Спать, спать… Только вот какая-то неясная отдаленная помеха всё никак не давала ей погрузиться в сон целиком… Какой-то навязчивый звук пробивался к ней сквозь толстую непроницаемую стену… А хотелось тишины и покоя… Нет, это не просто звук. Это – голос… Что он говорит? Ах, как хочется спать… Ну зачем этот голос, чего он хочет?!.. Она включила сознание и тут поняла, что этот голос звал ее из далекого другого какого-то мира:
– Элина! Элина! Открой глаза!..
Голос проявлял завидную настойчивость и твердость. Поняв, что он не отстанет, она открыла глаза и посмотрела на тот, другой, мир из-под полуприкрытых век.
– Ну, как дела? – на нее смотрели сияющие радостью глаза могучего великана. Кого-то он ей напоминал?.. Ах да, доктора… Виктора Николаевича… Он держал ее руку, считая пульс. – Да, чудеса бывают!
– А Вы не знали? – искренне удивилась она.
– Теперь знаю, девочка. А ты молодец! – он смотрел на нее с гордостью и восхищением. И пожимал ее руку как равной…
– Это Вы молодец, – она сделала первую, не совсем удачную, попытку улыбнуться. И, насколько хватило сил, благодарно сжала его руку в ответ. Что ни говори, а из этого боя они вышли победителями!
Уголки его губ приподнялись вверх в подобии лукавой улыбки, а в глазах заиграли искорки:
– Ну, значит, мы оба с тобой молодцы! Скажи мне, что ты хочешь?
– Есть… – Ей всё еще было трудно говорить, хотя ненавистных трубок, кажется, уже не было.
Улыбка великана стала еще шире:
– А что ты хочешь есть?
– Всё, – коротко констатировала она свое состояние. Внезапно она вспомнила нечто важное:
– А где тот другой доктор?
– Какой – другой доктор? – Берлогин уже повернулся, чтобы уйти. Его ждали другие пациенты.
– Доктор Жи… Его зовут Юрий Андреевич.
– У нас нет такого врача. Тебе, наверное, приснилось.
– Приснилось? Нет! Это неправда!!! Где он?!!! – у девушки начиналась истерика.
– Послушай меня, тебе просто показалось. У тебя была высокая температура. Ты бредила…
– Нет! Не верю!!! Зачем Вы это говорите!!! Вы же знаете, что это неправда!!! Уходите! Уходите все!!! – девушка безутешно рыдала. Берлогин нажал кнопку вызова. Появилась медсестра. В одной руке она держала шприц с успокоительным, в другой – какую-то книгу.
– Ну вот! Уже плачем! – ласково пропела она. – А я тебе подарок принесла… Кто-то из посетителей тебе оставил. Не по-русски написано…
Девушка, вздрогнув, как от удара, протянула к ней руки, взяла книгу и прочитала на обложке название: “Doctor Zhivago”.
– Не сон! – она облегченно вздохнула и откинулась на подушку, прижимая к груди заветную книгу…
На кинофестивале в Каннах журналист брал интервью у всемирно известного Османа Ашфира. Под конец он задал ему вопрос:
– Скажите, какую из своих многочисленных ролей Вы считаете наиболее удачной?
– Доктора Живаго. Моя самая лучшая роль.
– Как?! Руссинца?.. А Вы были в Руссии?
– Да, один раз. – Ашфир улыбнулся своей знаменитой загадочной улыбкой и добавил: – Но это было во сне…
В третий раз смерть выбрала в союзники молоденькую неопытную медсестру. Случилось это в тот день, когда Элину Велесову переводили из отделения реанимации в общую палату. Довольно напевая песню «Поедем, красотка, кататься!..», Берлогин сам повез ее на каталке через рентген и перевязочную. А когда, спустя час, ее привезли в палату и попытались вновь подключить капельницу, она почему-то не подключалась. С виду было всё нормально: в подключичной артерии стоял катетер, но вот лекарство через него не проходило. Причина крылась в том, что кровь у входа в сосуд уже успела свернуться, закупорив его сгустком, словно пробкой. И сейчас молоденькая медсестра-стажер пыталась по-своему решить эту проблему. Не долго думая, она набрала целый шприц безобидного физиологического раствора и с усилием пыталась протолкнуть жидкость в непокорный сосуд. Элина успела пройти в институте курс медицины и мгновенно поняла, чем грозит эта с виду невинная манипуляция. Человек в белом халате, по своему невежеству или халатности, пытался убить свою пациентку, целенаправленно проталкивая тромб в артерию! А вдруг он уже оторвался и неуклонно приближается к ее сердцу?! Любая следующая секунда могла стать для нее последней. Всё это вихрем пронеслось у нее в голове, вылившись в приступ истерики:
– Что вы делаете?!!! Позовите дежурного врача!!! Немедленно!!! – в отчаянии закричала Элина. – Отойдите от меня!!!
Ее душили слезы. Действительно, довольно нелепо было умирать сейчас, после стольких счастливых попыток избежать этой участи...
– А что такого я делаю? Это всего лишь физраствор! – Медсестра не сдавалась так просто, но мама Эли уже побежала за врачом…
Дежурный незнакомый доктор, вникнув в ситуацию, переменился в лице и без лишних слов приступил к совершенно противоположным действиям: он взял пустой шприц и начал быстро вытягивать кровь из артерии до тех пор, пока не убедился, что злополучный сгусток успешно извлечен… Элина потеряла много крови, но теперь жизнь ее, казалось, была вне опасности…
Элина провела в ЦИТО целых три вечности, хотя внешне это были всего три месяца ее жизни. Наконец, ее выписали и увезли домой, где еще полгода она не вставала с постели. Она так устала, что поначалу и не хотела вставать. Куда как лучше было блаженно лежать – ведь теперь она снова могла лежать и не думать о боли! – в кровати с книгой или перед телевизором… Преподаватели ходили к ней домой, и она потихоньку училась, не сильно переживая, закончит ли она институт. Это отступило на второстепенный план… Вот сможет ли она ходить – этот вопрос занимал ее куда больше.
Но инструктор по лечебной гимнастике и ее врожденное упрямство помогли решить и эту проблему. Через несколько месяцев она встала и сделала свои первые неуверенные шаги в будущую жизнь, которая казалась ей такой многообещающе новой…
Через год она всё же снова появилась в ЦИТО. Она была обязана ездить туда на плановые обследования и теперь радостно пожимала руку своему спасителю, а тот, хмуря брови, серьезно и долго осматривал ее, как бы подвергая сомнению чудо, которое он сам же и сотворил. Каковы же были ее изумление и огорчение, когда Виктор Николаевич оставил ее в ЦИТО, чуть ли не насильно настояв на повторном обследовании. Тут она впервые услышала новое для себя слово – «рецидив» и узнала, что ее болезнь не уходит так просто, а может возвращаться вновь и вновь, возникая буквально на пустом месте… Элина не поверила своим ушам, когда узнала, что ее ждет еще одна такая же операция. Самым страшным был даже не сам факт, а то, что теперь она знала, что ее ждет, и вновь проходить тот же путь ей совсем не хотелось… Вот только осталось какое-то смутное воспоминание о чем-то хорошем, но мимолетном, что она оставила там и что никак не могла восстановить в своей порушенной наркозом памяти…
Элина переживет и это испытание и вновь уедет домой до следующего раза. Теперь вся ее жизнь была всецело подчинена какому-то исковерканному ритму. Но и во второй раз, проходя вновь по той же неправильно замкнувшейся схеме, она верила, что больше уже никогда не вернется в мир белых халатов за страшную, отделанную рифленым металлом дверь с надписью «Отделение реанимации».
Но болезнь всё сильнее сжимала ее своими корявыми клешнями, словно отрицая само ее право ходить по этой Земле. Спустя еще год Элина вновь ощутила знакомую предательскую боль, как-то по-новому сжавшую в тиски ее истерзанное тело. Боль вырастала до небес, заслоняя солнце, и Элина уже с трудом сдерживалась, чтобы не кричать, до крови кусая губы то ли от боли, то ли от отчаяния и безнадежности… Она понимала, что происходит что-то по-настоящему страшное и совсем не ждала ничего хорошего, сидя перед кабинетом В.Н. Берлогина ноябрьским ненастным днем 1991 года, который она не забудет никогда…
После осмотра Берлогин как-то внутренне сжался и долго молчал, опустив глаза. Потом через силу посмотрел на нее и, наконец, произнес:
– С тобой как говорить: как со взрослой?
– Да… – голос у Элины пропал совсем. Она ждала его слов как приговора.
Он вышел из-за стола и подсел на краешек кушетки рядом с ней.
– Эля, опухоль снова выросла. И удалить ее можно, только убрав часть позвоночника. Серьезно затронуты нервы. Боюсь, ты не сможешь ходить… – Каждое слово давалось ему через силу, и его сникший голос звучал тихо и безжизненно. – Или можно оставить всё как есть… Решать тебе.
Она даже не совсем поняла, что ей сказали. Она просто сидела оглушенная перспективой очередной тяжелой операции. Но, кажется, ей предлагали выбор? Только вот почему-то казалось, что как раз выбора-то у нее и не было. Она так хотела жить!..
– Что Вы мне посоветуете? – наконец, смогла выговорить она.
– Ты так мне доверяешь? – Берлогин вскинул брови, словно изумившись и сам немного испугавшись такой ее бесстрашной доверчивости.
Она не ответила. Но в ее взгляде читалось всё. Там, совсем уж непостижимым образом, еще теплилась надежда на Чудо…
– Тогда остаешься. Будем оперировать.
Она вышла из наркоза, уже готовая к самому страшному… И вдруг с удивлением обнаружила: она чувствовала свои ноги!.. К ней подошла молодая пухленькая медсестра:
– Ну, как у нас дела?
– Скажите, операция была?
– Да, милая… – медсестра все время смотрела куда-то в сторону.
– И что?! Мне всё оставили? Я смогу ходить?!
Сестра молчала и смотрела так, как смотрят на изувеченных или неизлечимо больных. Элине был неприятен этот взгляд.
– Нет… Всё сделали так, как планировали… Ты вряд ли сможешь ходить…
О, спасибо хотя бы за это «вряд ли»… Сестра милосердия только что продемонстрировала положенное ей по статусу качество…
– Но почему я чувствую свои ноги?
– Ты будешь их чувствовать какое-то время… Они даже будут болеть. Сделать обезболивающий укол? – она еще старалась быть милосердной… Да дело и не в ней, а в немилосердной правде.
Элина поморщилась, но отказалась. Какое уж тут обезболивание, когда сама душа кричит от боли? У вас есть такое лекарство, сестра милосердия?.. А таблетки – для забвения всех несчастий? Ну, хотя бы темные очки – чтобы не смотреть в будущее?.. «Я никогда, никогда больше не смогу ходить!» – думала она. «И зачем я сделала такой выбор? Второе было бы проще для всех… Кому я теперь нужна – такая?»
Если, читая эти строки, вы ненароком заплакали, о сострадательный читатель, то Вы сделали это за нее. Потому что она уже не могла плакать. Она застывшими глазами смотрела в черную пустоту всего, что случилось с ней за это время, пытаясь проникнуть взглядом в густой молочно-белый туман своей будущей жизни… И даже не заметила, как заснула…
Непроницаемый липкий туман окутывал ее теперь уже со всех сторон. Ей было холодно, и она не могла пошевелиться, чувствуя, как этот смертельный холод вливался в нее, сковывая всё внутри. Она не могла идти, но вдруг кто-то поднял ее на руки, такие сильные и надежные… Она открыла глаза… Виктор Николаевич… Но что он здесь делает?.. Ведь сейчас ночь… Туман по-прежнему застилал всё вокруг, приглушая звуки, и она с трудом расслышала обрывки фраз: «…неожиданное осложнение…» и «Готовьте вторую операционную…» Ей было абсолютно всё равно, когда чья-то рука поднесла к ее лицу маску с эфиром…
… И снова кто-то нес ее на руках, кто-то такой знакомый и родной… «Еще немного, о Ашфир, еще немного, и нас ждет отдых...»
Потом будто невидимая рука «перемотала» сон вперед… Или назад?.. И вот уже она сидит на берегу ручья и видит впереди синий разлив моря, а старый добрый Волшебник с кудрями серебряных волос рассказывает ей историю, любимую с детства:
– Не знаю, сколько пройдет лет, – только в Каперне расцветет одна сказка, памятная надолго. Ты будешь большой, Ассоль…
– Меня зовут Ленор! – Но Волшебник, казалось, не слышал и продолжал, всё больше воодушевляясь:
– Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе. Тихо будет плыть этот чудесный корабль, без криков и выстрелов; на берегу много соберется народу, удивляясь и ахая; и ты будешь стоять там…
– Но я не могу! Я же не смогу – стоять… там!.. Я даже не смогу прийти туда!
– Корабль подойдет величественно к самому берегу под звуки прекрасной музыки; нарядная, в коврах, в золоте и цветах, поплывет от него быстрая лодка. – Зачем вы приехали? Кого вы ищете?» – спросят люди на берегу. Тогда ты увидишь храброго красивого принца; он будет стоять и протягивать к тебе руки… «Здравствуй, Ассоль! – скажет он. – Я Грэй…»
– Нет! Нет!!! Его зовут Осман! Осман Ашфир!!! – в порыве она схватила Волшебника за рукав его блузы и заглянула в лицо своему рассказчику. И только тут поняла, что это и был Осман Ашфир, только постаревший на целых тридцать лет…
Прошло три года. За этой короткой фразой так легко спрятать всё то, о чем Элине не хотелось бы вспоминать. Тем более, что время для нее словно застыло, и она была не в силах вырваться из замкнутого в неправильную схему круга… Разве что было еще две операции, ставшие для нее уже какой-то привычной рутиной… Остальное время она провела в кровати, наотрез отказываясь появляться на улице, восставая против самой мысли о ненавистном инвалидном кресле. Ног она больше не чувствовала. И хотя еще порывалась встать на них и даже сделать пару шагов, спустя минуту садилась снова с проступившей на лбу испариной…
Только друзья, которых у Элины становилось всё больше, скрашивали ее однообразную, запертую в четырех стенах жизнь. Да еще стихи… Когда она уносилась в мир своих грёз, эти стены, как по мановению волшебной палочки, просто исчезали, открывая ей другой мир, – где еще водилась редкостная птица под названием «надежда на Чудо»…
То ли по врожденному упрямству, то ли по свойственной ей вере в возможность чудесного в этом не очень щедром на чудеса мире она всё еще надеялась, что сможет ходить, преодолев немощь своего исковерканного тела, чтобы однажды выйти навстречу тому, кого она ждала всю жизнь…
«Я жду тебя, как стука в дверь, как чуда,
письма из никуда и в ниоткуда,
звонка из ниоткуда в никуда.
Пусть в книгах старых потускнели руны
и на гитаре перетерлись струны.
Я жду тебя — и это навсегда...»
Уж двадцать лет прошло, как двадцать весен.
А Сольвейг всё бредет. Она не спросит,
что станет ей последнею весной.
Наперекор годам, ветрам навстречу
идет она вперед, чтоб стало встречей
то, что пока не стало даже сном.
Она не знает, сколько ей осталось.
Прожить всю жизнь одной — такая малость, —
когда вся вечность вместе впереди.
У ног ее скрестились все дороги.
Пройти весь мир — не так уж это много, —
лишь только б точно знать, куда идти.
Лишь только б верить, что сомкнутся руки,
перечеркнув разлучницы-разлуки
тугие путы и узлы путей.
Лишь только б знать: он ждет еще, быть может.
И это «может быть» еще дороже
ей всех ее несбывшихся детей.
На берегу реки, на горном склоне
она бессильно руки не уронит,
не сядет на минутку отдохнуть:
«Пока он где-то есть, пока он дышит,
мою он песню тихую расслышит,
а значит, подпоет когда-нибудь...»
Пока она идет, не замечая,
пройдя всю Землю от конца до края,
что под ногой давно уж Млечный Путь;
пока она поет, — еще не поздно
тому, к кому неблизок путь, по звездам
навстречу ей доверчиво шагнуть...
«Ассоль с цветными чудо-парусами,
что тихо задремала под часами,
поверив в непреложность чьих-то слов,
Кончита со свечою у порога,
скажите, далека еще дорога?
Скажите, велика еще любовь?..
Ты, Пенелопа, верность, мудрость мира,
ты, Эвридика с замолчавшей лирой,
ты, Ариадна с путанным клубком,
скажите мне, когда же будет встреча?
И почему в окне не гаснет свечка
и так же до рассвета далеко?..»
Вы, что любовь поете, словно песню,
тому, кто вторит вам в краю чудесном,
что с вами будет? Кто вас будет ждать?
А Сольвейг все поет, не умолкает.
Она спешит, хотя и твердо знает:
«Мы встретимся — и это навсегда».
Так будьте же вовек благословенны
вы, верные отшельницы вселенной,
кто выбрал тяжкий жребий — вечно ждать
того, кто может так и не вернуться,
не угадать, не вспомнить, разминуться, —
но песней стать — и это навсегда!
Но надежда всё-таки была. И пришла она к ней вместе с ее бывшей однокурсницей Ариной, улыбнувшись застенчивой, какой-то «нездешней» улыбкой и заговорив с ней на ингландском языке. Собственно, это был муж Арины – ингландец по имени Стивен Уильямс. Он так проникся судьбой Элины, что сразу решил выяснить, нельзя ли что-либо сделать в его стране, куда уже несколько лет назад он увез свою жену на постоянное место жительства. Очень скоро он узнал, что если Эле сделать особый корсет, то со временем она смогла бы, пусть не очень уверенно и далеко, но всё же ходить на своих ногах, даже если и не без помощи дополнительной опоры. Загоревшись этой идеей, он стал методически продвигать ее в жизнь, собирая деньги через газеты на приезд Элины в Ингландию и на изготовление очень дорогостоящего корсета, поскольку в Руссии таких корсетов не делали.
Спустя несколько месяцев Элина Велесова уже была у них дома, принимая многочисленных посетителей, хотевших своими глазами увидеть «местную знаменитость из Руссии», судьба которой оживленно обсуждалась на газетных страницах чуть ли не всего графства Дартмуршир. Девушка, не привыкшая и совсем не хотевшая привлекать к себе внимание, поначалу очень тяготилась обрушившейся на нее «славой», но уже через неделю-другую свыклась с ней и начала бойко применять свои знания иностранного языка в разговорах с многочисленными гостями, искренно желавшими поучаствовать в ее судьбе.
Одним из таких гостей оказался довольно тучный мужчина с кудрявой головой и озорным, по-детски открытым взглядом. Он говорил с чуть мягким восточным акцентом, представившись как «сотрудник газеты «Voyager». Этого человека и звали-то как-то странно – Ам Аффат. Очень скоро выяснилось, что родом он из Древней Арабии, просто предпочитал жить и работать в более цивилизованной Ингландии, откуда, кстати сказать, была родом его жена. Журналистская профессия была далеко не единственным его занятием: Аффат был также известен как скульптор и писатель. Своими простыми и очень приятными манерами Ам сразу расположил к себе Элину и ее гостеприимных друзей. Но когда этот и без того невероятный человек упомянул вскользь, что он лично знаком со своим знаменитым соотечественником Османом Ашфиром, в глазах Элины он быстро перешагнул черту, отделяющую мир простых людей от мира всемогущих Волшебников…