряженный  магазин из  разгрузки,  что висела  на   груди.  От  волнения потери  драгоценного  времени,  руки  вообще перестали  слушаться.
           И тут  он, сквозь  разрывы  гранат,  через  свист  летящих  пуль,  услышал  чеченские  крики. Коверкая  русские  слова,  надрывая  голос,  переходящий  на  визг,  они выкрикивали «надвигающуюся  смерть  русским». Совсем  рядом. Уже  рядом.
           Машинально  рука Романа юркнула в  карман  бушлата и появилась  перед  его  глазами с гранатой.  Сквозь  грязные  пальцы  зловеще  блестел ребристый  металл оборонительной  Ф-1.  Он  присел  на  дно окопа,  левой  рукой просунул палец  в кольцо  и с силой рванул его,  удерживая гранату правой  рукой. Но тут, то ли  от  волнения, то ли от того, что  усики  кольца удерживающие  чеку были  слабыми,   рывок  получился  настолько  сильный, что по  инерции граната выскользнула  из  его руки,  и шлепнулась  прямо  под  ноги, в глиняную  жижу.  Оглушительным  хлопком  ударил  по ушам звук  запущенного детонатора-замедлителя.  Чека  просвистела  мимо  Ромкиного лица, зацепив  щеку.
        С этого  момента  время для  Романа  Власова  практически остановилось,  и все  стало  казаться  для  него замедленной  съемкой. Он  знал,  что смертельный разлет  осколков этой гранаты, неопрятно  названной в  честь  тропического  фрукта,  составляет  двести  метров,  что чугунная  болванка, разорвавшись  на  сотни  осколков,  изрешетит его словно  фанерную  мишень на  стрельбище.   Он  знал,  что у него есть доли  секунды чтобы  принять   оптимальное  решение, и  четыре секунды чтобы  его выполнить: найти в глиняной  жиже, на  дне  окопа  этот смертельный  кусок  металла, или  выпрыгнуть  из  траншеи,  и откатиться  как  можно  дальше  от края.
         Решение вспыхнуло в голове  как вспышка  стоваттной  лампочки в  темной  комнате.  Раз  -  он рывком  разогнулся и, ценой  неимоверных  усилий вырывая тяжелые сапоги  из  глиняной  трясины, поднял  свое тяжелое  тело,  увешанное килограммами  боеприпасов и одежды, и бросил  его  на  скользкий  склон  окопа. Два  - одна  нога  уперлась в  противоположный  край  траншеи,  левая  рука  мертвой  хваткой вцепилась в холодную землю.  Три – нога  отталкивается  от  края,  правая рука обнимает землю  чуть выше  левой,  но никак не может найти за что  можно  было бы ухватиться. И,  царапая  землю, ломая  ногти о  выступающие  камни,  отчаянно  ища  ногами упор, медленно, но неудержимо Роман  стал скатываться навстречу  своей  смерти.  Вопль  отчаяния, страха и безысходности вырвался  у него из  легких.  Четыре …
            Он  проснулся  от  собственного  крика.  Некоторое   время  лежал  не  шевелясь,  чувствуя, как  холодный  пот  пропитал простынь, на  которой  он  лежал,  и  ватная  подушка по  стриженой  головой  была  мокрой  от  пота, а  может быть от слез. Он  лежал не  открывая  глаз и  чувствовал лучи  зимнего  солнца  на своем  обветренном  лице.  Тусклый свет, отражаясь  от сугробов  искристого снега, светил в  окно  его палаты.  Он  слышал смешанный  запах  лекарств, и давно  немытых человеческих   тел, слышал,  как за  дверью шлепая  о плинтус хлюпает по  полу мокрая тряпка, а  рядом  кто-то с омерзением  трет  небритое  лицо  вафельным  полотенцем. 
           Роман с  отвращением открыл  глаза: ничего  не  изменилось, и все  осталось  на  прежнем  месте. Белая, крашеная  лет  двадцать назад  тумбочка с желтыми, въевшимися разводами от лекарств,  железная,  облупленная в нескольких местах,  дужка  кровати и ободранный  штатив  под  капельницу с перевернутыми  вверх ногами флаконами -  как  вчера, как  позавчера, как  месяц  назад. Ленивые  пузырьки  воздуха  медленно булькали  во  флаконе, а вонючее  лекарство  так же  медленно наполняло  его  организм.
         С жалобным  скрипом  панцирной  сетки он  с трудом  приподнялся  на  локте и, может  быть в  тысячный  раз с надеждой  посмотрел  на  себя: синее  солдатское,  почти невесомое  одеяло обтягивало  его исхудавшее тело: небольшой  впадиной лежало  на животе, мелким  оврагом простиралось между  худых  бедер, и крутым  обрывом  падало вниз  там, где  заканчивались колени,  и дальше - ровной  гладью  лесного  озера простиралось до облупленной  кроватной  дужки. 
        Обе  ноги его  были  ампутированы.