Жители соседних деревенек прозвали этот город городом мертвецов. Здесь уже давно не слышали ни смеха, ни даже плача. Здесь было тихо, так тихо, что звуки, казалось, уже не решались разбить белые оковы покоя. Над этим городом уже много месяцев не играли дети богов дождя, лишь в ноябре на всю зиму, вплоть до апреля, выпадал снег. Этот белоснежный город не давал убежища никому, как бы слёзно его не умоляли, так говорили слухи.
И никто не знал, что на заброшенной площади, что растрескалась ещё позапрошлой осенью, когда после тёплого, как парное молоко, вечера, внезапно выпал снег, белая тишина царила не всегда, но зато вечно сияла своей белизной.
Весной, как сейчас, под маской тишины начинал шептать тихий колокольчик, такой же белый, как глина в овраге под белым мостом, где уже давным-давно не цвели подснежники.
Этот белый ручей никогда не сверкал, не переливался всеми цветами радуги, не смеялся под солнцем. В короткие дни своей торопливой, короткой, обрывистой жизни он был так бел, как иногда белы облака перед рассветом и старался как можно быстрее пронестись сквозь единственное светлое пятно в своей жизни — заброшенную, забытую и полуразрушенную площадь.
Но там, среди трещин, он на мгновение выгибает свою спину и подставляет лучам свой изнеженный бок. И тогда он действительно кажется живым, а не просто всё ещё еле дышащим, обречённым мертвецом, у которого в глазах почти не осталось надежды.
Почти.
Надежды...