Вечером четвертого октября Николай Полумрак, одинокий молодой человек двадцати восьми лет от роду, второй раз объявился на сайте Прозаик.ру.
Событие, которое следовало бы признать знаменательным, увы, прошло незамеченым. Ни фанфар, ни грома небесного.
Николай Полумрак зашел в раздел регистрации и через десять минут из безликого посетителя превратился в полноценного автора. От псевдонима он, поразмыслив, отказался.
Вскорости его девственно чистую авторскую страницу с пустыми счетчиками произведений и читателей украсило короткое вступительное слово.
Вчерне этот текст уже существовал. Николай извлек его из папки, озаглавленной «Важно», пробежал, вспоминая, глазами и внес лишь косметические поправки. Так, восклицательный знак он заменил на точку. Чтобы не было излишней восторженности. Затем вбил пропущеную запятую. И, наконец, добавил Платонова.
«Здравствуйте, Читатель.
Будем знакомы. Я – Николай Полумрак. Начинающий, смею надеяться, писатель. Во всяком случае, мне кажется, что к этому есть определенные основания.
Мои ориентиры: Мураками, Рыбаков (который Вячеслав), Достоевский, Платонов. Это вовсе не значит, что я попытаюсь подражать всем им сразу или каждому в отдельности. Смешно. Не находите? Скорее уж я попытаюсь им соответствовать. Итак, вперед».
В половину одиннадцатого, бесцельно побродив по сайту, Николай выключил компьютер. В погашеном экране монитора слабо отразилось его круглое, некрасивое лицо с маленькими колючими глазами. Довольно долго он сидел, утопив подбородок в ладонях, и представлял себе дальнейшие перспективы. Миниатюра, думал он. Для начала мне нужна миниатюра. Простая и одновременно изящная. На страницу – максимум. И чтобы в конце рассказа все вставало с ног на голову. Это было бы хорошо.
Например, некий Говард э-э… Кнафут…
Характеристика: высокий, мощный мужчина. Под два метра. Руки – несуразно длинные. Глаза – серые, расставлены очень широко. Челюсть – тяжелая. Верхняя губа скрыта усами соломенного цвета. В правом углу нижней губы – язвочка. Герпес.
Из-за глаз и челюсти выглядит дебиловато. Передвигается сутулясь, слегка подшаркивая.
Одежда: теплая клетчатая рубашка и темно-синий полукомбинезон. Рукава рубашки закатаны. Одна лямка у полукомбинезона прихвачена капроновой нитью. На нагрудном кармане - эмблема «Автосервис Макнати». Чуть выше – надпись авторучкой на белой нашивке: «Говард»…
Конечно, скопом вываливать все эти подробности на читателя нельзя. Динамика рассказа тут же умрет в корчах. Ерунда получится. А вот если подавать гомеопатическими дозами - там руки о брючины полукомбинезона обмахнуть, здесь ногтем герпес поковырять, абзацем ниже на стул грузно опуститься, - тогда образ Кнафута сформируется незаметно и сам по себе. Страницы, правда, не хватит. И двух, наверное, тоже…
Николай Полумрак зевнул, мотнул головой. Нет, дальше он додумает завтра. А там, пожалуй, и первые строчки набьет. Все.
Темнел беззвездной, облачной ночью прямоугольник окна. В приоткрытую форточку тянуло морозцем. Сонно покачивался тюль.
Николай стянул футболку. Сложив ее пополам, аккуратно повесил на спинку стула. Затем освободился от вытертых спортивных штанов. Оставшись в одних трусах, потянул носом воздух, зябко дернул плечами и направился на кухню. Там он проверил краники на газовой плите (закрыты), попробовал пальцем землю в стоящем на подоконнике горшке с бегонией (сухая) и из пластиковой бутылки в три булька устранил эту несправедливость.
У бегонии, кстати, было собственное имя. Ее звали Юлька.
В комнату Николай вернулся с кружкой отфильтрованной воды. Отпил. Поставил в изголовьи. Разложенный диван, крякнув, принял семьдесят килограммов живого веса. А может и больше принял. Николай в последнее время мало двигался. И много ел. Что печально.
В обозримом будущем надо будет делать выводы.
Устраиваясь в постели, обживаясь, согревая теплом своего тела простыню и подушку, Полумрак вяло размышлял, что намечающаяся полнота вполне профессиональный признак. Писатель есть существо с добрыми глазами убийцы и большой ж…
Ж…-то нарастающую не отнимешь.
Посопев, Николай перевернулся на живот, подложил под грудь руку. Не туда, где сердце, а выше, чтоб биение не отдавало в ладонь. Мысли его опять переползли на рассказ. Он подумал, что начнет так: «Звонок в дверь застал Говарда Кнафута…»
Тут сразу обнаружилась сложность.
В подвале или в гараже Говард Кнафут находиться не мог. То есть, мог, но тогда звонка бы не услышал. Потому что и подвал, и гараж у него помещались в дальнем конце дома. И это, кстати, очень даже правильно. В этом есть смысл.
Остаются кухня, спальня, чердак. Ванная. Гостиная.
Блин. Николай раздраженно фыркнул в наволочку. Тоже мне проблема. В туалете. В туалете услышал звонок Кнафут. Сидя на унитазе…
А по логике, конечно, в гостиной. За каким-нибудь полуденным телешоу. Чтобы, значит, убавив у телеприемника звук и хлопнув задремавшую жену по ляжке, пойти открывать дверь гостям.
Ах да, уже засыпая, сказал себе Полумрак, надо еще как-то обозначить место действия. Тут же, в диалоге с позвонившими. Мол, так мы себе типичную американскую глубинку и представляли. А в ответ – Техас, что ж вы хотите. А достопримечательности? Пожалуйста, автозаправка, автомастерская, аптека. Еще – скоростное шоссе. Не густо. Ну так нас и самих - двести шестнадцать человек всего…
Здесь Николай провалился-таки в сон.
Приснилось ему подземелье. Тесный, узкий ход вел в черноту, подсвеченную красноватыми отблесками. Над головой опасно ворочалась, кряхтела, спазматически дышала и сыпала песочными струйками земляная толща. Под ногами хлюпало. Ориентируясь на отблески, Николай брел вперед, изредка проверяя наличие стены локтем. Ток воздуха холодил лицо. Тянуло сыростью и – наплывами – сладковатой гнилью.
Десять шагов. Двадцать. Тридцать.
Ход сворачивал, раздаваясь вширь. Становилось светлее, суше. Скоро Полумрак наткнулся на вдетый в железное кольцо, чадящий на последнем издыхании факел. Рядом, обмотанный ветошью, очень кстати валялся его собрат.
Операция по реквизированию бесхозного добра прошла успешно. Просмоленная пакля, пошипев, вспыхнула, лицо обдало жаром пламени.
Приподняв факел над головой, Полумрак огляделся.
Помещение, в которое он попал, оказалось крохотной прямоугольной площадкой с нишей и боковой, забраной решеткой щелью. В нише лежал стул, лишенный передних ножек, и висела на гнутом гвозде дырявая, изъеденная ржой кираса. Каменную кладку на уровне Николаевой груди пятнали буквы. Их наносили кое-как, видимо, впопыхах и пальцем, окуная этот палец... Николай присмотрелся. Нет, не в кровь. В обычную краску окуная. В сурик.
Написано было: «Выход». Кривая стрелка поясняла, что выход находится там, откуда Полумрак как раз только что пришел. Щель же, освещенная просунутым сквозь решетку факелом, похоже, вела в караульную - у дальней стены тусклым блеском отозвались стоящие в специальных поставцах алебарды. Три или четыре.
Ни щеколды, ни замка на решетке не было, но открываться она не спешила. То ли перекосило ее, то ли был какой-то невидимый стопорок.
Николай схватился руками за прутья, надеясь, если уж кираса вон, вся насквозь, раздернуть их в стороны. Вдохнул. Напряг мыщцы. Выдохнул.
Впустую. Только ржавчина отслоилась, пачкая ладони.
Еще раз осмотрев помещение, Полумрак убедился, что другого пути у него нет. Если только не обратно по стрелке.
Просто свинство какое-то!
Замахнувшись в расстроенных чувствах на решетку, он и предположить не мог, что та, взяв миг на раздумие, вдруг протяжно взвизгнет и на его глазах ухнет внутрь.
Трам-тарарам! Ухнула!
Несколько секунд дребезжащий звон заполнял пространство, отскакивая от стен, вызывая желание зажмуриться и прикрыть уши. Николаю казалось, что он и сам дребезжит, вибрируют внутренности, пульсирует солнечное сплетение, трансформаторным гулом отзывается мозг.
Установившаяся затем тишина вполне могла бы называться ватной. А еще - полной, неестественной и зловещей. Словно невидимый звукорежиссер сначала вывернул звук до максимума, а, сплоховав и испугавшись, бросился в другую крайность и убрал звук совсем.
Полумрак дернул ртом, проверяя, не оглох ли он ненароком, а следом еще и притопнул для верности каблуком.
Терпимо. Вперед, что ли?
Побродив по тесной «караулке» и разжившись обломком меча и металлической перчаткой, в которой почему-то не хватало фаланг среднего пальца, Николай вышел в длинную кишку сводчатого коридора. Факел, потрескивая, гонял вокруг многорукие тени. Свисающая дырявыми полотнищами паутина рвалась и обугливалась. Шуршали, разбегаясь по углам, недовольные невидимые пауки.
В конце кишки темнела арка с уходящей вверх каменной лестницей. По идее, идти нужно было как раз туда.
Опуская ногу на первую ступеньку, Николай выставил обломок перед собой.
Если какая гадость и ломанется навстречу, то первым делом получит ржавым нестерилизованным железом в живот.
Впрочем, на второй половине подъема обнаружилось, что вместо рукояти меча в его пальцах засел черенок опасной бритвы. Как так получилось, Полумрак совершенно не представлял, правда, не сильно и удивился. У него вон решетки сами по себе, от испуга падают. Так что мало ли…
Взмахом руки он лишь проверил, как лезвие рассекает воздух - хорошо рассекает - и вдруг напомнил себе Воробьянинова, подбирающегося к горячему еще телу великого комбинатора.
Остап Ибрагимович, вы спите?
Хотя, конечно, никакого Бендер-бея наверху не было. Откуда? Лестница упиралась в приоткрытые на ширину ладони створки.
Николай приник к щели, сначала, осторожничая, правым, затем левым глазом. Видно было немного. Правым – вытертую дорожку, уходящий влево и вверх ряд колонн и какое-то смутное колыхание в промежутках. Левым – ту же дорожку, тот же ряд, только уходящий уже вверх и вправо, и высокий, в человеческий рост, отливающий металлом подсвечник.
-Раз-два-три! – сказал в щель Полумрак. – Есть кто живой – замри!
И выскочил, боднув створки.
Зал встретил его темнотой и гаснущим в немыслимой какой-то вышине эхом. Мри-ри-ри…
Умри?
Николай крутнулся вокруг своей оси. Бритва выписала напрасную кривую. Никого.
Свет факела едва разгонял тьму. Колонны, колонны, посвечники. Пятна розоватого, с прожилками мрамора. Пыльные какие-то кисти.
Пространство разбегалось, раздавалось, пустело в такт шагам. Глыбились и, словно подстреленные, падали веером тени.
Узор на дорожке под подошвами периодически повторялся, желтые ветви на темном фоне схлестывались, расходились, уступали очередь красным бутонам с сердцевиной в виде пучка миниатюрных черепов и опять схлестывались. Очень скоро Николая одолело ощущение, что дорожка устроена на манер беговой, и он просто перебирает ногами, оставаясь при этом на месте. Так и хотелось выбросить факел на пять-шесть метров вперед – проверить, вдруг там действительно обрыв и медленно проворачивающийся ролик.
Чтобы избавиться от наваждения, Полумрак подался к колоннам.
Глухо отзывались неровные, потрескавшиеся плиты. Чуть слышно, в невидимых водостоках, журчала вода. Колонны в три-четыре обхвата вылуплялись из черноты, взблескивали отраженным огнем и возносились в непроглядный мрак, подставляя влажные бока под касание бритвы. Николай обходил их то справа, то слева, на всякий случай вел счет.
Шестая колонна была с выбоиной, между двадцать второй и двадцать третьей в куче песка лежали белые с розовым обломки, на тридцать шестой факел, чихнув, чуть не погас, а где-то на пятом десятке темнота впереди наконец протаяла в серую дымку.
Ну, понастроили!
Полумрак остановился, переводя дыхание.
Нет, увиденное не потрясало.
Даже закралось подозрение, что его надули. По сравнению с громадой пройденного им зала, открывшееся возвышение казалось жалким.
Полукружья сбитых ступеней. Серое, складчатое полотно драпировки. Пыльные портреты в рамах. Желтоватый, слегка подкопченый свод низкого потолка с крюком. На крюке - тележное колесо, утыканное огарками свечей. Мягкий, рассеяный свет из зарешеченного окошка.
От стены до стены – барьером – стоял узкий, грубо сколоченный стол. За столом, чуть дальше, вторым барьером, тянулась длинная, горбатая лавка. А за лавкой уже вырастал трон. Простенький. Деревянный. С приступочкой.
По мере приближения, разочарование у Николая только росло.
И вот это, думал он, глядя на застывшие на ступенях бурые потеки, на широкие прорехи в драпировке, на плесень, пятнающую оголившиеся камни, неужели это и есть то, к чему я стремился?
Ответа не было.
Ах, действительность! Ни тебе сундуков, доверху набитых драгоценностями, ни тебе россыпей монет с чеканным профилем какого-нибудь античного правителя, ни тебе расшитых золотом подушек поверх пушистого персидского ковра. Ни кувшинов с шербетом, ни серебряных подносов с рахат-лукумом, ни восточных красавиц-рабынь, танцующих в газовых прозрачных лифах и газовых прозрачных же шароварах. Увы.
Перевалить через стол было делом техники. На миг, правда, елозя животом по прогибающимся доскам, Полумрак почувствовал себя блюдом. Килькой, которую вот-вот подцепят вилкой. Даже просверк мельхиоровый над головой привиделся. Пыля и осыпая на пол остатки давнишних трапез, какие-то черепки, чешую и мелкую кость, он торопливо переполз на лавку.
Просверк, впрочем, так и остался игрой воображения.
Йа креведко, подумал Николай и фыркнул. Йа килько.
Собственно, делать на возвышении было нечего. Разве что примерить на троне роль владельца всего сущего, царя подземелий, повелителя пустот, распорядителя эха и регулировщика запустения и темноты. Все равно права воссесть оспорить некому.
Тем более, такой случай может больше и не представиться.
А еще навязчиво стучалась мысль: в тронном седалище обязательно должен быть волшебный тумблер. С большой буквы Вэ - Волшебный. Обязательно. И без почему.
Но сначала Полумрак обошел портретную галерею.
В рамах с облезшей позолотой коротали век литературные классики. По школьным учебникам были опознаны напыщенный Шекспир, загадочный Киплинг, взлохмаченный Чехов, исступленный Достоевский и сибаритствующий Гончаров. По попыткам самообразования – Золя, Цвейг, Набоков, Амаду и Новиков-Прибой. Идентификация всех остальных прошла по размещенным под портретами табличкам.
Бальзак. Честертон. Кизи. Манн. Твен. Диккенс. Мисима.
Черты Мисимы почему-то здорово напоминали другого, любимого Николаем японца - Мураками, да и остальные лица как-то смущенно комкались под его взглядом, куксились, перебрасывались чертами, теряли носы, находили носы, раздували щеки, обрастали волосом и все как один косили влево.
Последняя, как раз самая левая рама была пуста.
Около нее Полумрак впал в задумчивость. И не потому, что вместо холста был вставлен жестяной отполированный лист. И не потому, что подпись под листом гласила: «Полумрак». А исключительно потому, что в конце подписи гнусным крючком торчал вопросительный знак.
«Полумрак?»
Очнулся он уже на троне, бессмысленно таращась в невидимую точку между двумя едва белеющими колоннами. Неловко подвернутая нога затекла. Локоть, установленный на треснувшем вдоль подлокотнике, покалывало.
В голове отголосками звучало: «Сомневаются, значит. Не уверены в Полумраке. А восклицательный, а восклицательный впендюрить слабо?!»
Николай со стоном переменил позу и тут вспомнил про тумблер. Который Вэ.
И действительно, при легком подскоке внутренности трона издали явственный щелчок, что-то там, между ножек, закракало, содрогнулось и зашипело, будто подключился аппарат искуственного дыхания.
Подпрыгнув три или четыре раза, Николай стал ждать результата.
Сначала ему показалось, будто вдалеке ударили в гонг. Он замер, прислушиваясь, но звон быстро погас и так и не повторился. Затем из темноты словно кто дохнул. Всколыхнулось полотно. Скрипнула импровизированная люстра. Перламутровые рыбьи чешуйки подлетели к ногам. Но и тут все закончилось ничем. Наконец, сзади, словно под неловко поставленным сапогом, треснула узорная плитка. Полумрак съежился, стукнул зубами, представляя себе кого-то бородатого, плотного, в жилетке на голое тело, с ухмылкой вскидывающего над ним тонкую волосяную удавку. Две секунды, три, пять – и он набрался храбрости и свесился на подлокотнике, заглядывая за спинку трона.
Пусто. Никакого бородача. Плитка треснула сама по себе. От старости.
И непонятно, что было делать дальше. Сидеть? Идти? Сон буксовал. На всякий случай, удивляясь собственной причуде, Полумрак подпрыгнул еще.
-Ду… ду… ду… - вдруг разнеслось под сводом.
Рука с бритвой выщелкнулась сама.
Какое-то время Николай, щурясь, смотрел поверх дрожащего лезвия в темноту зала. Потом глаза заслезились от напряжения и какие-то аморфные прозрачные тельца зеленоватого оттенка закурсировали из стороны в сторону, меняя высоту.
Пришлось на мгновение зажмуриться, попеременно прижимая тыльную сторону свободной ладони к глазным яблокам.
-Иду! Иду! – прозвучало уже четче. Затем было ворчливо прибавлено: - Что ж вы все такие нетерпеливые?
Существо, которое вышло под разбрызганный свет окошка и остановилось у ступеней, ввергло Николая в какое-то полуобморочное состояние. Бритва детской игрушкой нелепо топорщилась в руке. Подумалось, все равно, что с голой задницей – на танки.
Чудище было метра четыре в высоту.
Стояло оно на двух вполне человеческих, толщиной с целого Полумрака ногах. Торс с мягким, голым пятном живота и острым, выдающимся вперед, каким-то птичьим килем опушенной грудины по бокам украшали треугольные пластины ороговевшей кожи. Вместо рук выхлестывали тонкие, розовые с черным щупальца. По четыре с каждой стороны. Они то свивались в пружинистые кольца, то скручивались в жгуты и, распрямляясь, с тихим свистом полосовали воздух. Головой служил мясистый нарост, весь в оплетке толстых сизых вен. Лицо было едва намечено. Большой безгубый рот шел изломаной линией. Трубочки дыхалец тянулись вверх словно кавалерийские усы. Маленькие, белесые глаза подслеповато помаргивали.
-Ты что ль претендент? – спросило чудище, разглядывая Николая.
В кривой щели рта сверкнули острые мелкие зубы.
-Ка… Какой претендент? – кое как справился с голосом Полумрак.
-Хорошенькое дело! – всплеснуло щупальцами существо. – А на трон зачем влез?
-Так я могу и это… - Николай сделал попытку сползти на пол.
-Не-не, - остановило его чудище. – Сиди-сиди. У тебя вон и оружие есть…
-Да не, - засмущался Николай, пряча бритву за спину, - это так…
-Ага-ага… - Чудище помолчало. – А раму пустую видел?
-Видел.
-А на табличке там чья фамилия?
-Моя. То есть, вполне возможно…
-Ну! – Не дослушав, обрадовалось чудище. – Что ж ты мне голову морочишь! – И, подавшись вперед, проникновенно спросило: - Хочешь к классикам?
Николай вздрогнул.
-Н-нет.
-Как нет? – удивилось чудище.
-Так они ж это… мертвые все…
-Ой, один Ленин живее всех живых! – чудище удостоило Полумрака взмахом двух правых щупалец. – Я ж не в том смысле… Мертвые… Все умрем! – назидательно сказало оно. – Когда-нибудь.
-Но я еще очень молод… - промямлил Николай.
-Какая гнусная, сентиментальная речь! - закатило глаза чудище. - Слышал бы Рембо… Знаешь Рембо?
Рембо Полумрак не знал.
-М-да… - чудище почесалось. – Что ж вас всех в писатели-то…
-Понимаете, - решил объясниться Полумрак, - я здесь случайно…
-Ага. Еще скажи: примус починял…
-Какой примус?
-А казалось бы, бессмертная фраза, - задумчиво произнесло чудище. Вздохнуло. – Что-то у нас, Полумрак, с тобой не клеится… Ты вообще… как бы это… пишешь?
-В смысле?
-В смысле - писателем себя считаешь?
-Немного. Рецензию вот написал на фильм. На «Тьму». И в школе еще – стихи к восьмому марта…
-Негусто.
Опечаленное чудище уронило щупальца на пол. И нарост свесило.
Николай тут же мысленно обругал себя за недавний испуг. Собственно, чего тут было пугаться? Подумаешь, громадина. У громадины вон тоже есть бедная, непонятая, страдающая от одиночества душа!
-Вообще-то, - сказал он, плавясь от жалости к чудищу, - сейчас я планирую один рассказ. Конечно, ничего выдающегося…
-А в будущем? – дернулись с надеждой три левых щупальца.
-Ну, так сразу, - в забывчивости Полумрак чуть не отчекрыжил себе бритвой нос. – Сначала рассказ. Потом, наверное, второй. Уже как бы посерьезней. Потенциал я в себе чувствую…
-То есть? – вскинулось чудище. Взгляд был умоляющий.
-То есть, смогу и роман, - решившись, рубанул Николай.
-Значит, тебе хотелось бы… Нет, ты только представь: Пруст, Сервантес, Полумрак. А? В одном ряду, а?
-Ну… да! – выдавил, улыбаясь, Николай.
Стало вдруг светлее.
За спиной чудища протаяли пять, шесть колонн. Слева, в невесть откуда взявшемся свечном трепете выступила стена. У стены обнаружился разбитый комод и сложившаяся пополам фигура в полном рыцарском облачении.
Нет, определенно, света прибавилось.
-Умница! Умница! Человечище! – обрадовалось чудище, оглянувшись. - Только вот что. Ты, наверное, знаешь, что попасть в классики просто так нельзя…
-Конечно! Ежедневный труд! – Воодушевленный Полумрак махнул рукой и чуть не распорол себе брючину, а затем – на возвратном движении - щеку.
В голове у него мелькнуло, что так недолго и зарезаться. Дурацкая бритва!
-Труд – это хорошо. Это обязательно. Но… - чудище заплело щупальца на груди. – Это все-таки приложение. Сначала необходим ритуал. Инициация! – Из розово-черного клубка вырвался и косо уставился в потолок, требуя внимания, бледный кончик с пятаком присоски. - Допуск своего рода. В святая, так сказать, святых.
-Это как? – спросил Николай.
В груди у него екнуло. Слабенько, почти незаметно.
-Ой, да ничего особенного! – сверкнуло зубами чудище. – Всего-навсего - поединок!
-А чей?
-Наш, Полумрак. Твой и мой. Это же очевидно. Больше я желающих тут не вижу.
-Извините, - побледнел Николай, - но я не думаю, что это хорошая идея. Вы вон какой! Вы же меня – в порошок. В мелкий.
-Порошкообразный писатель лучше усваивается…
-Кем?
-Читателем, разумеется! Да ладно тебе! – Чудище хохотнуло. – Понарошку же! По-на-ро-шку! Ритуал такой. Ферштеен?
-То есть?
-Что ж тебе все разжевывать… Синонимы: как бы, фальшиво, играючи. Я тебя буду щупальцами как бы душить, ты будешь как бы отбиваться. Не по-настоящему, йес? Могу, кстати, и фору дать.
-Так это вроде спектакля, да? – Николай задумчиво чуть не упер ладонь в подбородок, но вовремя опознал в ней блеск металла.
Отлепляться от пальцев бритва почему-то не хотела ни в какую. Ерзала сверкающей бабочкой. Полумрак заподозрил было чью-то чужую волю, но тут же об этом забыл. Так как чудище, раскинув щупальца веером, сказало:
-Отнимай два любых.
Николай помялся.
-Может, три? Или четыре?
-Не, ты нахал! Два!
-Тогда два правых, - Николай показал лезвием. Потом спохватился: - А я вас не порежу?
-Да сколько угодно! – благодушно отозвалось чудище.
-Нет, вы поверьте, она острая.
-Верю. Охотно. Кромсайте, рвите. Все равно новые отрастут. А для зрелищности это даже полезно.
-А кому тут… - произнес Полумрак и осекся.
Свет, только что куцый, жалкий, редкий, вспыхнул повсюду.
Закапал воск с тележного колеса. Огоньками выстрелили многочисленные подсвечники. Внутренний жар напитал свечением колонны. Брызнули в вышине искры, словно замкнулись электрические контакты. Ослепительное сияние хлынуло вниз и омыло зал.
Распахнувшееся великолепие клюнуло Николая прямо в сердце.
-Господи… - только и смог выдавить он.
Оказалось к тому же, что темнота скрывала уйму народа. Что там! В наконец-то ясно различимом пространстве происходило форменное столпотворение. А когда глаз Николая выхватил из человеческой массы еще и величаво ступающего кентавра, в голове у него отчего-то родилась чужая поэтическая строчка о смешении в кучу коней и людей.
Невесомо плыли кринолины, покачивались на шляпках перья райских птиц, остроконечно зеленели «буденновки», пестрели штаны и платья, топорщились галифе, развевались сорочки, чернели смокинги, алели косоворотки, возносились башни завивок, золотым шитьем сверкали камзолы и кушаки, то тут то там мелькали гимнастерки, кожанки и монашеские рясы, мундиры блестели орденами, упруго дрожали банты, лоснились лацканы, склонялись опахала.
Многоголосье вилось над собравшимися подобно мухам.
-Ну! – торжествующий голос чудища легко перекрыл неразборчивый людской гул. – Все! Все здесь! Все только и ждут! Посмотри на них, Полумрак! Они вожделеют!
Николай привстал.
Передние ряды зашикали на напирающих сзади. Лица, как подсолнухи к солнцу, развернулись к возвышению.
-Вожделеете? – робко спросил Полумрак.
-Да! – грянуло в ответ.
И волна обожания накрыла Николая с головой.
О, она была весьма вещественна, эта волна. Составляли ее чепцы, чулки, фуражки, шарфы, перчатки, муфты, накладные букли, бижутерия и даже одно пенсне.
-Ну, ты готов? – проревело чудище.
«Минуточку!» - хотел было сказать уязвленный непонятной спешкой Николай. Вынырнув из галантерейного водопада, он даже рот раскрыл, но челюсть его как отвалилась, так и застыла в нижней своей точке. А все потому, что в первом ряду стоял…
Нет, как же это, оторопел Полумрак. Моргнул, моргнул еще раз, намеренно с задержкой открыв глаза.
Виновник отваленной челюсти исчезать и не подумал, а даже проявил некоторую живость, слабо улыбнувшись и приветственно взмахнув рукой.
Он был высок, хотя, конечно, сравнения с чудищем не выдерживал. Стоял стесненно, чуть боком. Глядел на своего будущего автора исподлобья, с тяжелым ожиданием. На нагрудном кармане полукомбинезона белела полоска. Не присматриваясь, Полумрак и так знал, что на ней написано. Бином Ньютона, тоже мне. Разумеется, «Говард».
-Извините, - обратился к чудищу Николай, - а вот этот гражданин…
-Считаю до трех и начинаем! – демостративно игнорируя Полумрака, обратилось в зал чудище. Раздались жидкие хлопки. – Начинаем! Ра-аз…
-А-аз! – выдохнула толпа.
-Но мне кажется, - Николай выставил бритву указующим стальным перстом, - что этот гражданин…
-Что? – отвлеклось от счета чудище.
-Он не написан. Это мой герой. Это Кнафут. Я же вижу. А его еще нет.
-Ох ты, мать тебя ети! – укоризненно заметило чудище. – Написан-не написан. Есть-нет. Пожалуйста, сбился! Начинаем сначала. Ра-аз!
-А-аз! – повторила публика. В том числе и ненаписанный еще Кнафут.
-Два-а!
-В-ва! О-о! В-ва!
Полумрак сглотнул. «Сейчас!» - подумалось ему.
Но «сейчас» наступило еще раньше. Чудище, и не подумав сказать: «Три!», заранее выбросило щупальца вперед. Три левых, два правых. А четвертое левое закрутило над собой на манер ковбойского лассо.
Николай, конечно, тут же попался. Ноги и плечи его оказались стиснуты живыми кольцами. В груди что-то с треском, болезненно сместилось. Но, как ни странно, рука с бритвой при этом осталась более-менее свободна.
А раз так…
-А где же три, скотина, где же три?! – сам не свой заорал инициируемый и принялся скоблить лезвием по чужой коже.
Отрезать хотя бы одно щупальце сразу не получилось, зато присоски пошли влет, отскакивая будто пуговицы с пальто.
-А ты прыткий! – с натугой удерживая Николая, произнесло чудище, и толпа позади него взорвалась одобрительными криками.
Показалось даже, что на задних рядах фразу попытались нестройно пропеть. «А ты прыт-кий, а ты прыт-кий По-лу-мрак!». Мотивчик был памятный, детский. Слова то взлетали над общим гулом, то поглощались им. Как обломки кораблекрушения, прыгающие на волнах. Доски. Рундуки. Круги спасательные. Есть – нет. Есть – нет. Прыт-кий.
Морское сравнение Николаю понравилось настолько, что он, стругая сжимающие его отростки, решил в будущем обязательно его использовать. Если, понятно, доживет.
Тем временем, чудище выстрелило последним левым щупальцем.
Выстрел получился метким – горло начинающего писателя сдавило со страшной силой.
-…и… хр… е… ошх… - просипел он.
То есть, конечно, в оригинале должно было бы прозвучать: «Ни хрена себе понарошку!», но рукотворный (щупальцетворный?) спазм внес в речь свои коррективы.
Дышать сразу стало нечем.
Николай часто читал, что в таких случаях в глазах у человека темнеет. Слепо размахивая лезвием, он, правда, был несколько озадачен тем, что у него это происходит как-то странно. Свет, бьющий ему в лицо, меркнуть не то чтобы не собирался, наоборот, он становился все настырнее, все ярче и ярче.
И здесь обман, жмурясь, подумал Полумрак.
-Итак, - как сквозь вату донеслось до него, - что мы видим? Видим мы, товарищи, Посвящение! Салют, товарищи!
-По-здрав-ля-ем! – угасающим хором вывела толпа. - По-здрав-ля-ем!
Чудище надавило и в горле у Николая жутко хрустнуло.
Бритва выпала из ослабевших пальцев и зазвенела по плитам. Под этот звон он и проснулся.
Гремел будильник. В незашторенное окно смотрело солнце. Собственная рука лежала под подбородком. Такие вот пертурбации.
Первой мыслью было, конечно же, записать.
Вскочив, он даже сложил начальное предложение: «Тесный, узкий ход вел в черноту». Да, тесный и узкий. В черноту. В угольную, выколи глаз. Но пока на компьютере медленно запускалась операционная система, а Полумрак в нетерпении приплясывал, проговаривая: «Туннель… в эту… как ее…», сон ушел.
Пыфф! – и нет.
Какое-то время Николай еще цеплялся за легкое, как послевкусие, ощущение, что он был свидетелем чего-то одновременно страшного и чудесного. Потом махнул рукой. Все, уже не вспомнить. Куда там, что там вело…
Дурацкое солнце!
Душ долго плевался одной холодной водой. Полумрак стоял в ванне голый и держал ладонь под тугими струйками, дожидаясь, когда пойдет хотя бы теплая. Кожа на плечах и груди вся покрылась пупырышками.
Наконец, потекло. Николай набрал воздуха в легкие. Ой-е! Не такая уж и горячая.
Он мылился, размышляя о том, что на почве снов можно не один рассказ сделать. Заснул, проснулся и – пожалуйста, отстучал на «клаве». Соноуловитель бы только какой-нибудь завалящий. А то процесс, пожалуй, застопорится…
Струйки кололи затылок. Мыльная вода бурлила у ног и закручивалась водоворотом у сливного отверстия.
Полумрак фыркал, покачивал головой. Потом заметил, что под душем правая половина черепа звучит у него чуть глуше, чем левая. А по лбу капли бьют звонко и жизнерадостно.
Интересно, подумалось ему, есть, скажем, некий Федор…
Не Полуэкт же… мнэ-э… Полуэктович… Федор. Приличное имя. Вполне.
И этот Федор, вот как я, стоя однажды в ванне, повернув голову, чтобы вода била в левый висок, в ухо и за ухо, уловил вдруг…
Уловил… Что же он уловил? Ну, положим, сообщение. Вернее, его часть. Нет! Всего одно слово, да и то не полностью. «Внимани…». Да.
А потом чуть качнулся и настройку сбил.
То есть, сначала он даже не сообразил, что звук возникает от соприкосновения воды с его височной костью. Подумал, соседи за тонкой стенкой на секунду включили телевизор на полную громкость. Подумал, вот же идиоты.
Следущие десять секунд Федор знай себе втирает шампунь в волосы.
Волосы у него длинные, давно нестриженые. А шампунь… Николай бросил взгляд на полочку с принадлежностями. Шампунь пусть будет «Тимотей». С экстрактом меда. Медовый, в общем. Мир, дружба, пчелы.
Разумеется, когда Федор начинает его смывать, левый висок ловит свою порцию аш-два-о, и слышится уже не одно слово, а целых три.
Или нет, два с хвостиком.
Слышится: «…торяю еще раз».
Федор наконец начинает въезжать, что соседи здесь никаким боком не лепятся.
Тогда он регулирует головку душа (а она у него, фиг ли, регулируемая) и вместо жиденьких струек по радиусу головки пускает плотные, жгучие струи из центральных форсунок.
Собственно, через мгновение весь текст прилетает ему по назначению. Бах!
«Внимание! – звенит височная Федорова кость. - Повторяю еще раз. Очередной сбор соискателей Ключа состоится сегодня в двадцать три ноль-ноль у дома Пивняка-Ленского»…
Сюжет вырастал, громоздился под черепом, ему становилось тесно.
Вылуплялся в мир длинноволосый Федор, с мочалкой в руке, с приоткрытым ртом, пришибленный откровением; как сквозь запотевшее стекло проступала его комната, в которой он еще будет сидеть и как диковину разглядывать часы, мерно отмеряющие время на фоне кремовых моющихся обоев.
А сколько там? Двадцать один семнадцать…
Раскатывался в стороны по улицам и аллеям безымянный город, гостеприемно распахивал чугунные ворота Сад Героев, грибами выскакивали из-под земли особняки начала прошлого века с крытыми жестью крышами и вонзалась в небо покосившаяся пожарная каланча.
Николай запрокинул лицо.
Ох ты как… Вода буравила веки, переносицу, беззвучно шипела на щеках. В городе тоже шел дождь. Да, когда Федор прибежит на первую свою встречу к Пивняку-Ленскому, должно тихонько накрапывать. Душ. Дождь. Символично.
Черт возьми, да это готовый второй рассказ!
Николай закрыл воду и, отдернув штору, стянул с крючка полотенце. Перед его внутренним взором маячили мокрые соискатели Ключа. Сколько им? Лет семнадцать-восемнадцать. Вряд ли их будет много, думал он, наскоро обтираясь. Семеро. А Федор – восьмой. И он составит пару худенькой девушке в джинсах и короткой красной курточке. Потому что ищут Ключ, разумеется, парами. И потому что рассказ этот будет о любви…
На мониторе в бархатной тьме посверкивали ненастоящие звезды.
Перемигиваются, перемигиваются… А чего перемигиваются? Двинув «мышью», Полумрак пригасил гипнотическое космическое пространство. Да здравствует рабочий стол и ярлыки!
Текстовый редактор, помедлив, открылся чистым листом.
Мелкие буквы выскакивали жуками и червоточинами. «Федор», - набил Николай. Затем добавил: «Ванная. Вода. Висок. Вибрации».
Где-то с полгода уже он старался записывать любую мало-мальски ценную идею. Сначала ограничивался лишь названием гипотетической «нетленки». Вроде «Форт «Ленгуэй». Или – «Призраки Хетта». Или – «Смотрители и няньки». А потом, когда обнаружил, что неделю или две спустя уже совершенно не помнит, какая мысль обуревала его в том или ином случае, расширил заметки до коротеньких аннотаций.
Итак, Федор, ванная, вода, висок, вибрации. Что дальше?
Да пожалуйста: «Сообщение. Соскатели Ключа. Четыре пары. Особняк. Пивняк-Ленский».
Пулеметная очередь из слов доползла до края электронной страницы и перескочила на следующую строку.
Хм… Может, лучше Сушняк-Польский?
Буквально месяц назад в каком-то литературном журнале Николай с потаенной радостью (а я-то уже, уже!) вычитал в подтверждение своих действий, что для начинающего писателя иметь некий архив из наблюдений, характеров и сюжетов вполне естественно и даже чуть ли не обязательно. Оно и понятно. Реальность сломалась под определенным углом. Каждый день привносит что-то новое. Глаз на лету схватывает картинки. Ухо ловит обрывки разговоров. Мозг прикидывает, где и как это можно использовать, и фонтанирует, фонтанирует...
В журнале это называли «писательским багажом». В пример приводили чуть ли не всех поголовно. Стругацких, Булгакова, Ильфа с Петровым.
Вспомнив последних, Полумрак замер.
Что-то мелькнуло на грани узнавания. Как облачко на горизонте.
Ну-ка, ну-ка…
Описывай Полумрак сам себя, непременно наградил бы «собачьим» писательским штампом.
«Николай будто гончая сделал стойку. Это означало, что дичь была где-то рядом».
Или кто там еще стойку делает? Борзая? Такса? Спаниэль, который коккер?