На могиле его друга было тихо. Такой уж он, его друг, великий музыкант, собиравший лишь маленькие клубные залы, но все эти люди были истинными его почитателями и приходили не просто опрокинуть стаканчик-другой, но и в самом деле послушать его виртуозную игру на пианино. Друг так и не стал известным на весь мир – чего-то ему не хватило: то ли коммерческой хватки, то ли лоска, то ли ему это было не нужно, и он довольствовался своей публикой в маленьком прокуренном баре на углу. Умер его друг тоже тихо, и последним его желанием было, чтобы похоронили его в лесу, в глуши.
На похороны друга он не приехал – не смог. Да и было бы шумно, множество людей и сочувствующих. А ему хотелось просто спокойно попрощаться с другом и рассказать ему обо всём. Они не общались много лет, но связь их от этого не прерывалась – он чувствовал, что умерший по-прежнему остаётся близким человеком. Поэтому он и проделал этот долгий путь – поговорить по душам и проститься. Умерший был его противоположностью, и это, наверное, их сближало: если он любил большие шумные вечеринки, то друг его предпочитал посиделки за бутылкой портвейна в очень тесном кругу. Настолько тесном, что ему порой становилось там душно. Он во многом не разделял взглядов своего друга, уверенного в своём пути и не ищущего забавы ради новых приключений, множества женщин и разных занятий. Друг давно уже нашёл то, что ему было нужно, и наслаждался этим. С ним было уютно, как в тихой гавани маленького приморского городка.
Он сидел на камне посреди лесной глуши и думал обо всем этом, затягиваясь очередной сигаретой. Курить его друг тоже не любил, и это совсем не вязалось с выступлениями в прокуренном барчике на углу, где не затягивался только законченный туберкулёзник.
Кругом тишина. Настолько тихо и пустынно, что слышно, как бьётся его сердце и блуждают мысли. Вдруг послышался шорох. Он обернулся. Но совсем не испугался – у него было много пороков, но суеверие в этом списке не значилось. Да, он верил, что друг слышит его, но в то, что тот может бродить вокруг своей могилы, - это вряд ли. Послышался хруст веток. Совсем близко. Он, затаив дыхание, встал и обошёл место захоронения друга. Сердце стучало от непонятного волнения. Ни одной живой души. Впрочем, это ведь лес – здесь можно затаиться и в кустах. При этой мысли он сам себе бесшумно рассмеялся: кому придёт в голову прятаться в кустах около чьей-то могилы? Он глубоко вздохнул и сел. Прямо за его спиной снова послышался лёгкий шум. Шаги утихли. Он обернулся.
Она мало изменилась за это время. Всё те же чёрные как смоль волосы, лишь местами слегка подёрнутые сединой, отложившей на её густых волосах прикосновение времени. Почему она не красила волосы? Прибавилось морщинок вокруг глаз и рта – она всегда много смеялась, даже когда ей было больно. Особенно когда ей было больно – незамысловатый способ бороться с неприятностями, смеясь над ними. Время совсем не отразилось на её фигуре. Она такая же стройная и красивая, какой была много лет назад. Несмотря на годы, от неё всё так же пахло весной. Ему вдруг очень захотелось услышать её голос - Ильф и Петров как-то заметили, что женщина может измениться с годами, но её голос остаётся всё тем же, вызывая в памяти жгучие воспоминания. Она присела рядом и взяла из пачки сигарету. Закурила. Закашлялась. Засмеялась – как же давно она не курила.
- Ты любила его?
- Мы были любовниками.
- Я не спрашивал, спала ли ты с ним. Я спросил, любила ли ты его.
- Ну, по крайней мере, Лизу я родила от него. Но я ему так и не сказала, что это его дочь.
- Почему?
- Не знаю. Наверное, не хотела, чтобы он на мне женился. Ты же его знаешь – он бы тут же захотел взять всю ответственность на себя, а мне не хотелось выходить за него замуж. Я любила его как друга, возможно, как брата. Но не как мужчину рядом со мной.
Они замолчали. Над ними кружила мошкара. Где-то вдали дятел долбил кору какого-то дерева. Белки сновали по веткам. Было тихо и уютно, как будто их старый добрый друг сидел рядом с ними, приободряя и разливая по стаканам портвейн.
Казалось, что он не виделся с нею лишь день и мог говорить обо всём, как прежде. Сколько бы ни длилась их разлука, при встрече они всегда общались так, будто только утром расстались, чтобы разойтись по делам, а потом, вечером, снова встретились, чтобы поделиться друг с другом, как прошёл день. Она курила. Кашляла. Смеялась. И снова затягивалась. Было спокойно. Солнце пробивалось сквозь ветки деревьев и приятно согревало. Всё-таки в лесу прохладно. Да, именно в таком месте и должен быть погребённым их добрый друг.
А он изменился. Но осталось всё то же странное, но чарующее ощущение, что она может говорить с ним обо всём и может доверить свою жизнь – чувство, что стой он даже под дулом пистолета, ни за что бы не выдал её.
- Вот пришла рассказать нашему другу, что его дочь сдала экзамены.
- Учится хорошо?
- Да, в этом она вся в него, - она засмеялась. – Сколько же лет мы не виделись? Десять, пятнадцать?
- Какая разница. – Она немного дрожала, и он обнял её за плечи. – Может, поедем в бар и выпьем что-нибудь?
Они встали. Он держал её за хрупкие плечи. Друг и впрямь успокоил его. Всё вдруг стало на свои места, и земля будто перестала с бешеной скоростью вертеться, уходя по обыкновению из-под ног.
- Ты замужем?
- Нет. Мне хватало семьи, которая у меня есть - моей дочери.
- Думаю, он бы одобрил то, что я скажу. Это, наверное, прозвучит глупо. Но… Какие у тебя планы на остаток жизни? – Улыбнулся он.
- Да, собственно, никаких, - улыбнулась она в ответ. И они пошли к машине. А он так же мягко, но уверенно, обнимал её за плечи.