(поэтические строки А.Белоуса)
Художник – дождь, хмельной аскет,
смывает краски – скороспелки,
и проступает желтый цвет,
как подлинник из-под подделки.
Осень – любимое время года. Природа обнажается и оголяет нервы чувств. Всё воспринимается острее на пороге увядания. Я шел по тропинке опустевшего парка, в котором смолкли и птичьи, и людские голоса, поддевая носками ботинок опавшую, но еще не засохшую листву, шептавшую что-то мудрое на прощание, чего я, к сожалению, не мог постичь. С охапкой разноцветных листьев она вынырнула из-под ветки клена, перегородившей тропинку. Светло-коричневое коротенькое пальто с пояском, малиновые ботиночки и красный берет с болтающейся кисточкой. Подняла глубокие, цвета осеннего неба глаза с лучиками смешинок – и у меня перехватило дыхание. Улыбнулась – и прошла мимо, а я молча стоял и смотрел, как, напевая что-то веселое, она наклоняется, чтобы поднять, или поднимается на цыпочки, чтобы сорвать понравившийся листок. Несколько дней не мог отделаться от наваждения: стоило закрыть глаза – видел силуэт в коротком пальто и берете с кисточкой. Снова и снова меня влекло в парк, но ее не было.
И надежда высока,
хоть и тщетна,
поднимается тоска
до крещендо.
Шло время. На смену зиме в ярко-зеленом одеянии маршировал май. Образ девчонки, встреченной мной по осени, стал отдаляться и размываться, как задний план на картинах Пименова. Однажды, придя к другу, попал в веселую компанию его сестренки Розы с подружками Липой с Лилией (ботанический сад какой-то!). На меня глянули те самые глаза с чёртиками. Почувствовал, как сердце, проплыв по артерии, застучало в голове. Проводить девчонок вызвался в надежде, что сероглазая Липа живет дальше. Оказалось, наоборот: простившись, она вошла в подъезд, а мне пришлось провожать Лилю, которая болтала безумолку, не обращая внимания на мое молчание.
Вскоре в нашей жизни начался новый период: Липу ждала учеба в институте, меня – армия. Как-то пришел с цветами к двери ее квартиры, но позвонить не решился: будто увидел себя со стороны – глупо! Что скажу? Букет ромашек в ручке двери напоминал памятник утраченной любви.
Как тягуче тянулись дни службы! Особенно первые полгода. И вдруг – вызывают на КПП. Летел с надеждой в сердце, а там Лилия. Как решилась? Как добралась? Устроилась в селе неподалеку у какой-то старушки. Пробыла две недели. Домашние пирожки, мягкая постель, ласковые слова... Подумалось: а почему нет? Я был ей так благодарен за этот праздник! Потом военные действия. Чем хорошо то время – думать некогда! «Прогулка», сон часа 3-4, ремонт «ласточки» и снова рейд. За полгода сменил две машины – не выдерживали!
Полутьма за границей огня
оживает – и жаждет, и ждет.
Только крестик, за шею обняв,
все еще бережет, бережет.
А тут, как на учениях: «Вспышка слева!» – Лиля прислала письмо: родила сына; «Вспышка справа!» – и темнота.
Часы вдруг встали.
Уже пора мне?
Корявый почерк.
И голо шее
под топорами
последних строчек.
Оклемался. Теперь я не имею права погибнуть: надо строить дом, раз сын уже есть! Вернувшись в родной город, устроился на работу, расписался с Лилей. Однажды, гуляя с коляской опять-таки по осеннему парку, увидел глаза, что грезились мне в коротких перерывах между боями и долгие часы караулов. Перебросившись парой дежурных фраз, большую часть пути шли молча. Что я мог сказать ей теперь?! Она и сама все понимала.
Я – утопленник осени.
Я очарован до смерти.
Мирно руки скрестив,
погружаюсь, как в воду, в листву.
И бросая слова неизменно
на ветер, на ветер,
умираю с травой.
Но так медленно,
словно живу...
Прошло семь лет. Приближались майские праздники. Липа позвонила, сообщила, что развелась, что муж просто сменил замок входной двери. Мои уехали к бабушкам, и я пригласил её с ребенком к себе. Мы делали шашлык в лесу, а вечером, когда малыш засыпал, ехали на залив. Еще никто не купался (Балтика – не Черное море!), только моя Липа. Я сказал: моя? Я всегда это знал: она – моя, сколько бы километров нас не разделяло, кто бы ни был рядом. Она купалась в свинцовых, с барашками пены волнах, а я, отвернувшись, курил и охранял свою любовь от случайных глаз.
Как-то поехали позже обычного. Было уже темно, солнце село, луна стала яркой. Я обернулся. Липа выходила из волн, прикрытая лишь своими намокшими роскошными волосами. Залитая серебряным светом, она манила, притягивала, словно русалка. Сердце мое превратилось в мячик, и едва хватило воли отвести взор. Полночи курил на балконе одну сигарету за другой. Та, о которой мечтал все эти годы, была рядом, стоило протянуть руку, но я слышал ее ровное дыхание, не прерываемое ни волнением, ни желанием.
Она уехала. Мы расстались еще на семь лет, но я не упускал ее судьбу из вида. Знал, что работает, что одна растит ребенка. Моею целью был дом. Часть суммы скопил, часть занял. В долларах. Купил квартиру, а тут дефолт! Доллар взлетел так, что вернуть долг с капающими процентами в России было нереально. Пришлось ехать в Израиль. Перед отъездом залетел к ней. Пошли на пляж. Говорили обо всем и ни о чем. Перевернувшись на спину, она вытянула руки ладонями вверх и закрыла глаза. «А то, – говорит, – буду, как пингвин: с белым животом и черной спиной!» На животе, ногах, груди прилипли песчинки. Я дотронулся, чтобы стряхнуть. Она вздрогнула, но глаза не открыла. Стряхивая песчинки, я осторожно касался кожи и чувствовал, что ее тело откликается на прикосновения.
В Израиле провел долгих семь лет. Дети выросли. Жена стала далекой и чужой. Липа снова вышла замуж.
Ах, романтика для малолеток! –
Рифмы, страсти, горячие лбы...
Все рассыпалось горстью монеток
Из дырявых карманов судьбы.
Вернувшись, оказался один: без дома, без семьи, без любви. Встретил как-то Розу – она похоронила мужа – помог на даче, поправил забор, то да сё, так и остался, стали вместе растить внуков. Не до любви. Доживаем. Скоро «полтинник».
По выходным еду на дачу, разжигаю костер. Искры уносятся в темное небо, к звездам, унося куда-то далеко и мою душу.
Трещит сорокою полено,
и мечутся птенцы теней.
И этот ток тоски по венам
еще синей, еще сильней!