«Наказывай сына своего, и он даст тебе покой, и доставит радость душе твоей».
Книга
Притчей Соломоновых.
Мне понадобилась Библия. Не знаю, куда задевал свой экземпляр, искать было лень, я зашёл к маме, испросить у неё книгу на пару минут.
Мама моему визиту обрадовалась. Скучно ей. Поговорить не с кем. Я раньше наведывался чаще, но, когда разговор заходил про сноху, говорил, что мне это не интересно, извинялся и сбегал. А беседа, если с чего и начиналась, всегда сваливалась к наболевшей «про сноху» теме.
Ну и – грешен, конечно - редко я заходил к маме, чтобы «просто так».
В общем, зашёл я к маме, и разговор, к случаю, зашёл о Библии.
- Вот, сколько читать ни берусь, не интересно мне, - делится своими впечатлениями мама.
- Ну, знаете, это же книга не художественная. Это – скорее учебник. Конечно, совсем не интересно сесть на досуге и читать учебник физики, или по высшей математике. Библия - это учебник жизни. Тоже – правила, формулы…
- Вот я Джека Лондона читаю…
- Конечно, Джек Лондон позанимательней.
- А вот в Библии правильно написано, что родителей надо уважать…
Я хватаю Библию, целую маму и тихонько пячусь к двери: сейчас начнётся «про сноху».
Листаю книгу, ищу нужное мне место. В «Притчах Соломоновых» наталкиваюсь на стихи, подчёркнутые шариковой ручкой. Это мама работала с текстом.
Первое, на что упал взгляд: «Наказывай сына своего, и он даст тебе покой, и доставит радость душе твоей»…
Ну, что ещё могло более приглянуться моей маме в «Книге книг»? Конечно, тема воспитания. Тем более, так внятно, понятно раскрытая всего в нескольких строчках.
В детстве мама меня воспитывала «лозиной». Ну, это, кто не знает – гибкий такой прутик из ивового кустарника, талы. Ещё его называют «талинкой».
«Талинка» - это было мамино «ноу хау». Как она с готовностью объясняла непосвящённым, «талинка» - весьма гуманный предмет для воспитания детей, особенно, своих. Ежели ею хлестать по любимому чаду, то, ввиду хилости инструмента, органа никакого ему не повредишь, а в детское сознание проникнешь. Причем, по какому бы месту ему ни попал, цель воспитательная обычно бывает достигнута: ребёнок вину свою осознаёт, туда, куда не надо, больше не лазит, то, чего ему сколько раз говорили не делать – не делает.
Или – уже искуснее всё это старается от маменьки скрыть.
Талинка всегда лежала у нас над дверью, концами на двух гвоздиках, как меч самурая.
Я уже не помню, что, но однажды я опять где-то что-то нашкодил. Преступление моё было очевидно, требовало наказания. То, что наказание неотвратимо, я, как можно догадаться, впитал, чуть ли не с молоком матери. Мама произносила обвинительную речь. Она помогала ей в таких ситуациях проникнуться чувством справедливого гнева. С каждой новой фразой она убеждалась сама, и убеждала меня, что, пусть не кровью, но – чистосердечным страданием вину свою я должен искупить.
Во время всего воспитательного процесса я должен был стоять и слушать маму. И ждать, когда она своими словами рассердит себя до того, что схватит с гвоздиков лозинку и начнёт меня хлестать.
Бежать никуда было нельзя. Маму всегда нужно было слушать и слушаться.
Ну, а тут я что-то не выдержал. Мальчиком я рос в целом послушным, но не железным.
Улучив моментик, когда мама, устремив куда-то вдаль, наполненные слезами и горечью, глаза, произносила заключительные фразы, (музыканты называют это кодой) я бросился к двери и уже через мгновение был на улице.
Чувство страха и восторга захлёстывало меня. Я впервые перескочил за флажки, через запрет. Я ещё не знал, догонит ли меня всемогущая и вездесущая мама, но сейчас я был на свободе, и меня так никто и не начал бить.
На моём пути попался маленький сарайчик, куда каждую осень складывали уголь для медпункта. Я чувствовал, что справедливая мама со своим хлыстиком бежит за мной по пятам. Она большая и, конечно, вот-вот меня настигнет.
Я кинулся в сарай, увидел у двери деревянную бочку с песком, наклонил её, развернул и плотно забаррикадировался.
И очень даже вовремя.
Потому что тут же в дверь толкнулась мама.
Несколько раз – с силой, ещё вся в образе – толкнула ещё. А дверь чуть приоткрылась, а дальше – никак. Бочка с песком была тяжёлая. Не знаю, откуда у меня взялись силы её вообще с места сдвинуть.
Потыкалась мама в дверь, потолкалась – ничего не получается.
И возникла у нас через дверь политическая тишина. Я почувствовал себя в безопасности. И увидел, как это хорошо.
Мама почувствовала, что теряет своё педагогическое лицо. Пытаясь скрыть угрожающие нотки в голосе, мама ласково сказала: «Саша, открой!». Но Саша сто раз слышал по радио сказку про волка и семерых козлят. Он знал, каким голосом говорят, когда хотят накормить, и когда – скушать.
И я, хотя это было, наверное, и не по-сыновнему, в просьбе маме отказал.
Внутренний голос мне подсказывал, что критический момент нужно переждать, а там что-нибудь, глядишь, уже и переменится.
Я пару часов просидел в сарае. Не скажу, что скучал, и что было мне это как-то в тягость. Я так думаю, что человек, только что избежавший отрубания головы, тоже какое-то время не расположен к общению, хочется ему побыть одному…
Прав был внутренний голос. Кураж у мамы прошёл. Может, я и заслуживал наказания, но всё это так, с наскоку не делается. Процедура приведения приговора в домашней обстановке требует определённых условий.
Во-первых, действовать нужно по горячим следам.
Если момент упущен, то трудно себя потом разозлить заново. А, если не разозлить, то и удовлетворения от наказания никакого не получится. Ну, побил ребёнка – и всё.
В общем, вышел я из сарайчика через два часа, и с мамой мы помирились.
Разговаривали сначала на определённой дистанции. Я уже знал, что могу убежать, и мама меня не догонит. И мама тоже это узнала. Что поделаешь – растёт мальчик.
Мне впоследствии попадалась в Библии эта фраза про то, что сына нужно наказывать, и он потом подарит радость.
Когда я стал взрослым, во многом сказанное в Библии, подтвердилось. Почти всё у меня сложилось так, что мама на меня не могла нарадоваться. И выучился я, и по телевизору меня показывали каждый вечер, и мама могла, даже если я и не приезжал к ней подолгу, через экран со мной разговаривать.
Но были в жизни моменты, которые её по-прежнему огорчали. Когда я издал книжку своих рассказов, она обрадовалась. Это же, как здорово! Сынок не только журналист, а ещё и писатель!
Мама взяла свежую книжку и ушла к себе в комнату получать удовольствие.
Она не смогла дочитать её до конца. Она не дошла даже до середины… Она неуверенно сказала: - Я тут не всё понимаю… - Потом добавила: - Откуда у тебя всё это?..
Сейчас я знаю, откуда.
Воспитывала меня мама, наверное, правильно, по Библии. Но временами выходили осечки. Убегать мне понравилось. Случались ещё, и не раз, удачные побеги от заслуженного наказания. И после этого – ведь никакого раскаяния, одно только счастье.
В общем, не получил я всего, что было мне положено, избежал. Курс оказался неполным.
Вот и сложился в моей биографии неизбежный от этого перелом: с телевидения пришлось уйти.
Пишу рассказы, за которые моим друзьям и родственникам перед другими людьми делается неловко...