- Не найдется ли у вас огня, дабы потешить мою пагубную привычку к табаку?
Я всмотрелась в силуэт, остановившийся рядом. Внимать столь церемонным речам в нашем захолустье мне не приходилось с тех времен, когда я перечитывала «Войну и мир».
Он изрядно покачивается, в бликах фонаря - тонкое лицо с большими глазами. Мальчишка, лет семнадцать.
Я чиркаю зажигалкой, он смешно вытягивается к огню.
- Какой у вас нос, молодой человек! – не выдерживаю я.
Даже в этом электрическом полумраке я вижу, как он покраснел.
- Пардон, не понял…
- Не нос, а произведение искусства! – я тоже закуриваю, усиленно зеркаля его жесты. – Такие когда-то носили герои Древней Греции.
Польщено сопит. Обожаю этот возраст – его счастливые обладатели искрят от любого прикосновения, как блуждающие провода.
- Вы историк? – глупо спрашивает он, явно пытаясь поддержать разговор.
Сегодня я выгляжу неплохо: на лице боевая штукатурка, вполне еще стройные ноги принесены в жертву каблукам, а грудь на крепкую четверку декольтирована до пределов неприличного.
- Нет, - улыбаюсь я, стараясь скрыть отсутствие зуба-«пятерки», - я учительница. Работаю в мясном.
**
Сначала тебе кажется, что в мясной лавке жарко от парных внутренностей.
От запаха сырого мяса мутит, но вскоре приходит медицинское равнодушие, с которым ты учишься точить широкие ножи и чекрыжить плоть на развес.
Мясник Виталий однажды хохмы ради показал, как разделывают туши.
«Все дело в заточке ножа».
Он зажал меня в раздевалке через неделю, перегнул через левую руку, нажав правой сзади в шею, а потом одним рывком стянул юбку с бельем.
Дав первый залп, оттащил на старый диван в бытовке и торопливо разделся. Где-то читала, что тело освежеванного медведя почти человеческое: кубики пресса, развитые плечи и кирпичи-бицепсы атлета. Голый Виталий похож на медведя без шкуры.
Сначала на спине. Потом на коленях. Сверху. Сбоку. Повторить.
Виталий рычит.
**
- Звезды пахнут летом! – юноша задирает голову в космос над крышами, жадно тянет носом.
Мы сидим рядом в обнимку и немного целуемся.
– Какая ночь! Я чуть не плачу! Луна чертовски хороша! Весь мир прекрасен! И не может быть иначе! И ты – как эта ночь! Прекрасна! И ночна!
- Замечательно! – вру я. – Твои стихи?
Гордо кивает.
- Знаешь, в этой дыре нечасто встретишь поэта. Почитай мне еще из своего. Пожалуйста!
Он храбро декламирует Гумилева и Ахматову.
- Очень хорошо, - искренне хвалю я.
Его длинные пальцы робко и неумело гладят мою грудь.
- Пойдем ко мне? – говорю я.
Он замирает и зачем-то смущенно оглядывается по сторонам.
- Понимаешь… - он долго молчит, пытаясь подобрать слова, которые мне известны заранее, - просто я еще никогда… ну…
- Это поправимо, - отвернувшись от него, я улыбаюсь в свежее ночное небо.
**
Народы, моря и горы живут волнами, вспоминаю чью-то строчку, вздрагивая от его мягких, еще несмелых движений. Путешествую пальцами по маршрутам родинок на гладкой груди, смотрю в огромные от восторга глаза.
Если бы я снимала домашнее порно, то брала бы в кадр только лица.
В зеркале напротив пышная женщина осторожно усаживается на юноше и, покачивая тяжелой грудью, двигается в такт его громкому дыханию и тихому скрипу пружин. К городу за окном приближается проходящая электричка, запуская из-под дуг бенгальские огни. Гул нарастает, пульсирует в ушах, оконные стекла звенят все громче, громче, сильнее - СИЛЬНЕЕ! - гроздья искр взрываются в темноте на весь мир, а потом тишина и темнота, в которой вспыхивает «чирк» зажигалки и вырастают два багровых кончика сигарет.
- Как это, в первый раз? – Я выпускаю дым к потолку.
- Странно. Все плывет. Сердце из ребер выламывается… И жутковато - вдруг что не так... Твоя рука берет, направляет, и внизу сначала горячо. Потом влажно. Потом сладко. И бешено. И твое тело в темноте. Как горячий снег.
Он перевел дух и приподнялся на локте.
- Ну, как я?
- Великолепен! – я гладила его мягкие волосы, целовала тонкие руки.
Он не был мясом, он был живым, как жизнь.
Не выдержав, закричал:
- Теперь я самый мужчинский мужчина на свете!
- Милый мой Том Сойер, солнечная тайна, - сказала я, - магия тропинок и закатов чайных.
- Тоже пишешь? – в его голосе снисходительность.
- Да, - сказала я и дочитала ему стихи Насти Полевой до конца. Он польщено притих, а потом обнял меня, и в его движении было уже новое, властное, мужское, и я вздрогнула, подумав, что только что он стал намного старше – человек растет рывками, двигаясь по своему циферблату, как дерганая минутная стрелка вокзальных часов.
Я включила «Пикник», свою любимую: «Будь навсегда».
Его губы пахли парным молоком, как у теленка. Я сказала об этом, и мальчик тут же обиделся.
- Вообще-то я сегодня выпил, - солидно сказал он, - был один повод…
Я сделала серьезное лицо и поцокала языком:
- Что-то случилось?
- Завтра в военкомат, - сказал он, - в университет я не поступил, так что все. В армию.
- О господи, - сказала я.
Он улыбнулся и снова ткнулся мягкими губами в мою грудь.
**
Ты скоро уйдешь в мир взрослых, Том Сойер.
Они ничего не оставят от тебя и выпьют небо из твоих глаз.
Они ожесточат твои руки и натянут на запястьях толстые жилы.
Ты загрубеешь, научишься скалиться и огрызаться, иметь женщин и ломать мужчин.
Ты быстро поймешь, что жизнь – это уроки жестокости, а твой ум позволит тебе стать хорошим учеником.
Но пока ты есть, милый мальчик, будь со мной, пока ты весел и твоя улыбка светла – будь со мной, хотя бы до этого проклятого, ненавистного, страшного рассвета.
**
- Я люблю тебя! – смотрит он огромными глазами. – А ты меня?
Ночь дает течь.
Боже, как быстро.
- Очень, - его голова лежит на моих коленях, а щеки блестят от моих слез.
- Почему ты плачешь? – он проводит пальцем по моему мокрому лицу. – Ты расстраиваешься, что я уйду служить?
- Ты не поймешь.
Почему все проходит?
- Ну, ну… успокойся, - растерянно повторяет он, - ты будешь меня ждать? из армии? Это очень важно – когда тебя ждут…
- Найди себе ровесницу, - улыбаюсь я сквозь слезы, - зачем тебе старуха?
- Ты не старуха, - хмурится он, - Гала была намного старше своего Дали. И ничего…
- Ты смеешься? – вдруг вскидывается. – Я что-то смешное сказал?
- Да нет. Историю вспомнила. Про кролика Дали.
- Я не помню. Расскажи.
Это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО гениальная история.
- Однажды Гала и Дали надолго покидали дом. Сальвадор грустил, потому что не знал, что делать со своим любимым кроликом – оставлять было нельзя, брать с собой тоже. Утром в день отъезда Гала приготовила вкусное жаркое. Дали похвалил еду и спросил, что это было за блюдо. «Твой любимый кролик», - ответила Гала.
- Глупо, - поморщился мальчик.
- Она сделала так, чтобы Дали остался вместе со своим любимцем навсегда. Он съел кролика, и тот стал его частью. И они были вместе – ПО-НАСТОЯЩЕМУ! Понимаешь?
- Неа! – он зевнул и повернулся набок. – Разбуди меня рано утром, ладно?
Когда его дыхание становится глубоким и ровным, я осторожно встаю и следую в кухню.
Я исполняю танец на цыпочках, рассматривая свою наготу в широких сверкающих лезвиях на деревянной стойке для ножей.
Они не получат тебя, мой Том Сойер.
Ты останешься со мной.
Ты будешь навсегда.