Вред туристических экскурсий я в полной мере познал, как ни странно, не там где они проводились, а совсем в другом месте … Но лучше по порядку.
В прайс-листе туристических достопримечательностей Египта мы с женой увидели поездку в монастыри «св.Антоний и св.Павла». Гид наш Эмад, между прочим, оказался христианин-копт, но он так и не смог нам ответить на вопрос: «Неужели это монастырь того самого Антония Великого – отца всех христианских монастырей мира?». Он нашелся только в одном: «Там есть люди, которые тысячу лет лежат и они не мумии… Они, как мумии, но они не мумии…».
- Святые мощи? – спрашиваю я у него?
- Нет. Я знаю, что такое мощи. Это не мощи – это святые лежат, - пытается объяснить Эмад.
Но мощи святых есть и в церкви самой Хургады. Я там был на службе в храме семь лет назад и помню, что там есть мощи святого Игнатия Великого и великомученика Мины. Про себя я с сомнением подумал, что, пожалуй, это типичная туристическая «замануха». Откуда появилась такая мысль? Я только потом – гораздо позже пойму, что когда читал Житие Антония Великого, я проникся его интонацией, которая была такова, как бы подразумевалось, что все описываемое было очень-очень давно, что это в тех временах и тех местах, которые сокрыты от нас толщей веков, тысячелетий и «заиерусалимским путем в страны бусурманские». Вот я про себя и думал, что это поездка «по местам преданий», где для туристов выстроен маршрут, цель которого коммерческая и не иначе.
Вспоминалась поездка в Греции в монастыри Метеоры, которая оказалась поездкой по сути в музей, а не в живой монастырь. На Метеорах в толпах туристов, которым позавидовала бы и московская Красная площадь, со сплошной «шопинговой программой», нехристианский дух пробивал нас везде – во всех этих бесконечных остановках у каждой лавочки, где вперемежку стоит Христос рядом с гераклами, минотаврами и фавнами, а Матерь Божья среди магнитиков, вин, коньяков и оливкового масла. Где русская женщина-гид, под восторги и бесконечные благодарности автобуса несла околесицу об утехах Зевса и интрижках Апполона, а о монастыре зачастую рассказывала больше в том смысле, сколько здесь монахов сорвалось со скал и погибло, и, кажется, ни слова о том, сколько спаслось и молитвенно спасало христианский мир. Там я был заражен раздражением на гидов и сарказмом на «религиозные путешествия».. Этот скепсис поехал теперь со мной темной египетской ночью в горы Красного моря, к пещере святого Антония в скалах, до которой идти сквозь облака 1400 ступенек и… мерзнуть от ветра и неожиданного холода (плюс 8). Где? В Африке!
Первое, на что мы с женой, удивившись, обратили внимание, и чему ничуть не удивился ещё один египетский сопровождающий – в автобусе было всего 14 человек. Это из десятков отелей, из сотен туристических групп. А с сопровождающим нам очень повезло. Он был тоже христианином, и звали его Мина…
Что такое 1400 ступенек? Если один этаж – это 16-18 ступенек, то мы поднялись на высоту примерно 80-го этажа. На самом деле гораздо больше, потому что идешь ведь не только по ступенькам, но и участкам горы, где ступенек нет совсем. А ещё не везде есть перила.
Ноги отказывали, дыхание сбивалось и колотило сердце где-то в ушах, но каждый из нас шел, наверное, с молитвой. Во всяком случае, мы с женой шли точно с молитвой. Все идущие в гору из нашего автобуса – русские, украинцы и литовцы - были людьми верующими, поэтому я думаю, что они тоже шли и молились.
На середине пути, там, где мы вошли в первое облако, как раз стоит часовенка и есть примерно пятидесятиметровая площадка. Можно перевести дыхание. Но мы не перевели – из облаков раздался смех, гогот и визгливые крики. «Бесы, не иначе, - перекинулись мы взглядами, - Даже если это люди, разве это нормальные звуки для этого места?». Визжащими и кричащими оказались арабские старшеклассники (не пишу «египетские», потому что точно сказать не могу, экскурсанты здесь бывают ведь и из Сирии, Иордании и других стран). У самой пещеры святого Антония Великого они вели себя тоже, как на переменке в школе. Шутили, толкались, подтрунивали друг над другом. Пещера меня разочаровала, конечно. Ни тебе света, ни унитаза, ни дверей, ни телефона, ни холодильника…А если серьезно, то пещера – это узкая-узкая щель в монолитную скалу, а внутри кромешная мгла, освещаемая пока только нашими телефонами и зажигалками…Голос изнутри настаивает, чтоб не толпились, проходили быстрее. Снисходительно кто-то для нас зажигает свечу. Совсем в глубину пещеры я уже не заходил, но жена моя, Наташа пошла с арабчатами дальше и дальше. С ней , кажется, и женщины из нашего автобуса и несколько иностранок. Впечатлило её «маленькое чудо». Голос во тьме , потрогав её за голову в платке, произнес « Russian? Put your head on the rock… ( Русская? Положи свою голову на камень), - Наташа положила, быстро уступив место следующему, но голос остановил. Невидимые руки взяли её голову и повторили, - Two minutes. Russian? Two minutes… ( Русская? Две минуты)». Дело в том, что в самом низу пещеры все проходили мимо топчана святого Антония и его скального молитвенного столика. На топчан можно было присесть и даже прилечь. Для «рашен вумен», то есть для русской женщины , невидимый человек сказал, что ей можно 2 минуты…Не мгновение, не символические 3-4 секунды, а «ту минутс, рашен вумен, ту минутс…». Слишком далек путь из России, и та арабка-христианка, наверно, по-своему оценила дальних паломников.
Я стоял наверху, смотрел с площадки вниз – в долину и пытался себе представить, как тут жилось Антонию. И почему-то фантазий моих не хватало. Желтое безмолвие, серое безмолвие, палящее солнце, ночью звездное небо своим бесконечным шатром. И молитва… Только внутренний мир и диалог с Богом. Точно ведь «заживо погребенный».
Антоний Великий знаменит тем, что христианское монашество и первые общежительные монастыри начинал он. Это был второй-третий век от Рождества Христова. Антоний тогда уходил в пустыню и не думал создавать монастыри. Он просто раздал нищим все свое немалое богатство, потому что был христианином, видел смерти молодых и богатых вокруг себя и глубоко проникся евангельским призывом Христа оставить все и следовать Ему. Антоний хотел быть совершенным перед Богом.
Сначала он жил в пригороде Каира, этого ему казалось достаточным. Но однажды у его хижины женщины стирали белье и разделись донага. Антоний сказал им, чтоб уходили и не смущали его. Но одна из женщин весело и беззлобно сказала ему: «Это тебе ведь надо…Ты нас не смущаешь, почему мы должны уходить? Хочешь жить отшельником и без плотских утех – иди в пустыню…». Антоний услышал в этой подсказке голос Бога.
Он первые годы был в пустыне один. Но все чаще приходили люди, пытались жить и спасаться, молиться и уходить от мира. Многие не выдерживали. Антоний с горы видел, как то один пустынник не выдержит и, повредив душе, возвращается в мир, то другой умрет без помощи от ран или простой болезни. Тогда ангел сказал Антонию, что этих разрозненных отшельников надо все-таки организовать во взаимопомощи и укреплении друг друга. Так появился монастырь без стен… Отшельники один раз в неделю собирались на общую молитву, вместе трапезничали, делились хлебом и водой, а потом расходились опять по своим пещерам. Потом они построят храм прямо в скалах. Ещё через пару десятилетий, когда братии станет много, когда появятся и новые угрозы – то бедуины-разбойники, то пираты, то римские торговцы с вооруженной охраной караванов – решит Антоний, что пора строить и стены, а так же скрытые пещеры.
Внизу, прижавшись монастырской известняковой щекой к горам, стоит семнадцать веков обитель Антония Великого, родоначальница монашеского опыта Христа ради и для спасения душ человеческих.
Но поначалу я не верил, что это та самая обитель. Мне все казалось (особенно по тщательно отремонтированным внешним стенам монастыря), что все это новодел – для туристов, своего рода мемориал ушедшей христианской культуре Египта. Заходим под аркой в монастырь, перекрестясь, и тут же …лавочка. В смысле не просто церковная лавочка, а в ней пирамиды, египетские кошечки, маски Тутанхамона и открытки. Все это рядом с иконами святого Антония, ну и конечно Христа и Божьей Матери. Где-то я все подобное уже видел. Метеоры в Греции – сплошная торговля. «Я так и знал!!!» - с чувством глубокой досады я, почти ничего не разглядывая и больше почти ни чем не интересуясь, выхожу из лавки. А тут ещё и старый-престарый монах с густой седой бородой и седыми усами выходит на крыльцо лавочки, как-то слишком театрально призывает нас всех ближе и начинает знакомство: «Я – монах Раис, я вас всех люблю…». Ага… аллилуйа… Сарказму моему нет предела. Ещё бы нас, таких дебильных покупателей всего и вся, не любить! Счас мы у вас закупимся по самое не могу…
Монах Раис рассказывает о том, что в обители 118 монахов, из них человек 15 – это люди с научными степенями, есть несколько врачей, а потому обитель эта своего рода что-то типа нашего МЧС на всю округу – и спасатели, и кормильцы, и лекари. По тому, как наш сопровождающий Мина обращался к Раису, стало понятно, что они знакомы не первый год. Впрочем, Мина (на вид этому парню года 22-23) скоро и сам все пояснил. Он рассказал, что … его воспитал Раис, что сколько он себя помнит, Раис всегда был таким – седовласым старцем. Воспитал он его не в фигуральном смысле – то есть не на каком-то повороте судьбы, а с детства – и кормил, и одевал, и читать учил… Мы постеснялись спросить у Мины – что же случилось с его семьей и родителями. Однако стали замечать, что и здесь, в монастыре святого Антония, и потом в монастыре святого Павла этот худенький паренек ведет себя не как гид, приехавший с туристами, а как послушник. И вино поможет принести, и пол подметет за всеми, и под руку поможет старым монахам подняться на ступени. Он был здесь, как дома. Он в духе здесь – он христианин.
… А Раис продолжал рассказывать и водил нас по монастырю. Вот две башни, построенные в шестом веке по приказу императора Юлиана. Одна глухая, с маленькими-маленькими окошками, а вторая, рядом, построена только для того, чтоб через неё, поднявшись на верхние этажи, можно было по мостику перейти в первую башню. А потом мостик поднимался, и монахи оставались в закупоренной башне, как в консервной банке. Там монахи сидели порою месяцами, спасаясь от налетевших разбойников, со скудным пайком и непрестанной молитвой. Ни поджечь их было нельзя, ни залезть через маленькие окошки. В монастыре святого Павла, куда мы переедем за шестьдесят километров, будет точно такая же башня, но второй уже нет, она наполовину разрушена. И опять с уважением гид будет рассказывать про императора Юлиана, приказы о строительстве башен которого спасли по сути египетское монашество (спас, конечно, Бог, но императорские приказы не иначе как были Его промыслом).
- Неужели это тот Юлиан-Отступник? – спрашиваю я , пытаясь сопоставить называемые даты строительства. «Нет-нет….» - почти по-детски пытаются «заступиться» за императора наши русские женщины из группы.
- Да. Это тот самый Юлиан-Отступник, который потом предал веру Христову, - на удивление, на «шок» нашим женщинам кивает головой монах. Но спокойно поясняет, - Мы молимся о нем пятнадцать веков, потому что вот он – его дело, полезное для спасения, важное для развития всего монашества, а, стало быть, мера его добродетелей не исчерпана до сих пор…
И в самом деле – чего тут скажешь? Но вернемся к монастырю святого Антония…
Мы у престола, под которым могила самого Антония Великого. Храм построен был в четвертом веке, но тот, старый, не сохранился совсем. Нынешние стены – это в основном 12-17 века. Раис показывает нам место, где Антоний захоронен и говорит, что Антоний боялся поклонения ему и просил спрятать его могилу так, чтоб она не мешала молиться Богу. А тут, стоя у престола, конечно, молишься Богу, нет искушения отвлечься на какие-то особые почитания святого угодника.
Раис по-арабски читает первую строчку «Отче наш..». Женщины просят его прочитать молитву полностью. Он же печально говорит женщинам: «Может, вы перед престолом прочтете по-русски?.. А я по-арабски. Вот Господа и порадуем…». Он поворачивается от нас лицом к престолу и начинает… И тут мы совсем неожиданно для нас самих, для немецкой группы, которая шла рядом с нами, вдруг кА-а-ак грянули стройно и слажено «Отче наш», и так звук полетел под свод храма, в вечность, в нашу общую христианскую память и историю, что когда мы закончили, Раис обернулся со слезами на глазах… Он явно не ожидал силы и русской слаженности. (Мы сами не ожидали). Не часто, наверно, здесь туристы так поют. Немцы же вообще смотрели на нас и, наверно, думали, что мы единая команда… Мы, православные «единая команда»? Я тоже задаюсь этим вопросом…
Далее иеромонах Раис повел нас к мощам святых – здесь, в монастыре хранятся мощи святого Юстиса (умер в1928г) – исихаста-молчальника, который, судя по непрямому пересказу нашего гида Мины, принял перед смертью ещё и подвиг юродства. Нас здесь помазали елеем, благословили, а имя второго святого, архиепископа коптской церкви 19 века я, к сожалению, не запомнил. Здесь есть престол Архангела Михаила.
Нас кормили монастырским теплым хлебом, и мы ели его так, будто проголодались на страшной каторжной работе.
По дороге к воротам мы видим арабские семьи, которые выходят из монастырских закоулков, в дверях построек их провожают невидимые нами до этого монахи, благословляют отцов семейств и детей. По дороге что-то Мина шепчет Раису и передает ему записочки, много записочек – наверно, вез из Хургады, от друзей и знакомых. Скорее всего и от мусульман тоже, потому что он рассказывал нам, что живет среди них и живут они дружно.
Когда Раис прощался с нами у ворот, он рассказал ещё одну примечательность этого монастыря:
- Эти ворота прорублены лишь в 1929 году, до этого людей поднимали вот в этот люк над вашими головами. Подходил человек к стене, кричал, звонил в колокол, дергая вот за эту веревочку, и, если монахи узнавали, что человек пришел с миром, то его поднимали. Такая вот была простая защита и суровая жизнь. Всего одно поколение назад.
В небольшом поселении через дорогу от монастыря тоже есть церковная лавка, в которой мы набрали уже чисто христианские сувениры, купили монастырского вина. Я пытался торговаться, как это принято везде в арабском мире… И тут были реакции, которые я тоже сначала неправильно понял. На меня смотрели и не понимали – как это я хочу дешевле, чем сказано и написано? Здесь все стоит столько, сколько написано. В поселке живут христиане… Это совсем другой характер людей. Они не делают барыши, они не живут шопингом и «наваром» от туристов. Они по своей «торговой психологии» точно такие же, как в сельпо где-нибудь в Коряжме или Усть-Куломе. Они даже немного с грустью смотрели на меня. А я, уже в окно автобуса, печально смотрел на них и на монастырь, который не сразу услышал и понял. Не открыл сердце своими подозрениями, не услышал духа живого, и только в конце Господь, будто открыл духовное зрение и увиделось все естественно и просто. Вот это – для туриста, вот это для фотографий внешний вид, а вот тут посмотри – хлеб насущный, такие же «русские огородики» под пальмами, как и в твоем родном Княж-погосте,вот тебе святые, их могилы и башни. Вот четвертый век, вот 17-й, вот 21-й… И вечный старец Раис с печальными глазами и неведомым возрастом. Он как-то перед расставанием даже горемычно махнул на меня рукой. Наверно, чуял – этот русский, как Фома неверующий, все ходит с кривой улыбкой и корчит из себя шибко понимающего…
Досада осталась в моем сердце по сегодняшний день. Досада на себя. Святогорцы на Святом Афоне учили: «Лучше ошибаться, чем не доверять». Я забыл, что «лучше». А ведь так и есть. Ошибка – она в любом случае целостна для души, даже если отдается печальным уроком. Недоверие же– это ежесекундное разрушение и неспокойствие сердца… Вот это я и «заработал» в монастыре святого Антония. Поклон тебе, монастырь. Научил…
Х Х Х
Мы едем от монастыря святого Антония к монастырю святого Павла за 60 верст. Когда-то этот путь Антоний Великий проделал по пустыне пешком. Место это – граница ливийской пустыни и Большой пустыни Красного моря.
Когда святому Антонию было уже более девяноста лет, молился он, славил Бога, радуясь тому, что удалось наладить монастырскую жизнь, и благодарил Бога за то, что дал Он ему жизнь необычную начинателя монашеского дела. Но тут пришел к нему ангел и сказал: «А ты не первый…». «Ка-ак? – удивился Антоний, - Я же за девяносто лет не слышал и не встречал здесь никого, кто был до меня…». И тогда повел его ангел в пустыню, и привел в укромное место, где вышел навстречу Антонию старец – борода до земли, одетый в паутину пальмовых волокон и листьев, черный от солнца и седой от молитв. Это был святой Павел. К этому моменту Антоний уже был готов увидеть нечто необычное, потому что ангел сказал: «Сейчас ты увидишь человека, ступни которого земля недостойна…».
Павел, или как его зовут копты – Паоло – пришел в пустыню, как оказалось, лет на десять-пятнадцать раньше Антония. Он тоже был родом из богатой александрийской семьи, у него умер отец. Павел с братом не могли поделить наследство. Конфликт с братом зашел так далеко, что они пошли в суд. А по дороге Павел увидел похороны молодого богатого человека. Наверно, они с братом даже были знакомы с этим своим ровесником. А Паола посетила уже принятая им во христианстве евангельская истина – не собирай ничего на земле, не судись с братом своим… И Павел сказал брату: «Прости…Не пойдем мы в суд. Забирай все».
Павел прожил в пустыне без малого сто лет. Они сидели и беседовали с Антонием, и тут Антоний увидел, как ворон принес Павлу лепешку. Чудо, да и только. Но чудо было и дальше. Павел рассказал, что ворон носит ему уже шестьдесят с лишним лет пол-лепешки, а он, грешный и слабоумный, понять не мог, что рядом появился кто-то, кто ест вторые пол-лепешки (это он говорил об Антонии и появившейся монастырской братии – ведь они уже стояли в пустыне шестьдесят с лишним лет). Павел рассказывал о своей жизни, о помощи ему животных и птиц, о том, как приходят ангелы и как Бог зрит на землю всенощно и вседенно.
В день, когда они встретились, полную лепешку ворон принес впервые. Павел, радовался встрече и ещё, видимо, по одной причине. Святой угодник встречу с себе подобным принял, как знак Божий, что его путь на земле закончен. Святой Павел попросил Антония принести ему полотно, чтоб укрыть свою наготу. И, конечно, эта просьба была безвременной – оба они понимали, что просто так «шляться» по пустыне по шестьдесят верст – это не душеполезно. Наверно, подразумевалось, что, как Бог даст… Но на обратном пути духом Антоний просветился и понял, что Павел не одежду попросил у него, а саван. Впервые за почти семьдесят лет своего монашества спешил девяностолетний Антоний туда и обратно. И уложился по меркам того пути и по своему возрасту очень быстро. Но не успел. Когда он пришел, то увидел картину от которой упал – Павла хоронили…львы. И львы выли и плакали. «Слезы человеческие катились из глаз бессловестных животных» - так говорится в Житии Павла. Антоний сам пал ниц от такого чуда и молился Богу.
Вот где меня Господь посетил и прибил уж окончательно – так это тут, у престола святого Павла, у плиты над могилой его. Без слов, среди людской толчеи и, в общем-то, не совсем благоговейного гомона паломников-туристов произошел обратный процесс – «очима зрил и видел, ушима слышал и слышал…» ( в псалме по грехам нашим « очима зриши и не видеши, ушима слышишь и не слышиши»).
Здесь в храме святого Павла тоже три престола . Самый древний, конечно, престол святого Павла – он построен в третьем веке, сам храм был построен ещё при жизни прямых учеников святого Антония. В храм надо спускаться на глубину примерно в 2-3 метра – так глубоко ушла земля (впрочем, возможно, я не все услышал, возможно, так строились «от злых глаз» первые храмы). И вход был в другом месте. Тут вот было это самое «очима видел и видел»… О том, что вход был в другом месте, нам скажут гораздо позже, а мне почему-то духом сразу открылось – вот он древний ход – вот здесь ходили люди и вот здесь были великие стояния и моления. Второе чудо «видения» - это внятное, живое (совсем не фантазийное) понимание, что Павел лежит вон там – не прямо под гробницей, а чуть левее и глубже. И незримо стоит он тут же. Ну, может, не совсем правильно сказать, что стоит он тут, но дух его не у гробницы, а у престола – между престолом и гробницей. Как когда-то в святилище монастыря св.Пантелеимона на Святом Афоне, как у мощей Григория Паламы в Салониках, так и здесь у входа в алтарь святого Павла я стоял, молился, дышал и не мог настояться, не мог напиться, намолиться, не мог насытиться Правдой Жизни и Света. Какого-то невидимого, умом непонятного, но так всем нам, православным, известного…
Рядом алтарь, который был построен в 17 веке. Именно тогда произошла перестройка храма, его расширили и вход сделали с другой стороны. И третий алтарь тут же. Они в ряд, но приделами не называются. Один из престолов Рождества Христова. Второй, к сожалению, мы не запомнили. Вроде бы – Вознесения Христова. Третий – святого Павла. Росписи храма в основном первой половины семнадцатого века. И стиль чувствуется тот же, что и в храмах монастыря святого Антония. На некоторых фресках даже даты видны: 1624, 1627…
Здесь экскурсию для нас проводит иеромонах Фома. Он закончил Каирский университет, по основному своему образованию биохимик, но получил и богословское образование. Очень улыбчивый и постоянно, будто к чему-то невидимому, прислушивающийся человек. Как-то было слишком очевидно, что он потянулся к нам с Наташей. Сначала он вообще спросил меня – не монах ли я? Не думаю, что это было только потому, что я был с бородой. Потом, когда узнал, что мы муж и жена, расспрашивал про детей и про нашу работу, а в конце призвал нас, читал над нами какие-то молитвы, и сфотографировал нас себе на память. Чем-то мы его тронули.
Как я уже сказал, башня спасения монахов здесь одна, вторая, с которой монахи при Юлиане-Отступнике переходили в другую, уже разрушена наполовину, и на её основании, как раз под нею и построен третий престол (над остатками башни просто крыша). Монастырь святого Павла внешне меньше и беднее, он какой-то плотный, хотя снаружи арки и галереи строений создают ощущение, что он громадный. Здесь восемьдесят монахов, святой источник, штук сорок кошек, которые любят только одного инока и питаются только из его рук. В монастыре очень много паломников-арабов, громадное дерево жожоба посреди монастырского двора (плоды его показались мне похожими по вкусу на что-то среднее между боярышником и абрикосами-жердельками). Здесь так же угощают изумительными лепешками и чаем. Иеромонах Фома ведет нас от престолов в трапезную. Она очень похожа на трапезную монастыря святого Пантелеимона на Святом Афоне, но меньше и без росписей по стенам.
Здесь на совместную трапезу собираются один раз в неделю. Так повелось со времен Антония Великого. И в монастыре святого Павла, как в монастыре святого Антония монашеский куколь будто сшит из двух половинок. Это дань памяти тому, как однажды в молитвенной и противоискусительной схватке с дьяволом на голове святого Антония от напряжения лопнул этот самый куколь-капюшон.
Посты в Египте строже. Гораздо строже. Наш гид Мина, гордясь за монахов, рассказывает нам об «особости» коптской церкви, но мы с нашими русскими тетями усмиряем его – поживи-ка парень, в наших льдах, где солнце в двадцать раз меньше, чем в твоем Египте, где финики и олива не растет. А чтоб испечь хлеб и создать тепло в храме надо дров заготовить на морозе, привезти, наколоть, да встать ни свет, ни заря, чтоб храм протопить. На жаре плоть солнцем питается, а в стуже мороз питается плотью.
Ворота монастыря тоже появились в 1929 году, реставрации и ремонты по-серьезному начались здесь лишь в 1950-х. Внутри монастыря все по-домашнему тихо и как-то нетронуто-вечно. Так же, наверно, и во времена, когда гремела Османская Империя, когда заходил в Египет и выходил из него Наполеон, когда шумели политические бури двадцатого века. Стоял здесь вот у лампадки в стене какой-то монашек и молил Господа о спасении души… Горел от американских бомбардировок Дрезден, налетала на Испанию мрачная ночь фашистской диктатуры, а тут все так же, все так же горела свеча и уходила в небеса молитва о «мире и мире, о братьях-православных, о том, что Христос Воскресе и смерти нет…».
Мы уходи из монастыря к автобусам, оборачиваемся поклониться ему, и на нас смотрят с удивлением многочисленные копты (тут, как на восточном базаре - приезжают-уезжают, в том числе и туристические автобусы). Русских тут нет, и потому мы заметны. «Раше, раше…». Только русские кладут на себя крестное знамение, как делаем это мы – от края плеча до края. Только русские поясные поклоны кладут, как положено – земли коснувшись, и разгибаясь не спеша…
… И ещё нам несут хлеб напоследок. И ещё хлеб. И ещё… Как Христа. Как символ Единства веры…
В автобусе мы едем обратно со странным ощущением, будто побывали на родине, где-то в забытых с детства краях, а сейчас вот опять – в огни отелей, музыки «опа-гопа», в негу жезлонгов, обжорства и синевы бассейнов. Только видится все это теперь иначе.
В номере отеля мы делаем с женой и ещё кое-какие выводы. О том, как можно навредить душе «старой» туристической поездкой, как полтора года назад в Метеоры (Греция), когда вместо святости и православия погружаешься в мир торговли, трепотни и иллюзий, что «такое православие и есть». А потом это представление переносишь в действительно святое место, и нет сил открыть сердце… Второе открытие в том, что теперь, после монастырей святого Антония и святого Павла, как-то крепче веришь в то, что монашеское спасение и монашеские молитвы держат мир, и Бог рядом. По-другому, со светлой надеждой смотришь и на наши маленькие северные монастыри. Степень их труда в своем скромном величии становится понятнее.
Х Х Х
Канонически Коптская православная церковь ближе всех к Русской православной церкви. В журнале «Русский паломник» как-то на вопрос- у кого можно причащаться русскому православному человеку, если, например, нет церкви нашей рядом, а опасность уже смертельная или совсем невмоготу? Ответ там давался такой: если нет уж совсем прямых единоверцев сербов, греков, болгар, то самые близкие Копты (Египет), затем – армянская церковь, затем – Антиохийская, а далее – все остальные…