- У-у-у, — гудел за окном город, угрожая людям, создавшим его.
- У-у-у! Ненавистный город, — отчаянно прокричала Кира и захлопнула окно, — неужели это никогда не кончится? Не могу, не могу, не могу больше. Не могу играть жалкие роли, не могу выходить на сцену и говорить чужыми словами. Не могу быть старой, не хочу. Ничего не хочу! — кричала женщина, и все её худенькое тело пробивало дрожью.
- Господи, что же мне делать? Мне шестьдесят лет, и жизнь моя закончена. Но почему я все еще жива? Ведь я никому не нужна. Родных и близких у меня нет. Детьми Ты меня не сподобил, почему я должна ходить по этой земле? Сколько вся пытка проклятой жизнью продлится еще?
Маленькая кухня, на которую в забытье пришла Кира, взглянула на хозяйку с укором. Грязная посуда стояла в раковине, на столе и даже на подоконнике. Трясущимися руками Кира открыла шкаф, чтобы найти хоть одну чистую чашку. Верхняя полка, прибитая наспех когда-то, сто лет назад, дошла до предела, и рухнула на стол. Из открытой дверцы полетели лекарства, какие-то книжечки с рецептами, замасленные и протертые до дыр, баночки из-под кремов и всякая старая ерунда.
Совершенно раздавленная, Кира села на пол, и стала рассматривать свою прошлую жизнь, вспоминая ее по листочкам, книжечкам и баночкам. «И это все, что останется от меня», — подумала она и подняла плотный и желтый от старости, пакет. Она открыла его. В пакете лежала голубая мягкая пластинка, и открытка.
«Дорогая и любимая моя девочка Пъеро! Моя субреточка-травистюшечка... Поздравляю тебя с тридцатилетием. Солнышко, что тебе пожелать? Любовь у тебя есть(это я!), роли и известность есть. Друзей — море! Поэтому желаю всего, что ты сама пожелаешь себе ещё в этот день! Люблю, жду. Высылаю тебе твою любимую песню Александра Вертинского. Танго, которое ты танцевала на выпускном, под эту песню — забыть нельзя... Приезжай к нам, в Питер. Может мне удастся улизнуть от жены, побродим по городу юности, а? Целую. Я.»
- Сволочь, — процедила Кира, и разорвала открытку, — если бы не эта злосчастная открытка жила бы я в своем маленьком уездном городке, работала бы ведущей актрисой маленького театра, и была бы счастлива. Сорвал, предал, продал, бросил. " Любимый Я...»
Она подняла разорванную открытку, сложила ее в пепельницу, и поднесла горящую спичку.
— Гори ты ярким пламенем, иуда!
Шаркающей походкой Кира прошла в гостиную.В уголке, над старым «Рекордом»,стоял пыльный проигрыватель.
- Наверное уже не работает, сколько лет я не пользовалась им? — она опустила пластиночку на коричневый резиновый круг, и поднесла иголку.
И пластинка вдруг захрипела:
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури.
Когда поет и плачет океан.
И гонит в ослепительной лазури
Птиц дальний караван... — Пел чуть картавый голос барда.
Кира начала раскачиваться из стороны в сторону, обхватив голову руками.
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури.
Когда у вас на сердце тишина.
Вы брови темно-синие нахмурив... Тоскуете одна...
Там, там, тра-та та там, тра-та, та-та та-та та-та-там, та-там, — потихоньку печально подпевала Кира, покачиваясь в такт песне.
И нежно вспоминая иное небо мая
Слова мои, и ласки и меня!
Вы плачете, Иветта, что наша песня спета.
А сердце не согрета без любви огня.
Там, там, та-та та-там — танцевала Кира и по щекам ее катились слезы отчаяния.
Вы плачете, Иветта, что песня не допета
Что это лето где-то унеслось в мечту.
Что это лето где-то унеслось в мечту.
Что это лето где-то унеслось в мечту.
- Заело, — бесцветно прошептала Кира и остановилась.
Она затравленно посмотрела на проигрыватель, и быстро сняв тапочек, бросила со всей силы в инструмент. Иголка чиркнула по пластинке, уперлась в штырек резинового круга и затихнув, зашипела.
- Хватит, — сказала Кира,- строго погрозив пальцем, — все давно закончено. Чего еще?
Она выключила проигрыватель и достала из аптечки фенобарбитал. Лёгкими движениями тонких пальцев женщина выбила из блистеров маленькие белые таблетки, ссыпала их себе в ладонь, их было двадцать, и засыпала их в рот. Потом беспомощно оглянулась, схватила стакан с недопитым чаем и запила снотворное. Прошлась до дивана, и легла. Минут через двадцать сознание её немного затуманилось. " Быть может надо было записку написать? А кому-у-у-у". И все исчезло для неё.
В музыкальном театре начинался застольный период. Главный режиссер театра - блондинка с выпотрошенным взглядом прозрачных глаз, спросила:
— Кто-нибудь знает где Смолянская? Что-то она уже три дня не появляется.
— Инна Станиславовна, — ответила администратор Галина, — так она же не занята в репертуаре эти дни.
— И что? Значит и на работе не надо появляться? Сегодня же позвоните.
— Хорошо, я в перерыве позвоню.
— Да я звонила, — застенчиво вставила пожилая женщина, костюмер, — никто не подходит. Я могу вечером зайти к ней, она рядом живет.
— Окажите любезность, — безразлично сказала Инна Станиславовна.
И началась читка новой пьесы.
Дверь квартиры Киры Андреевны Смолянской была заперта изнутри. Пришлось ее взломать. Хозяйка лежала на полу с выражением ужаса на постаревшем лице. Но была жива.
Ее отвезли в городскую больницу промыли желудок,поставили капельницу. И первое, что сказала Кира, открыв глаза, было странным:
— Белый цвет. Какой же он красивый!
— Всё! Жить будет, если в цветах разобралась, — улыбнулся дежурный врач, молодой и жизнерадостный мужчина. Потом похлопал Киру Андреевну по руке, и сказал:
— Бабуль, что-ты ты рано на тот свет собралась! Поживи, внуков понянчи. Окей?
Повернувшись к медицинской сестре, он распорядился относительно лечения, которое нужно провести до прихода палатного доктора. Кира Андреевна закрыла глаза и тут же открыла вновь. Выражение ужаса опять появилось на ее лице.Вечером пришел лечащий врач, сел на стул рядом с Кириной кроватью и ласково спросил:
— Как вы себя чувствуете? Что-нибудь беспокоит?
— Доктор, я боюсь темноты.
— Почему? — спросил врач.
— Когда я закрываю глаза, все те же черные плиты стоят передо мной.
— Какие плиты? — участливо спросил врач.
— В тот вечер, когда я... решила уйти из жизни, я выпила снотворное...
Всё исчезло... сначала. А через какое-то время появились, вернее я увидела черные плиты. Огромные и рыхлые. Они были везде: стояли стеной, лежали, летали, а среди них была я. Очень маленькая и без тела. Было очень страшно. На земле черный цвет другой. А там он был какой-то ужасающий. И теперь, как только я закрываю глаза — передо мною появляются эти страшные черные плиты!
Доктор помолчал немного, потом осторожно начал говорить:
— Кира Андреевна, ваше лечение будет долгим. На ночь вам будут давать успокоительное, и вы будете прекрасно спать. Но мы не можем вылечить вашу душу. Вы устали, и желание не жить... это очень страшный диагноз. Мне думается, что кроме наших лекарств, вы должны обратиться к духовному лицу. Я даже настаиваю на этом. Вы крещеная?
— Да.
— Хорошо. По средам к нам приходит отец Сергий из Богоявленского храма. Вы должны с ним поговорить. А крестик я вам завтра куплю. Я смотрю крестика на вас нет.
— Да что вы! — Кира заплакала и отвернулась к стене. Сквозь слезы она прошептала:
— Спасибо, доктор.
— Вот и договорились. Выздоравливайте.
На втором этаже больницы, куда попала Кира Андреевна, создали реабилитационную комнату. Больные называли её «домовая церковь».
Там поставили амвон, иконы, повесили лампадки. Больной психотерапевтического отделения мог прийти сюда в любое время и помолиться.На высоком столике батюшка оставлял Евангелие и большой латунный крест. Каждый мог приложиться ко кресту и почитать Святую Книгу. И вот наступила среда.
Кира Андреевна спустилась на второй этаж и прошла в «домовую церковь». Она почти теряла сознание от страха перед встречей со священнослужителем, но что-то ей подсказывало, что эта встреча поможет ей. Страхи ее были напрасны. Добрые и внимательные глаза отца Сергия сразу успокоили ее. Она рассказала ему всё, без утайки. Батюшка выслушал ее, и спросил:
— В Храме давно была, матушка?
Кира Андреевна очень растерялась.
— Один раз, — сказала она.
— Один раз в жизни? — спросил священник.
— Да.
— Где же, позволю спросить.
— Мы были на гастролях, в Загорске, сейчас Сергиев Посад, и там нас возили на экскурсию в Лавру.
— А к святым мощам Преподобного Сергия Радонежского припадала? — строго спросил священник.
— Да, — чуть слышно ответила Кира.
— До конца жизни своей молись ему, денно и ношно. Этот один раз тебя и спас! Молится пред Господом преподобный Сергий о твоей заблудшей душе. А ведь самоубийство это...не бывает страшнее.
Батюшка прошелся по комнате, подошел к иконам, и долго молился. Потом вернулся к Кире и грустно сказал:
— Нельзя же так, в самом деле, ведь уже и возраст у вас почтенный, матушка-голубушка, ведь столько церквей открыто для прихожан. Ну как же так? Не по злобе говорю, ты уж прости меня. Хочу помочь...
И тут Кира упала перед священником на колени и начала выть. Как затравленный зверь, она произносила какие-то слова и междометия, но ничего нельзя было понять из отрывочных фраз ее.
Батюшка поднял ее с колен, усадил на стул и успокоил.
Прошло несколько минут, Кира пришла в себя и сказала:
— Простите меня. Понимаете, я как будто с фронта пришла. Вот здесь, в этой больнице, впервые почувствовала себя в безопасности. А там, в той жизни, одни враги: все воюют между собой, грызутся, кусаются, шевелятся как тараканы в банке. Страшно! Как же страшно жить...
— Это от безверия, всё от безверия, матушка. К Вере придешь, молиться начнешь и Господь помогать тебе будет, и путь тебе укажет. Ты на пенсии, матушка?
— На пенсии, но еще работаю.
— Где? Позволю спросить.
— В театре оперетты.
Батюшка тяжело вздохнул, поднялся со стула,подошел к иконам. Помолился и повернувшись к Кире строго сказал:
— Уходи оттуда.
— Да куда же я уйду? Я и не умею ничего в этой жизни, — отчаянно вскрикнула Кира.
— Ты вот что. Приходи в нашу церковь, станешь у свечного ящичка помогать,— сказал отец Сергий.
— Я и не умею ничего делать, батюшка!
— Научат. Подскажут. Вот по этому адресу придешь. Подлечишься, и придешь, а впрочем... как знаешь. Тут сама вольна решать. Оставайся с Богом.
Священник перекрестил Киру и вышел.
— Я приду, обязательно приду, — прошептала женщина.
Она обернулась и впервые посмотрела на иконы. Чувство радости лучиком мелькнуло где-то совсем рядом с душой.
Она перекрестилась и взяла в руки Евангелие. «...тогда Иисус сказал им: еще на малое время свет есть с вами, ходите пока есть свет, чтобы не объяла вас тьма, а ходящий во тьме не знает куда идти, доколе свет с вами веруйте в свет, да будете сынами света!» - прочитала Кира первые строчки на случайно открытой ею странице.
— Боже мой, Боже мой, так вот откуда эти черные ужасные плиты, среди которых ходила я три дня и три ночи. Это темнота. Нет, только не черные плиты. Не хочу темноты. Господи, помоги мне! Спаси меня, Господи! — Простонала она.
Прошло пять лет. Кира Андреевна давно ушла из театра и прислуживала в церкви, куда направил её отец Сергий. Всё у неё получалось, и всё происшедшее с нею потихоньку забылось. Но один сон волновал её до слёз. Это были не слёзы печали, но слёзы радости. Видела она величавый, белокаменный храм с куполом как воинский шлем, и высокими резными дверьми, куда и входила она крестясь, и падала в том Храме на колени, не смея поднять голову...
И вот, однажды, на исповеди, испросила Кира Андреевна благословения на поездку, и отправилась в Сергиев Посад. А приехав на святую землю преподобного игумена Сергия Радонежского, была она потрясена тем обстоятельством, что Храм, который являлся ей во сне, предстал теперь наяву во всём чудном величие. Несколько раз припадала она к мощам Преподобного Сергия, и плакала безудержно, и не могла отойти.
Ей казалось, что она пришла к себе домой и что вся её долгая жизнь была только подготовкой к этому радостному дню.
Через три дня Кира Андреевна Смолянская вернулась в Петербург, продала свою квартиру, и навсегда переехала в город Сергиев Посад.
2006 год.