1
Микитке было всего пять лет, когда его мать, как говорили, "бросила" отца. Говорили долго и искренне. Обвиняли то мать, то отца. Перетирали жизнь их семьи до мельчайших подробностей.
Часто Микита ловил на себе сочувствующие взгляды взрослых. Он не мог понять их возгласов: "как он теперь?", "кем вырастит без отца?", "и что она только думает".
Пока родители вносили хоть какую-то ясность в свои отношения, он был предоставлен самому себе.
Мир не был к нему жесток. У него оставался его верный друг Толик, с которым они обследовали все окрестные дворы в поисках приключений. Часто, забравшись высоко на дерево, они представляли себя капитанами большого корабля. И мчались, мчались далеко-далеко. Туда, где облака соединялись с землею. Жаль, что они не видели и не знали, где это. Крыши соседских домов не давали развернуться детскому воображению.
Прошло больше месяца с той ночи, когда Микита случайно подслушал тихий разговор родителей на кухне. Говорила в основном мама, а отец сидел и, не моргая, смотрел в одну точку. Мальчик хотел было выйти и погладить отца по руке, таким тот показался ему грустным и расстроенным. Хотел попросить маму замолчать, чтоб не делать папу несчастным. Но Микита скорее почувствовал, чем понял, что родителям нельзя сейчас мешать.
А потом, на следующее утро, его разбудили и сказали, что папа ненадолго уезжает. "Ненадолго" затянулось на месяц. Микита представил, что его отец - капитан дальнего плавания. И что вот-вот и приедет, привезет ему настоящий пластмассовый корабль. Вот Толик обзавидуется. Но папа все не возвращался. Микита пробовал спрашивать у мамы. Но та вся сжималась, говорила что-то невнятное и нежно, будто извинялась, гладила мальчика по голове.
Однажды к их дому подъехал черный автомобиль. Детвора замерла, разглядывая эту внушающую страх громадину.
Дверца неслышно распахнулась, вышел высокий мужчина в черном плаще. Подмигнул шарахнувшимся от него малышам и зашел в подъезд.
- Он уже приезжал, когда тебя отправляли к бабушке в прошлое воскресение, - сказал Толик, толкая Микиту. - Он к вам пошел.
Микита с минуту молчал, а потом вдруг рванул следом в подъезд. Буквально ввалился в квартиру и замер.
В коридоре стояла его мама и этот странный дядя. Он сжимал мамины ладони и нежно (да-да! Микитка готов был поклясться, что это суровое лицо умеет нежно улыбаться) улыбался. А мама плакала. Она вся дрожала, а слезы сами собой текли по лицу. Малыш почувствовал исходящее от мамы счастье и радость. Но ничего решительно не мог понять.
Эта странная пара при громком появлении ребенка медленно обернулась к нему.
На ясный вопрошающий взгляд первой ответила мама:
- Микита, сынок. Это... Это твой... Это дядя Глеб. Он... Он приехал ко мне. Малыш, - она присела рядом с Микитой, - беги, погуляй еще.
Мальчик выбежал снова во двор. И впервые в жизни почувствовал что-то неприятное, что-то непонятное, что-то страшное.
На следующее утро вернулся папа. Микита весь день вис у него на шее, рассказывал, что произошло за весь этот месяц. Но о дяде Глебе решил промолчать.
И снова мальчик почувствовал какое-то гнетущее состояние, да и все эти разговоры бабушек во дворе...
Не решаясь спросить, почему же родители так мало говорят, и куда же все-таки уезжал папа, Микита побежал к Толику.
Если задуматься, мальчик был почти счастлив. Его горячо любимые родители снова вместе, в руках у него новый белый с синими полосами настоящий корабль, который он бежит показывать Толику, да и погода на редкость для октября солнечная и теплая. А дядя Глеб... Ну и что, что приезжал, - Микита пожал плечами. Он заставил себя думать, что больше тот не приедет, что его вообще нет на свете. Что все показалось.
И вот прошло больше месяца с той злополучной ночи, когда он впервые в жизни увидел отца несчастным и разбитым. В тот теплый вечер Микита с Толиком вновь покоряли неизведанные дали какого-то придуманного океана, когда в их двор въехал черный автомобиль. Из него вышел уже знакомый человек в черном и скрылся в подъезде.
И тут Микиту пронзило. Своим детским сердцем он почувствовал боль, что-то непоправимое должно было случиться, надо было сделать что-нибудь, чтобы помешать этому.
Он стремглав кинулся домой. Дядя Глеб стоял на лестничной площадке и курил. Весело подмигнув ребенку, заговорил с кем-то по сотовому.
А в квартире было пусто. Не то, чтобы вообще пусто. Все находилось на своих местах. Пустоту Микита почувствовал душой. Мама и папа стояли у дверей и смотрели на сына.
- Котенок, мы уезжаем, - мама прижала хрупкие плечики ребенка к себе.
- Правда? - Микита радостно обнял ее ручками. - А куда мы едем? Папа, ты специально уезжал, чтобы покорить новые земли? И теперь мы туда едем? - малыш переводил сверкающий взгляд с одного на другого и ждал ответа.
- Нет, солнышко. Мы уезжаем с тобой и с дядей Глебом. Папа остается. Ты будешь к нему приезжать, когда захочешь. Я тебе обещаю. Я сделаю все, что ты захочешь. Захочешь кораблик побольше, мы тебе подарим. Ты главное, не расстраивайся, не молчи. Сынок, не молчи. Попрощайся с папой... - голос мамы сорвался на рыдание, и она отвернулась.
Вот.
Вот то непоправимое, что почувствовал Микита. Он даже не стал спрашивать, надолго ли они уезжают. Понял - на-все-гда.
Ой, как же больно-то стало, как тяжело.
Сначала он хотел обнять маму, уговорить ее не делать этого. Они же не смогут без папы. Потом он хотел растормошить застывшего отца, чтобы тот сделал что-нибудь, чтобы не отпускал вот так маму. А потом вдруг у него проснулась злость, жуткая страшная злость на этого черного человека. И ему захотелось убить. Сделать так, чтобы его не стало.
Маленькое сердечко продолжало учащенно биться, а кулачки сжиматься. Когда рядом присел папа:
- Ну что, брат. Ты же уже большой. Ты береги маму. И не вини ее никогда. Помни, что кроме тебя у нее никого нет. Не оставляй ее.
Этот маленький мужчина, в душе которого за эти минуты пронеслись сотни мыслей, сотни желаний, сотни ответов на все его вопросы, резко бросился к отцу и зарыдал.
- Папочка, - шептал он, - папочка...
А потом долгая дорогая в черном автомобиле на заднем сидении. Словно в тумане он попрощался с недоумевающим Толиком, другом всей его небольшой жизни. Крепко сжимая кораблик, он смотрел в окно. Пошел дождь, и ему стало еще хуже. Он ненавидел черного человека, он готов был возненавидеть мать, но папа сказал ему оберегать ее, как он мог предать отца. И его слова - ты поймешь, ты все поймешь...
2
- Покурим, - Олег протянул пачку дорогих сигарет.
- Завязывай с этим, парень, - Никита искоса посмотрел на друга, поворачивая автомобиль на стоянку перед домом.
- Угу, кто бы говорил. Как там? Докурю, - Олег на секунду запнулся, прикурил, а потом с наслаждением выдохнул полупрозрачный дым, - и завяжу.
- Ну, рассказывай, - начал Олег, так долго занимавший его вопрос, наблюдая, как машина плавно лавирует между нестройного ряда иномарок, - кто она?
Ничуть не удивившись прямому вопросу, а лишь слегка улыбнувшись, Никита припарковал автомобиль:
- С соседнего офиса, аналитик. В лифте вчера вечером застряли на три часа.
Олег присвистнул:
- Боооже, рай для души – застрять в лифте на целых три часа с симпатичной, - он уже успел выйти из машины и посмотрел на Никиту, - она хоть симпатичная, Ник?
- Пошли, казанова, - Никита подтолкнул друга к подъезду. – Время поджимает.
- Нет, ну то понятно, вы три часа проторчали в лифте, говорили, то да се. А дальше? Ну, ужин там, свечи, романтика? Блин, Ник, ты тормозишь, однако, - видя по лицу друга полное снисходительное безразличие. – Ты хоть следующее свидание ей назначил?
Никита открыл дверь, пропуская Олега вперед, и зашел следом. В квартире было тихо. В ней всегда было тихо. За исключением тех редких душевных вечеров, когда релаксирующая музыка заполняла каждый миллиметр квартиры и души.
- Никита, ну вы хоть сегодня встретитесь?
- Олег, иди лучше кофе нам сделай. Я пока разгребу файлы. И сегодня нам не до свиданий. У нас сбор через час, неужто, забыл? – И тут же пространственный взгляд Никиты уткнулся в монитор и отключился для внешнего мира.
- Потерянный, - Олег махнул рукой на друга и побрел на кухню, напевая «позвони мне, позвони».
Полчаса понадобилось, чтобы разобрать все необходимые документы по папкам, собраться с мыслями и приготовиться к совету директоров. Все это время Олег пытался вытянуть у Никиты подробности его знакомства с замаячившей наконец-то на горизонте девушкой, Женщиной! Черт возьми! Его друг оживал, а это стоило того, чтобы прийти неподготовленным на собрание.
- А зовут-то ее как? Ты хоть это спросил?
- Аля, - Никита вышел в прихожую, стал обуваться, на ходу накидывая джинсовую куртку. – Ты двигаешься или остаешься?
- Божественное имя… - смакуя его на языке, Олег вышел следом за другом. – Алевтина… Аналитик, говоришь, в соседнем офисе. У Миши что ли?
Следующие три часа Никите довелось не сладко: поначалу он просто рассказывал свои мысли, потом разъяснял, потом доказывал, уговаривал, настаивал и, в конце концов, ему удалось сломать недоверие директоров к нововведению на фирме.
Потом он пил кофе с Олегом, обсуждая собрание.
А потом, уже ночью, он сидел в кресле у себя дома и курил. Курил долго и задумчиво. Играла расслабляющая музыка. И полумрак окутывал сознание, в самых отдаленных темных углах он клубился, перемешивался с черными тенями и расплывался по комнате.
Алевтина не была его внезапно появившейся новой знакомой. Еще год назад, когда они арендовали в том здании офис, он заприметил ее. Будто бы невзначай они познакомились в курилке, а месяц спустя даже оказались в одном летнем кафе. Она была с подругами, явно залетевшими сюда освежиться. Во время всеобщего радостного обсуждения превосходного вечера, Алевтина пару раз окидывала взглядом всю площадку. И в один из таких раз они встретились глазами. Улыбнувшись, может быть, чересчур скромно, девушка кивнула. И уже на выходе она что-то сказала своим взбудоражившим все кафе подругам и направилась за столик к Никите.
А потом они гуляли. Было лето. Так что же им могло помешать делиться душевной радостью по поводу встречи всю ночь напролет? И они делились.
Шли медленно по набережной, не держась за руки. Будто бы не знакомые даже, а сотрудники или закадычные друзья, которым нет необходимости чувствовать друг друга рядом.
Она рассказывала, что устроилась работать в соседствующую строительную фирму аналитиком, что ей двадцать шесть лет. И что она всю жизнь мечтала вот так бродить по берегу, вдыхая ночной летний воздух.
Никита большей частью молчал, лишь изредка кивая. И все время наблюдал искоса за девушкой.
Она была обычной. Можно сказать даже, среднестатической. Такой восьмичасовой работягой, мечтающей о всепоглощающей страсти с ее безумством и опасностью. Но для этого не в состоянии сделать даже шагу на встречу поиску таковой.
Она просто БЫЛА. И Никита был.
Так они бродили до пяти утра и на перекрестке двух проспектов попрощались без разговоров о будущем.
Потом обычные встречи с завидной периодичностью в курилке их офисов.
И ни-че-го.
Ну совсем ничего, пусто…
А вчера это глупое никому не нужное отключение света в здании. И все три часа разговоров о жизни. С ней вдвоем в серебристо-прохладном лифте.
Он расстелил свою куртку на полу, чтобы хоть в каком-то комфорте провести часы ожидания. Они сели рука об руку, по началу напряженно, слегка сконфуженно, а после уже расслабленно и почти свободно они говорили о работе, о внеплановом отключении света, о погоде, о зыбкости времени, о любви.
- Никита, а Вы любили?
Где-то в области сердца гулко ухнуло и застыло. Ну зачем ей было знать, через что довелось пройти ему и что потерять. Но она спросила и нежно с интересом заглядывала в его глаза, ожидая ответа.
- Любил, - и, решаясь перекрыть все последующие расспросы, продолжил, - у меня была семья. Жена и сын. Они разбились три года назад в автокатастрофе.
Никита не удивился самому себе, что открыл свою боль постороннему человеку. Он просто сказал и все. Ему не было необходимости с кем-то разделить тяжесть и горе. Он примирился с жизнью и спокойно нес свою судьбу сам.
Просто сказал и все.
Алевтина вся сжалась, но не проронила обычных следовавших за этим признанием сочувствующих слов. Она просто перевела взгляд с его лица на его руки, потом на свои, потом откинулась на стену лифта и уткнулась взглядом в потолок.
- Кто же не мечтает из живущих о плене, имя которому Любовь…
Никита провел рукой по шее и прикрыл глаза. Становилось душно, но не противно, уютно.
- Никита, - после десятиминутного молчания раздался голос девушки, - завтра будет ровно год после нашей ночной прогулки. Вы помните?
Никита отстранился от стены и посмотрел ей в лицо. Оно было сосредоточенно, руки ее нервно переплетали одна другую, она ждала.
- Помню, - тихо произнес он. Он мог бы сказать – «конечно, помню», мог бы сделать ей приятное простым «конечно», мол, он и не забывал никогда о той ночи. Но не сказал, не сделал.
- И я помню. И не забывала. Я ведь в то утро так и не уснула.
Никита почувствовал что-то острое в душе, что-то знакомое, он почувствовал вдруг то, что сейчас должна была сказать Аля. Он не хотел этого, он противился. Инстинктивно отклонился в другую сторону, словно разминал спину. Лихорадочно соображая, что же сказать, как же отвести от этой темы разговор, как же…
- Я ведь люблю Вас, Никита. Люблю давно и безнадежно.
Она смотрела в пол и не шевелилась.
Напряжение, достигшее наивысшей точки, по прошествии времени стало стремительно падать.
Они молчали.
Молчали до того времени, пока дверь лифта бесшумно не отъехала в сторону. Тогда Аля поднялась, сверху вниз посмотрела Никите в глаза, сказала «спасибо», отвернулась и вышла из лифта.
Было уже три часа ночи, в окно задувал теплый ветер, в пепельнице причудливыми фигурами торчали остывшие окурки.
Никита не мог уснуть. Точнее, не хотел.
Аля не выходила у него из головы. Вот так просто взяла и вошла в его жизнь. Не спросила, сама вошла.
Он провел рукой по уставшему лицу. А хотел ли он? Нет.
А теперь она поставила его перед каким-то решением. Себе же оставила простой удел – ждать. Но чего ждать?
Никите хотелось, чтобы она была истеричной, капризной дурой, чтобы парой слов можно было от нее отделаться. Но Аля была спокойной, рассудительной. Своим отказом он мог обидеть ее.
Отказом? Отказом от чего? Она ничего не просила.
3
Документы наконец-то были подписаны. Оставалось сдать все дела Олегу и умчаться куда-нибудь в глушь, на дикий пляж, чтобы ни души. Крепкий утренний сон дал освобождение запутавшимся душе и мыслям.
Ведь был выход – просто не видеться. Тогда все забудется. Это Никита и собирался сделать.
Заходя в кафе на первом этаже, он никак не ожидал в рабочее время увидеть тут Алю. Она рыдала. Вот так просто сидела за столом и рыдала. Одна, с кучей измазанных косметикой салфеток.
- Аля, что с Вами? – Никита тронул ее за плечо, садясь рядом. Он, было уж, подумал, что это из-за него. И неимоверным усилием заставил себя остаться рядом, а не попытаться сбежать от ненужных проблем.
Она растерянно стала рыться в сумочке в поиске новых салфеток, с усилием подавляя всхлипы. Никита смотрел на ее лицо. Оно было… Оно было…
Оно было убийственно несчастным.
И тут он совершенно необдуманно сказал:
- Аля, а давайте уедем? Прямо сейчас? Давайте, что же Вы…
Он схватил ее, ошарашенную, за руку и потянул к выходу.
Ну что ж, если она не может быть ему любимой, то будет подругой, любовницей. Не так уж важна любовь. Главное, чтобы она перестала плакать, чтобы эта колючая отчужденность, колкость, горе исчезли с ее лица.
Они молча сели в машину, молча помчались по трассе. Аля не проронила ни слова даже, когда Никита остановился, вышел и, спустя десять минут, возвратился в машину.
Она смотрела вперед, на дорогу. Давно уже успокоенная она не терзала себя вопросами, она просто ждала.
За окном жгучей плавной лентой разливался закат. Они проехали весь город, все окружающие его поселки, и, когда последние дома оказались далеко позади, а до ближайшего населенного города еще часа четыре пути, Никита расслабился и вздохнул.
- Быть ветру… - неизвестно почему сказал он. Тишина тяжелой массой начала давить на сознание.
- Куда мы едем? – наконец-то спросила Аля, умолчав о более важном вопросе «Зачем?»
- Скоро, тут уже недалеко. Хижина старого рыбака. Там никто уже давно не живет. Раньше жили, а сейчас нет.
За окном мелькало море. Убаюкивающее, теплое, нежное.
Хижина оказалась старой, даже можно сказать, убогой. Но стены и крыша все-таки у нее были. Дверь сошла с петель и всем своим весом зарылась на четверть в песок. Сквозь мутные стекла окна просачивалась ужасающая чернота. Справа от хижины расположились засохшие камыши, оттуда же доносился неприятный запах серы. С левой же стороны простиралось бескрайнее море.
Осмотрев состояние хижины, Никита вернулся к машине, открыл багажник и стал доставать вещи, приготовленные им заранее для отпуска. За полчаса починил дверь, внес туда все вещи и только тогда, когда делать было по темноте уже нечего, он подошел к Але.
Он не знал с чего начать, что говорить. Безрассудный, глупый поступок.
Уже собираясь произнести слова утешения, объяснения, он протянул руку, но Аля, наблюдя за волнами, произнесла:
- Здесь спокойно, Никита. Так спокойно, что и не веришь, что существует остальной мир, - она грустно глянула на него. В ее взгляде уже не было печали, он был уставший, но не печальный. – С годовщиной... нас.
Да что ж ты за черствый дурак! Никита ненавидел себя в сердцах. Она вся открыта перед ним, для него. Он может сделать ее счастливой, всего лишь находясь рядом. Она же многого не просит. Она вообще не просит, а просто смотрит в глаза, в душу.
Он подошел ближе, протянул руку и, на миг замерев, обнял ее. Чужую, неродную, неизвестную, но живую, теплую, настоящую.
Будто бы и успокаивающе, но в то же время, вкладывая в эти объятия что-то неизмеримо весомее, важнее, он гладил ее волосы. Ее несмелые руки обвили его пояс, и он почувствовал, что она сдалась. Устала она противостоять напряжению. Тело ее расслабилось, глубоко вздохнув, она прикрыла глаза.
Так они стояли долго, пока не стало совсем холодно на этом безлюдном, диком пляже.
4
Он отвез ее в город на следующий день. Она не была способна на безрассудные поступки, слишком боялась их последствий. Потому сказала утром, что надо возвращаться домой.
На перекрестке двух проспектов он остановил автомобиль, взял ее руки в свои и легонько сжал. Минуту они смотрели друг на друга, а потом поцеловались. Медленно, на одном дыхании, с нежностью сотен порхающих бабочек. И вдруг она вздрогнула:
- Господи, милый… Как долго я тебя ждала…
Он продолжал целовать ее лицо, шею, руки. Выливая в эту нежность всего себя, так долго замкнутого, себя ненужного, себя обреченного.
Она снова плакала. Но эти слезы были скорее от счастья, от чего-то завершенного, чего-то свершившегося.
- Тебе надо бежать? – спросил он ее шепотом, не отпуская ни на секунду. Позволив себе нырнуть в ее счастье. В душе он давно заменил свое счастье на ее. Он перестал их разделять, потому и не заметил грани.
- Надо… - выдохнула она. – Волшебное время рядом с тобой…
Она почти со стоном отстранилась от него и вышла из машины. Он смотрел сквозь лобовое стекло ей вслед, положив руки на руль. Она сделала два неровных шагах, обернулась, прижимая ладонь к горлу, будто что-то пыталась удержать внутри, минуту задержалась взглядом на лице Никиты, сделала еще шаг от, еще один, и еще. Потом ускорила шаг и скрылась за поворотом. Никита горящим лбом облокотился на руль.
Он позволил себе обмануться и был рад. Каким бы он не казался сильным, человеку трудно быть все время одному. Так почему бы и нет.
Никита вернулся в хижину и прожил там еще неделю в гулком одиночестве. Передумал он многое. И то, что себя не надо даже заставлять, как он думал раньше, чтобы быть с Алей. И то, что это ему не трудно. Показалось даже, что он хочет этого.
Если он не может сделать себя счастливым, то остается только делать счастливым кого-то.
- Аля… Алечка… - он нежно проводил рукой по ее лицу, волосам. – Как ты?
- Устала, - прошептала она, утопая в нежданной радости.
Они не виделись с того дня, как он отвез ее в город. А сегодня он ожидал ее с работы. Не стал заходить в офис, ведь, у него в запасе оставалось еще две недели законного отпуска. Никто не требовал его присутствия. Так что можно было мирно наслаждаться жизнью… так необычайно повернувшейся к нему лицом.
Они приехали к нему домой. И теперь, стоя в прихожей, он обнимал ее. Словно давно потерянное, чувство вновь оживало. Это придавало сил и уверенности.
А потом он кормил ее ужином, и они пили кофе. Разговаривали, словно не было между ними стены неизвестной жизни друг друга. И откуда брались все эти слова, все звуки, все чувства. Не иначе, как кто-то сверху благословил их на жизнь.
Ее ровное дыхание и чуть подрагивающие ресницы. Наваждение, сон? Или реальность, разрешение чувствам? Зеленый свет?
Они стали видится каждый день. И его квартира будто бы ожила, появились цвет, запах, вкус. Смех…
- Давай завтра поедем в нашу хижину? – Он перебирал пальцами волосы лежащей у него на коленях Али.
- Когда же она успела стать нашей? - Аля приподнялась и поцеловала Никиту в нос.
- Не знаю… Она там стоит уже сто лет. Может, она всегда нас ждала, - он улыбнулся ей в ответ. – Поедем?
- Я не могу завтра, Никита, - ее лицо посерело, тело заметно напряглось. – Понимаешь, родители… Там…
- Неважно, Аля, - он прижал ее к себе, прерывая тем самым сбивчивое объяснение. Почему-то он никогда не давал ей досказать. Будто бы он не хотел слышать о ее прошлой жизни.
- Я так долго тебя ждала… - Она сильнее прильнула к нему. - Так долго… Я все ради тебя. Милый, любимый.
Она начала целовать его лицо нежно, несмело, все более распаляясь, пока ее поцелуи не стали неистово властными, жгучими, болезненными.
- Меня не будет неделю, - сказала она уходя. – Я позвоню сама. И на работе меня не будет, не ищи меня там. А потом… А потом я вернусь. И… Вся моя жизнь для тебя, Никита. Если счастье существует, то оно сейчас рядом со мной.
С этими словами она крепко обняла любимого мужчину и захлопнула за собой дверь.
Никита минуту стоял неподвижно, потом прошел на кухню, пытаясь чем-то себя занять, перемыл всю посуду, протер полы. Его не покидало давно забытое неопределенное чувство, что-то далекое из детства. Он никак не мог понять, что его тревожило.
5
- Да никак к нам отшельник вернулся! – присвистнул Олег, встречая Никиту в дверях его кабинета. – Здорово, братело!
Мужчины крепко обнялись. Попросили приготовить кофе, сели поговорить.
- Как водичка?
- И мир явил к нам краски осени… - Никита выглядел посвежевшим и... счастливым?
- Ого, дружище, ну-ка рассказывай, что предначертала нам судьба на морях? Никак русалку встретил?
Глаза Никиты загадочно сверкнули. Олег все более оживляясь, поудобнее устроился в кресле.
- И какова она? Холодна иль жгуче нежная?
- Эх, Олег-Олег… - Никита откинулся в своем кресле. – Счастье ведь так близко.
- И за это стоит выпить, - Олег приподнял чашку кофе, только что принесенного секретаршей Ирочкой. Подмигнул ей в след. – За любовь!
- Как часто я стал повторяться, - Олег наигранно покачал головой, - но кто же она такая?
- Я говорил тебе о ней. Алевтина. Аналитик у Миши. Она на неделю уехала куда-то. Потому я и вышел раньше аж на пять дней, прошу заметить, - подмигнул он Олегу.
Но Олег уже минуту как замер и сосредоточенно изучал поверхность стола. Никита недоуменно уставился на него:
- Что-то не так, Олег? Ты меня слышишь? Не порадуешься?
Олег медленно и нехотя поднял глаза на лицо друга:
- Так-то оно так, Ник. Но… Все ли ты делаешь правильно?
- Я не понимаю тебя, Леж. Объясни.
- Алевтина. Она. В день твоего отъезда в отпуск…
- Да говори уже! - не выдержал Никита и дернул друга за плечо.
- Она замужем. Ты разве не знал?
И тут нахлынула тишина. Глубокая, опьяняющая тишина, с ее гулкими ударами сердца, с густо завывающим ветром. С опустошающим спокойствием, с медленно опускающимися руками.
Олег что-то начал говорить, видя, как посерело лицо Никиты. Говорил, про какую-то ссору в тот день. Что Аля по телефону на кого-то кричала, рыдала, дрожала. Что потом она куда-то исчезла. А он, Олег, потом расспросил у Миши, кто она такая. Тот все и рассказал. Что замужем, семья… И что вроде бы все было спокойно, все, как и у сотен семей. Как и у сотен восьмичасовых людей.
- Никита, я.. Я думал, что ты.. Никита, - Олег ходил по кабинету и остановился. – Что делать будешь?
Он уже понял, что Никита ничего не знал, выражение лица того красноречиво обо всем говорило.
- Работать, - твердо произнес он после минутного помутнения рассудка.
Ладошки нежно закрыли его глаза.
- Угадай, - Никиту окутал уже успевший стать родным запах духов.
- Аля, - Никита взял ее ладони в свои и усадил рядом за столик. В вечернем кафе почти не было посетителей. За мутным серым окном лил проливной дождь. Осень наступила нежданно. Так же нежданно она убила все надежды.
- Привет, милый. Привет, родной мой, - она не унималась и, снимая намокший плащ, раза четыре нагнулась поцеловать его.
Лицо ее сияло радостью, излучало тепло, любовь, торжество. Будто она хотела поделиться нечто большим, чем просто присутствием.
- Как родители? – холодный тон Никиты слегка остудил разгоряченность Али, и она, на миг замерев, посмотрела на мужчину. Что с ним?
- Два кофе, - не отрываясь от лица Никиты, добавила, - без сахара. Нормально родители. Никита, что с тобой? Неприятности на работе?
- Аля, куда ты ездила?
- Я же говорила, к родителям, - она опустила глаза, сердце тревожно забилось. Хотелось рвануться к нему, прижаться, закрыть от всего мира. Но он холодно смотрел ей в глаза и ждал.
- Аля, почему ты ничего не рассказала мне? – его голос острым лезвием скользнул по сердцу. Она опустила глаза, взяла салфетку и стала комкать ее. Больше скрывать смысла не было, слезы тоже ни к месту. Рассказать все? И обычный любовный роман окончится обычным ничем. Ее сила, ее любовь, тут сейчас перед нею.
- Я вышла замуж в двадцать один год, - начала она. - Я была беременна, а он очень любил меня. Как говорила моя мать, он был удачной партией. Квартира, машина, работа, любовь, уважение. Что мне оставалось. Он был мил. У нас родилась дочь. Он боготворил нас обоих. Я могла назвать это почти счастьем. Только любовь так и не пришла в мое сердце. Мы в браке почти шесть лет. С каждым днем остается все меньше моей привязанности к семье. Я его почти не вижу. Он часто уезжает в командировки, а я… А я с тоб…
- Сколько лет твоей дочери? – Никита стал почти непроницаем, но его руки были так крепко сжаты, что выдавало непомерное напряжение.
- Пять лет. Моей девочке пять лет, - пробормотала Аля, всеми силами стараясь укрепить последние крохи надежды на их любовь.
Никита устало провел ладонью по лицу.
- Зачем же ты ездила к родителям?
- Я подала на развод. Милый, - почти выкрикнула Аля, - я хочу быть с тобой. Только с тобой! Я не проживу без тебя! Никита…
У нее начала проявляться сдерживаемая истерика и страх. Она прижалась к нему. Он обнял ее, поцеловал в висок и отстранился.
- Мои родители разошлись, когда мне было четыре года. Мама тогда сказала, что я смогу видеться с отцом, когда захочу. Что мы уезжаем с чужим мне человеком. Я тогда очень горько плакал. Пацаненок, сопливый парень. Мне так было жаль отца, себя, мать. Мы с мамой уехали в Германию с отчимом. И как ни старалась мама сделать мою жизнь светлее и ярче, я не был счастлив. В четыре года я понял, на сколько мир может быть хрупок. В восемнадцать лет я ушел из семьи, не смог больше жить в чужой стране, с чужим человеком. Вернулся в страну, нашел отца. Он спился, - Никита напряженно всматривался в темное окно. – Спился и умер через полгода моего возвращения. Не смог пережить разрыва с любимой женщиной. Аля, - он ласково посмотрел в лицо заплаканной женщине, - Аля… Мы не можем быть вместе, ты понимаешь? Понимаешь?
Аля держала его за руку, а потом прикрыла лицо ладонями и разрыдалась, содрогаясь всем телом. Никита хотел утешить ее, хотел, чтобы ничего этого не было. Его неудачная попытка обрести счастье, сделала несчастной эту женщину.
Он встал и медленно пошел к выходу.
- Никита, - раздался срывающийся крик.
Никита обернулся, она стояла около столика и держалась за спинку стула. Казалось, что она сейчас упадет. Но она стояла. Лицо было мертвенно-бледным, оно сквозило чем-то потерянным, завершенным, свершившимся.
Болью…
Он смотрел на нее долго, словно изучал, запоминал, чтобы постараться забыть.
***
Как мы можем желать чего-то для себя, когда наши дети начинают жить…
23.03-5.04.09