Вместо предисловия.
Автор напоминает уважаемым читателям о том, что как автор он имеет полное право на художественный вымысел. Причём автор старался, чтобы вымысел получился как можно добрее, а добро – как можно симпатичнее.
W
В тёмном, притихшем зале
Властвует ритм размеренный.
Мы с тобой не устали.
Нам подарили Медленный...
Нам подарили Медленный.
В кружеве мягкого света
Мы невесомо-уверенно
Царствуем над паркетом!
Сколько мгновений минуло
В звёздном сумраке зала?
Мы ради них покинули
Золото пьедестала!
...Судьи – прощали ошибки.
Наши друзья – в нас верили.
Люди – дарили улыбки.
Мы им дарили – Медленный!
*
– Ёлки-моталки! Вот ведь запропастилась!
Это моя сестрёнка с утра пораньше чего-то потеряла. Я ещё лежу в постели, потому что вокруг наблюдается воскресенье, и спешить попросту некуда. Конкурс ожидается в следующее. А неугомонная Афонька роется в своём ящике письменного стола и полушёпотом негодует по поводу пропажи.
– Можешь ругаться погромче, я давно не сплю, – говорю я голосом обиженного слонёнка из «38 попугаев».
Танюшка сразу начинает улыбаться. Она вообще человек редко унывающий, особенно если находится поблизости от старшего брата. По причине крайне сердечного к нему расположения. Улыбка цветёт на маленьком девичьем лице, озаряет всю мою комнату, отдаётся во мне светлой нежностью к этой малявке.
– Если давно не спишь, чего тогда разлёгся? – глазёнки её горят лукавым светом.
– Ты решила мной покомандовать? – интересуюсь я, привставая на локте. – Чего ищешь?
– Да заколку, – досадливо морщится Афоня.
Я многозначительно смотрю мимо неё и качаю головой:
– Нет ничего важнее заколки в восемь утра!
– Да.
– В воскресенье!
– Ещё раз да, – соглашается моя мелкая. И вдруг прыгает на кровать, словно взаправдашняя пантера. – И-я-я!
В следующее мгновение я заворачиваю сестру в одеяло и ставлю её на голову. Тощие ноги молотят воздух, а снизу доносится чей-то задавленный голосок:
– Спасите люди добрые! Убивают!
– Проси пощады, – говорю я самым будничным тоном.
– Не буду, – возмущённо отбрыкивается Афоня.
Тогда я встаю и, пока она освобождается, наношу контрольный выстрел своей подушкой. Мелкая на секунду замирает, потом выбирается на свободу. Лицо у неё красное и довольное.
– Приличное начало выходного дня, – смеётся она.
– Теперь ищи заодно и расчёску, – говорю я, бросая многозначительные взгляды на Танюшкину голову. – Это такой… братский совет.
– Да уж, – соглашается она и строит мне ехидную рожицу. – Брат! Навертел лохмушки у своей Танюшки!
– Так тебе и надо, – снисходительно говорю я и направляюсь умываться. Через плечо бросаю:
– Знаешь, я видел какую-то заколку за книжным шкафом…
– Гад! И молчал! – возмущается мелкая, щупая рукой за книжным шкафом. Вскоре раздаётся вежливое восклицание:
– Здрасьте!
Это значит, что нужный предмет обнаружен...
Через некоторое время я читаю книжку на кухне. Жду, пока согреется чай. Сестрёнка уже в гостиной – мучает нашего кота Вильсона. До меня сквозь шипение чайника доноситься сдавленное мявканье.
– Слушай, Тань, чай почти готов, – лениво сообщаю я, – оставь кота в покое.
– Действительно, – поддерживает меня мама из своей комнаты. – Надоели уже эти вопли венского леса…
– Ну люди, – просительно говорит Афоня, – Могу я потузить кота? Раз в тысячелетие…
– Какие, всё-таки, садистские наклонности в одиннадцать лет, – мама появляется на кухне. – Сейчас мы будем пить чай.
– Гармония мира не знает границ, – подтверждаю я. Возня в зале продолжается.
– По моим скромным подсчётам, – говорит мама, – это тузение уже второе за утро. А малыш утверждает, что ей достаточно пообщаться с котом раз в тысячелетие.
– Дело в том, мама, что именно в тот момент по её календарю тысячелетие завершилось, – я намазываю бутерброд с самым умным видом. – И началось новое. И потому снова появилась возможность потузить. Чем она и воспользовалась.
– Тогда ты проследишь, чтобы в текущее тысячелетие такого бесстыдства больше не происходило, – спокойно говорит мама. – Защитничек.
– Афоньская! Мама сказала за тобой следить!
– Следи, – самоотверженно говорит сестрёнка, появляясь на кухне. – Ой, блинчики!
Надо знать, как трепетно относится Афоньская к блинам. Я подозреваю, что это народное блюдо занимает очень особое место в её непростом детском мировоззрении.
– Мам! А сметана? – весело интересуется Танюшка.
– А шиш тебе? С маслицем, – недовольно говорит мама. – Кто вчера кота кормил?
– Кот – он тоже человек, – старательно выговаривает Афоня, уминая первый блинчик.
– Непогрешимая логика, – рассеяно замечаю я в ответ.
– Довольно спорное заключение, – не соглашается мама.
– Вы совершенно ничего не понимаете в кошках, – первый блин уже благополучно переваривается, отчего Афоньская постепенно утихает. – Как бы не растолстеть, – думает она вслух.
Эта ритуальная фраза действует на меня как-то бодряще. Услышав её, очень трудно промолчать. Вот даже и не знаю почему.
– Даже и не знаю… Вот разнесёт тебя с этих блинчиков центнера на полтора! Ни один партнёр не обхватит!
Мелкая тоненько хихикает. Она у нас – кожа да кости, как говорится, поэтому сильно раздуться ей не грозит.
А вот, кстати, есть у нас одна небольшая история про мучные изделия…
Колобок.
Задумали мы как-то с Афонькой наделать беляшей. Вернее, она задумала, а меня пригласила для контроля за ходом операции.
Я в подобных делах, что называется, не бельмеса. Но сижу на кухне, наблюдаю за действиями.
Сначала она взяла из холодильника фарш – килограмма полтора – и насорила в него хлебными крошками. Целый батон потратила. Замахнулась было на второй, но тут я встал грудью и не дал.
Взяла два яйца, перемешала с фаршем и всю эту байду посолила. Так, думаю, нареканий такая деятельность вроде не вызывает.
И тут… Обнаруживается…
Что в нашем любимом жилище сдобного теста не обнаруживается! Оно у нас отсутствует, как категория бытия.
– Ой, – сказала моя сестрёнка и села на табурет. Глаза у неё были растерянные.
С одной стороны, очень хотелось давиться от смеха и показывать на неё пальцем. С другой стороны, я её люблю. Всё время прикалываться – не тема для настоящего брата.
– Пошли, – говорю, – за тестом.
Она покивала грустно и пошла одеваться. Фарш при уходе пришлось обезопасить перевёрнутой миской – на случай угрозы кошачьего нападения.
В магазине Танюшка оживилась. Бегала по каким-то посторонним отделам, вроде парфюмерного, отчего прогулка оказалась несколько затянутой ( вот ведь настоящая девчонка, даром что одиннадцать лет всего).
– Ты командуй, – говорю, – сколько брать?
Мелкая озадачилась и наморщила нос.
– Полкило, – говорит. – А у нас денег достаточно?
– Ещё останется, – говорю.
– Бери!
Взяли мы полкило и потопали домой через парк, тенистыми аллеями. Афонька по дороге рвала одуванчики и сдувала с них парашютики.
Пока мы гуляли, кот устроил джигитовку. Он, принюхиваясь, носился кругами по кухне, и орал, что хочет есть. Что у него и так никакой личной жизни, а тут ещё мясо не дают.
Утешать мы его не стали.
Афоньская помыла руки, смазала их маслом и стала закатывать фарш в тесто. И сначала всё шло хорошо. Сестра лепила беляши тщательно и прилежно.
Однако.
Через некоторое время я обнаружил, что фарша остаётся значительно больше, чем теста.
– Тань, – сказал я. – Посмотри.
Та снова опустилась на табурет.
– Я дура, правда?
– Неправда, – сказал я. – Бери больше фарша и меньше теста. Поняла?
– Ага, – кивнула мелкая.
Беляши получились великолепные – здоровенные комки мяса, кое-где облепленные тестом. Полная противоположность изделиям, которыми торгуют на улице.
Больше всех смеялся папа.
– Мяса-то сколько, мяса! – радовался он.
– Нет, – говорил он, – торговлю вам доверять нельзя! Банкротами станете!
Мы тоже смеялись, потому что беляши зато были вкусными и сытными.
А последний, который был совершенно без теста, мы скормили Вильсону.
Вот такие колобки.