Конец мая 1922 года. В постели лежит человек с матово-смуглым, гладко выбритым лицом, каштановыми редеющими волосами, орлиным носом и выпуклыми, печальными небесно-голубыми глазами. Еще недавно эти умные большие глаза светились, были наполнены радостью, дарили радость другим. Больной – известный тридцатидевятилетний режиссер и педагог. Он мучается от неимоверных болей. У него рак желудка и печени. Он умирает. Только что прошла премьера «Принцессы Турандот», он не присутствовал, к его недугам прибавилось воспаление легких... Он не дожил до сорока. А сейчас мы отмечаем его стодвадцатилетие.
Спектакль оценили. Был сам Станиславский. Сказал: «Теперь вы можете спокойно уснуть победителем». А он не хотел побеждать, он просто пытался понять Систему, найти в ней неправду, отсечь ее. Хотел дополнить, объяснить, даже самому Станиславскому объяснить!
Вахтангов занимал прочные позиции в Художественном театре. Достойный ученик Станиславского преподавал, работал с мхатовскими актерами, репетировал в трех студиях, всюду донося основы системы своего учителя. В дневнике молодого режиссера появилась запись: «Проверить систему Константина Сергеевича на самих себе. Принять или отвергнуть ее. Исправить, дополнить или убрать ложь». Отдав всего себя работе над системой Станиславского, Вахтангов горячо спорил с учителем, откровенно не приемля некоторые моменты этой системы, разрабатывал свой метод, отстаивал его, доказывая, что не только содержание, но и яркая форма является основой театральной постановки. Для осуществления замыслов о собственном методе в 1913 году он создал студенческую студию. Третью студию МХАТ, которая стала потом Театром имени Вахтангова.
Вахтангов словно бы боролся против учителя. Но борьба эта была не разрушительная, а созидательная, она помогала раскрываться все новым граням системы Станиславского. Потому Константин Сергеевич высоко ценил Вахтангова, видел в нем не изменника, не отщепенца, а единственного продолжателя своего дела, заменившего интеллигентское «не верю» на темпераментное «врете». И когда руководство МХАТа, включая Немировича-Данченко, ополчилось против Вахтангова, Станиславский встал на его защиту: «Если все будут против вас, тогда я уйду из театра».
Но как больно. Как больно. А «Турандот» еще не сделана. Не до конца. А он говорит «победителем»! Смешно. Эх, еще бы годочек! Один только годочек! Больно. Недавно в дневнике он сделал запись: « ...колоссальную ношу тащу, скорчившись пополам, скошенный своей болезнью, и не могу, не имею права хоть одно из дел оставить... надо успеть отдать то, что есть у меня... и дни свои на земле кончить хорошо, а, может, то и талантливо».
За стеной актеры и ученики, они сидят кто где: кто за столом, кто на диване. Им слышны стоны. Лица суровы, в глазах – искреннее сочувствие и ощущение приближающегося страшного мига. Все молчаливы. Он болен давно, и все знали, что это неминуемо произойдет. Но почему именно сейчас? Он даже не был на премьере! Спектакль сырой, и его никто уже не доделает, а он умирает.
У окна на деревянном табурете сидит Рубен, двадцатитрехлетний юноша. Сейчас никому и в голову не может прийти, что через семнадцать лет Рубен Николаевич Симонов будет руководить Театром Вахтангова, будет работать над восстановлением «Принцессы Турандот». На диване с девчонками сидит Боря Захава, будущий руководитель Щукинского училища, он чуть постарше, ему двадцать шесть. Рядом с ним та самая «зажигалка» – русоволосая Нина. Прозвище свое она получила совсем недавно. Евгений Багратионович лежал вместе с ней в больнице. Там ему делали вторую операцию. Перед самым входом в операционную он встретил ее. Поздоровались, он в шутку сказал, что завещает ей свою зажигалку. Зажигалка ценная, он очень ею дорожит. Первое, что он произнес, придя в себя после операции, было: «А зажигалочка-то наша!» Но уж теперь она точно получит ее.
Три дня назад все ребята были у него в комнате. Он их позвал. Долго сидел молча, собираясь с силами, потом сказал: «Прощайте!», лег и больше не встает, только стонет.
Но что это? Стоны становятся похожими на музыкальные фразы, он будто поет!
Точно. Поет. Это шутка! Что-то похожее на «Травиату». Нет это... непонятно что. Он издевается?! Пение принимает все более шутливый характер. Так было после провала первого спектакля их студии. Евгений Багратионович пришел за кулисы почему-то счастливый, в каком-то пафосе, громко сказал: «Вот мы и провалились!», – сказал так, что лица ребят засияли от радости и счастья. И он повез всех в ресторан, праздновать... провал спектакля!
Больной за стеной не унимается, все настойчивее напевая стоном, стараясь их развеселить. В конце концов из соседней комнаты слышится тихий, сдавленный смех его актеров. Он утихает.
«Это был последний урок ученикам, он учил их искусству умирать» – так напишет об этом Борис Захава.