Тусклый свет перегоревших фонарей оставляет свой рассыпчатый отпечаток на легких порывах ветра. Дорожная пыль разлетается по заброшенной улице словно пепел с обгоревшего листка. В пропитанном лунным сиянием воздухе есть что-то приторное и липкое. Занавес полумрака плотно скрывает приближающийся перекресток. Время без четверти двенадцать. Мы приближаемся.
Доносящаяся музыка безудержно разрывает нависшую тишину. Старые дверцы, рассохшиеся еще столетием ранее, поскрипывают в такт льющейся мелодии. Брызжущими искрами выплескивается мятежный свет из окон, которые уже давно облупились и потускнели. На втором этаже красуется перекошенная надпись «Бар “Мандэвилль”». Броско и вульгарно.
Сама постройка кажется ярким осколком на фоне безмятежной пустоты. Вокруг ни души. Темнота и холод незаметно окутывают.
Мы делаем шаг вперед, и деревянная ступенька словно приветствует нас своим скрипом. Подходим к единственному входу, и дверцы радушно открывают нам свои объятья. Мы внутри.
Сразу бросается резкий запах табака, алкогольных напитков и дерева. Музыка бьет еще громче, добавляя посторонний шум. Присутствующие здесь напоминают небольшой улей- все шумят и создают впечатление глубоко заинтересованных в происходящем. У барной стойки сидят двое мужчин. Они что-то оживленно рассказывают друг другу. Их мимика и жестикуляция не оправдана, но скорее это занимает их больше, чем собственный разговор. Потрепанное пальто и давно имевшие виды кожаные сапоги. Шляпа на бок и сигарета в пожелтевших зубах. Это один из этих мужчин у барной стойки. Имя его Билл, а фамилии не помнит даже он сам. Лицо раскраснелось, по щекам стекают струйки пота. Мятая рубашка говорит о том, что его никто не ждет дома, а нахождение в первом часу ночи в баре не лучшего пошиба – о том, что и спешить-то ему незачем. Жена от него давно ушла из-за постоянных его гуляний по вечерам и прихватила с собой сына. Они переехали в другой город, и больше он о них ничего не слышал. Ни телеграммы, ни письма, ни обещания вернуться. Хотя помнит ли он об этом сейчас? Вся его жизнь потеряла свою цену, и каждый вечер походил на предыдущий. Словно старая кинолента была зажевана на очередном фрагменте, а проигрыватель за неисправностью списан. Но он все равно не задумывался об этом, его не заботило ни то, что происходит сейчас, ни то, что вообще больше не произойдет никогда. Жизнь потеряла окрас, оставив лишь серые тени воспоминаний, безжалостную сетку морщин вокруг глаз и выдохшееся бренди.
Его собеседник был намного больше увлечен беседой, чем сам Билл. Он широко открывал рот, пропуская рюмку за рюмкой. Выглядел он моложе, но сухощавее. Щеки впали, а глаза казались больше, нежели раньше были. В разрез потрепанному пальто Билла, у человека, по имени Френс, была пускай и не новая, но довольно крепкая куртка, прекрасно гармонирующая с его карими глазами. Штаны сидели как влитые, а носки ботинок начищены до блеска. Он не был богатым человеком, но слыл неплохим пронырой и изворачивался в жизни как мог. Дела у него шли неплохо, но только до какого-то времени. Сейчас остались лишь манеры и никому не нужный лоск. И ему ничего не оставалось, как развлекать самого себя, а заодно и Билла.
- Кэтти, милая, по одной нам еще! – обратился Френс к барменше.
- По-моему, ты и так уже здорово набрался. Смотри, не усните здесь. Да и убирать за тобой мне, признаюсь честно, не ахти как хочется, - проворчала Кэтти не столько им, как себе под нос. Но все уже давно привыкли к ней, да и ходили незатейливые разговоры среди постояльцев, что она ворчит еще с самого открытия этого бара.
Кэтти была пусть и не самая приветливая, но уж точно самая честная из собравшихся здесь. Палец в рот ей не клади, но ничего лишнего она себе не позволит. Она жила здесь этажом выше и была старой приятельницей владелицы бара. Семьи у нее не было, и в баре было сосредоточено все ее существование.
Мы переключили внимание на девушку, одиноко сидящую за самым дальним столиком. Никто не знал ее имени, хотя Френс как-то ненароком обмолвился и назвал ее Джулианой. Она никогда ни с кем не заводила разговора, никого даже близко рядом с ней не было. Вечер за вечером она проводила за дальним столиком в полном одиночестве, не принимая никакого участия в происходящем. Казалось, она даже ничего не замечала. И только периодически ее взгляд отрывался от рассматривания собственных рук, и она доставала небольшое зеркальце и могла смотреть в него часами. Она поправляла длинные рыжие кудри, подкрашивала алой помадой пухлые губы. На ней было одно и тоже длинное платье – из дешевой ярко-красной ткани с десятком безвкусных оборок. Слишком открытый вырез, непозволительно мятые рукава. Выглядела она как сотня девиц совсем не лучшего света. Такая же вульгарная, как и само помещение. Она была прекрасным дополнением к предметам мебели этого бара, хотя по большему счету просто занимала место. Ее удручающий взгляды вид имел полный контраст с выражением ее лица. Зеленые большие глаза были мутные и печальные. От щек отхлынула кровь. Огненные брови изогнуты в негодовании. Лицо пронзает не просто печаль, а глубокое отчаяние. Завсегдатаям становится просто жаль ее, но все махают рукой. У них хватает собственных проблем, чтобы замечать что-то еще. А она все вечер за вечером ждет кого-то у окна… Вечер за вечером… Но никто, никто не приходит…
Внезапно громкая музыка замолкает, словно ваза разбивается на осколки. На долю секунды воцаряется тишина. Замедленный кадр. Присутствующие притихли, отвлеклись от своих драгоценных стаканов и пустых разговоров. Даже задумчивая Джулианна оторвалась от зеркала. Все замерли.
На небольшую деревянную сцену вышла немного полноватая женщина. Крашеные светлые волосы и неаккуратно подведенные глаза. Наряд, изрядно требовавший реставрации. Слишком много румян на лице все равно не позволили ей выглядеть моложе. Она встала на середину сцены, сделала пару глотков из бокала и начала петь. Это была хозяйка сего заведения и, конечно, никто не мог отпустить ей колкое замечание в адрес ее пению. А пела она на редкость фальшиво и бездарно. Но всем было или все равно или просто никто не имел понятия ни о прекрасном, ни о духовном. Женщина надрывалась понапрасну, все равно ее никто не слушал. Как только она вышла на сцену, все сразу же включились в обратную беседу. Ведь какая разница - играющая безвкусная музыка или ее пение.
Джулианна посмотрела на острый нос своего сапога, опустилась на каблук и скрипнула плохо прибитой дощечкой. Потом бросила недовольный взгляд на поющую. Видно ее пение даже смогло пробудить в Джулианне этот «шквал» эмоций.
На хозяйку бара абсолютно никто не обращал внимания, исключением был лишь не по-детски пьяный мужчина за столиком у сцены. Он пристально смотрел на нещадно стареющую певицу, и его рот кривился в подобии улыбки. Закоренелый хам и пройдоха Джек с ухмылкой потирал свою бороду. Его слух был так же убаюкан алкоголем, как и его взор. И многие потешались над ним, ведь наверное Джеку хозяйка казалась “дивным созданием природы”. Он сидел, перекладывая ногу на ногу. Дым вокруг него здорово походил на лондонский смог. Он неустанно пил злосчастные зелья и слишком уж открытые и неоднозначные взгляды бросал на фигуру на сцене. В конце концов, он встал (если, конечно, так можно назвать), подошел к неудавшейся певице и, взяв ее за пухленькую ручку, притянул к себе.
- Что ж, сладкая моя, а теперь пора спать, - лукаво сказал он.
Женщина отнюдь не выглядела ни растерянной, ни удивленной. На ней не было даже и тени брезгливости. Она, повинуясь, ушла с мужчиной на второй этаж, гордо шурша своим платьем так, словно произвела фурор. И это тоже никого не удивило. Можно сказать, что едва ли это вообще хоть кто-то заметил…
Однако, все же заметил… Или скорее заметила – стройная девушка с иссиня-черными волосами из шумной компании.
- Оу. У моей мамаши попытка стать звездой опять ничем хорошим не увенчалась, - пьяно пролепетала девушка, пытаясь улыбнуться и грозя пальцем.
Она смеялась на протяжении всего вечера над любыми шутками, прозвучавшими в их не столь уж славной компании. Помимо нее за столиком было еще трое мужчин, буквально пожирающих ее глазами. Но она словно не замечала этого. Жила в своем мире, со своими мыслями и своими желаниями. Она смеялась над всеми и ненавидела присутствующих здесь, в том числе и себя. Девушка отстукивала длинными ногтями какую-то совершенно неизвестную никому мелодию и словно знала что-то, что никто не знал. В ее глазах промелькнула неподдельная усталость. Но лишь промелькнула. Девушку звали Мадлен. И больше всего на свете ей хотелось забыться. На ее лице появился не совсем здоровый румянец, и она снова начала смеяться. Все громче и громче. Двое мужчин не обращали уже никакого внимания на нее. Они были слишком увлечены спором за саму Мадлен. Вскоре спор принял более подвижный вид, и завязалась драка. Мадлен было солидарна с ними хоть в одном - она тоже их не замечала. Она продолжала неустанно хохотать и теребила подол платья. Потом девушка резко выпрямилась и встала. И уже через секунду Мадлен была увлечена своим танцевальным порывом. Она отплясывала так, что ее каблучки звонко отстукивали с каждым ударом. Мужчины в драке опрокинули соседний столик, а Мадлен все продолжала прибывать в столь увлеченном состоянии и кружила средь оставшихся столиков.
Ни Джулианна, ни Билл, ни Френс – никто не замечал происходящего, и даже малейшим взором не удостоил. В баре царил пьяный хаос, но никому до этого не было дела.
Драка продолжалась, и, как видно, была только в самом начале. Мадлен все танцевала и танцевала. Ее юбка развевалась вместе с ее не особо плавными движениями. На ее лице была безумная улыбка. Волосы разметались по щекам, челка прилипла ко лбу. Девушка снова засмеялась и начала кружиться. Все быстрее, и быстрее, и быстрее… Словно ураган, одержимый стихией. И в один из своих па девушка без сил упала. Деревянный пол проскрипел, словно чей-то крик пронзил и разорвал юную плоть. Мадлен ударилась виском о ножку стола, и по ее прекрасной черной головке потекла кровь, жадно завоевывая каждый сантиметр ее тела…
Но ни один из присутствующих не обратил на произошедшее ни малейшего внимания, и даже завязавшаяся драка не думала обретать хоть какой-то логический конец… Никто не замечал, никто не видел… Никто не желал видеть, все были слишком погружены в себя. И никто, никто не мог уйти. «Мандэвилль» крепко захватил их в свои объятья и не собирался отпускать.
И мы…. Мы слишком поздно поняли это… И теперь мы тоже стали не просто невольными свидетелями, но и заложниками ночного «Мандэвилль». Нам никогда не выбраться отсюда. Никто не может выбраться отсюда.
Через пару часов зеркало Джулианны начало терять свое отражение. Шляпа Билла бесшумно исчезла с ее обладателя, сигарета Франса, кровь Мадлен…. Все начало тускнеть, блекнуть, терять форму и свои очертания. Жители бара «Мандэвилль» начали плавно растворяться в облаках сигаретного дыма. Постепенно они просто растаяли, исчезли. «Мандэвиль» испарился в лучах рассвета…
И вновь ночь постучалась в двери. Время без нескольких минут двенадцать. Доносящаяся музыка безудержно разрывает нависшую тишину. Старые дверцы, рассохшиеся еще столетием ранее, поскрипывают в такт льющейся мелодии. Брызжущими искрами выплескивается мятежный свет из окон, которые уже давно облупились и потускнели. «Мандэвилль» заманчиво и радушно вновь зазывает случайных странников и прохожих. «Мандэвилль» вновь гостеприимно открывает свои двери…