Мой Чехов

               


   - Уточка,- громко засмеялся дьякон и поставил бочонок на квадрат двойки
разноцветного лото.
   - Добрый всем вечер, - тихо сказал вошедший в комнату Антон
Павлович, - мама, налей мне горячего чаю. Замёрз в дороге.
   - Ой, Антошенька приехал. А у меня две уточки, а что же
Антошенька, ты так рано? Спектакль давно закончился?
   - Дед девяносто лет,- довольно произнёс отец,- добрый вечер сын. Сколько раз
занавес поднимался, Тоша?
   - Не помню, папа.
Антон Павлович взял в руки чашку, и направился к себе в комнату.

   - И не поговоришь с нами?
Не глядя на сына и перемешивая бочонки лото в холщовом мешочке, спросил отец.
   - Что же ты  диакону не похвалишься, ведь в  Императорском театре твою пиесу поставили? Да. Скоро у нас денежки будут. Императорский театр, доложу я вам мои дорогие, это вещь серьёзная. Барабанные палочки!
   - Да, скоро наш Антоша будет знаменитым и будут у нас денежки,
уточка опять, судари мои! И  на том я закончила. Так сколько раз занавес
поднимался, Тошенька? - спросила мать.

   - Не помню мама,- Антон Павлович улыбнулся, постоял немного у стола с играющими, и пошёл в комнату с вековым дедовским шкафом.

     Не зажигая света, уселся он за стол и стал вспоминать полный провал своей новой пьесы. По огромному стеклу балкона ручьём торопились капли дождя.

    "Как  пОшло всё!Люди смеются там, где им надо плакать!- подумал Антон Павлович. Горячий чай был приятен и согревал остывшую душу. В тишине, нарушаемой  звоночками дождя за окном, думалось легко и грустно.
    "В этой жизни надо чётко знать чего ты хочешь. Иначе конец. Может быть не конец жизни, но раздвоенность и неразбериха в себе самом. Мне всегда казалось, что я должен и обязан писать. Я знал это наверняка. Повести, рассказы, сюжеты ходили во мне и требовали выхода. Но ведь я же врач! Эти вечные сомнения в том, что должно, а что не должно, тревожили меня как хроническая болезнь. А герои моих рассказов не умолкали, и просились  на перо. И я уже не мог сопротивляться. Так появился Чехонте. И он был не доктор. Он точно знал
чего он хотел. Писатель Чехонте хотел одного - сделать людей добрее, интеллигентнее, искреннее, тоньше. А они смеются! Чему  так откровенно и бесстыдно  смеются те, для кого я открывал своё сердце?»
     Антон Павлович  поставил недопитую чашку чая на стол, и не раздеваясь прилёг на диван,подложив под щёку, лодочкой сложенные ладони.
    "Может быть мне совсем не надо писать пьес? Или вообще ничего не надо писать?»
     Немигающим взором он смотрел на окно. В тёмном его озере появилась Лика. В белой шляпке и с белой муфточкой на руках. Взгляд её был растерян. " Чайка моя! Бедная моя, только ты и поняла всё. Умница моя,"- подумал Антон Павлович, и случайная слеза крошечной капелькой скатилась на "лодочку". Видение исчезло.
Антон Павлович встал, и стал ходить по комнате. От окна до стены, и обратно. "Новые формы, новые формы! Дело не в них, дело в содержание. А в содержание должна быть правда и искренность, а не подделка под Время. Но люди, место которых в буфете, не хотят слышать правды! Как это сказал тот толстый банкир?
     "Нас, Господа, здесь,в буфете больше чем в зале."
А я растерялся и дал ему ещё спичку прикурить папиросу... Надо было 
сказать ему: "Таких как вы всегда больше в буфете. Ведь вам важнее свежа осетрина или "с душком"... Разве вам до  высоких понятий о чести и несчастиях людей обездоленных и ищущих истину в этом пошлом мирке?" Зачем, зачем я растерялся? Зачем не ответил ему? Выходит я трус? И не умею защищать свои произведения?"
      Антон Павлович остановился у дедовского шкафа, погладил его, и тихо сказал:
     -Ну что же вы за мелюзга такая, господа!? Всё бы вам  осетринку  посвежее, да постель помягче. А где же душа ваша? Или у рабов не бывает души? А ведь вы рабы, господа. Рабы денег, обстоятельств, рабы брюха своего! Вы ведь и на представление в театре смотрите как на жаркое. Хорошо бы пожирнее, да посочнее! Вам только остренькое подавай. А всё остренькое в литературе с душком-с. Да-с!
      Как до вас достучаться, если вы ничего не хотите, кроме удовольствий и приятностей. Как до вас достучаться, если вы  потребляете только то,что даётся сиюминутной модой?"
      Антон Павлович вспомнил свой визит к богатому помещику, библиотекой которого был радостно поражён. Тогда он спросил хозяина, как находит тот "Философские письма Сенеки"? Помещик ответил, что он не читал,  и что у него  посерьёзнее дела есть, чем какая-то философия. Да как же до вас достучаться, если вы ничего не читаете, а в театре ждёте только канкана?
     Он прижался спиной к дедовскому шкафу, и в волнение  посмотрел на окно, с  тайной надеждой опять увидеть нежный  образ Лики. Увы. Пустое окно мокрым озером тускнело в свете газового фонаря.
    "Девочка моя! Тонкая, ироничная, ты поняла всё. Ты одна."
Антон Павлович вспомнил, как после первого акта "Чайки" четверть партера демонстративно вышла из зала, и как вызывающе гордо встала в своей ложе Лика, и долго и презрительно смотрела  в зал. Потом подошла к нему и поцеловала его правую руку. Она задыхалась от ненависти к ушедшим и повторяла :"Глупцы, глупцы! Слабоумные глупцы." И слёзы отчаяния текли по её красивому лицу.
     Антон Павлович подошёл к окну:"Единственная моя! Никогда  мы не будем вместе. Никогда. И я не знаю почему. Не знаю. Прости меня, Чайка моя!"
И он прижался лицом к стеклу. Душка пенсне вдруг треснула, и стёклышки очков упали на пол. Антон Павлович наклонился, чтобы поднять их.
   - Вот видишь,Ликуша, какой я недотёпа, сразу надо было догадаться упрямому Чехонте. Кланяюсь тебе в пояс, умница моя. За понимание твоё, за разгадку моей пиесы. За любовь твою! 
     И он ещё  раз поклонился воображаемому образу в белой шапочке и с белой муфтой на тонких руках.
    "Пройдут годы,- с надеждой думал Антон Павлович,- пройдут многие годы, и люди поймут мою "Чайку". Люди разгадают её правду! Люди полюбят и поймут моих героев, и будут плакать вместе с моей бедной Ниной, и пожалеют моего Константина, ибо мои герои эта моя боль. Эта моя Правда. Правда, выстраданная в бессонные ночи в грязной хате захолустной деревни, четверть которой была заражена тифом. А в двух верстах от этой деревни и было то колдовское озеро, на берегу которого жили простые и добрые люди, мечтавшие о счастье. Из нищеты, болезней и грязи, они тянулись  душой к небу, и мечтали о светлой жизни! Вот откуда моя правда частица которой в  моей "Чайке". Она из жизни, из глубинной жизни нашей многострадальной Родины и её народа. Народа,которого вы, господа не хотите видеть. Живя в роскошных домах, и поедая за обедом  омаров, вы не хотите знать, что за высокой оградой вашего дома - страдание, боль, самоубийства,  нищета, болезни и голод.
     И всё это так же реально, как для вас, ваша осетрина, господа. А ваше место всегда будет только в буфете. Так там и оставайтесь.
Но придёт новое поколение. Поколение умных и тонких зрителей! Поколение грациозных и мыслящих людей, и они по достоинству оценят Правду, о которой я кричу. Правду, с которой я хочу  достучаться до сердец, покрытых толстым куском буженины. Я стучусь. Но тщетно! И ещё раз вы правы, неуважаемый банкир, таких как вы всегда больше  в буфете.  Но  б у д у щ е е   н е   з а   в а м и!
Будущее за Ликой, с её тонкой и грациозной душой. Душой, узревшей  за пыльными слоями нашей сумеречной жизни, жизнь иную: светлую и прекрасную! Жизнь к которой надо стремится - духовная жизнь. Нравственная и чистая"
     Антон Павлович остановился, и посмотрел в окно.
Ужасающая, тёмная полоса ночи вдруг разом осела, и плюхнулась за горизонт.
И тут же, трепеща на морозном воздухе, забрезжили  тёплые оранжевые лучики восходящего светила.
  - Светает... Вот и ответ. Правда жизни – это рассвет! А рассвет не может быть ложью, ибо он светел!"


 
    Р.З. Вот уже более ста лет пьеса Антона Павловича Чехова "Чайка" с огромным успехом шагает по нашей планете. Без этой пьесы не обходится ни один театральный
коллектив: от маленького театра в районном центре Западной Сибири, до самого   
модного  театра на Елисейских полях. В ней: глубина, точность и правда – три
составляющие гениальной драматургии.