Раньше в северных деревнях все детки болели рахитом. Смотришь, идет головастик, вернее ковыляет, на своих ножках колесом, как маленький уродец, и тряпки на нем старые блеклые, от старших братьев или сестер достались, застиранные до какого-то сероватого оттенка и рисунок не разберешь. Да и пацанов, другой раз, в девчоночье платье рядили, всё равно, пока шатается, эта уже самостоятельная кроха по двору да около, весь извозится, если за ним старшие дети не присмотрят. А надоест им за ним спину нагибать, так посадят в крапиву, на какую-нибудь тряпку, дадут краюшку хлеба, и занимаются своими играми, а он тихо в крапиве сидит, сосет краюху, весь кислятиной хлебной измажется, и доволен жизнью. Бегать на таких ножках неудобно, далеко не убежит, только голову в калитку высовывает, и закрывает и открывает её – игра такая, пока сам себе башку не придавит, и заковыляет к собачьей будке к своему дружку. Тот его оближет, и нос от соплей очистит, и жопу голую вылижет, трусы только девчонкам одевали и то по праздникам, и даст заползти в саму будку и заснуть там, в тени, на старой соломе, пропахшей псиной. А сам ляжет около, голову на лапы положит и смотрит за пацаном, рад гостю дорогому.
Но к концу лета смотришь, колесо ножек расправилось, и не такие они уродливые уже, просто естественная кривизна, а моська все равно грязная или загорелая не разберешь, и бегает уже резво, и лезет сам везде, и совсем не такой он, каким был весной. В глазах живость и веселость появились, и надолго его в крапиве не оставишь, орать да ныть скоро начнет, такие сопли распустит, что не рад будешь, что посадил туда. А все солнышко, мамка, да буренка выправляют кривизну эту рахитичную. Через год смотришь, пацаненок – одно загляденье, сидит со старшими на крыльце, и молоко из пол-литровой банки сам пьет да соленым огурцом закусывает, и слушается их, как родителей. А какие люди из этих кривых ножек вырастали. Да вся Россия из таких кривоногих детишек выросла, и её силу огромную представляла. Сейчас на прямых все передвигаются, но только кривизна на мозги перешла. Детей в деревнях почти нет теперь, и деревни самой нет, а этот мираж, который всплыл во мне неизвестно откуда, действительно мираж безвозвратно ушедшего кривоногого детства деревенской России.