Двухэтажный деревянный барак. Мое первое детское воспоминание дома. С ним связано много рассказов взрослых и памятных для меня самой событий того времени.
Сначала в этой квартире нас было восемь человек, но позже мы остались вчетвером – родители, бабушка и я. Две комнаты, которые стали теперь нашими, могли быть раздельными, но благодаря двери между ними их можно было и соединять, что нравилось мне гораздо больше, потому что тогда они превращались в бесконечное пространство, по кругу которого я так любила бегать наперегонки с нашей любимицей Муркой.
На кухне самой важной была печка. Она грела всю квартиру, готовила нам еду и воспринималась мною, как еще один член нашей семьи. В ней таинственно потрескивал огонь, шло тепло и уют. Рядом всегда были уголь, дрова и ведра с принесенной из колонки водой. Бабушка или мама обязательно ее заранее грели, чтобы всегда была горяченькая наготове – для разных нужд.
Здесь же, неподалеку от печки, меня мыли в большом корыте, а потом, завернув в большое полотенце, несли в комнату и укладывали спать. И бабушка на ночь рассказывала мне сказки.
Л У Ж А
Наша квартира находилась на втором этаже, а на первом жили двойняшки –Люда и Лена. У них была еще одна сестра, но она была намного старше нас, а потому совершенно мне не запомнилась. А вот с двойняшками нас связывали странные отношения – не дружба и не вражда, а какое-то бесконечное состязание, проверка на «вшивость», я бы сказала. Мою «вшивость». Я была младше их, мне было тогда года три с небольшим, а они постоянно любили над кем-нибудь подшучивать, причем, не добро. Вполне естественно, самым удобным для них объектом стала моя персона.
После обильных дождей, как и полагается, во дворе скопилось огромное количество луж. Естественно, что столь замечательное событие не могло остаться без моего пристального внимания, к тому же повод был расчудесный – мои новые резиновые сапожки, еще ни разу не одеванные и с томительной тоской ожидающие случая измерить все окрестные лужи.
И случай им представился! Да еще какой!
Поначалу все шло своим чередом – чинно и степенно, как я и обещала маме, прежде чем она выпустила меня на улицу одну. Я проверяла лужу, слегка затянутую еще не сдавшимся на милость весне легким после-ночным ледком, насколько она глубокая, и лишь затем, с чувством первопроходца-ледокола бороздила ее вдоль и поперек. Сапожки были замечательные! Ноги оставались сухими и теплыми, и я получала нескончаемое удовольствие. Правда, не так долго...
Во двор вышли двойняшки. Тоже в резиновых сапожках. Поначалу они заинтересованно наблюдали за моими испытаниями, а затем решили присоединиться:
– А вот эту лужу? – с какой-то хитринкой в голосе спрашивали они меня, направляя все в новые и новые лужи.
Я с азартом включилась в эту игру, полностью совпадавшую с моими желаниями. Было измеряно уже великое множество различных глубин, пока мы не подошли к недавно вырытому небольшому котловану.
– А вот эту? – указали они на него и с интересом воззрились на меня, ожидая очередной возможности посмеяться.
Я, не подозревая никакого подвоха и не зная, чтО представляет из себя ЭТА лужа, уже привычно попробовала ее на глубину, даже нащупала дно в ее начале, но ступать пока не решалась. Что-то мне подсказывало, что не стоит этого делать.
– Ну что же ты стоишь? Давай! – настаивали они, подталкивая меня зайти в нее.
– Что? Боишься?! – утвердительно подпевала одна другой.
Не понимая тогда еще, что такое подначивание, я принимала все за «чистую монету» и, конечно же, не могла ни себе самой, ни кому-то еще позволить уличить себя в страхе – ведь столько сказок и рассказов про бесстрашных героев было заложено в моей душе.
И потому, пересиливая в себе боязнь, я смело сделала большой шаг вперед! Дальше случилось непредвиденное – я вдруг почувствовала себя скованной мокрым холодом, окутавшим все мое тело. Еще не успев понять, что же произошло, я инстинктивно начала барахтаться, стараясь одновременно с этим хоть что-то увидеть. Наконец мне удалось вынырнуть из этой жуткой мглы и открыть глаза.
Передо мной была сухая бугристая от изморози земля с остатками пожухлых, промерзших за зиму стебельков. А чуть поодаль стояли четыре резиновых сапожка и сверху слышались голоса и смех двойняшек.
Чувство обиды от этого издевательского смеха, от испытанного унижения не позволяло мне просить их о помощи. Судорожно цепляясь за иссушенные, тут же обламывающиеся стебельки, за бугорки еще мерзлой земли, я тщетно пыталась выкарабкаться из все больше затягивавшей меня вглубь бездны. А две пары сапог так и продолжали равнодушно стоять рядом.
И потому, что бы ни случилось, я для себя решила:
– Пусть лучше я утону, чем хоть слово они от меня услышат! Не дождетесь!
Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не проходивший неподалеку сосед. Он вытащил меня, уже обессилевшую, и принес домой.
Мама в испуге схватила меня, стаскивая ледяное и мокрое мое одеяние.
– Что случилось? Помочь? – на шум выбежала заглянувшая к нам соседка.
Увидев ее, я попыталась натянуть на себя разбросанные на полу вещи. Мне было ужасно стыдно, что кто-то посторонний присутствует при моем разоблачении. Еще одного позора и унижения я бы не пережила.
Мама, как ни была сердита на меня, все же поняв мое состояние, махнула ей рукой:
– Не надо!
И уже обращаясь ко мне и поливая меня из кувшина, сидящую в корыте с теплой водой, получившей заслуженную порцию шлепков по голой попке, укоризненно в который раз спрашивала:
– Ну как же ты могла?! Ведь мы же с тобой договорились – со двора никуда! Тебя вообще отпускать нельзя, да?! И снова эти двойняшки!
Мамин голос, хоть и сердитый, был наполнен такой неподдельной тревогой за меня и любовью, что, купаясь в нем, в моем корыте с теплой водой, в бесконечной маминой Любви, я понимала – лучшего в тот момент и быть ничего не могло!
Ц Ы Г А Н Е
Росла я озорной и очень подвижной девчушкой. Лучшими моими друзьями были мальчишки. С ними мы гоняли по двору, прятались в засадах, играли в «мальчишечьи» игры, и я была у них заводилой. Не удивительно, что моими игрушками были не только куклы.
Мой папа, который души во мне не чаял, был очень доволен, что, как он и мечтал, у него была в моем лице не только девочка, но и мальчик, «два в одном», так сказать. Как-то раз папа купил мне «настоящее» ружье, с деревянным затвором и металлическим стволом. Я была ужасно довольна таким подарком и не выпускала его из рук.
И вот однажды, играю я со своим ружьем, мама хлопочет на кухне, как вдруг в редко тогда закрываемую в квартиру дверь вваливается в наш коридор, расположенный между комнатами и кухней, целый табор цыган со своими ребятишками! Все галдят, так и норовят схватить, что плохо лежит.
Я увидела, что мама сильно растерялась от неожиданности и от такого количества незнакомых людей в нашем доме. А они от мамы давай что-то требовать. Мама отвечает им, пытаясь при этом прижать меня к себе, и не знает, что делать.
Но для чего же тогда я? Храбрая и отважная защитница мамы от всех цыган, вместе взятых! Да еще с таким грозным оружием в руках!
Бесстрашно выпятив грудь и выставив впереди себя ружье, смело направила его дуло на непрошенных гостей:
– Что вам здесь надо? Не трогайте мою мамочку! Я никому не дам ее обидеть! Уходите отсюда, а не то я вас всех перестреляю!
Конечно, сейчас я понимаю, как комично тогда все это смотрелось.
Но удивительное дело! Переглянувшись между собой, цыгане что-то загалдели, положили на место уже прихваченные было в безвозмездное пользование наши вещички и дружно повернулись к выходу.
Я с гордостью и ожиданием заслуженного восторга оглянулась на маму. Она крепко прижала меня к себе и заплакала.
Наверное, испугалась сильно.
Хотя чего ей бояться, когда у нее есть я?
М А С Л О С С А Х А Р О М И П О В И Д Л О М
Выхожу я как-то во двор, а там опять двойняшки – тут, как тут. Довольные такие! Еще бы! Держат в руках аж по два будерброда каждая! А бутерброды так и манят к себе, переливаясь на солнышке своими масляными бочками. Два сверху сахаром посыпаны, а еще два – густым вишневым вареньем.
Надо сказать, что по тем временам масло для нас было огромной роскошью, а про варенье и вообще говорить не приходилось.
Семья же двойняшек, в отличие от нашей, жила довольно зажиточно, у них было много такого, о чем я даже мечтать не могла, да и мои родители – тоже. И они это прекрасно понимали.
Не любили люди эту семейку. Одни они такие у нас были во всем нашем бараке. Но что делать? Соседей не выбирают.
Двойняшки с детства уже были хитрыми и недобрыми.
И тут протягивают они мне свои неначатые еще бутерброды – один лучше другого.
– На, попробуй! Знаешь, как вкусно! Бери, нам не жалко – у нас еще есть.
Кто бы сомневался? Я знала, что есть, а потому и не удивилась. Отчего бы не поделиться – я ведь могла и единственный кусок отдать, не раздумывая. А тут такое богатство! Конечно, не жалко!
Я подошла ближе и протянула руку, готовая взять это бесценное лакомство.
– Да нет, давай мы тебе сами дадим, открывай рот!
– И глаза закрой! Это игра такая! Так веселее!
Ну, конечно, как здорово они это придумали!
В три с небольшим года так легко верить в то, что тебе говорят и играть всегда интересно!
– И «спасибо» скажи! Тебя мама учила говорить спасибо?
– Да! Спасибо! – с благодарностью сказала я и, уже представляя непередаваемый вкус тающего во рту потрясения, с готовностью открыла рот.
– Ха-ха-ха!!! – на все лады хохотали Люда и Лена.
– Ой, не могу! Ты только посмотри на нее!
Я открыла глаза и увидела двух маленьких чудовищ, заталкивающих в рот последние кусочки обещанных мне бутербродов и буквально изнемогающих от раздирающего их хохота.
Сказать, что мне было обидно? Это – не сказать ничего!
Очередное унижение, полученное мной в столь раннем возрасте, конечно же, пошло мне на пользу. Они, сами того не подозревая, преподали мне очередной урок, который я запомнила на всю жизнь.
На этот раз – о том, как важно иметь собственное достоинство и ценить его в других людях.
А тогда, тогда я просто развернулась и убежала домой, где смогла дать волю всей накопившейся во мне обиде – на них, на саму себя, на то, что в мире есть столько зла и что люди творят его!
Я плакала, уткнувшись в родные мамины коленки, и ласковый голос утешал меня, приговаривая «маленькая моя глупышка».
На фото - мы с моим закадычным дружком Валеркой около стены нашего барака. Нам здесь уже лет пять.