Равнобедренный треугольник

      
                Посвящается Ей и Ему.    
      
      В комнате нас было трое. Он, Я и Она. Он любил ее, я любила его, она никого не любила.
      Он обожал темное пиво, я же предпочитала крепкий кофе без сахара, а она любила читать романы перед сном.
      Когда он что-то говорил, когда он просто молчал, я заворожено рассматривала его лицо, судорожно сжимала ладони, чтобы от любви не кинуться ему на шею. Она же  не переставала равнодушно считать бегущие колонки цифр и машинально кивать в ответ на его реплики.
      Когда я ненароком оброняла пару фраз, она поднимала глаза и снисходительно подбирала мои слова, словно не хотела меня обижать своим невниманием.
      Когда же говорила она, мы оба замирали от восхищения, от подобного волшебства, словно тонкий ручей, словно прозрачная льдинка, словно бесконечный простор. Словом, все, что не могло вместить в рамки узкой серой комнаты. Когда говорила Она, пусть даже пару незначительных фраз, у него заметно напрягались скулы, словно он сдерживал себя, чтобы не дать волю чувствам. Когда говорила Она, я не переставала любоваться ею, ее проницательным взглядом и спокойными движениями.
      На дождь мы тоже реагировали по-разному.
      Он всегда торопливо входил, громко хлопнув дверью, и начинал недовольно стряхивать с себя капли мерзкого, ледяного дождя. В такие моменты я была счастлива  - мы рядом. А это давалось так редко. Мало что могло его заставить приходить сюда. Мало что... Только вот дождь и Она.
      Я любила дождь. А Она предпочитала никогда не одевать серое.
      Серое...
      Серое и туманное утро Ему не приносило радости, я же в предрассветной мгле рассматривала его обнаженную спину и с ноющим скрипом в душе отпускала Его к Ней. К мыслям о Ней.
      Я всегда неторопливо собиралась за ним следом, потом в лифте  с нежной улыбкой, когда никто не мог видеть, проводила ладонью по его плечам, убирая невидимые пылинки, встречая его грустный всепоглощающий взгляд.
      Когда стрелки часов показывали полдень, я заваривала себе кофе, Ей протягивала чашку зеленого чая с бергамотом, а Он молча стоял у окна и курил. Курил долго, две сигареты подряд, зная, что я не переношу дыма, а Она не переносит кашель. Кашель грудной, задавливаемый, тихий.
      Грудной, как ее нежный и одинокий смех, задавливаемый, как моя пропащая призрачная любовь к Нему, тихий, как Его дыхание во сне.
Она не знала и не могла знать, какой Он во сне, Его же порой доводило до бешенства Ее безразличие. Безразличие, которому Я не переставала завидовать.
      Он умел шутить, я умела чувствовать, она умела понимать и знать. Знать и молчать.
Молчать так остро, так болезненно, так запутанно.
      Словно весь мир замкнулся на этой узкой серой комнате с единственным окном, с перемешавшимся запахом дыма и бергамота,  с ледяным одиночеством, с надломленной любовью, и пустым безразличием.
      В этой комнате нас было трое. Нас всегда было трое - Он, Она и Я.
      
      Мы были бесконечными.