По окончании института нам должны были присвоить офицерские звания. Ну, а какой же может быть офицер, если он не послужил хоть немного в армии? Поэтому полагалось дважды за время учёбы в институте проходить стажировку в воинской части. Мы проходили эту стажировку (военные лагеря) после первого и третьего курсов в мотострелковой бригаде, расположенной вблизи села Малиновка, неподалеку от Чугуева, в 40 км от Харькова. Происходило это летом, каждые раз по одному месяцу. Таким образом, мы лишались одного месяца летних каникул. Уже одно это было наказанием. Но если бы только это!
.
Первые наши военные сборы состоялись в июле 1951 года. После окончания Великой войны, в которой победила Советская Армия, прошло всего лишь шесть лет. Мы попали в кадровую воинскую часть. Но то, что я там увидел, совершенно не соответствовало моему представлению об армии- победительнице. Важно ещё и то, что мы попали в пехотную часть. А пехота вынесла на своих плечах всё самое тяжкое, что было в той войне. Именно кровью солдат- пехотинцев, в основном, был полит каждый сантиметр земли, по которой прокатилась война – от западной границы страны до её столицы и обратно – от Москвы до Берлина.
Из нас, студентов, сформировали отдельную роту. И командовали нами не наши институтские преподаватели – офицеры, а офицеры, сержанты и старшины кадровой части, к которой мы были прикреплены.
Порядки, царившие в военном лагере, независимо от того, происходило ли это в первый учебный год или после третьего институтского курса, когда мы были уже без пяти минут офицерами запаса, оставались неизменными: муштра, отвратительное питание,убогие бытовые условия. И отношение к нам: грубость, хамство, пьянство кадровых офицеров и т.д. и т.п.
Итак, началось…
Не зря говорится, что дьявол таится в деталях. О них и пойдёт речь.
Нас, развесёлых студентов, первым делом повели на склад для получения обмундирования. Это был начальный момент процесса нашего «опускания». Форма, которую нам выдали, так называемая, «х/б» (хлопчатобумажная), была не просто «б/у» – бывшая в употреблении – выгоревшее, бессчётное число раз стиранное и латаное обмундирование. О том, чтобы подобрать его по размеру, не могло быть речи. На нас всё или болталось, или не сходилось. Но одежда, это ладно. Некрасиво, неудобно, но с этим можно как-то мириться – не навсегда же, и нормальные люди тебя в этом не увидят. Но обувь! С мозолями и волдырями на ногах, о каких учениях может быть речь!
На робкие попытки обратиться к пьяному старшине, чтобы выдал что-нибудь, более подходящее по размеру, ответом был отборный мат и обещание выдать ещё худшее
.
Студенты-старослужащие сразу посоветовали не вступать с ним, и вообще с любым начальством, ни в какие пререкания, мол, будет только хуже. Этот урок многие из нас чётко усвоили. Мои бывалые, прошедшие войну однокурсники научили меня заворачивать портянки, а в болтающиеся на ногах сапоги посоветовали натолкать сена! Но ноги всё равно в первые же пару дней разбил сразу до кровавых водянок! С этими кровавыми волдырями ходил дней 10. Ни на какие просьбы чем-то помочь, дать что-нибудь, чтобы смазать, прижечь растёртые ноги, никто не обращал внимания. Ответ на любые обращения всегда был один: «отставить!»
Выйти из положения помогла бутылка водки, привезенная родителями в воскресенье. За неё старшина выдал мне сапоги по размеру.
Этот далеко не весёлый абсурд с солдатским обмундированием в самом комическом виде проявился в солдатской жизни одного «вечного студента» нашего института – рядового Фимы Койфмана, который был с нами на этих сборах.
Я знал его ещё со школьных лет, в 7-8 классе. В заводском пионерском лагере, где, как большинство советских школьников, проводил лето, Фима был пионервожатым. Мы относились к нему с почтением – уже тогда он был студентом первого курса юридического института. Очень колоритная личность. С печальным еврейским лицом, и при этом, всегда улыбающийся. Роста огромного, где-то под 1. 90м., очень полный и ужасно нескладный, какой-то мешковатый, с большим пузом и отстающим задом, толстыми ляжками, обтянутыми штанами. А по натуре - безобидный, добрый, с постоянными шуточками, хохмами. Да ещё и на скрипке играл. Словом, вожатый - душка. Нам, пионерам, он нравился, мы хорошо, по-доброму к нему относились. И он отвечал нам тем же.
Поступив в институт, я с удивлением встретил там Фиму. Никак не ожидал этого, считал, что институт он давно закончил. Но, видать, юридические науки «продвинутому» Фиме давались с большим трудом. Институт мы с ним заканчивали одновременно. Да и тогда с государственными экзаменами у него были проблемы.
Активно участвуя в спортивной жизни института, я с удивлением обнаружил, что Фима тоже оказывается спортсмен. Это при его-то физических данных! Встречал его на тренировках в борцовском трико, или в боксёрских перчатках. При этом он всегда был один, расхаживал по спортивному залу, изображая разминку. Партнёров у него не было. Однажды на межинститутских соревнованиях по борьбе ему присудили первое место в тяжелом весе ( весил он примерно 130кг), но не за реальную победу , а из-за неявки противника. Такового, равного ему по весу, не оказалось. Фима получил грамоту, все ему аплодировали. Подобным образом он становился победителем в соревнованиях не один раз. Противники, увидев Фиму, видимо, подготовленные так же, как и он, уклонялись от встречи, либо, выйдя на ринг, имитировали схватку (бой). Преподаватели физкафедры, рассчитывая на такую перспективу, уговаривали Фиму выходить на соревнования и добывать такие «победы» - нужные показатели для института. По большому счёту, все эти спортивные достижения самому Фиме были «до лампочки». Но, учитывая его «таланты» и «успехи» в учёбе, он был кровно заинтересован в помощи кафедры физвоспитания. Она могла повлиять на преподавателей при приёме зачётов и экзаменов по любым предметам. Ведь Койфман - чемпион!
Но, как говорят, «недолго музыка играла…»
На одних студенческих соревнованиях (по разным видам спорта, в том числе, и по боксу) Фима важно расхаживал возле ринга в боксёрских перчатках и в банном халате, взятом из дома. Объявили финальный поединок тяжеловесов. И - о, ужас! – на ринге появляется противник – не очень крупный паренёк - и становится в углу. Фима в испуге таращит глаза и начинает в ужасе пятиться от ринга. Сзади к нему подбегает кто-то из преподавателей и, подталкивая вперёд, к рингу, приговаривает:
- Не бойся, он драться не будет! Это – подстава, на второе место!
Они действительно рассчитывали на такую ситуацию.. Фима, взбодрясь, гоголем пролез на ринг, скинул халат, стал в углу. Рефери пригласил боксёров к бою. Фима испуганно озирается, ища поддержки от своих - преподавателей физкафедры. Но паренёк, не испугавшись этого громилы, начал двигаться по рингу, сделал несколько разведывательных движений и нанёс Фиме лёгкий удар, слегка зацепив его. И тут раздался возмущённо-панический вопль Фимы:
- На хера мне эта самодеятельность!
С перепугу, с необычайной для него ловкостью, перемахнул через канаты и рванул в раздевалку.
В зале тишина, а затем хохот, улюлюканье и свист болельщиков, и … конец. «спортивной карьеры» Фимы Койфмана..
Такой несколько пространный экскурс в биографию этого студента сделан, чтобы показать, с какими проблемами столкнулась Советская Армия в лице Чугуевской бригады, а конкретно, в лице постоянно нетрезвого старшины, заведовавшего складом военного обмундирования, в связи с прибытием Фимы на лагерные сборы.
Старшина, бесспорно, высокий профессионал своего дела, увидев габариты этого воина, сразу определил, что перед ним не решаемая задача. «Б/ушного» обмундирования таких размеров у него не было и не могло быть. Фима, как все, скромно стоял в очереди и не представлял себе, как ему подфартило. Когда подошла его очередь, старшина протянул ему гимнастёрку и галифе. Фима прикинул форму на глаз и, не примеряя, вернул её старшине. Для обоих было очевидно, что форма ему не подходит. Попросил заменить. Старшина стал старательно рыскать по полкам, подыскивая максимально большой размер. Выбрал и вручил Фиме. Взглянув на форму, Фима понял, что настал его час. Ни слова не говоря, стал старательно, демонстративно примерять её. С трудом втиснул в галифе свои толстые ноги. Внизу галифе еле прикрывали икры, а на животе не то что не застёгивались, даже близко не сходились и еле дотягивали до пупка. Сзади трещали по швам. О том, чтобы натянуть гимнастёрку на его жирную грудь и необъятный живот, не могло быть и речи. И тут Фиму понесло. Он возмущённо стал требовать у старшины нормальное обмундирование, чтобы достойно выполнять свой воинский долг перед страной! Старшина молчал, так как самое главное, и уж совершенно невыполнимое, было впереди. Он выбрал самые большие из всех, что у него были, сапоги и протянул их Фиме. И тут всем стало ясно, что защитника Родины из Фимы Койфмана на ближайший месяц не получится. Его ноги были совершенно немыслимого размера. А ведь солдат без обуви в пехоте - не солдат. Как тут ходить строем, маршировать. бежать, наступать, отступать и т.д., и всё – ногами.
Мы вышли из склада, оставив там качающего права и ехидно улыбающегося Фиму.
Снова увидели его на следующее утро после подъёма в пять утра. Рота была выстроена на аккуратной, тщательно убранной, посыпанной песочком, размеченной линейке. На фоне абсолютно однообразной солдатской массы., на левом фланге, где располагался взвод Фимы, над строем. возвышалась его несуразная, почти 2-х метровая фигура рядом с самыми низкорослыми солдатами. На ногах у этого солждата были белые кеды с яркими пижонскими носками. Галифе, вверху не доходило до пупа, а внизу еле прикрывало толстые икры. Гимнастёрка туго обтягивала необъятный живот. Прекрасно сознавая исключительность своей персоны в этом строю, он и вёл он себя развязно и нагло - жестикулировал, смеялся, отпускал реплики. Командиры были озадачены внешним видом и поведением этого «солдата». На него стали орать: почему в таком виде?
А он начал работать под бравого солдата Швейка. На полном серьёзе нагло заявляет:
- Форму по моему размеру мне не выдали. В таком виде не могу выполнять свой воинский долг…
Строй наблюдает эту картину, и на плацу начинается оживление. Офицеры быстро прекращают «полемику», и рота приступает к утренней зарядке.
Раздаётся команда:
- Зарядку на 16 тактов на-чи-най!
Ох, уж эти «16 тактов»! Вся Советская Армия в одно и то же время выполняла зарядку, состоящую из 16-ти упражнений. Сержантов, руководивших этим комплексом, в «учебке» дрессировали до упора, до изнеможения, до автоматизма. А уж они отыгрывались на солдатах, добиваясь совершенства от них . (Кстати, прекрасный комплекс упражнений для утренней зарядки. Освоив его в военных лагерях, я потом обучил ему всю свою семью, и мы долго с удовольствием выполняли эти «16 тактов»)
Койфман кое-как, не попадая в такт, делает упражнения вместе со всеми. Но когда дело доходит до на приседания, он стоит неподвижно. Разъярённый сержант подскакивает к нему:
-Почему стоишь?!
В ответ звучит невозмутимое:
- Не могу. Штаны лопнут.
Сержант:
- Рядовой Койфман! Упражнение на- чи - най!
За этой комедией с наслаждением наблюдает вся рота.
Подчёркнуто ретиво выполняя команду, Койфман резко приседает и достигает ожидаемого результата: брюки с треском разъезжаются по всему заднему шву. Стоит хохот, а Фима преданно смотрит в глаза сержанту: мол, «сделал, как приказали, о результате предупреждал».
Его тут же погнали с плаца. Уходил он своей походочкой вразвалку, не спеша, размахивая руками, виляя распахнутой задницей, как женщина лёгкого поведения, делая всем нам ручкой и весело улыбаясь. Абсолютно довольный собой
Больше утром на плацу Койфман не появлялся, и «16 тактов» выполнялись без его участия.
Однажды в лагерь прибыло из Киева высокое начальство с очередной инспекцией. Можно только представить, как в части к этому готовились. Всё подогнано по ранжиру, везде идеальная чистота и порядок. Командир бригады генерал- майор Заикин, показывает проверяющим тщательно убранную территорию части. И вдруг эта благостная картина нарушается – перед генералом и киевским начальством возникает фигура Фимы Койфмана, как всегда болтающегося по территории части с видом туриста. Своим расхристанным видом, да ещё в белых кедах с яркими носками и при прочих атрибутах курортного туалета он резко контрастирует с казённым воинским порядком. Высокое начальство изумлённо уставилось на это явление, а генерал попытался выяснить у этого разгильдяя, в чём дело? Но, услышав начало Фиминого ответа в стиле швейковских объяснений, быстро прервал его, и комиссия пошла дальше. Умный генерал понял, что от этих объяснений добра не будет. Подозвал дежурного офицера и приказал немедленно убрать из части это чучело. Больше Фимы мы не видели. Он преспокойно уехал в Харьков. Летние сборы ему засчитали. Будущий офицер запаса Советской Армии Ефим Койфман боевую подготовку прошел!
.
После окончания института о судьбе Фимы Койфмана я ничего не знал – где он, чем занимается. Однажды, спустя несколько лет, работая следователем в г. Тамбове, в связи с расследованием одного сложного, интересного дела, я оказался в командировке в Москве. В центре города, неожиданно встретился с Фимой. Он так обрадовался этой встрече! С интересом расспрашивал меня о жизни, о работе. Я был в хорошем настроении. Свою работу я любил, в жизни у меня всё складывалось удачно Дело, которое я расследовал, продвигалось успешно, и я с увлечением рассказывал о себе.. Фима слушал меня с большим с интересом. Но на мои вопросы о его делах он многозначительно, но как-то очень неопределённо говорил что-то такое, чего понять было невозможно. На прощанье очень радушно просил меня обязательно вечерком заскочить к нему.. Но адреса почему-то не дал! Точно, как тот переводчик американской делегации, которой Остап Бендер продал рецепт самогона из табуреток (табуретовку). Он тоже приглашал Остапа обязательно заходить к нему в гости, когда тот будет в Киеве, но «адреса почему-то не дал»!
И, наконец, последний раз Фима мелькнул на моём горизонте, да не где-нибудь, а на Центральном телевидении! Было это уже в первые перестроечные годы, когда в моду только начали входить разнообразные, многочисленные телевизионные ток – шоу. Я увидел его на экране сидящим в зале в качестве зрителя, в кресле у самого прохода. Причём, камера наезжала на него неоднократно. Думаю, не случайно… Это же был Фима!