Божия коровка, улети на небкочасть1

 И. ГРИЦУК–ГАЛИЦКАЯ



               



БОЖЬЯ  КОРОВКА,
УЛЕТИ  НА  НЕБКО











Грицук-Галицкая И. А.
Божья коровка, улети на небко.
Семейные хроники.
Компьютерная верстка Дормакова Н.В.

Хроники родов, близких автору. Легенды и воспоминания, рассказы очевидцев, фотографии и документы и опять воспоминания, о роковых событиях, о любви и ненависти, о слабостях и мужестве людей прошлых и нынешних поколений. О людях, какими нам уже не быть, о тех, что ушли в бесконечность, в бездну, но не исчезли из памяти, и посылают нам, сегодняшним, свои мпульсы.
На первой странице обложки фото Ольги Ивановны Лобановой и Константина Ильича Галицкого в день их свадьбы, 1903г.
 












Род уходит и род приходит, а земля остается навек.
Всё из праха и всё возвратится в прах.

Соломон – сын Давида.
ДОРМАКОВЫ
ФЕДОР ДОРМАКОВ
Его сын: ПЕТР ФЕДОРОВИЧ ДОРМАКОВ

Его Дети: Матвей Петрович Дормаков и Анна Петровна Дормакова в замужестве Труфанова.
1. МАТВЕЙ ПЕТРОВИЧ Дормаков +Ирина Сергеевна Ларина.
Их дети:
1.НИКОЛАЙ МАТВЕЕВИЧ,
2.АЛЕКСЕЙ МАТВЕЕВИЧ,
3.АЛЕКСАНДР МАТВЕЕВИЧ
4.ВАРВАРА МАТВЕЕВНА,
5. ИВАН МАТВЕЕВИЧ,
6.ЕЛЕНА МАТВЕЕВНА,
7.НАТАЛЬЯ МАТВЕЕВНА,
8.НИНА МАТВЕЕВНА,
9.СЕРГЕЙ МАТВЕЕВИЧ.

2.АННА ПЕТРОВНА Дормакова + ТРУФАНОВ.
Их дети: ЛЮБАНЬКА ТРУФАНОВА.
Жуть глубины
Когда я задумываюсь, откуда есть пошли мои корни, меня пугает бездна, воторую я пытаюсь заглянуть. Так бывает, когда лежишь в траве и смотришь в чистое, синее небо. Высота его так бездонна, что начинает казаться, будто, ты летишь туда, в глубину вселенной, и она притягивает тебя сильнее и сильнее. И возникает страх перед этой высотой, невозможность сопротивляться ей, жуть глубины охватывает все члены. Тогда быстро переворачиваешься и, видишь зеленую землю, родную и близкую. Она твоя защитница, она сообщает тебе покой. Здесь всё знакомо, уютно, тепло и можно не думать о бездне, которая так испугала тебя.
Но всё равно, человек, хоть раз, заглянувший в глубину, хочет вернуться к краю бездны, чтобы вновь и вновь испытать трепет прикосновения к бесконечности.
Я хочу написать о родных и знакомых мне людях, которых я помню или слышала о них. К сожалению, это будут поколения только близкие мне, потому что возможность узнать о дальних поколениях, я упустила безвозвратно. И никто никогда не расскажет мне, кто были мои пращуры в далекие годы вечности. Мои родители, бабушки и дедушки, дядья и тетки, братья и сестры родные, двоюродные, троюродные и, пожалуй, всё. Больше никого я не смогу описать, даже по воспоминаниям в разговорах. А ведь наши предки жили и в девятнадцатом и в восемнадцатом веках, и даже во времена татаро-монгольского нашествия выжили, иначе не было бы нас на свете сейчас. Кто они? Какими они были? Какие носили имена? Что и кого любили? Чего боялись и ненавидели? Как они выжили в этом потоке жестокости и скудости производства? Бездна. Бездна, в которую хочется заглянуть и удивиться, и испытать восторг, оттого, что это было. Было! Было…
Сейчас я горько сожалею, что не была ни любопытна, ни любознательна к историям жизни своих родных, что так небрежно относилась к рассказам их, и очень мало запечатлела в памяти жизнь людей, которые были рядом, любили и страдали, и прошли мимо меня туда, откуда не возвращаются. В бездну. Не потому ли мы так ужасаемся трепетной её глубины, что оттуда наши пращуры смотрят на нас и притягивают нас, посылая нам, далеким, свои импульсы.
Если жизнь человека разумного началась где-то в Междуречье или в Средиземноморье, значит, и там были наши корни. С распространением человечества по земле, надо полагать, что наши пращуры уходили всё дальше на север от теплых и благодатных земель. Что их гнало из теплых стран на север, где холодно и страшно, где надо жить в постоянной борьбе за своё существование? И я хочу представить этих людей, прислушиваясь к голосу своей крови. Прогоняло на север чувство несогласия с законами и порядками, по которым жила цивилизация, от которой бежали наши пращуры. Когда они, выжившие в суровых условиях севера и закаленные его капризами, обживали место, цивилизация настигала их, и они, покинув обжитые веси, уходили всё дальше на север. Покой и воля, вот имя той синей птицы, за которой гнались они. Это был протест. Не тут ли надо искать причину особого характера русского человека.
А еще, мне кажется, психика русского человека пережил катастрофу или стресс, как сказали бы сейчас, от столкновения с неизбежной жестокостью преследователей и завоевателей, таких как татаро-монгольские орды. Страх был так велик, что поселился в душах русичей, он исказил сознание и восприятие мира. Появилась нация юродивых, рожденная от с ума сошедших людей. Мы все в душе юродивые. Спокойная Европа не пережила тотального страха. Они могут жить спокойно и прагматично. Мы пережили. И потому шизофреники на грани гениальности создали свою цивилизацию романтиков, а когда болезнь обостряется, возникают буйные бунты. Потому и «умом Россию не понять»… Нам всем нужен щадящий режим.
Итак, 25 июня 1926 года произошло событие очень важное для меня. В этот день состоялось венчание моих родителей Галицкого Алексея Константиновича /23.02.1906 – 03.11.1968г.г./ и Дормаковой Варвары Матвеевны /1906 – 02.06.1951г.г./.

 Фото 1
25 июня 1926г. В день свадьбы Алексея Константиновича Галицкого (стоит крайний справа) и Варвары Матвеевны Дормаковой ( сидит в темном платье крайняя справа) Константин Ильич Галицкий (стотит крайний слева) Папины сестры: Мария Константиновна Галицкая (стоит слева) Екатерина Константиновна (стоит справа, рядом с моим папой) Сидят: в центре бабушка, мать моего папы Ольга Ивановна Галицкая (Лобанова), слева от неё младший сын Александр Константинович Галицкий. 
Им было по двадцати лет. Они любили друг друга, они строили планы на добрую жизнь и были в тот день абсолютно счастливы.
Но до свадьбы долго «гуляли». Гулять было близко. Дом Галицких на Окружной ули
це №27 и дом Дормаковых на К. Маркса №24 соединялись бульваром. Этот бульвар полукругом огибал валы, в которых спряталась старая церковь Вознесения или Блаженного Исидора. Там мама с папой и венчались.
Происходило это в Ростове Великом. В Ярославской губернии.
Папа, вспоминая свой день венчания, говорил: «Тесть Матвей Петрович пригласил меня в дом и конфиденциально вручил конверт с деньгами. При этом он намекнул, что жене не обязательно все деньги показывать, но тогда же и дал совет…». Мудрый тот совет тестя мой отец помнил всю жизнь. А совет был такой: « не поднимай руку на свою жену, стоит один раз ударить, бить будешь всю жизнь, и ничего хорошего из этого не выйдет».
Позднее, мама рассказывала своей подруге Риме Пирожниковой, когда речь заходила о венчании, что перед молодыми, в церкви расстилали какой-то коврик, на который они должны были ступить. Существовало поверье: кто из молодых первым вступит на этот коврик, тот и будет главой семьи.
Мама, смеясь, говорила: «Пока он свой сорок второй размер поднимал, я уж свою ножку, шмыг, на коврик».
Кто из моих родителей был главой семьи, мне трудно сейчас судить. В советское время мужчине быть главой семьи, то есть, зарабатывать значительно больше жены, и содержать домочадцев было проблематично. Недавно, я услыхала выражение – «Советские женщины были замужем за государством». Я изумилась тому, как это правильно подмечено.
Хотя папа всё время работал. До войны он работал главным машинистом сцены Ростовского, а позднее Владимирского театра. Работа была творческой в коллективе талантливых и неординарных людей.
Он и сам был таким. Потом переезд в Ярославль. Война. Он в полку зенитчиков. В начале полк стоял в расположении Константиновского завода. Потом фронт. После войны – прораб на стройке, где работали пленные немцы. Потом инвалидность и не престижная работа на дому и совсем уже позорное звание – «кустарь-одиночка». А папа был мастер-краснодеревщик.
Мой прадет Петр Федорович Дормаков
Я недавно узнала, что прадед мой – Петр Фёдорович Дормаков был родом из Новоселок Пеньковских Фатьяновского сельсовета, что под Петровском. Это по Московской дороге сразу за Ростовом Великим. Говорят, и сейчас там проживают много Дормаковых.
Петр Федорович Дормаков был потомственным жестянщиком. Ремесло своё перенял от отца и передал сыну своему, моему деду Матвею. Детей у Петра Дормакова было двое. Сын Матвей и дочь Анна /1887–1975/. Анну Петровну я помню. Это была небольшого роста, круглолицая, очень приятная женщина. Добрая и спокойная. Она приходилась теткой моей маме и всем детям Матвея Петровича, и поэтому в доме деда все называли её «Тётенька». Не тётка, не тётя, а ласково – «Тётенька». В иерархии родства «Тётенька» носила звание золовки, а моя бабушка звание «невестки». На Руси издавна звучит поговорка: «Лучше девять деверей, чем одна золовушка». Но в доме Дормаковых между женщинами царили мир и любовь. Бабушка Орина Сергевна и её золовка Анна Петровна – «Тётенька» были дружны между собой, и дружбу свою и родство пронесли через всю свою жизнь.
Прадед наш Петр Дормаков был хозяином зажиточным. Благо ремесло позволяло. Когда семья переехала в Ростов, а случилось это, вероятно, после смерти его жены, там он купил два дома. Один, поменьше, Анне и другой, для сына Матвея, огромный дом с мезонином и флигелем во дворе, и надворными постройками. Сам Петр Фёдорович поселился во флигеле.
Иван Матвеевич Дормаков, внук Петра Федоровича, вспоминает своего деда: « Дед Петр был характеру неугомонного, а росту небольшого, среднего росту. Имел кость широкую. Руки мускулистые, волосатые, хваткие и долгие, почти до колен. Торс квадратный. Что по высоте, что по ширине был одинаков. Любил бороться. Даже в старости. Ухватить его было трудно, если чувствовал, что его одолевают, валился на землю, и его, такого квадратного никак нельзя было обхватить и побороть».
Работая в архиве г. Ростова я обнаружила такой документ – КНИГА Ростовской Городской Управы на записку выданныхъ промысловыхъ и сословныхъ купеческихъ свидетельствъ и безплатныхъ промысловыхъ билетовъ. За 1912 годъ. И запись под № 304 апрель 6 дня Крестьянину Петру Федоровичу Дормакову на промышленное предпринимательство, артель кровельщиков. Промышленник III разряда. Основной промысловый налог 7 рублей /казенный сбор/. Местные сборы: Земский сбор 70 копеек, городские сборы 70 копеек. Всего: 8 рублей 40 копеек

Книга Ростовской городской управы за 1912 год. Титульный лист и стр.44, где под № 304 апреля 6 дня записан Петр Федорович Дормаков промышленник VII разряда.
 Фото 2
Интересно, что на странице этой книги есть ещё несколько записей. Но Дормаков Петр Федорович заплатил налог вдвое больше, чем остальные. Видимо, кровельное дело было особо доходным.
Дед Матвей Петрович Дормаков
Тесть моего отца Дормаков Матвей Петрович /1884–1968 г.г./, мой дед по матери, человек самодостаточный, как сказали бы сейчас. Он был потомственным мастером–жестянщиком. Ремесло своё знал великолепно, хорошо зарабатывал и содержал многочисленную семью, дальних и близких родственников, каких–то приживалок, сестер-монашек, лишенных монастырской обители в годы разгула большевизма. Мог без боязни приютить друзей, вернувшихся из ГУЛАГА.
Дом деда в Ростове стоял по улице Карла Маркса, 24. Через участок земли, на котором стоял дом, протекала речка Пига, сейчас её уже нет. Она иссохла, заболотилась и совсем пропала. А в ту пору, когда я, маленькая, жила у деда на хлебах, было это в Великую Отечественную войну /1941–1945 г.г./, из Пиги поливали огород, брали воду для стирки и для мытья. Сейчас на месте дедова дома, стоит кафе–стекляшка, «Пельменная». Там пекут вкусные булочки. Сдобные и мягкие. Когда я бываю в Ростове, обязательно захожу в эту «Пельменную». Тихо сажусь в уголок и, мне кажется, что я слышу голос пьяненького деда : «Ирка, соплива харя, сверни цигарку». «Соплива харя» знала, что надо взять газетку с огромного резного буфета. Наискосок, аккуратно оторвать удлиненный треугольник, скрутить на пальчике «козью ножку», наполнить её сыпучей махоркой–самосадом, но не очень туго, что бы дым свободно проходил сквозь табак, и не очень слабо, а то тяги совсем не будет. Потом откусить кончик цигарки, смачно выплюнуть, как это делали взрослые мужики, прикурить, попыхтеть немного, что бы раскурилось, и, когда пойдет настоящий дым, тогда, забраться на высокий табурет возле русской печки и, вытягиваясь во весь свой крохотный ростик, протянуть деду цигарку, если он к тому времени еще не заснул окончательно. Дед нашаривает цигарку заскорузлыми пальцами, сосет её, как соску, что-то бормочет во сне и засыпает.
Дед мой Матвей Петрович Дормаков, несомненно, был сильной личностью. Я вспоминаю его рассказы о том, как в детстве его совсем маленького отдали «в люди», поводырем к слепому нищему. Тот сильно и цепко держал маленького Мотьку за плечо. Сам, видимо, несчастный, он всё время бранился, и частенько драл за ухо парнишку или бил палкой своего поводыря. Мотька отыгрывался тем, что заводил своего патрона в крапиву, а сам отбегал в сторону. Хозяин ругался громко и выбирался из крапивы долго. Проселочные дороги не были гладкими. Ходить по ним зрячему было не просто, а слепому и подавно. Поэтому конфликты между слепым хозяином и его маленьким поводырем, возникали часто. Но голод заставлял Мотьку вновь покорно подставлять плечо под тяжелую руку.
Когда я вспоминаю об этом, мне сразу представляется картина Перова «Чаепитие в Мытищах», где слепой солдат и его маленький поводырь просят милостинку у толстого попа. 


 Фото 3
Входя в село или деревню, Мотька и его хозяин в два голоса вымаливали подаяние «во имя Господа нашего милосердного Иисуса Христа», стучась в дома. Они знали, в каком селе, когда бывают базарные дни и спешили туда. Иногда перепадала удача, и богатые господа кидали им монетки. Хозяин нашаривал денежку, быстро хватал её и прятал подальше, куда–то за пазуху, понадежнее. Однажды после неудачного голодного дня и очередного подзатыльника, обозленный Мотька решил уйти от своего мучителя. Они шли по дороге, каждый, думая о своем. Впереди было большое торговое село. При входе в село Мотьку вдруг осенило: «Снимай портки, через речку вброд пойдем».
Хозяин Мотьки сел у околицы, снял порты, бережно положил их в торбу, высоко поднял рубаху и закрутил её вокруг пояса. «Держись за меня»–посоветовал озорник. Слепец вцепился Мотьке в плечо. Мотька зашагал по направлению к базарной площади, ведя за собой полуголого хозяина, высоко поднимающего ноги, как бы нащупывающего дно несуществующей речки. Люди смотрели на них, кричали похабные слова, смеялись. Бесштанный хозяин понял, что его обманули. Он замахнулся на Мотьку, но тот увернулся от его руки, вырвался и побежал прочь: «Дальше иди без меня» – крикнул он и почувствовал большое облегчение и свободу. Больше Мотька не вернулся к слепому хозяину. Как тот натягивал свои порты при всём народе, проклиная непокорного мальчишку, как выпутывался из этой истории и, кто потом водил его по миру, Мотька больше не ведал. Хотя проклятья слепца потом возвернутся в семью Матвея Дормакова, и несчастьем падут на его сына Александра.
На всю жизнь запомнил он унижения, когда в злых деревнях за ними бежали мальчишки и с криками: «нищий–дрищий, нищий–дрищий», гнали попрошаек через всю деревню, бросая в них комья грязи, и не дав возможности получить хоть корку хлеба.
Тогда еще Матвей уяснил на практике жизни, что «лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным». Унижений профессии «нищего» на всю жизнь хватило, что бы привить маленькому человеку понятие о человеческом достоинстве. Эти понятия сотворили из него человека мятежного духа, непокорного обстоятельствам. И впоследствии не раз он сам был наказан за гордыню жизнью, которую сотворила для своих подданных Советская власть.
Но понял Матвей еще и то, что надо, не просто выжить, но и быть господином своего положения, а для этого нужны знания ремесла. И у мальчишки хватило способностей и ума выучиться ремеслу, которое кормило его и всю его семью до конца жизни. А особенно, это помогало выживать во время войн. А на его век пришлись две мировые, да японская, да одна финская война, да две революции.
Дед умел из железа делать всё. Я помню металлическую утварь, сотворенную его руками: печки «буржуйки» и колена к ним, вёдра, бадьи, бачки, подойники, рукомойники, ковши, тазы, воронки, тяпки для рубки капусты, тёрки для овощей, даже собственное приспособление для измельчения табака–самосада. Но настоящей гордостью деда была печка–контрамарка. Это высокая, под потолок, печка, зашитая желтым металлом, гладкая, отполированная. Верх её был изукрашен металлическими, выпуклыми розетками. У такой печки можно было стоять целый вечер и греть спину, бока, и при том присутствовать в комнате и участвовать в вечерних посиделках. Контрамарка блестела отполированным золотом и была украшением большого зала и свидетельством зажиточности хозяев. Такие печи дед мастерил только по заказу.
Жуть высоты
Матвей Петрович со своей артелью брал и большие подряды. Клепали технологические емкости, котлы обогрева, производили кровельные работы или монтаж высотных сооружений, таких, как заводские и фабричные трубы.
 Фото 4
24 марта 1924 года. Артель деда Матвея Петровича Дормакова. Мастер Матвей Петрович сидит в центре в хромовых сапогах, руки собраны в замок, на шее кашне. Матвей Петрович строг и даже немного грустен. Это послевоенное время, когда он возвратился из германского плена. Слева от него старший сын Николай Матвеевич, справа Труфанов, рядом с ним Сергей Труфанов. Стоят: Крайний справа Иван Матвеевич Дормаков. В центре стоит Александр Матвеевич Дормаков (ещё не слепой).
Не могу припомнить все детали, но помню, что в семье рассказывали, как Матвей Петрович еще в ранней молодости участвовал в монтаже высотной трубы на одной из фабрик. Как направили его на самый верх потому, что был он небольшого роста, и легок на подъем.
Но высота, как и глубина, одинаково понятия серьезные, если не сказать страшные. Одним словом, когда на самом верху металлической трубы, он выполнил всю работу, что было поручено, наступило время спускаться вниз. И, когда ему снизу крикнули, что бы он сбросил конец страховочной веревки, что бы привязать к ней веревку потолще, по которой парень должен был спуститься с трубы, он, вдруг почувствовал, что второй конец веревки развязался, и вся страховка упала на крышу корпуса. Вот тут Матвей пережил настоящий страх. Высокая труба только снизу кажется намертво приклепанной к крыше фабрики, а там, на огромной высоте, она живет своей жизнью, зловеще раскачивается и дышит металлическим стоном, хотя и держат её с четырех сторон стальные тросы. Внизу поняли, что произошло. Тихо стояли артельщики, задрав головы вверх, крестясь и ахая. Как спасти Матвея, предложений ни у кого не было. Матвей пережил мгновенный страх: прыгать с высоты на крышу – означало – смерть, оставалось только молиться. «Пресвятая Богородица и Николай Чудотворец, спасите меня грешного и недостойного»,  – причитал он. Руки его уже устали держаться за край трубы. Труба скрипела, обрывки человеческих голосов снизу почти не слышны, никого рядом. Он чувствовал приближение отчаяния. «Мама, мамочка!» Вот тогда он вспомнил всю свою жизнь. «Мама, прости меня, если я был тебе плохим сыном», – сквозь слезы шептал он. «Заступница, Богородица, прости и спаси!». На фоне бездонного неба вдруг оба этих женских образа: Богородицы и земной женщины – родной матери, слились в один лик. Матвей обнял себя руками, что бы унять навалившуюся лихоманкой от страха и напряжения дрожь в теле и вдруг нащупал маленький узелочек на старенькой, еще матерью вязаной, безрукавке. Он потянул за узелок, ниточка побежала, он потянул сильнее, она весело запрыгала вокруг него.
— Спасен, – прошептал чей-то голос в душе Матвея.
Матвей трясущимися руками снял с себя жилетку, и, прижимая к груди материнское рукоделие, начал спускать ниточку вниз, привязав к ней железную заклепку, что бы не уносило ветром. Внизу ждали так же молча и напряженно. Потом дружок Пашка Тураев, подпрыгнув, поймал-таки эту спасительную заклепку. Неторопливо, надежно привязали к тонкой шерстяной ниточке бечевочку, чуть потолще. «Вира, Мотька!». Мотька подтянул к себе бечевочку и крепко привязал к поясу. И потянул. Он тянул привязанную к бечевочке шнуровку дрожащими руками, а к ней уже привязали страховочную веревочку, а к веревочке приличной толщины канатик. Но дело шло уже веселее. С трубы слетел по канату, как ангел.
Подошел мастер и показал Мотьке огромный кулак. У Мотьки кулаки были не меньше. На торговой ярмарке в Ростове Великом с самим Ванькой Поддубным боролся. Кто кого побарывал, то мне не известно, но что Матвей, на вызов не робея, всегда выходил на круг, то доподлинно известно. И еще известно, что на мизинце своей руки Матвей мог двухпудовую гирю сорок раз поднять. Но тут при виде мастера оробел: «За что?» – спросил обиженно. «Сам должен знать за что. В любом деле аккуратность нужна, а в нашем, монтажном, особенно!».
Всю ночь отмечали в трактире удачную работу. Веселились, пили горькую, а из сердца Матвея не шло ощущения чуда, приключившегося с ним. Первого сына позднее назвал Николаем, в честь Николая Чудотворца, сохранившего жизнь мастеру. И огромная икона Николая Чудотворца всегда висела в красном углу дедовского дома.
Среди заказчиков деда Матвея Петровича Дормакова был и знаменитый Шаляпин Федор Иванович.
У Ф.И. Шаляпина была дача в местечке Итларь за Ростовом Великим по Московской дороге. Шаляпин пригласил моего деда крыть крышу на своей даче.
Дед рассказывал, что когда приступили к работам, в доме жил сам Шаляпин и ещё «певичка Нежданова». Утром они ходили купаться в собственной купальне. Дамочка была вся в белом. Очень красивая эта «певичка» была. Дед закручивает усы, вспоминая лето в Итлари. Впечатлительный был Матвей Петрович до женского полу.
А с его усами вот еще, какую историю помню: однажды дедушка побрился. Он сбрил бакенбарды и усы, побрил бороду, и стал, просто, не узнаваем. Он ходил по большой комнате, потирая руки. Бабушка вошла в комнату и, улыбаясь, сказала: « Жарко на улице. Дедушка побрился. Хорошо?», – обратилась она ко мне. «Хорошо, – не сразу согласилась я, и добавила,  – на мартышку похож из зоопарка»
Вмиг установилась какя-то тревожная тишина. Я была настолько мала и наивна, что не сразу поняла свою бестактность. Бабушка испуганно покачала головой и погрозила пальцем, а дед, смущаясь, и, грозно сверкая глазами, проговорил: «Смотри у меня», – и вышел из дома. Бабушка стала меня воспитывыать, а я упорно показывала картинку из книжки, где за решеткой зоопарка резвились мартышки, и одна из них очень была похожа на дедушку без усов и бороды. У неё были лохматые брови и выступающая вперед нижняя челюсть. Как у дедушки.
 Фото 5
Матвей Петрович Дормаков в старости.
Я помню своего деда Матвея Петровича, сидящим у окна в большой комнате своего дома. На голове белая соломенная шляпа. Он курит цигарку, наполненную домашним самосадом. Лицо его серьезно, даже сурово. Когда мимо его дома проходит кто–то из ростовских мещан, каждый из них обязательно снимает с головы головной убор и кланяется моему деду:
— Моё почтение, Матвей Петрович.
— Честь имею,  – кланяется в ответ мой дед, бравый бранд-майор, слегка приподнимая свою соломенную шляпу, и вновь опуская её на свой широкий могучий лоб.
И еще я помню, как красиво пил мой дед. Он брал рюмочку нежно, и пил с любовью, отставляя мизинец правой руки. Да… Прежние люди, не мы...
 Фото 6
Ирина Сергеевна Нина Матвеевна, Матвей Петрович. Ребенок, вероятно, Наташа, дочка Нины.
У Матвея Петровича Дормакова было одиннадцать детей. Двое умерли сразу после рождения. Первый мальчик, имени, которого уже никто не помнит и последний, Славик, которого Орина Петровна, жена деда, родила, когда ей уже было больше сорока лет. А вот другие дети все выросли и дали потомство  и продолжают род  Дормаковых.
Бабушка Ирина Сергеевна Дормакова /Орина Ларина/
Женился Матвей Петрович на Ирине Сергеевне Лариной. /1885 –1967 г.г./

               
   
                Фото 7
Была она среднего роста, хорошо сложена и замечательно красива. Кожа лица была всегда ровного, живого цвета, и долго не увядала. Однажды родственница /Маргарита Константиновна  – сестра Валентины Константиновны жены Сергея Матвеевича – младшего сына Матвея Петровича/, сказала мне: «Светлая у тебя была бабушка. Бывало, идет по Ростову, стройная, с высокоподнятой головой, походка ровная, а лицо всегда приветливое и излучает свет. Мы были маленькие, и нам хотелось всё время смотреть на неё. Мы с ней здоровались, а она нам с улыбкой отвечала. А потом мы оббегали её стороной, и снова шли навстречу, что бы еще раз поздороваться и опять увидеть эту улыбку».
Муж обращался к ней только по отчеству – Сергевна. С этим связан и семейный анекдот при моем рождении. Когда я родилась, то меня назвали в честь бабушки по матери, то есть в честь Ирины Сергеевны Дормаковой /Лариной/  – Ириной.
При встрече с моим отцом, дед Матвей Петрович спросил: «Опять девку сотворили?» «Да, не повезло. Третья девчонка» – отвечал сокрушенно отец. «А назвали как?» «Как твою жену». «А… – протянул дед, — Сергевна, значит». «Да, вроде, Алексевна» – засмеялся отец.
Вспоминаю бабушку, и не нахожу слов, что бы рассказать о её жизни. О жизни женщины, которая делила со всеми своими домочадцами, знакомыми и родными все их напасти. К Сергевне шли со всеми печалями и нуждами. Знали, что поделится с голодным, найдет доброе слово для горемычного. Я уже писала, что дом наш ростовский всегда был полон людьми, которые искали приют, и всё это было не без участия нашей доброй бабушки Ирины Сергеевны. А флигель, в котором прежде жил отец деда Матвея – Петр Федорович Дормаков, после его смерти, стал приютом для всех бездомных, которых дед Матвей привечал, а бабушка подкармливала. Жил там какое-то время и старый его дружок Павел Тураев. Вернулся он после десяти лет лагерей, помню, что устроился сторожем в городской парк, а жил и столовался у нашего деда. Когда его спрашивали: « За что тянул свой срок»? Он кротко отвечал: «За язык». Я помню этого тихого человека. Мы, маленькие, Галька Шумова, Вовка Дормаков, Женька и Колька Моховы, бегали к нему в парк. Он охотно разговаривал с нами. О чем, я уже не помню. По фасаду старинного Ростовского парка, в его ограде, были ниши для гипсовых вазонов. Вазонов после революции не стало, а ниши остались. Однажды я увидела, как Павел сидит в одной из этих ниш. Я очень удивилась: « Павел, ты что, здесь живешь?» Он грустно улыбнулся и кивнул головой. А я еще долго соображала, как можно жить в таком крохотном помещении.
Павел еще долго жил у Матвея Петровича и Ирины Сергеевны. И бабушка привечала его, как горемычного.

Дед Матвей ненавидел строй, который установили большевики. Однажды при мне он сорвал со стены радио, бросил его об пол и затоптал ногами в ярости. «Врут всё, врут, зимогоры ». В то время я уже училась в школе, была пионеркой, и мне было странно видеть такого дедушку Матвея. Бытовые ссоры, пьяные драки внутри социалистического общежития были делом привычным, но, ругаться на радио, да еще топтать его ногами, это было ново и не поддавалось объяснению. Поразмыслив, я спросила деда прямо в лоб: «Дедушка, ты что, кулак?» «Я тебе дам кулак!» В его глазах промелькнуло беспокойство. Он поднял радио, повесил его на стенку и молча вышел из комнаты. Сильна была Советская власть. Сильна и страшна.
 Фото 8
Матвей Петрович Дормаков – солдат первой мировой войны.
А Ирина Сергеевна вставала рано и начинала топить огромную русскую печку. Мы, маленькие, сквозь сон слышали, как она на кухне гремит ухватами и чугунками, ведрами и сковородками. Посуда на кухне была подстать печке. Огромных размеров, черная от копоти топки, натуральная, русская. Если бабушка готовила грибы на жарёху, то нарезала целую опарницу – большое глиняное ведро без ручки, в котором ставили опару на пироги и хлеба. Если готовила рыбу, то чистила целый таз. И вкусна была рыба у бабушки! В огромной чугунной сковороде, такой большой, что когда её ставили на стол с помощью сковородника на длинном деревянном шесте, то эта сковорода по диаметру была равна ширине стола. Рыба, жаренная в русской печке, была сочной, с красивой корочкой, пересыпана репчатым луком и залита яичницей с молоком. Такой вкусной рыбы я никогда в жизни больше не ела, только у бабушки Ирины Сергеевны. Семья деда была большой, да артель мастеровых, да все гости и приживалы. Всех надо было накормить, напоить чаем из трехведерного самовара, к обеду поставить чарочку, как требовал дед. И при всем этом оставаться светлой и улыбчивой.
Матвей Петрович был нраву весёлого и дерзкого. Далеко округ Ростова знали его, как хорошего мастера и хлебосольного хозяина. Артельщики гордились службой у него. Подряды брал дорогие, работы выбирал сложные, что б интерес был. Но лишние деньги не водились в семье.
Как и всякий мастеровой, Матвей Петрович превыше всего ставил труд. Помню его сосредоточенного, строгого, даже грозного. Под горячую руку никто не попадись, плохо будет. А когда сдавали работу и получали заработанное жалованье, тогда начинался пир горой. А попросту запой. Гуляли круглые сутки. Из Дома крестьянина, где был трактир, на нашей же улице, тащили корзинами снедь и большие бутыли водки к дедову столу. Русская печка топилась целыми днями, варила, и парила, пожалуй, на весь город. Потому как «Дормаков Матвей Петрович гуляют». И кто бы ни зашел в дом деда, он требовательно, но с достоинством говорил: «Сергевна, поднеси гостю». И Сергевна наливала граненую стопочку, ставила её на плоскую тарелочку с кусочком хлеба, как на поднос, и с поклоном подносила, ибо так желал хозяин и кормилец дома.
А когда бывал пьянее обычного мой дед, то вспоминал свою любовь, что оставил в Германии. Было это так. В первую мировую войну мобилизовали бравого бранд-майора Матвея Дормакова, и отправился он на фронт. За царя – батюшку, за Рассею воевать. И попал Матвей Петрович в германский плен. Плен, видимо, был не такой страшный, как потом при Гитлере. Потому, что в плену жил он у какого–то бюргера, работал на него. Мастеровой и расторопный Матвей приглянулся хорошенькой дочке этого бюргера. И сотворили они любовь. И ребеночек родился. Мальчик. Вот так. И всё бы было хорошо, да затосковал Матвей по родине, по жене, а главное, по детям. И бросив сытую немецкую жизнь, вернулся в Ростов, где впрягся в лямку кормильца большой семьи. Иногда он, пьяненький, вспоминал свою немецкую Ирмочку. И всё пытался объяснить, почему он ушел от неё. «Я кто? Отец или подлец? – восклицал он, – отец. Не мог я, бросив своих законных детей, там больше оставаться». И смахивал пьяную слезу с виноватого лица. А Ирмочка, бедная, не знала и не ведала, что живет её Матвей в своей распроклятой России и любит её и помнит. Долго и безнадежно. Да.
Из запоя выходили, когда кончались деньги, и нужно было приступать к новому заказу.
От бабушки осталось у меня морщинка над левой бровью, с внешнего края. Такая же морщинка была и у мамы моей, и такая же у дяди моего Ивана Матвеевича Дормакова. У кого она будет в нашем потомстве, не знаю. Но если будет такая морщинка у виска над левой бровью, значит, это Дормаковское наследие, а если точнее, наследие Лариных. Ведь бабушка Ирина Сергеевна была в девичестве Ларина. Фамилия дворянская. У Пушкина в «Евгении Онегине» Татьяна была из семьи Лариных.
 Фото 9
Золотая свадьба  Матвея Петровича и Ирины Сергеевны Дормаковых 27 декабря 1953 года.
Горе, что море, ни переплыть, ни вылакать
Каток репрессий прокатился и по семье Матвея Петровича. В каком году это было, не знаю. Если будет возможность порыться в Ростовском архиве, то внесу дополнение. Но суть помню по скупым рассказам мамы и папы. Хотя рассказывалось не охотно.
Один из заказов стал роковым для Матвея Петровича. Взялась его артель крыть крышу в Белогостицах. Там власти организовали местную тюрьму. Привыкший к уважительному отношению со стороны заказчиков, не стерпел Матвей Петрович пренебрежительно- высокомерного тона нового начальника тюрьмы. Гордыня подвела. Там же и камеру ему приготовили. Успел только расторопный хозяин переслать записку своей Сергевне. Ничего в ней не объясняя, написал только: «срочно продай корову». Как же могла ослушаться Матвея Петровича его Сергевна. Повела чуть свет на базар любимое животное. А когда вернулась с базара, в доме обыск.
Одним словом, арестовали всю семью. И провели по городу с табличкой на груди деда – ВРАГ НАРОДА. Мамина сестра Наташа была еще маленькая, когда это случилось. Она рассказывала, как вели по улице её отца – Матвея Петровича, мать-пресветлую Ирину Сергеевну, старших сыновей: Николая, Ивана. Лешка был тогда в бегах. А она, маленькая, бежала за процессией и плакала в голос. Каково? А?
Рассказывал Иван Матвеевич – мой дядя по матери: « Когда нас осудила пресловутая тройка, признали нас врагами народа. Отца приговорили к расстрелу. Мать в ссылку, в Ивановскую область на торфоразработки на 10 лет, а меня на Соловки».
Он был совсем еще молоденьким. Лет семнадцать было. Вели их по этапу. Шли на Соловки пешком. Какой–то добрый человек посоветовал: «Будет привал, беги, парень. Дойдешь до Соловков, пропадешь». Он и убежал. А куда бежать? Опять прибежал в Ростов, в родной дом. Его опять арестовали, привели в милицию. А он и говорит там: « Отправите назад, опять убегу». ГПУ разнарядку, видимо, выполнило. Ну, так и оставили Ивана дома.
И тут появился непутевый брат Лешка. Расспросив родных об отце и матери, отправился тут же в Ярославль к моей маме. Приехал с наклеенными усами и бородой. Мама не сразу узнала брата. Он ей рассказал всё. Решили, что выручать надо родителей. Лешка говорит: « Я даже показаться свободно не могу. Меня ищут. Вся надежда на тебя, Варвара». Мама собралась быстро, и с Лешкой поехали в Москву. Мама ходила по начальству, а Лешка ждал её на улице. Мама дошла до самого Калинина, видно тогда еще не было такой коррупции, как сейчас. Михаил Иванович выслушал маму и тут же распорядился дать документ, по которому вся семья освобождалась от решения тройки. Это правда. Это было.
На перекладных, спешили Лешка с Варварой в Ростов. Успели передать документ до казни отца.
Матвей Петрович вышел из тюрьмы весь седой. Позднее он рассказывал: «На расстрел выводили по ночам. Как только слышал шаги в коридоре, звон тюремных ключей, так думал, что за мной идут». Но видно, не судьба была помереть тогда. Николай Чудотворец и Богородица заступом встали и на этот раз.
Матвей Петрович до конца жизни носил в душе благодарность к дочери своей Варваре. Моей маме.
Дядя по матери Николай Матвеевич Дормаков.
Никем не замеченный подвиг
Николай Матвеевич Дормаков был старшим сыном в семье. Он страстно полюбил ростовскую красавицу и даже был женат на ней. Что-то не сложилось в их жизни. И, когда объявили войну с финнами, он ушел на финскую войну добровольцем. Его брат Иван Матвеевич говорил ему: «Колька, там надо уметь на лыжах ходить. Ты же пропадешь». Николай в отчаянии хотел «пропасть», хоть куда, только бы подальше от Ростова, от опостылевшей жизни, от жестокой любви. Его взяли добровольцем. Это сейчас мы знаем, что не было коммуникаций, что наши парни замерзали в снегу, что они просто были пробой военной силы. А тогда…
 Фото 10

Николай Матвеевич Дормаков . Погиб в Фингскую войну.
 и Фото 11
Катя Павлова. Предположительно любовь Николая Дормакова. Март 1929г.
Позднее, его друг, вернувшийся, с этой странной и неизвестной для многих войны, рассказывал, что отряду, в котором воевали эти два ростовчанина, пришлось уходить от финнов после непродолжительного боя. Николай плохо стоял на лыжах. Он отстал, раненый в ногу. Финны настигли его. Пленника заминировали и оставили связанным на поле боя. Ночью русские солдаты возвратились, что бы подобрать раненых и похоронить убитых. Николай кричал: «Не подходите! Я заминирован! Не подходите!». Взрыв финской мины унес его в глубину синего неба. В бездну, на краю которой только страх и жуткое любопытство.
Рассказывают, что когда он записался добровольцем на фронт, пришел домой и долго, молча сидел в углу. Потом повернулся к сестре Наташе:
— Натка, принеси мне кочергу.
— Зачем? – удивилась Наташа.
— Хочу, что бы ты меня всю жизнь помнила.
Наталья прошла в кухню, схватилась за кочергу и закричала. Железная ручка кочерги была раскалена. Наташа заплакала.
— Теперь хоть ты будешь меня помнить.
Наташа всю жизнь помнила своего брата. Помнила ли его красавица жена, из-за которой он загубил свою жизнь, только Богу известно.
Второй дядя по матери Алексей Матвеевич Дормаков
Робин Гуд эпохи социализма

Алексей Матвеевич Дормаков – другой сын Матвея Петровича личность интересная уже тем, что мой отец рассказывал о нем легенды с восторгом и вдохновением. Алексей был красавец, был добрейший человек и преданный друг. Отец рассказывал, как Лешку брала тоска по воле, когда он долго жил рядом с суровым отцом Матвеем Петровичем, тогда пропадал он из Ростова надолго. А возвращался всегда с разным результатом. Явится домой, все ему рады. Лешка рассказывает, где бывал, как люди живут, где богато, где бедно. Гордился, что по свету ходил. Однажды в лаптях приехал. Да стыдно в такой обувке домой являться. Лапти – то на крыльце оставил, а в дом босой вошел. А брат его Сашка с работы пришел и так–то рад брату. А Алексей заливает байки, как хорошо по Руси погулять. Сашка и говорит: «Ба, Лешка, да не твои ли хромовые сапоги по двору гуси таскают?».
Все к окну бросились. А по двору гуси лапти таскают. Друг у друга вчвырывают, за завязки треплют. Лешка только смеётся.
  Фото 1  2

Группа ростовской молодежи. Стоят слева Алексей Матвеевич Дормаков, справа мне неизвестный человек. Сидят: Василий Трукфанов, Александр Матвеевич Дормаков, Иван Матвеевич Дормаков.
Был он самолюбивый и гордый, как и его отец. На гуляньях в Ростове среди молодежи слыл первым заводилой.
Отчаянно бросался в драку, заступаясь за своих друзей и за своё имя. Однажды глухой ночью, Наташа, которую любили братья за отважный характер, услышала стук в окно. Выглянула. Увидела Лешку.
— Открой, Натка. – глухо проговорил брат.
Наташа почувствовала что–то неладное. Бросилась на улицу и увидела: Лешка тащит за собой тулуп, а в спине торчит нож. И весь снег вокруг дома красный от крови. Что было дальше, не знаю, знаю только, что выжил после этого ранения Лешка, и еще долго удивлял Ростов и его обитателей разными выходками.



               

                фото13
Портрет Алексея Матвеевича Дормакова с общей фотографии.
А однажды после очередной драки добрался до дома с распоротым животом и кишки свои принёс в поле пиджака. Потерял сознание. Все решили, что он умер. Вызвали врача. Врач тоже констатировал смерть. Лешку увезли в морг. Ночью он очнулся, стал стучаться. До смерти напугал сторожа. А потом, когда разобрались, сели пить чай. Тут его так прихватило, что от боли он потерял сознание снова. Но утром ему сделали «безнадежную» операцию, и после неё Лешка опять выжил.
Тесно, что ли было мятежной душе Лешкиной в Ростове, не знаю, только стал Лешка ездить по поездам. Стал знакомиться с богатыми пассажирами, входить в доверие и воровать багаж. Однажды приехал к нам домой. Наша семья жила тогда в Ярославле. Он приехал хорошо одетый, в лакированных полусапожках, на руках кожаные краги. Открыл чемодан с одеждой. Стал маме, папе дарить вещи дорогие. Папа и мама отказались. Тогда он папе сказал: «Возьми хоть краги кожаные». Папа снова отказался, но всю свою жизнь вспоминал эти модные краги.
Народная милиция хорошо знала Лешку, но отловить его было трудно, почти невозможно, он становился рецидивистом, опытным, находчивым, остроумным.
Однажды он вернулся в дом отца после того, как помотался по свету. Ростов город маленький, весть, что вернулся Лешка Дормаков, разлетелась быстро по городу. Утром рано Лешка умывался в углу темной кухни. В дом чередой прошли милиционеры, в руках у них были винтовки со штыками. Один из них спросил Лешку:
– Дома ли Алексей Дормаков?
– А как же, дома, – отвечал Лешка, закрывшись полотенцем.
– Где он?
– Лешка! – крикнул Алексей.
– Чего? – раздалось в ответ.
– Проходите. Он там, в большой комнате. – Ответил Лешка.
Милиционеры один за другим по длинному коридору ростовского дома побежали в комнаты. Лешка вытер намыленное лицо полотенцем, и наутек. Через валы, в парк, на озеро Неро, а там в Поречье.
А милиция взяла Лешку, да не того. Квартирант жил на квартире деда, то же Лешка. Пока выяснили личность, пока разобрались, Лешка Дормаков был уже далеко.
Повязали Лешку, когда он в очередной раз стосковался по родному дому. Стояла ранняя зима, на озере еще лед не окреп. Приехал с чемоданами, с подарками. Пришел друг его и предупредил: «уходить тебе надо, ночью дом в окружение возьмут». Простился Лешка с родными и пошел через валы, на озеро Неро. Друг отговаривал идти через озеро. Лед, мол, тонок, но Лешка сказал, что лед тонок для легавых, а для него, как раз впору. Подходя к озеру, увидел, что в полынье тонет мальчишка. Он бросился к ледяной кромке. Стал тащить, и, что–то тяжело показалось. Глядь, а за парнишку рука чья–то вцепилась. Оказалось, мать с сыном в полынью попали. Вытащил Лешка обоих, откачал, а тут и милиция подоспела. Арестовали Лешку, осудили, и сослали в Сибирские лагеря.
Вольнолюбивый Алексей Дормаков, не мог жить в неволе. Когда началась Великая Отечественная война, он несколько раз писал заявление лагерному начальству, просясь на фронт, в штрафбат. Ему отказывали. Боялись, что сбежит.
После войны в Ростове появился один из его лагерных друзей. Он рассказал, как погиб Лешка. Случилось это после того, как в очередной раз ему отказали в отправке на фронт. Тогда он сказал:
– Я сегодня уйду сам.
– Не дури, отсюда еще никто не убегал, – предупредил его друг, – кругом тайга, звери. Бежать некуда».
Работали они тогда на лесоповале.
— Ну, прощайте – сказал Лешка и пошел во весь свой высокий рост, не прячась.
Когда с вышки заметили его, то выстрелили вверх. Лешка не оборачиваясь, шел в тайгу по просеке. Часовой выстрелил вторым разом и попал ему в ноги, Лешка упал, но пополз. Третий выстрел прервал жизнь романтика Лешки. А часовой, может быть, получил дополнительную пайку хлеба. Война.
Всё это я слышала от отца в раннем детстве. Что-то уже забылось. Жаль. Но образ ловкого авантюриста, доброго и щедрого парня, готового придти на помощь даже незнакомым людям, навсегда остался в моей памяти. О плохих людях не рассказывают восторженно и с сожалением. А о нем я слышала только такие рассказы. Лешка был Робин – Гудом эпохи раннего социализма.
Когда произошла перестройка, и гласными стали лагерные темы, однажды в «Комсомолке» в середине девяностых годов я с интересом прочитала статью про трех бабулек, которые живут в тюрьме, хотя срок свой они отмотали давно. У них нет родных, и им некуда идти. Тюрьма стала их родным домом. Меня заинтересовала судьба одной из них. Я всё время ругаю себя, что не оставила эту статью, не сохранила и не запомнила даже имени одной из женщин. Она рассказывала о себе журналисту, что в молодости познакомилась с красавцем парнем, его звали Алексеем из Ростова. С ним она ездила по поездам. Красивая пара, завоевывала доверие номенклатурных пассажиров, и оставляли их без багажа. В конце концов, оба были арестованы, осуждены и посажены в разные лагеря. Всю свою жизнь эта красавица провела за решеткой. Но когда настал момент поведать о своей жизни людям, как самое дорогое она вспоминала встречу с Лешкой и их недолгую совместную жизнь, «работу», и любовь.
Вот это и помню про Алексея Матвеевича Дормакова, так полным именем хочется назвать мне его, потому что родился он Лешкой и умер Лешкой, а мог бы быть и Алексеем Матвеевичем, если бы не так всё сложилось. А может, у таких бесшабашных и отравленных несправедливостью людей, больно ранимых и оттого упрямо ненавидящих серость, не могло сложиться благополучное житье – бытьё. Они нужны обществу для другого. Для того, что бы рождались и жили в умах людей легенды о добрых разбойниках Робин – гудах, Кудеярах, Алешах Поповичах и Лёшках Ростовских.
Третий дядя по матери Александр Матвеевич Дормаков /Дядя Саша Слепой/
/1910 – 1974/
Проклятие слепца
Проклятие слепца, которого когда–то бросил маленький Мотька, посмеявшись над ним, неожиданно пали на семью Матвея Петровича. Третий его сын – Александр рос красивым, весёлым жизнелюбом. Осваивал, как и другие его братья, отцовское ремесло. Рано женился на красавице Марии Михайловне Гороховой. Роскошные косы пепельного цвета, завитки на висках и огромные глаза с лукавым прищуром – такая была она.

               


 Фото 14
Группа ростовской молодежи. Стоят: Алексей Матвеевич Дормаков (сгинул в лагерях),  Александр Матвеевич Дормаков. Сидят: Николай Шумов ( первый муж Елены Матвеевны Дормаковой), Александр Труфанов.

Александр любил работать на токарном станке. Однажды в глаз попала медная стружка. Медь дала окисление, и глаз ослеп. Лечили местные врачи и Ярославские, – ничто не помогало. Александр читал одним глазом газеты, журналы про медицину. Всё хотел знать, где же лечат такие травмы глаз. И однажды прочитал про новое медицинское светило, Филатова, и отправился к нему в Одессу. Был рад и уверен в том, что вернется зрячим на оба глаза. Операцию Филатов сделал, но во время операции травмировал нерв и второго глаза. Из Одессы Александр вернулся совершенно слепым. Беда не приходит одна. Жена его Мария стала вдруг быстро терять зрение. А у неё наследственность такая. И в короткий срок сделалась тоже слепой.
Бывает же такое! Дядя Саша по своему жизнелюбию быстро освоил мир темноты. Он хорошо ориентировался не только в своей квартире, но и в городе. Мария держалась за его сильную руку и была спокойна. Я помню дядю Сашу, как человека, который всегда всех мирил, прекращал любую ссору и даже драки. Он ввязывался в драки стремительно и напористо. Разметав в стороны дерущихся, и держа кулаки наготове. Никто не решался ударить его. Ссоры, и драки горячих Дормаковских парней прекращались. Он научился играть на гармошке, любил рассказывать байки и сам первый смеялся заразительно и громко. Все смеялись следом. Что оставалось слепому инвалиду? «Радоваться жизни». И он показывал пример многим зрячим и здоровым, что жизнью стоит дорожить, какой бы она ни была беспросветной.
А у дяди Саши с Марией еще до войны, в 1935 году, родился сын – Володя. Он был нашим сверстником и, пожалуй, самым старшим из нас. Был заводила, и мы его уважали за возраст и за рассудительность.


               

 Фото 15
Владимир Александрович Дормаков, мой двоюродный брат.
Вот что пишет о нём его внук, Егор Николаевич Дормаков в РЕФЕРАТЕ «История моей семьи в истории моей страны» студента факультета ВМС группы ВБ-1-06 Дормакова Егора Николаевича. Научный руководитель: д.и.н., профессор Кушнир А.Г.:
«Мой дед по отцу Дормаков Владимир Александрович – единственный сын Александра Матвеевича и Марии Михайловны Дормаковых.
Родился Владимир 9 декабря 1935 года. В детстве был смышленым и бойким парнишкой. В связи с инвалидностью родителей по зрению, он рано должен был проявлять самостоятельность и помогать своим родителям.
В послевоенный период многие мальчишки мечтали о героических профессиях. Так и молодой Владимир видел себя военным летчиком. Уже после 8 класса он был определен в военную школу, где прививались ответственность и дисциплина. Но, к сожалению, при прохождении медицинской комиссии в летную школу, его забраковали. Причем подвели параметры кровяного давления. В последствии он рассказывал, что за день до этой проверки, о которой он не был предупрежден, сдавал кровь, что его и подвело.
После окончание школы поступил в Тамбовское военное авиационное училище техников. Так что с мечтой об авиации он не расстался. Получил специальность радиотехника. После окончания училища служил в составе советских войск в Германии, а также в подмосковной Кубинке на знаменитом военном аэродроме. В период своей службы он готовил к полетам самолеты различных типов. По отзывам сослуживцев и воспоминаниям сына, моего отца, Николая Владимировича Дормакова, он разбирался не только в бортовом оборудовании, но и в электронной бытовой технике. Мой дед Владимир Александрович Дормаков отслужил в Армии 20 лет, но к сожалению из-за слабого здоровья рано ушел из жизни в возрасте 45 лет.
Моя бабушка, Дормакова Лидия Николаевна, жена Владимира Александровича Дормакова, по профессии учитель английского языка. Когда-то она работала учителем в школе, но в последующем много лет была литературным сотрудником Всесоюзного института научно – технической информации».
Когда после Великой Отечественной войны, с фронтов стали приходить люди, потерявшие зрение, было образовано Общество слепых. Учредили его и в Ростове Ярославском. Всем слепым дали посильную работу. Дядя Саша и его Мария тоже нашли себе там и занятие, и заработок к пенсии. В комнате их стоял станок для изготовления мебельных гвоздей с красивыми широкими шляпками. Мы, детвора, любили постучать на этом станке. Дядя Саша только предупреждал, что бы пальцы под пресс не совали. А сын его Володя выполнял эту работу быстро и ловко. Дядя Саша, с его веселым и разумным нравом, был активистом. Часто наезжал к нам в Ярославль. Его направляли в областной центр на семинары, встречи, на совещания.
Сын его Володя, поступив в военное училище, не забывал своих родителей. Он постоянно приезжал к ним на каникулы и не один, а с друзьями. Александр Матвеевич и Мария Михайловна были от души рады этим приездам сына. В их маленькой квартирке хватало места всем.


 Фото 16

В один из приездов в Ростов курсанта военного училища Владимира Александровича Дормакова к родителям. Стоят: Сергей Матвеевич Дормаков, четвертый справа Иван Матвеевич Дормаков. Сидят  слева направо: Валентина Константиновна Дормакова, Ирина Галицкая, «тетенька» Анна Петровна,  дядя Саша  слепой,  его сын Володя,  и мать Володи  Мария Михайловна Дормакова. Лето  1956г.
 ,  Фото 17 ,
Володя Дормаков – в один из приездов в Ростов. Он сидит на стуле, а старшие дядья Сергей Матвеевич и Иван Матвеевич стоят  за его спиной  и выражают явное уважение к племяннику.
  Фото 18
Свадьба Владимира и Лиды, которую играли в старом дедовском доме на К. Маркса, 24, 24 октября 1956 года.  Жених и невеста сидят под иконой  «Ростовских святых». Слева от них мать и отец Володи, далее Сергей Дормаков, его жена Валентина Константиновна, и жена Ванчика Валентина Ивановна Дормакова.
и  Фото 19
Свадьба Владимира и Лиды, у стенки  стоит дедушка Матвей Петрович, сидят Ирина Сергеевна, и «тетенька» Анна Петровна.  На переднем плане Раиса Горохова, сестра матери жениха, слева моя мачеха Таисья Васильевна Галицкая.
Не помню, какой год это был точно, но знаю, что где-то в начале восьмидесятых, год этак 1982й или 1983й, в Ростове, в доме дяди Сережи Дормакова собралась вся Дормаковская родня. Приехали из Вильнюса тетя Лена Шумова с дядей Васей Фоминым и тетя Наташа Олейникова. Это было значительное событие. Приехали из Ярославля моя сестра Галя с мужем Васей Мелюхины и я с ними. Была Любанька – дочь Анны Петровны – «Тётеньки», Дядя Ваня с женой тетей Валей, пришла тётя Маруся Дормакова – жена дяди Саши Слепого с внуком. И еще дальняя и близкая родня, дети, внуки и правнуки. Это была последняя большая встреча детей, внуков и племянников Деда Матвея Петровича и Орины Сергеевны. В последний раз зов крови собрал всех Дормаковых под одной родной крышей. После этого старшее поколение один за другим стали уходить в мир иной.
Меня не покидало странное тоскливое предчувствие того, что многих из собравшихся я вижу в последний раз. И, глядя на эти прекрасные, веселые от радости встречи, лица родных мне людей, тихо плакала. Я не могла сдерживать слез, они текли по щекам, я слизывала их языком, больно закусывала губы, но они текли так, как течет наше время, неумолимо и безостановочно. Я прощалась со всеми ними, с поколением таких людей, какими нам не быть никогда. Сестра Галя подталкивала меня под руку: «Ты, чего, Иринка?» «Ничего»  – сквозь слезы тихо отвечала я. Откуда мне было знать, что моя сестра, утешающая меня за этим огромным Дормаковским столом, уйдет одной из первых среди них.
 И вот там, на общей последней встрече, тётя Маруся Дормакова, жена дяди Саши Салепого была со своим внуком – Николаем Владимировичем Дормаковым.
К тому времени Володи Дормакова уже не было в живых. А сын его Николай поразил меня своей привлекательностью. Он был немногословен, внимателен ко всем и был очень красив своей молодостью, белой чистой кожей лица и румянцем через всю щеку. Светлое лицо. Наверное, от своей прабабушки Орины Сергеевны унаследовал Николай такое светолепное благородство. И еще я подумала, что, вероятно, таким красавцем был былинный Алеша Попович, уроженец Ростова Великого.
Позднее, я узнала, что служит Николай в Москве, в Кремлевских частях, осуществляет связь.
Через Интернет я разыскала Николая Владимировича Дормакова и связалась с ним. Летом 2006 года Николай и его жена Елена приехали в Ростов на своей машине. У Саши Олейникова собрались Николай Владимирович Дормаков с женой Еленой, Татьяна Ивановна Ваньшина с внучкой Полиной, позднее пришел Сергей Комолов, внук Тетеньки, Аленка, дочь Николая Сергеевича Дормакова, из Ярославля со мной приехали ещё Лариса Белова и Женя Тишалович. Вобщем, повидались, посидели по-родственному, и на другой день разъехались по своим городам.
Николай Владимирович в чине полковника в отставке. Работает в связи. Он имеет двоих сыновей Михаила / 15.04. 1985г.р./ и Егора /15.02.1987г.р./
В мае 2007 года Николай Владимирович с женой Еленой навестили нас в Ярославле. В нашем городе они ни разу не были, и им захотелось посмотреть самый красивый город «Золотого кольца», ну и конечно, встретиться с родными.
Конечно, люди они особенные. Я бы сказала мало контактные, скромные, но скромность не от робости, а от чувства достоинства: разговорить Николая и Елену было очень трудно. Пожалуй, что это ни у меня, ни у Иосифа, ни у Ярослава не вышло. Видимо, секретная военная работа наложила свой отпечаток на характер и выработала в человеке свой тип поведения. Но от этого мы не стали отдаленнее друг от друга.
Вечером перед сном мы посмотрели фотокарточки, которые привез Николай. Это было интересно. Я не видела прежде фото, где наша бабушка Ирина Сергеевна Дормакова (Ларина) снялась с внучатами. Фотография примерно 1940 года. Значит бабушке там 55 лет. Она стройная, высокого роста, с высокими скулами, довольно привлекательная внешне. Рядом с ней стоит моя средняя сестра Ольга, ей около 10 лет, и тогда её называли Лялькой. Сидит перед Ольгой Володя Дормаков, (отец Николая Владимировича) ему там около 5 лет, а на руках у бабушки сидит Галка Шумова, дочка тети Лены, ей примерно второй год. Замечательно трогательная фотография. Уже нет в живых не только бабушки Ирины Сергеевны, но этих малышек, которые выросли, пронесли бремя жизни, и ушли туда, откуда не возвращаются…..в бездну.
 Фото 20, Фото 21.
Николай привез еще фотографии, 1961 года, когда его отец, Владимир Александрович, со своей женой Лидой, приезжали в Ярославль и мы гуляли по Ярославской набережной. Я была с подругой Ритой Виноградовой – Шиловой. Этих фотографии я видела впервые. Три из них мне любезно подарили.
Когда наступило время отъезда, мы попрощались, и Николай с Леной спускались по лестнице, я вдруг почувствовала прилив такой тоски, будто прощалась с очень близкими людьми надолго. Слезы сами покатились из глаз, и я ушла в свою комнату, пережить этот момент.
Николай пригласил нас с Ярославом на его 50 летний юбилей в Москву на 16 июня 2007г. Вообще, мне бы хотелось поехать в Москву на это торжество, но не знаю, как будут обстоять дела со здоровьем. Поживем, увидим.
А для меня самое главное было то, что москвичи привезли реферат сына, студента факультета ВМС, «Московского государственного института радиотехники, электроники и автоматики (технического университета)», Дормакова Егора Николаевича. Он собрал замечательный материал по истории семьи, причем, именно собрал, потому что встречался с родственниками и записывал с их слов интересующие его факты.
Даю его в сокращении:

« РЕФЕРАТ. История моей семьи в истории моей страны Москва 2006г.»
Я, Дормков Егор Николаевич, родился в 1987 году в Москве, в обычной советской семье, где папа военный, а мама – сотрудник одного из московских НИИ. Но история жизни моих близких и дальних родственников, как и множество других жизненных историй жителей нашего огромного государства – это те частицы, из которых складывалась жизнь и история всей страны.
Мой прадед по линии матери Вячеслав Иванович Михалек родился в 1903 году в Санкт-Петербурге в семье врача. Его отец Иван Вячеславович был потомком чешского музыканта, приехавшего в Петербург для работы капельмейстером в одном из театров.
Мать прадеда Ольга Ивановна, урожденная Сержпутовская, выпускница Смольного института благородных девиц, по воспоминаниям родственников, была правнучкой генерала Адама Осиповича Сержпутовского, начальника артиллерии Южной армии и войск в Крыму. О жизни семьи в начале ХХ века известно не много. У Ивана Вячеславовича и Ольги Ивановны было двое детей. Старший Вячеслав (мой прадед) после окончания рабфака поступил в Ленинградский университет, а по его окончании с 1929 года работал в областном издательстве редактором.
В начале Великой Отечественной войны он ушел в ополчение и пропал без вести, никаких сведений о месте его гибели найти не удалось.
А вот что писала в своей автобиографии его жена, моя прабабушка, с которой он познакомился на рабфаке:
«Я, Евдокия Александровна, родилась в городе Москве в феврале 1902 года. Отец мой Александр Платонов с тринадцатилетнего возраста работал сначала мальчиком, со временем дослужился до приказчика. Мать, Дарья Васильевна, в девичестве Чувилева,  – домашняя хозяйка. В 1913 году отец серьезно заболел, больной хозяину был не нужен. Нашей семье пришлось уехать в деревню Добрые Пчелы Рязанской губернии. Хозяйство наше было: корова, три овцы и семь полосок земли, которые нам обрабатывал за деньги сосед (лошади у нас не было). В 1917 году отец умер. После неурожаев 1919-1921 годов мне, как старшей дочери пришлось уехать на заработки в Москву. После долгих поисков работы поступила в прислуги к одной барыне, где за кусок хлеба проработала 11 месяцев. В 1922 году устроилась рассыльной в контору торфоразработок Орехова – Зуева и поступила учиться на вечерний рабфак. В 1923 году вступила в комсомол. В 1924 году вечерний рабфак закрыли, а меня перевели на дневной в городе Кострома. На рабфаке в 1925 году меня приняли в кандидаты ВКП(б). Рабфак я окончила в 1926 году. В том же 1926 году вышла замуж за Михалека Вячеслава Ивановича. С 1926 по 1930 год училась в Ленинградском сельскохозяйственном институте. В 1927 году у меня родился сын Юрий. А в апреле 1928 года меня приняли в члены ВКП(б).
С 1930 – 1932 год с момента коллективизации активно участвовала в создании колхозов в Новосельском районе Псковского округа Ленинградской области. С марта 1933 года по июль 1935 года я работала научным сотрудником Ленинградской зональной овощной опытной станции, активно занималась общественной работой – была редактором стенной газеты, вела беседы с работниками о жизни страны. С 1935 года по 1937 год работала заместителем Тярлевского сельсовета по сельскому хозяйству и агрономом в колхозах этого же сельсовета (по договору), с 1937 по август 1941 года работала участковым агрономом в этих колхозах. Была секретарем территориальной партийной организации, членом президиума сельсовета, членом райпотребсоюза, вела агрокружки. В марте 1939 года была делегатом восемнадцатого съезда ВКП(б) от Ленинградской партийной организации с правом решающего голоса (мандат №1559). По возвращении выступала с докладами о работе съезда в колхозах, совхозах, среди пионеров, в воинской части. В общей сложности в Ленинградской области проработала 11 лет, большую часть из них в колхозах.
Когда началась Великая Отечественная война, на семейном совете было принято решение уехать из Ленинградской области. Мой муж ушел в ополчение, а мы с сыном после длительного переезда по железной дороге оказались на Урале.
С октября 1941 года по октябрь 1951 года я работала агрономом отделения в совхозе Чебеньковский Оренбургской области. В конце 1951 года я уехала к сыну на Дальний Восток, а затем в 1952 году – к брату в Москву. С января 1953 по октябрь 1958 года работала на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке агрономом, занималась оформлением документов на участников выставки. Награждена Почетной грамотой. С 1958 года на пенсии, но веду активную общественную работу секретарем товарищеского суда, в библиотеке».
Другие мои прадед и бабушка по маминой линии были жителями одного из сел в Курганской области на границе Южного Урала и Северного Казахстана. Прадед Илья Прокопьевич родился в 1910 году в семье зажиточных крестьян Прокопия Матвеевича и Матрены Михайловны Сединкиных. А семья прабабушки Марии Михайловны была бедной. У её родителей Михаила Ефимовича и Марии Прокопьевны Смолиных было пятеро детей. Поэтому они были рады замужеству дочери Марии, ведь она стала хозяйкой в «богатой» семье. Но прадед Илья Прокопьевич был убежденным коммунистом, очень хорошим организатором, хозяйственником и к тому же творческим человеком. В начале 30-х годов ХХ века по зову партии он уехал вместе с семьей на Дальний Восток, где прожил все последующие годы. Много лет он проработал директором МТС (Машино-тракторной станции) в г. Спасск–Дальний, которая обслуживала колхозы Приморского края, пользовался заслуженным уважением. Вместе с прабабушкой Марией Михайловной они вырастили и воспитали пятерых детей.
Поделилась со мной воспоминаниями и моя бабушка Дормакова Лидия Николаевна, жена Владимира (сына слепого Александра Матвеевича). Вот что она пишет о своей семье:
 Фото 22
«Мои корни идут из крестьян. Родилась я в селе Серебряки Тамбовской губернии. Старшее поколение имело землю, лошадей, коров, овец, свиней, кур и другую живность. Из поколения в поколение передавалось хозяйство и любовь к труду. У родной бабушки по матери было десять детей. Семья большая и работали все, поэтому практически не голодали. Тамбовские черноземы засевались рожью, просом, овсом, подсолнечником, льном хорошие урожаи давали разнообразные овощи.
Благосостояние земли напрямую зависело от работоспособности всех её членов. Благодаря трудолюбию семья жила в достатке и считалась зажиточной.
В результате проведенной в 30-е годы коллективизации был разрушен привычный семейный уклад и семейное хозяйство. В этот же период умирает и глава семьи. Старший сын вынужден был уехать в город Тамбов на поиски достойной работы, так как он понимал, что вся ответственность за благополучие семьи ложится на его плечи.
В последствии он рассказывал о борьбе «Красных» и «белых». Один день местность находилась в руках «красных», другой «белых». У жителей забирали всё, что попадалось под руку. Однажды «белые» захватили местность
и стали расправляться с красными бойцами. Выстроили в шеренгу и расстреляли каждого третьего. К счастью, отец не попал в это число. Можно только догадываться, что он мог пережить в этот момент. Спустя много лет, вспоминая эти трагические события, в его глазах всегда появлялись слезы. Позднее отец потерял зрение, заработал инвалидность и уже не был годным к строевой службе, поэтому не участвовал в войне.
В годы войны отец работал экспедитором в военных госпиталях, которые располагались в зданиях городских школ. После войны он работал в хлебном отделе магазина. В военное и послевоенное время продукты отпускались по карточкам. Отрезанные талоны наклеивались по категориям на обрезки газет, бумажных мешков, для отчета расходованного товара. Будучи ребенком, я помогала родителям наклеивать такие талоны.
В первый класс пошла в 1944 году. К этому времени школы были освобождены от раненых, но писать приходилось и на газетах. После окончания десятилетней школы поступила в Тамбовский педагогический институт. А через два года вышла замуж за Дормакова Владимира Александровича».

Мой дед по матери Михалек Юрий Вячеславович тоже бывший советский офицер, полковник в отставке. Его судьба – это один из примеров жизненного пути послевоенного поколения. Очень хорошо написал о нем его соратник, участник Великой отечественной войны, летчик – истребитель Павел Щербина в своей статье, опубликованной в газете «Люберецкая правда» от 1 июля 2005 года:
«Есть люди, которые, не смотря на перипетии судьбы, жизненные и профессиональные нагрузки, смогли сохранить удивительную работоспособность и оптимизм. Среди таких и Юрий Вячеславович Михалек, участник Великой Отечественной войны, участник обеспечения боевых действий в Корее (1952-1953гг.), в Афганистане (1984г.) Прошел путь от авиационного механика до заместителя командира дивизии (9АД) по МАО. Награжден двумя орденами Красной Звезды и 17 медалями, в том числе «За победу над Германией», «За доблестный труд в период Великой Отечественной войны», «За боевые заслуги» и юбилейными. Имеет медали от правительств Северной Кореи и Китайской Народной Республики.
Родился Юрий Михалек 20 марта 1927 года в г. Ленинграде в семье служащих. С началом Великой Отечественной войны Юрий вместе с матерью эвакуировался на Урал, где с 15 лет работал штурвальным на комбайне, затем два года трактористом. Работал на равных со взрослыми по 12–15 часов в сутки.
В феврале 1945 года был призван в Военно – Воздушные Силы Красной Армии. В начале проходил службу курсантом в Ворошиловградской школе пилотов им. Пролетариата Донбасса. Учился отлично, готовился стать летчиком. Однако пришла директива: курсантов, не имеющих среднего образования, перевести в технические школы. Так Юрий Михалек стал курсантом школы авиамехаников в г. Вольске, которую окончил с отличием в 1947 году. Из школы старший сержант Михалек был направлен на Дальний Восток в 582-й истребительный авиационный полк 250-й краснознаменной истребительной авиадивизии, находившейся в Северной Корее.
В Северной Корее и в Хабаровске, куда в 1948 году перебазировался полк, Юрий Михалек проходил службу в должности авиационного механика самолетов Ла-7 Р-63 (Кинг – Кобра американского производства), Як-11, прослужив на срочной службе более 6 лет.
В пятидесятые старшина Михалек осваивал МиГ-15, которые принимали участие в войне между Северной и Южной Кореей. Технический состав звена самолетов МиГ – 15 под его руководством обеспечил выполнение более 100 боевых вылетов без отказов и потерь авиатехники. И к таким профессионалам летчики относились с уважением и доверием.
Важными мехами жизни стали и окончание Военно – воздушной инженерной академии, служба в составе групп советских войск в Германии в 24 –й Воздушной Армии. Их 833-й ИАП был оснащен МиГ-17, а вскоре получили МиГ- 21, превосходящий по скорости в два раза скорость звука.
Знание техники, хорошие организаторские способности, опыт и смелость были оценены и замечены. В 1962 году капитан Михалек был назначен заместителем командира полка по инженерно – авиационной службе. А вскоре родным стал 32-й гвардейский Валенский орденов Ленина и Кутузова 3-й степени истребительный авиационный полк 9-й истребительной авиадивизии (аэродром Кубинка). В семидесятых годах полк первым в ВВС начал освоение новейшего самолета МиГ-23 с изменяемой геометрией крыла.
Знаком он и с летчиками французской эскадрильи «Нормандия – Неман», которых на самолетах «Мираж» принимал и обслуживал на аэродроме Кубинка, с летчиками шведских ВВС и их самолетами «Дракен»
С ответным визитом был во Франции и Швеции на МиГ – 21 бис. А ещё в Сомалийской Демократической Республике, где выполнял обязанности специалиста (советника) при главном инженере ВВС Армии СДР.
Юрий Вячеславович оказывал как военный специалист помощь и Демократической Республике Вьетнам, Республике Афганистан. Причем в ДРА для советской авиации очень много значило добиться уменьшения потерь летного и инженерно – технического состава наших ВВС.
Ордена Красной Звезды, награды правительств других стран – это свидетельство не только профессионального совершенства, но и удавшейся жизни и карьеры.
В 1985 году полковник инженер Михалек был уволен из Советской Армии по возрасту и в настоящее время работает на фирме «Камов» в должности ведущего инженера КБ.
Приобретенный опыт работы в армии позволил Юрию Вячеславовичу быстро изучить вертолеты сосной схемы и приступить к подготовке документации и изготовлению руководства по технической эксплуатации вертолетов Ка-32 т/с, Ка-31, Ка-50, Ка-52, Ка-226.
Юрий Вячеславович прекрасный товарищ и друг, пользуется высоким доверием, неоднократно избирался в руководящие органы ветеранских и других общественных организаций.
Он и рассказчик замечательный! Несмотря на занятость, находит время встречаться с молодежью, потому, что уверен, ей надо больше знать правду о времени и о событиях своей страны, своего государства, которые созидали предыдущие поколения».

Удивительная судьба моего деда неразрывно связана с судьбой моей бабушки Лидии Ильиничны. Скоро они будут отмечать 55 летие совместной жизни, и все эти годы она находилась рядом с ним, создавала уют в доме, воспитывала детей, работала по мере возможности – вела делопроизводство в различных канцеляриях, выполняла машинописные работы.
Бабушка была старшей дочерью среди пятерых детей в семье Сединкиных. Она родилась в 1929 году, окончила 7 класс школы, когда ещё шла война, это был 1943 год. Ей пришлось пойти работать сначала на МТС к отцу, а затем в воинскую часть, где и познакомилась с будущим мужем. С 1952 года она стойко переносила все тяготы жизни офицерской жены – ночные полеты, частые переезды, жилищные проблемы, командировки мужа в «горячие точки». Только выйдя на пенсию, она смогла, наконец, отдохнуть от кочевой жизни и с радостью окунулась в садовые работы на дачном участке. Моя бабушка выращивает чудесные розы, которыми восхищаются все соседи – садоводы.

Мой отец Дормаков Николай Владимирович родился в 1957 году. Детские годы провел вместе с родителями в военных гарнизонах. Мальчишки, выросшие под звуки полетов сверхзвуковых истребителей, не отходя от дома наблюдавшие элементы высшего пилотажа, конечно, мечтали пойти по стопам отцов. Они разбирались во всех типах и многих узлах самолетов, потому что часто бывали на свалках отслужившей свой век техники. Отцы иногда приводили своих сыновей в помещения эксплуатационной части аэродрома. Мой отец навсегда запомнил тот порядок и запах в помещениях ТЭЧ, где обслуживаются самолеты. Поэтому, окончив школу, выбор был сделан в пользу военной службы, и в 1974 году отец поступил в Пушкинское военное училище радиоэлектроники. Большой удачей было то, что специальность была связана с вычислительной техникой.

Окончив с отличием училище в 1978 году, отец был направлен в часть центрального подчинения Министерства обороны, в г.Москву, где смог непосредственно по специальности реализовать полученные знания. За годы службы он работал фактически со всеми поколениями вычислительной техники( за исключением релейных и ламповых ЭВМ). Довелось эксплуатировать магнитные ленты, барабаны, процессор на импульсных элементах, блоки памяти с использованием ферритовых ЗУ. А потом стремительно начали заменяться большие машины на более компактные типа СМ ЭВМ до персональных компьютеров архитектуры х86 и т.д.
В 90-е годы от неудовлетворенности тем, что не в лучшую сторону изменилось отношение общества к вооруженным силам, принял решение оставить воинскую службу. Свою трудовую деятельность отец продолжил по специальности в области связи и телекоммуникаций.
 Фото 23
Моя мать, Елена Юрьевна Дормакова (Михалек), после окончания школы окончила Московский энергетический институт, затем институт повышения квалификации в области патентной работы и работала в патентной службе ВНИИ электротермического оборудования, занимаясь оформлением заявок на получение патентов в области электротехники. В девяностые годы промышленное производство резко замедлилось, изобретательская активность в нашей стране упала, а патентные службы на предприятиях были практически разрушены. В последнее время вопросам охраны интеллектуальной собственности, в том числе охране промышленной собственности уделяется всё больше внимания. Поэтому мама надеется, что её знания и опыт будут востребованы если не сегодня, то в ближайшем будущем.

Анализируя воспоминания о событиях, биографические факты моих родственников можно увидеть, что они совпадают с основными вехами истории всей страны в двадцатом веке.
Большинство моих предков были выходцами из крестьянских семей. Политика «военного коммунизма» , введение продразверстки, раскулачивание, коллективизация оказали влияние на судьбы этих людей. Кто-то из них, чтобы выжить, вынужден был уйти в город, оставив сельскохозяйственный труд. В то же время создание рабфаков, новых учебных заведений позволило беднейшим слоям населения получить образование.
Тяжелый период Великой Отечественной войны повлиял на выбор профессии поколения, к которому относятся два моих деда. Оба они могли с гордостью сказать: «Есть такая профессия – Родину защищать!». А ведь до них в роду были только люди мирных профессий.
Мои родители родились в период «хрущевской оттепели», в эпоху научно – технической революции, когда осваивался космос, начала развиваться атомная энергетика, химическая промышленность, учреждались новые научные институты и исследовательские центры. Молодое поколение того времени стремилось к высшему образованию. Мои отец и мать, унаследовав стремление к знаниям от своих родителей, сумели получить высшее образование и стали профессионалами своего дела.
Изучение истории моей семьи и генеалогического дерева, моей родословной помогли мне лучше понять ход истории всей страны в целом. А опыт предков поможет в будущем решать жизненные проблемы, осваивать новые знания и достойно пройти свой жизненный путь».
Замечательная работа юного Егора Дормакова привела меня в восхищение. Теперь я уверена, что и мои труды не пропадут даром и будут рано или поздно востребованы кем-то из последующих поколений.
16 июня 2007 года мы отправились в Москву на 50 летний юбилей Николая Владимировича Дормакова. Мы, это Саша Олейников, его подруга Галя, я и мой сын Ярослав. Юбилей проходил в ресторане в Южном районе Москвы, где живет Николай.
 Фото 24
Было много народу: родственники со стороны жены, и со стороны юбиляра, и его друзья с женами. Люди, с которыми он прошел через учебу, работу, и через всю свою сознательную жизнь, были довольно скромные, я бы сказала тихие. Мало пьющие и мало поющие. И невдомек было нам, что это их скромность проистекает от самого характера их работы, о которой не распространяются и которая накладывает свой отпечаток не только на самих военных, но и на их близкий круг. И только потом, к концу праздника бывший начальник Николая рассказал, кем проработал всю свою жизнь Николай и каким ответственным работником он был. Оказалось, что, окончив военную Академию на отлично, наш Коля работал в ГУ Генерального штаба. Разведчик! А мы и не знали! И никто не знал!
Вот так. Он же близнец по гороскопу, т.е. личность творческая. Таким как он трудно что-то скрывать. Всегда есть соблазн выразиться, тем тяжелее был его каждодневный подвиг – преодоление себя.
Хочется ещё сказать несколько слов о жене Николая, Елене. Именно такую женщину на Руси называли Еленой Прекрасной.
На юбилее Елена, обращаясь к присутствующим, сказала, что долго подыскивала стихи, которые бы отразили суть взаимоотношений её и мужа, и прочла замечательные, лирические стихи о любви.
Это было трогательно, удивительно и совсем не по – современному. Будто высокие чувства двух влюбленных из далеких романтических времен нашли этих людей, для того, чтобы доказать ныне живущим, что есть на свете любовь, умирать не имевшая права, и она торжествует, сколько бы ни было ей лет. И сколько бы испытаний не пришлось пройти её носителям.
А потом Лена сказала, что хранит «Поэму на осенних листьях», которую написал для неё Николай.
 Фото 25

ПОЭМА НА ОСЕННИХ ЛИСТЬЯХ

Шуршащую листву ногами загребая,
В осенний парк торжественно вступаю.
Передо мной тоннель березовых стволов
И свод его в их кроне утопает.

Тоннель я прохожу с приятным замираньем.
В конце его листва пред взором расступилась,
Как будто во дворце прислугой дверь раскрылась,
И я вхожу в осенний мозаичный зал.

Стены и пол и свод небесный все украшено листом,
Как в витраже под светом остывающего солнца
Весь парк сияет миллионом солнц,
Теплом своих лучей к себе людей он привлекает.

Войдя туда, почувствуешь, он заставляет думать
О жизни, смерти, счастье и любви.
О том, что времени нам часто не хватает,
И как порой несдержанны бываем мы.

Тот цвет, в котором вы так торжественны и милы
Нашел в кленовом уголке.
Представил, как вас букет осенних листьев украшает,
Собрал букет и поцеловал его.

* * *

Вы как-то мне сказали,
Что интересно вам друзьям писать,
И значит на мои изложенные мысли
От вас приятно вести получать.

Простите, я ревную,
Потому что не известно
Насколько радостно и нежно
Берете в руки письма вы мои,
И занимают ли каплю места
В душе у вас средь суеты?

Моё письмо не подлежит хранению,
Оно завянет, как прошлогодний лист,
И лишь весной, как дым от костра разбудит обонянье,
И вызовет у вас осеннее воспоминанье,
Как один чудак писал письмо на кленовых листьях.

Вот таков он, Николай Владимирович Дормаков, русский разведчик, наш семейный «Штирлиц»!
 Фото 26,  Фото 27

У Николая ещё есть родная сестра Елена /21.02.1965 г.р./. Впервые с ней мы встретились на юбилее Николая. Хрупкая, милая, очень контактная молодая женщина, она приняла знакомство с нами, как открытие, и выразила желание побывать на родине предков, в Ростове Ярославском и у нас, в Ярославле. Она производила впечатление очень открытого человека, но с долей грустинки в глазах.
 Фото 28
Почему-то вспомнились слова классического романса:
Я вижу печальные очи,
Я слышу веселую речь…
Елена Владимировна родилась, когда семья Дормакова Владимира Александровича переехала в Подмосковье, в военный городок рядом со знаменитой Кубинкой. В 1981 году она окончила школу, поступила в техникум и получила специальность мастера швейного производства. В 1985 года Елена вышла замуж за выпускника Высшего Командного училища Верховного Совета сухопутных войск, Рустама Халиуллина. Долго моталась с ним по гарнизонам Урала и Забайкалья. В конце 90-х годов, Рустам был переведен в Москву.В древние времена такого мужчину назвали бы «богатуром». Он действительно, очень крупный, высокого роста, с хорошо сформированной мускулатурой. Лицо его украшают прекрасные усы и умные, с легким прищуром глаза. Он служит в штабе сухопутных войск, имеет звание полковника и ждет представления на генерала. У Елены Владимировны и Рустама двое детей: Дмитрий и Дарья, с которыми мы имели честь познакомиться там же, на юбилее. Живут они все в Люберцах.

Александр Матвеевич Дормаков 1910-1974 + Мария Михайловна Горохова.
ИХ сын: Владимир Александрович Дормаков 9.12. 1935 – 09.03.1980 + Лидия Николаевна
Их дети: 1.Николай Владимирович Дормаков 14.06.1957 + Елена Юрьевна Михалек.
1.1.Михаил Николаевич Дормаков 15.04.1985г.р.
1.2 Егор Николаевич Дормаков 15.02.1987.
2. Елена Владимировна Дормакова 21.02.1965. + Рустам Халиуллин
2.1. Дмитрий Рустамович Халиуллин 1989г.р
2.2. Дарья Рустамовна Халиуллина 1996г.р.

Прародители Елены Юрьевны Дормаковой (Михалек):
СЕРЖПУТОВСКИЕ
По Сержпутовским вот какая у меня информация:
Сержпутовские служили у князя Радзивилла. В архивных документах Радзивилла эта фамилия встречается часто. Что касается времен более близких к нам, то известно, что в 1831 году произошло восстание в Брестском и Прусском уездах Российской империи. Поэтому надзор в западных губерниях империи был усилен.
В журнале полицейского надзора за жителями Гродненской губернии, начиная с 1832 года внесена запись: «По Брестскому уезду за №4.
…
4. Отставной Польского войска капитан Франц Сержпутовский, 51 год, прислан из Варшавы по повелению цесаревича 21 апреля 1820 года за фальшивые доносы и вздорный характер, живет в имении Капустичи, занимается хозяйством, женат»
Возможно, что капитан, защищая своё достоинство смело осадил знаменитого грубияна цесаревича Константина. Отметим, что брат капитана, гродненский адвокат Ян (Иван) Сержпутовский был близок к тайному «Обществу военных друзей».
Уж не Иван ли Адамович Сержпутовский и есть тот самый Ян Сержпутовский, член тайного «Общества военных друзей» и отец смолянки Ольги Ивановны Сержпутовской – Михалек?
Адам Осипович Сержпутовский – генерал
Его сын – Иван Адамович Сержпутовский
МИХАЛЕК
Его дочь – Ольга Ивановна Сержпутовская – выпускница Смольного института благородных девиц, замужем за Иваном Вячеславовичем Михалеком – капельмейстером С-Петербургского театра.
Их дети: Вячеслав Иванович Михалек – гл. редактор издательства 1903г.р.+ Евдокия Александровна Платонова февр. 1902г.р.
ПЛАТОНОВЫ
Александр Платонов + Дарья Васильевна Чувилева
Их дети:
1.Сын
2. Евдокия Александровна Платонова + Вячеслав Иванович Михалек.
Их дети: Юрий Вячеславович Михалек, отец Елены Юрьевны Дормаковой (Михалек)
СЕДИНКИНЫ
Прокопий Матвеевич + Матрена Михайловна Сединкины.
Их дети:
Илья Прокопьевич Сединкин (убежденный коммунист)1910г.р. + Мария Михайловна Смолина
Их дети:
пятеро детей, среди которых Лидия Ильинична Сединкина 1929г.р.+ Юрий Вячеславович Михалек. (военный специалист) 1927г.р.  – родители Елены Юрьевны Дормаковой (Михалек)
СМОЛИНЫ
Михаил Ефимович + Мария Прокопьевна Смолины
Их дети: пятеро детей, среди которых Мария Михайловна Смолина, мать Лидии Ильиничны Сединкиной (Михалек), следовательно, бабушка Елены Юрьевны Дормаковой (Михалек) со стороны матери.
Четвертый дядя по матери, ИВАН МАТВЕЕВИЧ ДОРМАКОВ (Ванчик)
/7 августа 1911 г.р./
«А мы монтажники–высотники и с высоты вам шлем привет!»
30 апреля 2001 года собралась Ростовская родня на похороны Валентины Ивановны Дормаковой. Она была женой Ивана Матвеевича Дормакова  – сына деда Матвея. Иван Матвеевич держался молодцом в свои девяносто лет, только плечи были скорбно опущены.
 Фото 29
Иван Матвеич – Ванчик, как его в молодости звали домашние и друзья, был шустрый, смекалистый, как и все Дормаковы. Хорошо освоил отцовское мастерство. В ранней молодости попал под каток репрессий вместе с отцом и матерью. Это его ссылали на Соловки, да не дошел он до места ссылки. Сбежал. Наверное, поэтому очень ценил жизнь и всеми силами пытался вписаться в новый социалистический уклад.
 Фото 30
Был умен, податлив, изворотлив, и сумел завоевать уважение к себе и начальства, и окружающих. Прошел всю войну, имеет награды. Всю свою сознательную жизнь проработал он монтажником – высотником на фабрике «Рольма», хорошо знал и дедово ремесло мастера – жестянщика. О нем не раз писали ростовская и фабричная газеты. А портрет его на фабрике «Рольма» всегда висел на Доске почета, среди передовиков труда, а позднее среди ветеранов войны и труда.
10.12.1980 года Ростовская многотиражка «Путь к коммунизму» поместила портрет И. М. Дормакова и небольшую заметку: «Кавалер ордена Октябрьской Революции, руководитель бригады слесарей фабрики «Рольма» И. М. Дормаков прошел большой трудовой путь, внес немалый вклад в дело ускорения технического прогресса на фабрике. Ознакомившись с проектом Основных направлений экономического и социального развития страны, Иван Матвеевич решил трудиться еще лучше, больше уделять внимания воспитанию молодежи, техническому перевооружению производства. Сейчас ветеран труда достойно несет ударную вахту в честь ХХУ1 съезда КПСС».
 Фото 31
Ростовская городская газета «Ростовский вестник» 20 января 2000 года посвятила Ивану Матвеевичу большую статью чуть ли не на весь листок под рубрикой «К 55 – летию великой Победы». И называется эта статья «Добрый след на земле». Ростовский журналист В. Москвин пишет о дяде Ване добрые слова.
«Этого человека знают многие ростовчане, особенно рабочие фабрики «Рольма», которой он отдал более 40 лет труда. Иван Матвеевич Дормаков относится к категории людей, которые всего себя отдают делу, оставляя после себя людям добрую память. В свои 88 лет он с гордостью говорит: « нет, не зря я пожил на свете: в радость поработал, построил дом, посадил сад, вырастил детей, значит, стоило жить».
Родился Иван Матвеевич в большой рабочей семье Дормаковых. У отца с матерью 5 сыновей и 4 дочери. Но никому не было тесно в отеческом доме. Всех детей с детства старались приучить к труду. После окончания семи классов, отправился Иван в Москву, учиться на слесаря – монтажника паросиловых установок.
Двадцатые – тридцатые предвоенные годы мы знаем из книг, как время развития и становления тяжелой индустрии страны. А Иван Дормаков был не только очевидцем, но и активным участником этого строительства. От своей организации он постоянно командировался на возведение новых фабрик., заводов, где его бригада вела монтаж оборудования котельных. И поныне стоят построенные им объекты в Саранске, Щелкове, других городах и поселках страны. И всегда Иван Матвеевич уверенно ставил свою подпись в акте приема – передачи установки как руководитель бригады шеф – монтажной организации, потому что сам работал на совесть и этому учил своих монтажников – теплотехников.
Война застала Дормакова в Москве. Еще в субботу 21 июня они трудились допоздна, что бы запустить и сдать заказчику очередную тепловую установку. А в воскресенье слушали тревожное сообщение о начале войны.

В своей конторе на работе прежде всего спросили : «Что делать? Ждать или в военкомат бежать?» В ответ услышали: «высшее начальство вызвано в Кремль, ждите результатов». А результаты были таковы: все рабочие организации получали бронь, и направлялись на демонтаж и эвакуацию оборудования предприятий из прифронтовой полосы. Вот где пришлось поколесить и поработать, не жалея ни времени, ни сил. После отправки остатков оборудования из Наро-Фоминска, приехали в Москву. А на работе сидит один охранник и сжигает в печке какие–то документы. « Все,  – говорит  – эвакуированы за Урал. Бронь за вами остается. Выбирайте – или Урал, или по домам. Встанете на учет по месту жительства».
Так вернулся И.М.Дормаков в Ростов. Встал на учет в военкомате, занимался монтажом турбин и котлов на фабрике «Рольма». А вскоре получил повестку….
 Фото 32
После сборного пункта в Ярославле призывники были готовы отправиться на фронт. Но некоторым из них предстояла дальняя дорога – на Дальний Восток, в школу младших командиров. В этой группе был и Дормаков.
Через шесть месяцев учебы в звании сержанта Иван был направлен под Благовещенск. Наши части стояли тогда на опорных пунктах, наблюдая за позициями японских войск. В тот период военные действия там не велись. Как говорили солдаты: «Корми комаров, сиди и повышай боевую подготовку». Лишь несколько раз приходилось Дормакову выезжать на Западный фронт при сопровождении эшелонов с военными грузами.
Но вот однажды ночью их часть подняли по тревоге и переправили в порт Ванино. Затем так же срочным порядком погрузилина транспортные корабли и как десантников бросили на освобождение Курильских островов от Японцев. Тактика морской пехоты была такова: тихо подойти к острову и где вплавь, где ползком на берег с боем.
Вот где пригодилось сержанту – пулеметчику, помкомвзвода Ивану Дормакову умение отлично плавать. /Бывало, на спор с берега озера Неро плавал до острова и обратно/.
Японцы имели время для создания достаточно сильной противодесантной обороны островов. Но нашим войскам помогли натиск и внезапность.
Японцы такого оборота событий не ожидали. Больше того, по слухам, они предполагали сдать острова американцам. Не вышло… (За дело взялся помкомвзвода Иван Дормаков со товарищи – русские солдаты из глубинной России!!! И. Г –Г.)
 Фото 33
После Победы у И. М. Дормакова была служба на Камчатке, учеба в военном училище. Однако, из-за болезни стать кадровым офицером ему было не суждено. Летом 1946 года Иван Матвеевич демобилизовался. И вновь неудержимо потянуло его в родные края, в Ростов. Устроился на фабрику «Рольма», где и проявил себя как первоклассный специалист, бригадир монтажников паросиловых систем, котлов. За долгие годы трудовой деятельности ему с бригадой довелось работать не только на родной фабрике – их приглашали во многие организации Ростова и области. Особенно помнится, как они устанавливали дымовую трубу на заводе «Стройдеталь». Никакой кран эту операцию выполнить не мог. Представить только, как в центре здания /высотой, примерно, в три этажа/ на фундамент можно без крана установить этакий тридцатиметровый карандаш весом в несколько тонн. Здесь требовался опыт и точный расчет. Необходимо было установить мощную основную, ручную лебедку, вспомогательные лебедки, чтобы труба не пошла в сторону при подъеме, точно рассчитать длину тросов, изготовить такой поворотный механизм, что бы «пята» трубы точно встала на крепежные болты фундамента. К чести монтажников работа была выполнена в срок, причем в выходной день, когда в цехах завода не работали люди.
И под финал дела монтажник с особым шиком поднимался по наружным скобам на верх трубы, чтобы закрепить громоотвод и флажок. А оттуда такой вид на Ростов – дух захватывает!
– Бригада у нас была небольшая, – вспоминает И. М. Дормаков, – шесть-восемь человек, а сколько котлов пришлось сменить на фабрике! Можно всю историю технического прогресса проследить. Сначала были котлы, работавшие на торфе – фрезере, потом перешли на уголь, затем на мазут, а сейчас идет перевод котельной на газовое топливо. Правда, уже без меня. Бывали и критические ситуации…
 Фото 34
Об одной из таких ситуаций мне рассказали ветераны фабрики. Однажды в котельной не сработал подающий автомат, и давление на котле поползло вверх. Пар окутал помещение. Кочегары растерялись. К счастью, в это время здесь находился И. М. Дормаков. Он сразу понял, что случилось, быстро подбежал к автомату и в темноте, на ощупь, смог запустить его в работу. Так удалось предотвратить беду.
Ни от какого дела не отходил в сторону Дормаков. Вызывает как-то начальство: «Матвеич, в новой пятиэтажке будет магазин. Нужны металлические витражи. Надо бы сделать, помочь строителям»… Дормаков, ни слова не говоря, принимается за работу. И здесь пригодился его опыт и творческий подход к делу. Так засиял витражом магазин «Лабаз».
(А как же не изготовить металлические витражи Ивану Матвеевичу, когда и отец его Матвей Петрович изукрашивал печи – контрамарки невиданной красоты розетками, вкладывая всё своё понятие о красоте в изделия из металла. И.Г –Г.)
…Листаю трудовую книжку ветерана войны и труда Ивана Матвеевича Дормакова. В ней 51 запись о поощрениях, благодарностях, награждениях за труд. А в праздничные дни грудь ветерана украшают ордена Октябрьской революции, Отечественной войны, десять медалей.
 Фото 35
Сидим за столом, беседуем с этим еще бодрым, крепким ветераном. В комнату входит молодая женщина.
– Моя дочь, Татьяна, – представляет её Иван Матвеевич. – Она врач первой поликлиники. Вот пришла проведать мать. Что-то прихворнула моя дорогая Валентина Ивановна. С 1938 года мы вместе…
В прошлом году отметили Дормаковы свой «бриллиантовый» юбилей. Никакие жизненные коллизии не смогли нарушить этот длительный союз. Есть у них и сын Виктор, инженер. Порадовала судьба тремя внуками и тремя правнуками.
Прощаясь, выходим на крыльцо крепкого деревянного дома. Его Иван Матвеевич построил сам; рядом разбит сад, огород. Во всем чувствуется обстоятельность, хозяйская сметка. А мне еще раз подумалось: добрый след на земле оставил ветеран».
В. МОСКВИН.

В августе 1953 года прошел смерч по Ростову. Возможно, природой так была отмечена новая бессталинская эра для нашего народа. Снес этот смерч кремлевскую стену до половины, и купол церкви. Иван Матвеевич взялся восстановить этот купол. Собрали его из искореженного металла, что разбросал смерч вокруг кремля. Собирали по старой технологии, на заклепках, так, как когда-то учил Ванчика отец, Матвей Петрович.
Дядя Ваня выходит в сени своего дома и в проем окна смотрит на купол церкви кремля, который он восстановил со своей бригадой.
– Вот, – говорит дядя Ваня  – выйду утром в сени, посмотрю в окошечко, а на голубом небушке мой купол сияет, блестит зеленой красочкой. Значит, всё в порядке.
Для него, ростовского парня, родившегося до Великой отечественной войны, жизнь развернулась всеми своими гранями. Она показала ему всю палитру бытия. От арестов, побегов, военных тяжелых будней и подвигов, до почета и известности в трудовых делах послевоенных лет.
И вот, на похоронах своей жены Валентины Ивановны, он вспомнил, как увидел её когда–то за окошечком банковской службы, как влюбился с первого взгляда в девушку из благородной семьи ростовского интеллигента Акафьева , у которого было три дочери Зинаида, Валентина и Наталья. Рассказывал Иван Матвеевич, как завоевывал любовь средней дочери Валентины Акафьевой. Рассказывал, как на заработанные деньги не гульбу устраивал по дормаковской традиции, а старался модно одеться, чтобы «выглядеть», и вспоминает ботинки на кнопках с черной окантовкой и первый щегольской костюм, тогда модные. Покупал книги, читал, что бы соответствовать по развитию своей невесте. И, женившись на ней в 1938 году, всю жизнь гордился своим выбором и строил свой быт в стараниях о доме, где его ждала любимая жена.

Шестьдесят три года прожили они вместе, и родила Валентина Ивановна ему двоих детей. Сына – Виктора и дочь –Татьяну.
Виктор Иванович Дормаков окончил Ярославский технологический институт, и стал инженером по паросиловому оборудованию. В отца пошел.
А Татьяна Ивановна Дормакова, в замужестве Ваньшина, окончила Ивановский медицинский институт, заведует Ростовской поликлиникой. Муж её Ваньшин Альберт Федорович был врач рентгенолог, умер 7 марта 2001 года.
У Татьяны Ивановны двое сыновей Алексей и Александр. Была еще дочка Светлана, но умерла в период беременности летом 1996 года.
Старший сын Татьяны Ивановны – Алексей Альбертович Ваньшин, работает водителем тягача на 751 ремонтном заводе. В г. Ростове. Женат, жена Татьяна, две дочки старшая Анна, и младшая Полина. Девочки изумительно красивые. Дай бог только ума да немного удачи.
Второй сын Татьяны – Александр Альбертович строитель. Был женат, имеет дочку Марину.

Виктор Иванович был дважды женат. От первой жены Галины у него сын Андрей и дочь Ирина.
Андрей Викторович живет в Ярославле, был женат, детей не имеет. Ирина Викторовна, имеет высшее финансовое образование, работает программистом в фирме, имеет дочь Софью и сына Мишу. Ирина красоты необычной, вылитая актриса Татьяна Самойлова в фильме «Летят журавли».
У Виктора Ивановича от второго гражданского брака с женой Ниной Валентиновной Левской имеется тоже дочка – Валентина Викторовна.
Сама Нина Валентиновна Левская потомок Ростовского промышленника Левского, который имел варницы по приготовлению варенья на продажу. Знал особый секрет приготовления Царского варенья, фигурной карамели да пряничков медовых, натуральных, ростовских. Возил свою продукцию в Москву и Петербург. Дочка Нины Валентиновны Левской и Виктора Ивановича Дормакова – Валентина очень приятная девочка. Учится на 5 курсе Ярославского Педуниверситета, скромная, умненькая, хорошо воспитана, с нравственными качествами редкими для сегодняшних суматошных и бесстыдных времен.

17 августата 2001 года день рождения дяди Вани. 90 летний юбилей. Мы с Ларисой Беловой, после печальных похорон нашей школьной подруги Наташи Бакакиной, наконец–то, приехали в Ростов. Пришли к Дормаковым, когда все уже сидели за столом и пропустили первый тост. Нас встретили, как дорогих гостей. От дверей я увидела, что во главе стола сидит юбиляр со своей женой. Сперва я опешила, ведь тети Вали уже нет, потом поняла, что рядом с Иваном Матвеичем сестра его жены Наталья Ивановна Акафьева – Таша. Очень похожа с сестрой Валентиной Ивановной. Рядом с Ташей друг её Георгий Сергеевич Залетаев или Гоша, как его называли за столом. Интеллигентный мужчина с поседевшей ирландской бородкой. Возраст неопределенный. Даже позавидовать можно. Военный журналист.
В 2004 году Георгий Залетаев умер, оставив после себя стихи, рукописи, статьи и заметки.
В руках держу сборник, посмертное издание стихов Георгия
Залетаева. Редактор – составитель Б.М.Сударушкин, человек благородный, пишет об авторе:
Георгий Сергеевич Залетаев (1923 – 2004) – краевед, поэт, переводчик, эколог, одаренный и широко эрудированный человек, оставивший после себя статьи, посвященные охране окружающей среды, очерки и заметки об истории родного Ростовского края, а также стихи, которые печатались в газетах, журналах и коллективных сборниках. Вместе со стихами, обнаруженными в рукописях и дневниках, они вошли в этот поэтический сборник, изданный при участии родных, близких и друзей Г.С.Залетаева.

История, что сделала ты с нами!...
Неповторима русская стезя:
Мы обольщались ложными огнями
И шли туда, куда идти нельзя.

Мы не сумели сказку сделать былью
И до заветной цели не дошли.
Вожди нам обломали руки – крылья,
Мечты растерли в лагерной пыли.

И снова мы плутаем без дороги,
Идем назад – уже в который раз.
И все-таки к вождям не будем строги –
Они же люди, вроде грешных нас.

Куда страшней незнанье – полузнанье,
Любых властей страшнее власть невежд.
И отрицанье силы покаянья
Приводит к отрицанию надежд.

Невыносимо жить совсем без веры,
Но есть ещё опаснее беда –
Бездумное доверие без веры,
Безумная дорога вникуда.

Вопросы, бесконечные вопросы,
И нет ответов – каша в голове.
А солнце по утрам встает. И росы
По-прежнему сверкают на траве.

И ребятишки бегают босые,
Счастливые под солнечным дождем.
И верится, что оживет Россия…
Дай Бог, что мы с надеждой доживем.

Не дожил этот замечательный человек и очень талантливый поэт до светлого «далека»… Царство ему Небесное…
 Фото 36
Дядя Ваня был рад собравшимся гостям и рассказывал о своей работе и о своей жизни, вспоминая самые значительные моменты, будто торопился высказать то, что знал и помнил и хотел, чтобы и мы знали и помнили.
– «Я монтажник, а монтажник это цыган»  – со значением утверждал дядя Ваня, подняв вверх корявый указательный палец.
Он тепло улыбался и вспоминал, как его бригада при монтаже применяла связки толстых брусьев. Сложно было связать эти брусья, но такая была технология.
– Мы верхолазы. Вяжи – плачь, езжай – песни пой. Так и отец мой Матвей Петрович говаривал.
И еще дядя Ваня вспоминал, как в начале войны, их с Западного фронта отправили на Восточный фронт. Из Москвы ехали через Ростов. Как не заехать домой? Все почти в его бригаде были ростовцами, а один солдатик из под Владимира. Дядя Ваня на правах старшего дал всем двое суток отпуска. И сам бегом к себе домой. Двое суток пролетели, как один миг. Собрались все на Ростовском вокзале в назначенное время. Не было только Владимирского товарища. Это грозило ему трибуналом. Подождали, но медлить тоже нельзя. А на поезд не сесть. Поезда все забиты. Беженцы, солдаты, тесно так, что на ступеньку не встать. Была уже глубокая осень, а солдаты не получили зимнего обмундирования, все были в гимнастерках. Озноб до костей пробирает. Когда прибыл очередной эшелон, Иван с товарищами попытались проникнуть в него, но тщетно. И вот один из друзей говорит: « Я знаю вагон, где есть места, но там охрана никого не пускает». Иван Матвеевич говорит: «Веди к этому вагону».
Подошли, а в тамбуре стоит офицерик, и вправду никого не пускает:
– «Штабной вагон, не положено!».
Дядя Ваня и говорит:
– «Будем штурмовать. За мной, ребята!»
«А нам не привыкать, мы фронтовики»,  – поясняет нам свой рассказ дядя Ваня. Винтовки сняли, штыки выставили и прикладами оттеснили того офицера. Ввалились в вагон, а во всем вагоне семь человек офицерья.
«Я развернулся к тому, что не пускал нас», – дальше рассказывает дядя Ваня, – и говорю:
– «Ну, офицерская морда, если бы не война, я бы с тобой поквитался, мерзавец»!
В вагоне, увидев перед собой фронтовых солдат, промолчали.
В Ярославле к нам присоединился наш Владимирский товарищ. Так доехали до Владивостока. А там нас сразу в десантный полк. Боев там не было, было тихо, а потом нас, морскую пехоту на Японский остров высадили. И начали воевать, как все. За Курилы кровь проливали».
Начало сентября 2001 г. приехал из Ростова к нам в Ярославль Саша Олейников «на свой запасной аэродром», т.е. в Брагино, там у него подруга. Саша рассказал, что дядя Ваня прихворнул. Полез на крышу своего дома, делать профилактику, что бы, не дай Бог, не потекла осенью, да видимо, ветром опахнуло – простыл. Пришла Татьяна, его дочка, ругалась:
– «В девяносто лет, а всё покоя не знаешь! Простудишься. А не дай Бог, с крыши упадешь, травму получишь».
Конечно, Татьяна права, но каков мой дядька! А! Молодец!
Дядя Ваня умер 28 июня 2007 года. Полтора месяца не дожил до 96 лет. Лег спать, утром не проснулся. Умер, как праведник. Хоронили его 30 июня, отпевали в маленькой церковке на ул. Декабристов. День был солнечный, вдруг внезапно пошел сливный дождь. Мой сын Ярослав кивнул мне, глазами показывая на окно. Я ахнула! Дождь лил сплошной завесой. Я встревожилась, как будем выносить гроб из церкви, когда такой ливень?! Закончилась панихида, мы потянулись к выходу. На улице сияло солнце, будто специально для такого случая. Говорят, что дождь в дорогу, хорошая примета.
 Фото 37

Иван Матвеевич Дормаков + Валентина Ивановна Акафьева
Их дети:
1. Татьяна Ивановна Дормакова (Ваньшина)
2. Виктор Иванович Дормаков

1. Татьяна Ивановна Дормакова 1939 г.р. + Ваньшин Альберт Федорович ,
умер 7 марта 2001 года.
Их Дети:
2.1. Алексей Альбертович Ваньшин+ Татьяна. Имеют двоих дочерей , Анну и Полину
2.2. Александр Альбертович Ваньшин + жена, имеют дочь Марину.
2.3 Дочь Светлана, умерла при родах летом 1996г.

2. Виктор Иванович Дормаков 1947г.р.+ Галина + Нина Валентиновна Левская
От первого брака:
1.1.сын Андрей Викторович,
1.2.дочь Ирина Викторовна, имеет дочь Софью 1997г.р. и сына Мишу 2003г.р.
От второго брака:
1.3.Дочка Валентина Викторовна Левская .
Пятый дядя по матери СЕРГЕЙ МАТВЕЕВИЧ ДОРМАКОВ
/1923 – 1992 март 05/
Сергей был младшим из сыновей Матвея Петровича и Орины Сергеевны Дормаковых. Был он таким же отчаянным, как и все Дормаковы. Красавец с вьющимися волосами, умелец, как и все его пращуры. Рассказывают, что еще до войны смастерил Сергей своё авто и ездил на нем по Ростову. Все детали сделал сам. Сын жестянщика, он же и слесарь, он же и токарь, он же и конструктор.
Великую Отечественную воевал, имел награды.
 Фото 38
Его сын Николай Сергеевич прислал мне свои воспоминания о своем отце. Передаю дословно:
«Мой папа, Дормаков Сергей Матвеевич, прошел всю войну от звонка до звонка. Был он минометчиком и батальонным разведчиком. Воевал он на Ленинградском фронте, где-то в районе Гатчины. Там произошел с ним курьезный случай, о котором он мне рассказывал. Было это в разведке. Послали их шесть или семь человек в тыл, к немцам, за «языком». Это было перед прорывом блокады. За линию фронта перешли удачно. Засели в лесочке у дороги и стали ждать. Рядом был то ли госпиталь прифронтовой, то ли немецкий дом отдыха. Прождали долго, и вот «на счастье», появился один немец, как папа выражался «с лукавой улыбкой». Разведчики набросились на него, но к их удивлению, он легко раскидал их по сторонам. А потом, будто в насмешку, отложил в сторону автомат и встал в боксерскую стойку. Отец рассказал, что пока этого немца – чудака связали, он наставил не мало синяков разведчикам и здорово намял им бока. Когда «языка» притащили к своим, спросили, почему он не стрелял, ведь рядом были «свои», которые могли придти ему на помощь? Он сказал, что является призером чемпионата Германии по боксу, поэтому и не боялся, что его могут взять в плен. И еще он сказал, что немцев информировали, что русские батальонные разведчики практически не умели метать ножи. И холодного оружия он не боялся. А вступил в борьбу потому, что после госпиталя хотел размяться и посмотреть в какой форме он находится. У него это почти получилось.
Папа потом воевал на Прибалтийском фронте и, по-моему, освобождал и Вильнюс, и Кёнигсберг /Калининград/. Он был награжден орденом Красной звезды. В детстве я его часто рассматривал, но куда он потом делся, я не знаю. Помню еще медаль «За отвагу», «За оборону Ленинграда», и еще одну или две боевые награды – медали, но за что, уже не помню. И это всё, что я помню о военном прошлом моего отца».
Вот такой рассказ я записала со слов Николая Сергеевича Дормакова, моего двоюродного брата о его отце, а моём родном дяде по матери Сергее Матвеевиче Дормакове.
Возвращение с войны Сергея Дормакова я немного помню. Он возвратился с фронтовыми друзьями, много пили, гуляли, и даже помню, стреляли. Казалось, что жизнь, прерванная войной, обязательно наладится и всё будет еще лучше, чем до войны. Но случилось с ним несчастье.
А дело было так…. Всё Ростовское общество проводило свои вечера в парке. Парк был старинный, с дореволюционной эстрадой в виде ракушки, с павильончиками, беседками, с клубом шахматистов и большим деревянным кинозалом. На эстраде вечерами играл духовой оркестр. Звуки его были слышны в пределах центра города. И, когда сегодня группа «Белый орел» исполняет песню «Как упоительны в России вечера», я представляю вечерний Ростов. Теплый вечер, ласковый ветерок с озера Неро, и звуки духового оркестра, плывущие через весь город, и ностальгически рвущие душу на части. Музыка духового оркестра, исполнявшего старинные вальсы, жила в душе моего папы всю его жизнь. Со временем сменились исполнители и, духовой оркестр стал не в моде. Оркестрантов приглашали играть только на похоронах, наверное, потому, что ни один оркестр в мире не способен так всколыхнуть душу, как духовые инструменты в руках хороших исполнителей. Появились музыкальные консервы  – проигрыватели и магнитофоны, но папа помнил живые звуки старинных вальсов, любил их и напевал, когда работал. Это он мне как-то сказал: « Помру, мне похоронный марш не заказывайте. Пусть духовой оркестр сыграет мне вальс «Березка» или «Камаринскую».
Так вот, в один из вечеров в Ростовском парке завязалась драка между городскими парнями и солдатами ростовского гарнизона. Одного солдата в драке убили. Люди окружили мертвое тело, вздыхали, крестились. Подошел Сергей, постоял над ним, и вдруг, увидел пилотку солдата, лежавшую в стороне. Он поднял пилотку, отряхнул о свой сапог, и накрыл ею лицо солдата. Он и не подозревал, какую беду сотворил для себя. Народ еще посудачил, и разошлись по домам. Пошел домой и Сергей. А через считанные минуты к дому подошли милиционеры с собакой, в руках у них была пилотка того убитого солдата. Собака привела к дому Дормаковых. И загремел Сергей на большой срок за убийство и, хотя, вину свою он не признал, осудили его и сослали в Воркутинские лагеря.
Но везде есть хорошие люди, были они и в лагерях и тюрьмах. Когда Сергей вернулся из Воркуты, я помню. Мама встречала его. Он много рассказывал, но я была маленькая и мало что запомнила. Помню только почему-то много носовых платков, которые были у него. Платки были очень красиво вышиты. Какая–то влюбленная девушка с воли посылал ему эти платочки. Помню его рассказ о том, как ему удалось вырваться из лагерей. Он несколько раз посылал письма на высокое начальство, но ответа не получал. Или письма не доходили, или вообще, не выходили за пределы лагеря. Тогда его научили авторитетные и грамотные зэки объявить голодовку. Они всем бараком собрали сахар, какой имелся в наличии в те скудные времена, развели его слегка водой. Получился стакан влажного сахарного песка, заставили Сергея съесть это и лечь на нары, что бы поберечь силы.
Сколько голодал Сергей, я не знаю, но поступок его вызвал визит большого начальства. Сергей потребовал себе прокурора. Я полагаю, что голодать пришлось долго, потому что желудок он испортил себе основательно и впоследствии лечился, но голодовка всё же возымела действие. Дело пересмотрели, да к тому же нашли настоящего убийцу. И Сергей с оправдательным документом и лагерным опытом выживания оказался на свободе. Я помню, что лечил он язву желудка, полученную в лагере, сырыми яйцами и, кажется, успешно.
Женат Сергей Дормаков был на Валентине Константиновне . Тетя Валя была подругой моей сестры Галины. Свадьбу их я помню хорошо. Невеста была такая хорошенькая, что мне всё время хотелось её целовать. Мы, маленькие сидели в коридорчике дедовского дома на лежанке, нам было весело. В кампании были Вовка Дормаков – сын дяди Саши Слепого, Галька Шумова – дочь тети Лены, Моховы Женька и Колька – дети квартирантки Анны Моховой, совсем крохотная Людка Курова, дочка тети Наташи и я. Нам время от времени перепадало что-нибудь вкусненькое со свадебного стола, а звуки баяна, на котором играл дядя Саша Слепой, располагали к буйному настроению. Мы пели, передразнивая старших, кувыркались через голову, шалили, как умели. А когда невеста проходила мимо нас, я бросалась на неё с воплем и целовала в обе щеки.
Валентина Константиновна родила Сергею двоих детей. Сына Николая и дочь Нину. Нина трагически погибла в молодом возрасте, оставив после себя дочку Анечку. С мужем она была в разводе.
Смерть её была нелепой и от того особенно трагичной. Нина с подругой шли по темной Ростовской улице поздно вечером. Собственно, подруга провожала её домой. Сзади в полной темноте их настиг мотоцикл с коляской. Подругу сбило и откинуло в кювет, а Нина попала между коляской и мотоциклом, её протащило несколько метров на большой скорости по ухабам. Когда мотоцикл остановился, Нина была уже мертва. Пьяному байкеру дали шесть лет тюрьмы, а человека не стало.
Сергей Матвеевич больно переживал смерть дочери. Весной 1992 года он умер от сердечного приступа, не успев принять лекарство.
Жена его Валентина Константиновна пережила смерть дочери, потом смерть мужа. Русским женщинам Бог даёт терпение и силы. У неё на руках осталась Анютка, дочка погибшей дочери Нины. Валентина Константиновна сохранила для неё однокомнатную квартиру Нины, купила мебель из своих скромных средств, жалела и холила осиротевшую внучку. Анютка выросла, вышла замуж, родила девочку, но материнские чувства не развиты. Валентина Константиновна постарела, но держится. Терпение и терпение удел этой женщины. Но в жизни её были и яркие страницы. Она была общественной деятельницей в советские времена. Избиралась депутатом местного Совета, несколько созывов подряд, шестнадцать лет была депутатом, имеет своё мнение по многим политическим вопросам. Но, пожалуй, самое светлое, что она получила на этом свете, это её сын Николай Сергеевич.
Коля мой двоюродный брат, пожалуй, самый уважаемый мною человек из числа моих родственников.

У меня перед глазами фотоснимок из газеты. Вероятно, это «Ростовский вестник». На снимке Николай Дормаков возле своего автобуса и текст: «Бригада водителей автобусов, возглавляет которую Николай Сергеевич Дормаков, работает по методу коллективного подряда. В целом бригада успешно справляется с производственными планами. Хороший пример в этом подает сам бригадир».
Фото Р. Камского.

 Фото 39
Николай человек начитанный, имеет свою библиотеку. Ведет здоровый образ жизни, принципиально не употребляет алкоголь, не курит. И по этому поводу расскажу легенду, которая существует в нашем роду.
Николай Дормаков вырос в родительском доме на ул. Вокзальной. Напротив их дома жили благородные потомки старых ростовских купцов Левских. Нина Левская ровесница Николаю, стала первой его любовью. Николай всеми силами старался понравиться скромной и гордой девочке. Мать же Нины не одобряла этих встреч. Резон был один:
– Все Дормаковы отчаянные пьяницы.
Николай ушел служить в Армию, писал Нине, но ответы получал редко.
 Фото 40

Взвесив всё, Николай решил, что пора изменить мнение о мастеровом роде Дормаковых. Вот тогда он дал себе зарок никогда не употреблять горькую. Выбор был сознательным. И с тех пор никто и никогда не видел его с рюмкой в руках. Ни вино, ни пиво, ни водка, ни какой – либо другой спиртосодержащий продукт Николай не употребляет. Эта ЖЕРТВА на АЛТАРЬ ТРЕЗВОСТИ, была им сознательно принесена, в защиту чести своего рода, рода Дормаковых, и мы все сегодняшние Дормаковы и завтрашние и будующие в веках, давайте помнить, что честь рода это не пустой звук и одним из первых знамя защиты этой чести поднял Николай Сергеевич Дормаков.
Нина Левская не дождалась Николая из Армии. И всё же она вышла замуж за Дормакова, только Виктора Ивановича, сына дяди Вани (Ванчика). У Виктора это был второй брак. Нина Валентиновна Левская родила дочку, Валю, от Виктора Дормакова и они разошлись.
 Фото 41
А Николай, вернувшись из Армии, женился на другой Нине. Жена его полная, добродушная, и умная женщина, родила ему двоих детей. Сына Алексея и дочку Елену.
Сыну Николая, Алексею, не повезло. Взросление его пришлось на время, когда разразился кризис в стране. Безработица и захудалая провинция не дали молодому человеку возможность состояться. Одним словом, в пьяной драке он убил человека. Потом, поняв, что произошло, он вызвал милицию и заявил о себе сам. Его осудили на 6 лет тюрьмы. Всё это время он просидел в Ярославской тюрьме Коровники. Сейчас женился, у него родилась маленькая дочка.
Дочка Николая Елена закончила Ярославское медицинское училище. Работает медсестрой в Ростовской больнице. Она на хорошем счету. Победительница профессиональных конкурсов. Красивая девушка. Замужем во втором браке. От первого брака у неё растет дочка Наташа.

Сергей Матвеевич Дормаков 1923  – 1992 + Валентина Константиновна
Их дети:
1. Нина Сергеевна + муж
Дочь Анна ум. В дек. 2006г., имеет дочку.
2. Николай Сергеевич Дормаков + Нина
2.1. Алексей Николаевич + жена, имеют дочку
2.2. Елена Николаевна, имеет дочь Наталью.
ВАРВАРА МАТВЕЕВНА ГАЛИЦКАЯ / ДОРМАКОВА / – моя мама
/ 1906 ноябрь ок.17 – 1951 июнь 02 /
Не было на свете человека, которого я любила бы так сильно, как свою маму. Наверное, потому, что у меня с ней не было никаких конфликтов, только взаимная Материнская и дочерняя любовь. Мама умерла, когда мне еще не исполнилось и двенадцати лет. Это была такая утрата, которая наложила отпечаток на всю мою жизнь, психику, характер и, следовательно, судьбу.
Мама моя родилась в г. Ростове Ярославском /Великом/ в ноябре 1906 года. Она была первой девочкой у Матвея Петровича и Орины Сергеевны. Родилась мама с врожденным пороком сердца, а, сколько судьба на долю её выдала! Можно сказать, что она разделила все испытания советских женщин периода Великой Отечественной Войны. Мне могут возразить, что не одна она такая, но это не утешает. Моя мама, это моя мама, и я представляю её, больную, но упорную, с одышкой и сердечным кашлем, но всегда в трудах. И мне жаль её, жаль до боли, жаль до слёз.
 Фото 42
Молоденькой её отдали в ученицы к белошвейке. А белошвейкой, обшивающей весь состоятельный Ростов, была Ольга Ивановна Галицкая. Моя бабушка по отцу. Мама упорно училась шить руками. Постигала вручную различные виды швов. Ольга Ивановна была строгая и бескомпромиссная учительница и хозяйка. Мама вспоминала: «Сделаю шов не ровный, или стежочек пропущу, слышу от Ольги Ивановны: «Потрудитесь распороть». Ольга Ивановна не кричала, не ругалась, но очень корректно и настойчиво добивалась высшего качества в работе своих учениц, обращаясь к ним на «вы».
– Потрудитесь распороть, – уже звучало, как наказание. Мама закусывала губы, и училась аккуратности.
Там, в мастерской в доме Галицких, она встретила свою любовь, свою судьбу, моего отца Алексея Галицкого.
Что я помню о маме? Помню, что мама любила гостить в деревне. Вероятно в Новоселках Пеньковских, но я не помню точно название той деревни.
Помню, как мама говорила, что в молодости любила плясать кадриль. Она была смешлива, кокетлива, начитана. Читала мама много и всё подряд. Романы Дюма, Бальзака, Мопассана она пересказывала долгими военными вечерами на посиделках, которые были у нас в квартире каждый вечер. Соседки, жены фронтовиков, или беженки из оккупированных фашистами областей Союза, собирались у нас. Пили чай, т.е. кипяток, иногда заваренный корочкой черного пригоревшего хлеба, иногда морковью. Обычно это называлось «чай с таком», т.е. без сахара. Мама была хорошим рассказчиком, остроумным и веселым. Женщины смеялись «впокатушку», как они говорили. А вот анекдоты или байки рассказывались шепотом.
Однажды я услышала такую байку. Мама рассказывала Римме. «Приехал Михаил Иванович Калинин в ярославский колхоз. Председатель колхоза начал бойко рапортовать ему о достижениях колхозного села. Калинин слушал, слушал, а потом так тихонечко и спросил: «А не врешь?» Председатель осекся, понурил голову и согласился: «Есть немного. Привираю». Мама и Римма засмеялись.
На другое утро, когда к нам забежала Римма, я, тогда еще маленькая, может годика три или четыре мне было, пересказала всю эту байку маме и Римме. Я ждала смеха, такого, как смеялись накануне вечером они, но почему–то мама и Римма очень испугались и стали меня спрашивать: «Откуда ты это взяла?» Я удивилась такой их забывчивости и решила им напомнить, что вчера мама рассказывала Римме, а Римма смеялась. Тут они еще больше испугались, и мама строго приказала мне выбросить из головы всю эту историю, потому, что этого никогда не было. А если я кому-нибудь, когда – нибудь расскажу, то маму посадят в тюрьму, и я никогда в жизни её не увижу.
Это было страшно, и я заплакала. Я не хотела, что бы маму забрали в тюрьму, поэтому я всегда хранила эту тайну про Калинина Михаила Ивановича, и по этой причине очень хорошо запомнила этот анекдот про него на всю жизнь..
Я помню маму сидящую на большом столе, который был ей верстаком для раскроя ткани. Лампочка наша тускло горела, и чтобы быть поближе к свету, мама садилась на стол под лампу с плоским металлическим абажуром. В такой позе – сидящей под лампой на столе и проворно работающей иголочкой, я чаще всего видела маму. Я ложилась спать, а мама сидела с работой. Я вставала ночью на горшок – мама сидела под лампой с иголочкой. Я просыпалась утром – мама уже работала на своем столе. Я только сейчас понимаю, что это был каждодневный подвиг женщины, у которой на иждивении остались трое малолетних детей, которых надо было прокормить, одеть, обуть, уберечь от дурного влияния.
Первые мои впечатления от жизни остались в памяти, когда на город налетели немецкие бомбардировщики, и была страшная паника. Меня посадили на большой мамин стол. Я сидела на столе, понимая, что отсюда мне никуда не деться. До пола было очень далеко, может быть, два моих роста. Положение моё было почти безнадёжным, потому, что, все бегали по квартире, что-то хватали из вещей, упаковывали в кошолки, корзинки, мешки, а на меня никто не обращал внимания. Мама сидела на корточках перед комодом и оттуда выкидывала тряпки, которые сестры Галя и Оля укладывали в расстеленные на полу простыни и на большую скатерть. А сирена выла страшно и пронзительно. Тут я поняла, что пора спасаться. И я в тон сирене завыла:
– Ой, ой, ой! А меня! А меня! А меня!
Я стала дергать ногами, кататься по столу и визжать чуть не громче сирены. Наконец, узлы были связаны, вещи уложены, документы в небольшом матерчатом мешочке повешены на шее у мамы. Мама схватила меня на руки, сестры Галя и Оля, бабушка Ольга Ивановна подняли узлы и кошолки, и мы все побежали в подвал спасаться от бомбежки. Бог нас миловал, наш дом ни разу не пострадал от бомбардировок, хотя мы жили на Большой Октябрьской 52, рядом с мельницей и Американским мостом через реку Которосль. А эти объекты и старались бомбить немцы.
У меня были подружки Светка и Капка Сезёмовы. Они были круглыми сиротами, потому что и мама и папа их умерли до войны. Оба от чахотки. Соседи ворчали, что красавицу девку, т.е. мать Светки и Капки выдали замуж за богатого, но больного человека. «Он и сам помер, и жену за собой на тот свет уволок», – шептались соседи.
Девочки остались с бабушкой Дуней и с её дочкой Клавдей. Бабушка Дуня была высокая, с прямой спиной, как будто, никогда в жизни не кланялась. Она тайно ненавидела власть, при которой мы жили. У неё в горке стояла коробочка из-под чая. На ней был изображен царь Николай. Бабушка Дуня брала коробочку, нежно гладила её рукой и целовала изображение царя.
А Клавдя тоже была больна туберкулезом, но почему– то работала экспедитором на хлебозаводе и развозила хлеб. Светка, когда я приходила к ним, открывала нижние дверцы горки и показывала мне караваи хлеба на полках. Как правило, лежало караваев пять или шесть. Это было огромное богатство. Мы, дети войны, всегда голодные, недоумевали, почему лежат эти караваи, и их никто не ест. Потом они исчезали из дома, а на их место появлялись новые. Видимо, тетка Клавдя как-то умудрялась выносить с хлебозавода этот хлеб и потом продавать или обменивать на что-то нужное.
Тётка Клавдя была очень злая. Видимо, больная женщина уставала, и чужие дети её раздражали. Она всегда ругалась, никогда я не слышала в адрес девчонок ни одного доброго слова от их тетки. И, кроме того, старшую Светку как-то и бабушка Дуня, и Клавдя ещё привечали, а младшая Капка совсем была затурканная, на положении бедной падчерицы у злой мачехи. Объяснялось это просто. Светка была похожа на отца. А отец её Александр Сезёмов был родным сыном бабе Дуне и родным братом тётке Клаве. А Капка была вылитая мать. То есть повторяла черты той, бедной, красивой девушки, которую выдали замуж за богатого, но больного парня.
 Фото 43
Летом, предоставленные самим себе, мы убегали то на Которосль купаться, то на кладбище. Леонтьевское кладбище было в пределах центра города. Там, у дороги, что ведет с вокзала Ярославль Главный, были схоронены отец и мать Сезёмовых девчонок. Позднее, когда умерла моя мама, она была схоронена там же, на Леонтьевском кладбище. И тогда мы втроем бегали на могилки наших родителей. И это было нормальным время провождением.
Я помню, как Светка подходила к могиле родителей , протягивала руку и говорила: «Здравствуй, папа» и пожимала невидимую руку. Потом она еще раз протягивала руку и говорила : «Здравствуй, мама» и опять пожимала невидимую руку матери. Мы играли на кладбище, сидя в траве, рассказывали истории, выдуманные тут же, потом шли домой по всей улице Большой Октябрьской, которая тянулась от самого вокзала Всполье до нашего дома.
Самое сильное впечатление от детства: всегда хотелось есть, хотя я не была обжорой, и иногда отказывалась от вполне съедобной еды. Помню два случая. Однажды, Римма принесла в наш дом бутылку с рыбьим жиром. Она сказала, что есть люди, которые жарят картошку на этом рыбьем жире и, говорят, что это вкусно. У нас тогда была картошка. К нам приехал кто-то из Ростова, и привез сумку картошки. Мама бережно очистила несколько картошинок, порезала их и пожарила с рыбьим жиром на керосинке. Запах рыбьего жира был таким противным, что я, хоть и голодная, не только не стала, есть эту картошку, но меня очень мутило от такого запаха.
Римма была очень удивлена, раздосадована и удручена.
Второй случай я помню, когда мама отвела меня в детский сад. Как жене фронтовика, ей дали путевку для меня. В детский сад мы ходили через задний двор, где стояли помойные ямы и уборные, типа сортира. По весне нечистоты разливались широко, и пройти мимо наших сортиров было очень затруднительно. Передвигались гуськом, ступая шаг в шаг, как минеры, боясь оступиться или, не дай Бог, упасть.
С наступлением тепла мутные, зловонные ручьи и лужи постепенно высыхали, и тогда можно было идти свободно.
Утром меня уводила мама, а вечером за нами приходила мама моей другой подруги Нонки Комляковой, тётя Лида. У неё было трое детей. Старший Витька, ровесник моей средней сестры Ольги, потом Герка, он был на год старше нас с Нонкой, и Нонка, моя подружка и ровесница. Герка ходил в старшую группу, а Нонка со мной в среднюю.
Однажды нам на обед подали котлеты. Это были большого размера, очень аппетитные, розовые поджаренные котлетки. Дети все закричали: «Ура, котлетки»… И я закричала: «Ура! Котлетки»! И представила мясные котлетки, которые, я ела у бабушки в Ростове. Я куснула котлету, и вдруг почувствовала какой-то странный вкус, не похожий на то, что я ела у бабушки. Я выплюнула это изо рта, и мне сделалось так обидно, глубина моего разочарования была так велика, надежды на ожидаемый вкус так жестоко были попраны, что я заплакала. А дети с удовольствием ели!
Воспитательница, пожилая, благородная дама, подошла ко мне, и с удивлением спросила, что у меня случилось, и почему я так горько плачу? «Это не котлета»! – еще горче заплакала я. «А ты знаешь, что такое котлета?  – с удивлением покачала она головой,  – Значит, знаешь. Ну, успокойся, это тоже котлета, только морковная». Вечером за нами пришла тётя Лида Комлякова. Нонка тут же нажаловалась ей, что я не ела котлетку. Тётя Лида привела меня домой к маме, и возмущенно рассказала ей, как я отказалась от котлеты.
Я думала, мама меня будет журить, но мама погладила меня по голове и сказала : « Она у меня благородных кровей». С тех пор я никогда не ела овощные котлеты. Боялась разочарования, и впервые я попробовала овощные котлеты, пудинги, запеканки, когда отдыхала в Железноводске, но было мне тогда, уже за тридцать пять. Овощные блюда, приготовленные на курортной кухне, были вполне съедобны и даже приятны на вкус. Теперь я не отказываюсь от таких вкусностей, но тогда, в раннем детстве, была драма.
Помню, что у нас по вечерам собирались соседки – жены фронтовиков. Мама шила, сидя на столе под лампой. Слушали радио – сводки с фронта. А потом мама пересказывала пьесы, которые ставили в театрах, где они с папой работали до войны. Мама рассказывала очень интересно с большим пафосом. Перед соседками нашего двора мама играла все роли и помнила их наизусть. Зрители были благодарными. Они сидели молча, иногда плакали, иногда смеялись. Это был театр одного актера. Мама была замечательной актрисой.
В нашем доме жили беженцы из оккупированных немцами областей. Помню очень хорошенькую молоденькую евреечку по прозвищу – Ляпочка. Её все любили. Она была очень интеллигентная, улыбчивая и добрая. Прибыла в Ярославль из Бердичева. И когда Красная Армия начала наступление, мы все с нетерпением ждали, когда освободят Бердичев, потому что – Ляпочка обещала купить на рынке куру и всех угостить. Долго мы ждали угощения, но, наконец, Бердичев был освобожден. Мы все кричали «Ура!», а – Ляпочка почему-то плакала, потом и другие, глядя на неё, заплакали. Куру она так и не купила, да откуда у неё деньги. Все всё понимали и не обижались. Провожали – Ляпочку всем двором, наказывали писать. Мы ещё не знали, что творили фашисты на оккупированных территориях и с чем ей, видимо, пришлось столкнуться. Наверняка, родных у неё в освобожденном Бердичеве не осталось.

И еще воспоминания, наверное, более ранние. Я помню, что всегда боялась лошадей. Мама это объясняла тем, что, однажды, когда я гостила в Ростове, к дедушке Матвею Петровичу, на лошадях приехали крестьяне. Пока деревенские заказчики и дед Матвей, вели торг, мы, ребятня, высыпали во двор. Мелюзга забралась в сани-розвальни, и я тоже, а старшие ребята, среди которых заводилой был Вовка Дормаков – сын дяди Саши слепого, стали дразнить лошадей. Лошади взревели и вздыбились. Большим мальчишкам была потеха, а мы, маленькие, страшно испугались, закричали, и когда в очередной раз лошадь, в санях которой сидела я, поднялась на задние ноги и в таком положении попятилась, я вывалилась из розвальней. Напуганные животные перебирали ногами, ржали, вращали огромными выпученными глазами.
На крыльцо выбежали хозяева лошадей. Кое-как их успокоили. Вытащили меня буквально из – под ног взбесившейся лошади. С тех пор я очень боялась лошадей. Мне тогда было что-то около двух лет. Я помню, что испытывала жуткий страх, когда мимо нашего дома в Ярославле проходили лошади. В довоенной России гужевой транспорт был самым многочисленным. Лошадей на улицах города было много. В Ярославле мы жили в полуподвале. Цокот копыт по булыжной мостовой слышен был издали.
– Цок, цок, цок….
Страшно. Я поднимаю голову к окну, и вдруг, вижу мохнатые ноги, подбитые подковами. Они медленно цокают мимо нашего окна и уходят. Но иногда лошадь, цокающая по улице, опускала голову и тут я видела огромную пасть с желтыми зубами и особенно страшно, когда лошадиный глаз повернет в мою сторону и вдруг, увидит меня. Я тогда кубарем скатывалась с подоконника и бежала под кровать.
Мама часто заставала меня под кроватью.
– Ты чего же опять под кровать забралась?
– Страшно, – отвечала я. Мама озабоченно качала головой, доставала меня из-под кровати, прижимала к себе:
– Не бойся, я с тобой.
Под кроватью был свой мир. Там жили мокрицы. Быстрые, увертливые. Когда я пыталась поймать хоть одну, они в панике разбегались. Туда я натаскала лоскутков, ведь мама была портнихой. Там я шила себе кукол. Рима очень удивлялась.
– Такая кроха, а соображает. Смотри, Варя,  – говорила она маме, – сколько живу на свете, сама маленькой была, кукол шила, а не могла додуматься, что бы на голову кукле нашить коричневый чулок вместо волос, расстричь его на шесть полосок и заплетать косички. Кукла с косичками. Надо же.
Да, сколько себя помню маленькой, я что-то шью для своих кукол. Мне всегда хотелось быть «как мама». И еще помню, как у меня появилась большая настоящая кукла. Маме её принес какой-то дядька и расплатился с мамой за работу этой куклой. Мама шила вечернее платье для его дочки. Почему-то мама с Риммой улыбались и загадочно переглядывались, когда этот дядька называл молоденькую и красивую девушку своей дочкой. Война. И тогда люди хотели жить красиво, если у них была такая возможность.
Но я помню, что этот дядька обманул меня. Он говорил маме:
– За вашу работу я принесу вам куклу для вашей девочки, – и потом, повернувшись ко мне и присев на корточки, он пообещал с улыбкой: – «кукла такая большая, как ты. Хочешь такую»?
Я очень хотела, тем более, что он обещал куклу ростом с меня. Была война, настоящих игрушек не было ни у кого, а если и были у кого-то игрушки, то они были самодельными. Получить новую настоящую куклу было верхом ребячьего счастья.
Куклу дядька принес в коробочке. Она была очень хорошей, но не такой большой, как ожидала я. И я почувствовала себя обманутой. Тем более, что я уже нахвасталась своим подругам Светке и Капке Сезёмовым и Нонке Комляковой, что у меня будет настоящая кукла и к тому же ростом с меня.
Тем не менее, с куклой я подружилась и полюбила её. Я её раздевала, одевала, шила ей платья из маминых лоскутков. Из-за чего с мамой у меня бывали неприятности. Мама запрещала мне брать лоскутки от тех заказов, которые она еще не сдала. Но если, я не могла преодолеть чисто женского соблазна, сшить что-то из полюбившейся ткани, еще не сданного заказа, то тут и были неприятности. Мама меня строго журила и грозила пальцем.
Так вот куклу я таскала везде с собой. Через некоторое время, она так постарела, что из неё стали сыпаться опилки, и она стала худеть на глазах. И всё равно, она стала еще привлекательнее для меня. Я её просто обожала. И когда наступало время ложиться спать, я укладывала все игрушки в деревянный капот от маминой швейной машинки, а любимую куклу вешала на косяк двери за шею. При этом голова куклы, сильно похудевшая от высыпавшихся опилок, висела на тряпичной шее, доставая кукле до середины живота. Римма возмущалась:
– Иринка, ты за что же это куклу – то повесила? Она что, провинилась? – Ты, что, Римма, – возмущенно отвечала я, – Все ночью будут спать. А она будет качаться, как на качелях». Это была льгота для любимой куклы. Римма смеялась.
Вчера 2 июня 2001 г. исполнилось 50 лет с того дня, как умерла моя мама Галицкая Варвара Матвеевна. Я помню этот день. Тогда, полвека назад, мне не исполнилось еще и двенадцати лет. Дитя войны, я была худеньким, тщедушным ребенком. Я помню, как соседки по одной подходили ко мне, и тихим голосом говорили :
– Иринка, мама-то умерла, – и ждали моей реакции. До меня не доходила глубина горя, постигшая меня, и я почему-то не плакала, а пыталась уйти от людей, от их пристального внимания. Мы убегали со Светкой и Капкой Сеземовыми. Они были круглыми сиротами. И вот теперь выходило, что я тоже сирота, хоть у меня был отец и две старших сестры, но те же соседки пригорюнившись, сетовали:
– «Отец помер, дитя полсироты, а мать умерла – дитё  – круглая сирота». Светка и Капка наивно радовались смерти моей мамы, что не одни они сироты, у кого нет матери. Ну, а отцы у ребят во дворе, тоже были не у каждого. Война. Но сиротство по отцу тогда не считалось сиротством.
Я помню, как привезли на грузовой открытой машине маму в гробу, как меня подсадили на машину и посадили на скамейку спиной к кабине.
 Фото 44
Дворовый дружок, Алька Мусинов кричал мне с завистью, цепляясь за борт:
– Счастливая, на машине поедешь!
– Ага, – отвечала я.
Было много цветов. Столько цветов я еще в жизни не видела. Сирень, сирень, сирень. И впервые откуда-то тюльпаны. После войны все жили скудно, голодно. Сил человеческих хватало только на то, что бы вырастить и произвести что-то, что может накормить человека или прикрыть его наготу. О цветах не помышляли. Но, видимо, кто-то уже думал о возрождении красоты. И на похоронах мамы я впервые увидела тюльпаны. Потом в моей жизни будет много цветов. Разных. Но те тюльпаны были, как открытие.
Мама лежала в гробу осунувшаяся и постаревшая. Она не была похожа на себя. И мне было страшно смотреть в её сторону. Я отводила глаза от гроба, но они не слушались меня и опять, и опять со страхом видела я перед собой чужое лицо с не мамиными чертами.
Машина дрогнула, заработал мотор, внезапно ударили медные тарелки духового оркестра, дружно вздохнули трубы и, только тут я поняла, что происходит что-то очень значительное и трагическое в моей жизни. Я заревела в голос. Машина медленно двигалась по улице, за ней шли и шли люди. Мама была тем человеком, который всегда приходил на помощь всем. Она обшивала округу, перешивала старые пальто и платья.
Не отказывалась ни от какой работы. А получать за свой труд порой было нечего. Нищие заказчики зачастую не могли заплатить, и мама оворила:
– Иди с Богом.
За советом и за помощью шли к Варе Галицкой. Она помогала, даже тогда, когда приходилось отрывать и без того скудный кусок от семьи и от себя.
Перед смертью мама сокрушалась.
– Вот, – говорила она, – всё болею, болею. Наверное, потому, что обет не исполнила, данный Богу. Обещала я, что если вернется Лёша с фронта домой, не погибнет там, не сгинет, возьмем на воспитание мальчика из детского дома. Сироту. Сразу не взяли. А теперь и подавно не возьмем. Здоровья нет».
Это я помню.
И вот теперь мама ехала на новую вечную квартиру. Длинная процессия людей, знавших и любивших мою маму, шла и шла к кладбищу. Заслышав оркестр, люди выходили из домов, спрашивая:
– Кого хоронят? – и, услышав ответ, качали головой. Ярославль в те годы был деревянным городом. По дороге ко Всполью, на Леонтьевское кладбище, всё больше был частный сектор, домики, огороженные забором. На одном из заборов сидели мальчишки. Я помню, как один из них спросил:
 – Кого хоронят?
Другой ответил, вытянувшись в рост, и заглядывая в гроб к маме:
– Старушку какую-то.
Мне хотелось крикнуть:
– Нет, моя мама не старушка! Она лучше всех!
Обиду за свою маму я помню до сих пор.
Потом помню, как на кладбище меня подвели ко гробу, что бы я поцеловала маму. Я поцеловала бумажку на её голове и почувствовала холод. Такой мама никогда не была. Я опять заплакала. Потом слышала удары земли о крышку гроба. Маму похоронили, и все пошли прочь.
Рима Пирожникова, мамина подруга, рассказывала соседкам :
– Когда уже садились в автобус и по машинам, что бы ехать домой, какая–то женщина закричала:
– Что за ребенок на могиле плачет?
Саша Галицкий вернулся и увидел Иринку, которая ревела во весь голос и царапая землю руками, кричала :
– Мамочка, я хочу к тебе, мамочка, возьми меня с собой!
Саша взял её на руки и понес к машине. Маленькую, худенькую, заплаканную».
Еще не единожды в своей сиротской жизни в отчаянии и горе я буду повторять эти слова: «Мамочка, я хочу к тебе! Мамочка! Возьми меня с собой!», обливаясь горькими слезами.
Помню, что в войну мама старалась меня отправить к бабушке с дедушкой в Ростов на сытую жизнь. Дед имел заказы, а бабушка управлялась с огородом возле дома, и в питании они были лучше обеспечены, чем наша семья в городе Ярославле. Однажды из Ростова приехала к нам дедова квартирантка Анна Мохова. Мама упросила её взять меня в Ростов. Пассажирские поезда ходили плохо, не регулярно, но из Ярославля в сторону Москвы и обратно постоянно шли военные эшелоны. И я до сих пор помню, как тетка Нюра тайком забралась на заднюю площадку товарного вагона, держа меня на руках. Это было страшно, потому, что лицо её выражало крайнюю степень озабоченности. Она прижимала меня к себе и шипела:
– Тихо! Молчи! А то конвой услышит!
От таких страшных слов, у меня как нарочно, полились слезы. И я скулила, что есть мочи и кричала, что хочу к маме. Тетка Нюра зажимала мне рот шерстяной рукавицей и шипела еще страшнее. Мы ехали долго. Площадка товарника была открыта со всех сторон, было темно и холодно. Эшелон часто останавливался и стоял подолгу. Наконец, мы добрались до Ростова. Тетка Нюра спрыгнула с тамбура, а потом только взяла меня на руки. Это мгновение, когда она оставила меня стоящей на площадке вагона, а сама спрыгнула на землю, я тоже запомнила на всю жизнь. Мне показалось, что меня оставляют тут одну, в темноте холодного товарника, и я пропадаю. Я затопала ногами и стала орать на всю округу. Тетка Нюра стащили меня с площадки, пристукнула по загривку и прошипела, что никогда больше не возьмет меня с собой в дорогу. Мы подлезали под вагонами, соседние составы стучались об рельсы, кругом было железо, скрежет, стук, темень и холод.
Когда меня ввели в дом деда, была глубокая ночь. Бабушка Орина Сергеевна с фитильком в руках открыла дверь и очень удивилась, что привезли меня.
– Ну, давай спать ложись. Утро вечера мудренее.
– А мякишку? – требовательно напомнила я бабушке мою особенность.
Я не могла заснуть, если мне не давали на ночь крохотный кусочек хлебца, и обязательно, что бы не корочка, а мякишек, так я называла мягкий кусочек. Я помню, что этот мякишек во рту у меня прилеплялся к нёбу, и сосала я его долго, пока не усну. Ржаной вкус хлеба растекался по всем жилочкам, и ничего на свете не было лучше и вкуснее родного мякишка.
– Мякишка, говоришь? Всё ещё мякишек сосешь?
– Всё еще сосу, – сокрушенно соглашалась я.
Бабушка засмеялась. Она пошла к огромному резному буфету, долго шуршала там чем-то, потом достала из его глубоких недр кусочек драгоценного хлебца, сунула мне в рот.
– На, надсада! Право, надсада. Ложись на лежанку. Там тепло.
Лежанку дед смастерил в длинном коридоре, так, что одной стороной она грела соседнюю комнату, где жила квартирантка Анна Мохова с двумя мальчишками – Женькой и Колькой, а топка и сама лежанка были в коридорчике. Я забралась на лежанку и утонула в овчинах, подушках, стеганых одеялах.
Бабушка спала высоко на русской печке. В ту ночь я быстро уснула. Но вообще – то, я была очень пугливая. Когда лежишь на лежанке, то в перспективе видна кухня и окно, которое выходит на парадное крыльцо. И мне всегда казалось, что в окно кто-то заглядывает. Было жутко. Я быстро отворачивалась, старалась зарыться головой в подушки, и не думать о том, что кто-то смотрит в окно, но страх заставлял меня снова и снова поворачиваться в сторону опасности и смотреть туда. Неясные очертания чего-то за окном снова казались мне страшными и опасными, и я опять быстро отворачивалась и зажмуривала глаза. Когда было невмоготу от невыносимого страха, я тихонечко скулила:
– Ба-буш-ка! – бабушка молчала. От этого мне становилось еще страшнее, я тихонечко повторяла, – ба-буш-ка!
В ответ тишина.
– Ба-буш-ка! – кричу я на весь дом.
– Чего тебе, надсада!
– Мне страшно!
– Спи! Всё спокойно.
– А вон там? В окне кто-то смотрит.
– Где? – сонно спрашивает бабушка.
– Во-он там.
 Бабушка сползает с печки, идет к окну, занавешивает его поплотнее.
– Спи, Оринка, спи. Всё спокойно, Слава Богу,  – и тихонько ругалась, – Право, надсада!
Так что, мой приезд не был сахаром. Ребенок я был тот ещё.
Зимние дни в Ростове были скучны и однообразны. Гулять я ходила редко и ненадолго. Зимы тогда стояли суровые, морозные. Говорили, от того, что много трупов не похороненных лежит поверх земли. Было страшно такое слышать.
Помню, как наступило лето. Мы с дедом сидим на завалинке возле дома. Слышу низкий, зловещий гул. Дед приставляет ладонь ко лбу козырьком:
– Немец летит Ярославль бомбить.
– Да, – по взрослому вздыхаю я,  – немец летит Ирослафь бомбить.
Потом дед поднимается с завалинки и пристально смотрит вслед немецкому бомбардировщику. Рука его машинально кладет кресты. Дед шепчет молитву. Там, в Ярославле живет его дочь Варвара, его внучки. Огненные всполохи разливаются в небе, отдаленный гул взрывов. Война.
 Кто-то приехал из Ярославля и сообщил, что мама собирается к нам в Ростов. Мама редко покидала дом в Ярославле. А тут… сама мама едет! И для меня наступил напряженный период ожидания. Я всем хвастаюсь, что моя мама приедет, и, может, заберет меня в Ярославль.
 
– Ага, уедешь ты с печи на порог! – дразнит меня Галка Шумова, тёти Лены дочка.
– Уеду и больше не приеду. Вот!
– А потом опять писать твоя мама будет: заберите Иринку, она в Ростов хочет
– И не приеду больше. У нас в Ирославле на улице асфальт, не как здесь.
– Какой асфальт? – с настороженным любопытством спрашивает Галка.
– Такой гладкий.
– Гладкий, как лёд? – уточняет галка.
– А вот и нет!
– Тогда, какой гладкий? – допытывается Галка.
– Ровный и без булыжников. Не как у вас в Ростове.
– Что ли на нем кататься на валенках можно, как на льду? – допытывается Галка.
– Можно прямо на валенках кататься,  – вдохновенно вру я, – а еще у нас много пироженого и мороженого и еще шоколада и мармелада, – перевожу я разговор с опасной темы на другую.
– Врешь! – не верит мне Галка.
– Правда! – кричу я громко, что бы все поверили, хотя я всю эту вкуснятину еще в своей жизни и в глаза не видела. Я это знаю по рассказам мамы.
Я очень люблю, когда мама рассказывает про довоенную жизнь. Когда взрослые что-то хорошее вспоминают, обязательно добавляют, что это было тогда еще, до войны. Довоенная жизнь нам, детям войны, казалась сказкой.
И вот мама должна приехать. В последнюю неделю я каждый день ходила на вокзал встречать маму. Утром после завтрака, я убегала к вокзалу. Мне так хотелось первой увидеть маму, встретить её, прижаться к ней, услышать её голос. Дорога от дедова дома до ростовского вокзала и сейчас кажется не близкой, а тогда, когда я была совсем крошкой, дорога занимала много времени и сил. Я шла по обочине, срывала цветы, разговаривала с ними. Я это помню. Я наказывала птицам, что бы они летели в Ирослафь и сказали маме, как я её жду!
Я ловила неуклюжих, неспешных божьих коровок, и пока они ползали по моей грязной ладошке я шептала им:
– Божья Коровка! Улети на небко! Там твои детки кушают котлетки! Лети высоко! Лети далеко! Скажи маме, чтобы она скорее приезжала ко мне!
Но шли дни, а мама не приезжала. Я извелась в ожиданиях. Утром я уходила на станцию, а вечером приходила обратно. Я провожала и встречала все поезда, эшелоны, товарники, что шли через Ростов. Однажды, я в очередной раз не встретила маму и уже поздно вечером шла домой. За день так учумазилась, «косики» расплелись, ленты развязались, замурзанное спереди платье переодела задом наперед. Так мне казалось чище. А когда я подошла к дому, меня поразили звуки родного голоса. В доме, на парадном крыльце сидела моя мама и разговаривала с бабушкой. Но прежде я услышала её серебреный голос. Случилось такое ощущение радости, приятной неожиданности, я бросилась навстречу своему счастью. Там же были бабушка, тетя Лена и квартирантка Нюрка Мохова. Они окружили маму, и всё о чем-то расспрашивали её, и смеялись, и были все такие добрые и веселые.
–Мама! Мама!
Это ощущение детского счастья я запомнила на всю жизнь. И еще звуки родного голоса. Нет ничего прекраснее маминого голоса!
 Фото 45
Год 2001. 08 мая.
День теплый. Солнечный. Мой сын Ярослав зашел за мной, что бы ехать на Леонтьевское Кладбище, самое старое кладбище в городе. Это кладбище, которое еще в пятидесятых годах находилось за пределами городского вала, сейчас обступили новостройки хрущевских, брежневских и перестроечных времён. Сейчас оно стало центральным и считается престижным. Там нашли упокоение мои ярославские родные. Похоронен там мой дед по отцу Константин Ильич Галицкий. Умер он от водянки в сентябре 1941 года, в самом начале Великой отечественной войны. Могилка его за годы войны затерялась. Известно было только примерное место его захоронения. На том примерном месте схоронена была и моя мама  – Варвара Матвеевна Галицкая /Дормакова/ в 1951 году 5 июня. / умерла 2 июня/. Рядом похоронены семья Чесаловых – тётя Катя /Екатерина Константиновна Чесалова \Галицкая \ / и дядя Коля – её муж /Чесалов Николай Иванович/.
На душе у меня не спокойно. Памятник общий для мамы и дедушки Константина Ильича, был поставлен еще папой из бетона. За пятьдесят лет бетон устарел и начал крошиться. Вид у памятника очень убогий. Я не знала, что предпринять. Конечно, надо бы облагородить все четыре могилки, убрать старые памятники Чесаловых и Галицких, и поставить один общий. Но, во-первых, эти памятники ставились руками родных мне людей – папы, дяди Саши Галицкого и дяди Саши Бухарина, и уже являются памятниками всему нашему Галицкому роду, навевают воспоминания о благородной и дружной семье Галицких. Во-вторых, мне всё кажется, что как только я это сделаю, то наступит и мой конец в этой жизни, и придется всё переделывать под мою могилу. А лечь я хочу рядом с мамой. Поэтому всё тяну, тяну, оттягиваю своё существование на земле. Ярослав неожиданно решил сам задачу. Он привез с собой на кладбище песок, цемент, воду, сделал раствор и замазал все неровности. Памятник стал выглядеть прилично. Теперь в начале июня пойдем опять к маме. Исполняется ровно пятьдесят лет, как её не стало. Тогда покрасим памятник, оградку, и они еще послужат нашим родным до моей смерти.

Варвара Матвеевна Дормакова + Алексей Константинович Галицкий.
Их Дети:
1. Галина Алексеевна Галицкая 02.04.1927 – 09.045.1986г..+ Василий Николаевич Мелюхин 20.01. ок.1921г.
Их сын /приемный/ 1.1.Виктор Николаевич Мелюхин. 24.11.1952.г.р.
Его дети:
1.1.1. Юрий Викторович Мелюхин + Татьяна, их дочь Ульяна Юрьевна Мелюхина 2006 г.р.
1.1.2. Галина Васильевна Мелюхина + Владимир
Её ребенок от первого брака Антон Викторович Мелюхин.
Ольга Алексеевна Галицкая 30.01.1930г. – 17.03.1989г + Олег Иванович Терентьев.
Сын Ольги, усыновленный Мелюхиными, Виктор Николаевич Мелюхин
2.2. Варвара Олего
вна Терентьева.+ муж, имеют двоих сыновей. Оба больны от рождения.
2.3. Надежда Олеговна Терентьева.
 3. Ирина Алексеевна Галицкая 07.06.1939г.р. + Иосиф Федорович Грицук 23.12.1939г.р.
Их дети : 1. Ярослав Иосифович Грицук 30.03.1964г.+ Галлия Миннихарисо
вна 02.11. 1960г.р.Сагирова, имеют двоих сыновей: Сергея Ярославовича 1986г.р и Алексея Ярославовича 1999г.р.
2. Федор Иосифович Грицук 1969г.р. инвалид детства – олигофрен.
ЕЛЕНА МАТВЕЕВНА / ДОРМАКОВА / ШУМОВА
Род. 18 мая 1914г.-ум. 26 ноября 1988 года
Тетя Лена Шумова–Дормакова была очень интересной женщиной. До войны она вышла замуж за Николая Шумова, в 1938 году родила от него дочку – Галину. Но уже до войны они разошлись. Николай ходил к дому Дормаковых, преследовал Елену, но она всячески уклонялась от встреч с ним.
Работала она в райпотребсоюзе бухгалтером.
 Фото 46
Всю войну она проработала на своём месте, и я помню, как бабушка ходила в столовую райпотребсоюза за тетилениным обедом. Причем, обед приносили тогда, когда начинал по радио говорить Ярославль. Местные Ярославские передачи отличались от центральных каким-то особым тембром. И я, когда слышала начало этих передач, кричала бабушке:
– «Бабушка! Уже Ирославь говорит»! Это означало, что скоро нас покормят очень вкусным обедом. На обед давали котлету, пюре, политое густым коричневым соусом, а иногда гуляш. Бабушка делила это на три равные части: для Галки Шумовой, Вовки Дормакова и меня. Мы все пристально смотрели, что бы было по-честному, а потом очень быстро съедали, вылизывая языком тарелки, и заедая крохотным кусочком хлеба.
Такие обеды были только для государственных служащих, и это было такой льготой, за которую стоило держаться.
Тетя Лена крепко держалась за своё место. Она была отличным работником, сообразительным и честным. А обед отдавала детям, даже не своей только дочке, а всем нам, её племянникам.
 Фото 47
Когда война подходила к концу, тетю Лену вызвали в горком партии Ростова и предложили ей новую ответственную работу. Её направляли в освобожденный Вильнюс, где бесчинствовали банды «лесных братьев», националистов, где местное население саботировало Советскую власть и не желало на неё работать.
Командировка была опасной, но Елена Матвеевна посчитала это за удачу. Она очень не хотела встречаться со своим бывшим мужем. Она не отвечала на его письма, а Николай писал, что скоро вернется с фронта и придет к ней и дочке. Я помню, как Мама делилась с Риммой, своей подругой, и говорила ей шёпотом, о каком–то Зиновьеве, который был начальником Ярославского Облпотребсоюза и очень был неравнодушен к нашей тете Лене. Всё это я смутно помню. Позднее, после войны, когда уже не было в живых моей мамы, Зиновьев был осужден с группой работников потребкооперации и посажен в тюрьму. В газете был фельетон, и папа выслал тете Лене эту газету в Вильнюс.
Может быть, тетя Лена бежала не только от своего постылого мужа, но и от запретной любви к человеку, отношения с которым были абсолютно бесперспективными.
И вот она в Вильнюсе. Её сразу назначают главным бухгалтером Вильнюсского апиленкова потребсоюза. /Апиленка – округ по-литовски/. Для работников этого профиля, а работали в довоенной буржуазной Литве только мужчины, – женщина главный бухгалтер – нонсенс. Саботаж был невиданный. Это был 1944 год. Приходилось разговаривать с каждым работником лично, по нескольку раз уговаривать, и всё это, не зная литовского языка. Днем тетя Лена пыталась разобраться с бумагами и набирала на работу людей. Специалисты не шли на работу, а дилетанты ничего не умели, приходилось их обучать на месте. И сама училась языку.
Тетя Лена очень уставала, а по ночам испытывала страх.
Вечером, прежде чем войти в квартиру, она широко открывала дверь, и входила, осматривая все углы, и заглядывая под кровати. Ставни никогда не открывала, бояться были основания. В городе ходили слухи, что бандиты врывались в дома и квартиры, убивали русских людей, зверски расправлялись с ними.
Жила она в частном секторе, на квартире у поляка. Когда он сбежал в Польшу, не рассчитывая, что насовсем, он предлагал тете Лене остаться в его доме. Но Лена отказалась, и ей выделили квартиру.
Квартиру ей дали на центральной улице, на улице Пилес, недалеко от вокзала. Хозяева всё бросили и ушли вслед за немцами. В квартире было всё: мебель, посуда, бельё. Вероятно, люди надеялись вернуться. Сейчас это улица Горького.
Ей всё-таки удалось уговорить несколько человек вернуться на работу. Я уже говорила, что это были мужчины. Утром, приходя на работу, они подходили к ручке, целовали её:
– Лабас ритас, поне Елена.
– Лабас ритас, – отвечала с улыбкой тетя Лена. Она очень смущалась, когда подходили к ручке, она прятала руки за спину, и говорила, что в России не принято так здороваться. Прятать руки у неё были основания. Дело в том, что постоянное напряжение сил и нервов вызвали экзему. Водянистые пузырьки высыпали как раз на внешней стороне ладоней.
 Фото 48
И это у нас наследственное. У меня тоже после нервных расстройств проявляется экзема.
Однажды один из её работников не вышел на работу. Это был один из тех, кто, как ей казалось, особенно лояльно относился к ней.
На другой день в кабинет к Елене Матвеевне пришла жена этого человека и со слезами рассказала, что её мужа арестовала милиция. Он пошел на рынок продать пуговицы, в доме нет денег. А его арестовали и не выпускают. Начальник милиции, такой большой, грозный, говорит, что её мужа будут судить за спекуляцию и посадят в тюрьму.
Тетя Лена успокоила женщину и пообещала разобраться. Она направилась в милицию.
Начальник милиции Фомин Василий Алексеевич был, в самом деле, очень высокого роста, почти под два метра, широкоплечий молодой мужчина, очень строгий и неулыбчивый. А тетя Лена была очень горячей по характеру, вся в отца Матвея Петровича.
В общем, разговор получился сумбурный, безрезультатный, и огорчительный для Елены. Фомин оказался этаким Глебом Жегловым, у которого «вор должен сидеть в тюрьме, а спекулянт отвечать по закону». Доводы Елены, что это аполитично, потому что в пору поголовного саботажа, его арестованный всё же не поддался всеобщим настроениям и работает, и сотрудничает с Советской властью в Литве, ни к чему не привели. Фомин стоял на своём, тетя Лена назвала его чурбаном и выразила возмущение, что таких ставят наводить порядок в городе и ушла расстроенная.
В Вильнюсе в ту пору мало-помалу стало создаваться общество руководителей, прибывших в Литву по направлениям партийных органов, сейчас это бы назвали русской диаспорой.
Ближе к концу рабочего дня, Елене Матвеевне позвонила знакомая русская женщина и пригласила на вечеринку по какому–то поводу. Елена часто оставалась ночевать у кого – нибудь из своих знакомых приятельниц, потому что боялась ночевать одна в выделенной для неё огромной, но чужой квартире.
Работы было много, и она задержалась немного, и когда пришла на вечеринку, все гости были уже в сборе.
Приятельница Елены взяла её под руку, ввела в большую залу, и представила гостям.
– А теперь, Леночка, я тебе представлю очень интересного человека, он твой земляк, тоже из Ярославской области, из Борисоглебского района.
И подводит Елену к Фомину Василию Алексеевичу. Елена сказала:
– А мы знакомы.
И повернулась, что бы уйти. Но Фомин не дал ей этого сделать. Он протянул ей руку и сказал:
– Когда вы ушли, я очень пожалел, что не уступил вам. Я обещаю, что впредь ваши желания будут для меня законом.
Все были удивлены, как эта маленькая, тогда ещё хрупкая женщина, так быстро прибрала к рукам такого богатыря. Василий Алексеевич буквально потерял голову от любви к Елене Матвеевне.
 Фото 49
Прошло еще некоторое время, и Василий Алексеевич переехал к Елене Матвеевне в её четырех комнатную квартиру на улицу, которую в последствии переименуют в улицу Горького.
Но не всё было гладко в их жизни. У Василия Алексеевича была семья. В Борисоглебе у него осталась жена и трое детей. Две дочки и сын. С женой он категорически не хотел жить, а случилось то, что случалось в то послевоенное время.
Когда Василий Алексеевич вернулся в Борисоглеб с фронта, пришел домой, то застал там другого мужчину. Фомин, ничего не говоря, отправился в райком партии, где и шел набор специалистов в Литву. Его сразу направили в Вильно. Василий Алексеевич, ни у кого не останавливаясь в Борисоглебе, сразу пошел на вокзал, сел в поезд на Москву и уехал в Литву. В Вильнюсе его назначили начальником НКВД города.
Там, в Вильнюсе, и встретились два одиночества. Моя тётка Елена Матвеевна и Василий Алексеевич.
 Фото 50
В отпуск в Ростов Елена Матвеевна приехала со вторым мужем. Это была хорошая пара двух красивых, умных, хорошо обеспеченных людей. Каждый приезд их в Ростов, или к нам в Ярославль, был праздником для всех окружающих. Как правило, собирались большие застолья, прогулки по городу на виду у знакомых, в Ростове «уик-энды» на валах, т.е. выход «на зелёную». Я помню эти приезды, которые были сплошным праздником.
 Фото 51
 Фото 52
Законная жена Василия Алексеевича не собиралась «отдавать» своего мужа. Однажды, во двор дома в Вильнюсе, где жили Елена Матвеевна и Василий Алексеевич, вошла бедно одетая женщина с тремя детьми: одним мальчиком и двумя девочками. Двор был формой каре, а вход во двор был через арку. Помню, что двор был мощен брусчаткой.
Так вот, женщина вошла во двор и закричала:
– Где живет эта б…, которая у меня мужа отбила!
Любопытные соседи высыпали из окон и наблюдали скандал. Тетя Лена была опозорена. Она собрала вещички своего любимого человека и предложила ему покинуть её. Он взял рюкзак с необходимыми вещами, ушел из дома к себе на работу и стал жить у себя в кабинете. Первая жена Василия Алексеевича развила бурную деятельность. Она пошла в партком НКВД, написала заявление, что муж бросил её с тремя детьми, что она осталась без средств к существованию, что ей необходимо вернуть мужа.
Разбирательство персонального дела Фомина В.А. шло довольно долго. Василий Алексеевич был непреклонен. В семью прежней супруги он возвращаться не собирался категорически. Он был согласен платить алименты, давать деньги на содержание детей, но жить с опостылевшей, скандальной бабой наотрез отказался.
Его оставили в покое. Жене его выделили жильё, она стала получать алименты, и не собиралась переезжать обратно в Борисоглеб.
Через уговоры и клятвы, Фомин вымолил право жить рядом с Еленой Матвеевной.
 Фото 53
Прошло время. На смену необразованным и самоуверенным практикам пришли молодые люди с дипломами специалистов. Дядя Вася вынужден был оставить свой кабинет и перешел работать на один из заводов в Вильнюсе начальником ОТК, а потом и просто мастером. Тетя Лена была на своем месте. Она была незаменима, как специалист и до ухода на пенсию оставалась главным бухгалтером республиканского потребсоюза. Работала она почти до семидесяти лет, не оформляя пенсии, и только после семидесяти лет она оставила своё место и перешла в замы главбуха, а на своё место поставила свою ученицу и помощницу.
Благодаря тому, что тетя Лена работала на такой должности, она могла снабжать нас время от времени дефицитными товарами. Мы, конечно, не злоупотребляли этим, и очень редко что-либо просили у неё, но она сама присылала посылочки на праздники, или по случаю рождения племянников, или просто после встреч с ней, когда видела, что мы поизносились.
Вообще, она была очень щедрым человеком.
Но старость её не была безоблачной.
Дети Василия Алексеевича постоянно обитали в семье тети Лены. У Елены Матвеевны и у Василия Алексеевича девочки были с одного года и обе Галины. Тетя Лена постоянно покупала одежку на всех детей: и на свою Галку, и на детей Василия Алексеевича. Так что Василий Алексеевич, живя с нашей Еленой Матвеевной, по существу, находился и среди своих детей.Тетя Лена, добрая душа, никогда не пеняла ему на это. Традиции Дормаковской семьи, накормить и пригреть входящего в дом, соблюдала свято.
                Фото 54
Не делай добра, не получишь зла. Это сказано не про нас. Но как раз это оказалось верным. Когда тетя Лена уволилась со своей хлебной работы и с тяжелейшими недугами ушла на пенсию, Василий Алексеевич вдруг вспомнил, что у него есть дети от первого брака. И стал потихоньку, от прикованной к постели Елены, раздавать из дома ценные вещи. Когда тетя Наташа заметила, что из дома её сестры пропадают вещи, то она сказала об этом тете Лене. Тетя Лена ответила:
– Я боюсь его, пусть делает, что хочет.
И тогда тетя Наташа стала выспрашивать её, почему она боится Фомина, оказалось, что он её побивает, и сильно запугал больную женщину, видимо сказывались навыки НКВД-эшной работы.
У тети Лены к тому времени была гипертония и диабет. А когда она умерла, то ночью, пока никто не узнал об этом, дети Фомина подогнали машину к подъезду и вывезли всё, что оставалось в квартире, даже мебель.
Когда Галина, дочка тети Лены приехала, что бы похоронить мать, то не нашла даже обручального кольца матери. Вот так закончила свою жизнь моя любимая тетка, которая всю свою жизнь жила для людей, а в ответ в конце жизни получила неблагодарность и злобу.
 Фото 55
Её дочь Галка вышла замуж за курсанта школы МВД, Федорова Николая Ивановича. Свадьба их была 9 мая 1959 года. В этот день погиб Олейников Петр, муж Натальи Матвеевны, отец Саши Олейникова.
Федоров Николай, муж Галины Шумовой, окончил школу МВД Балтрашунаса. После получения диплома, его направили на службу в места лишения свободы, в Кемеровскую область, в поселок Мыски. Она поехала за мужем. Способный парень, он быстро дослужился до должности начальника лагеря в пос. Лесное в Коми АССР. Галка родила сына Сережу 17 апреля 1963 года, и, боясь за него, привезла его в Вильнюс. Мы с Иосифом в тот год приезжали в отпуск в Вильнюс, было это летом. Тогда я в последний раз видела Галку. Больше мы с ней не встречались.
Сергей Фёдоров был единственным и любимым внуком тети Лены. Он закончил электромеханический техникум по специальности промышленное оборудование. Работал на Вильнюсском заводе измерительной техники настройщиком радиоаппаратуры.
Как жила Галина, могу процитировать её письмо ко мне, написанное по поводу одной публикации. Попробую всё это отпечатать.
Газета ЗОЛОТОЕ КОЛЬЦО
от 11 января 1991 года. СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМ.
«Храните преданья»
Галина Арбатская. «ФОТОГРАФИЯ НА ПАМЯТЬ ДЛЯ ОТЧИЗНЫ ДОРОГОЙ»
Как часто только снимок в семейном альбоме хранит память о дедах и прадедах, неизвестно куда и когда сгинувших: Великий Октябрь был великим разрушителем семьи. «Золотое кольцо» создает летопись истории семей нашего края. Первый материал о предках жительницы Ярославля Ирины Алексеевны Грицук.
«Встань, фотограф, в серединку и сними нас всех в обнимку. Может быть, на этом снимке вместе мы в последний раз… и остались снимки эти в униброме, в бромпортрете – фотографией на память для Отчизны дорогой…» Ах, фотографии века минувшего – лица чистые и красивые. Кровавый век изломает судьбы, но там, в конце Х1Х – начале ХХ века, остались всё же красота и неведомая нам гармония.
Вот сидит лихой и усатый, 32 летний нижний чин царской армии, Матвей Дормаков. Фото года 15-го: война, немцы, но в воздухе вот-вот запахнет иллюзией всеобщего равенства, братства и счастья. Прошло 75 лет, как щелкнул аппаратом фотограф, но внучка бравого солдата смотрит на снимок. Я стою с нею рядом и знаю, что она верит в зыбкие и иллюзорные слова о братстве и счастье. Внучку зовут Ирина Алексеевна Грицук. Два дня я мучаю её расспросами о дедах и бабках,  – прошлое, будто не уходило из стен этих темных комнат с высокими потолками. Легенды, вымысел, правда – все смешалось в семейных преданиях, они фантастичны, трагичны и прекрасны, как всё, что происходило с Россией.
…Дед по матери, Матвей Петрович Дормаков, на снимке вид лихой имеет небеспочвенно, потому как натурой обладал широкой. Был он в Ростове человеком известным – жестяных дел мастером. Говорят, доводилось ему крышу Шаляпина крыть. Мог Матвей Дормаков изладить контрамарку – железную печь с трубой до потолка, украшенную затейливыми завитушками, трубы для фабрик и всякую жестяную мелочь. Был он главой артели. В артель, продержавшуюся до 30-х годов, входили и трое старших сыновей Дормакова, всего же детей было десять. И как только артель выполняла заказ, ворота большого, с мезонином, дома Матвея Дормакова распахивались настежь и окна горели всю ночь. Ростов знал – Дормаков гуляет: заходи, голытьба,  – всем поднесут чарочку. И как подопьет дед со своим мастеровым народом, подопрет рукой голову и горестно так запричитает: « Где же ты, моя Ирмочка?»и слеза падает со щеки бравого солдата.. Ирмочка дедова любовь на всю жизнь, встретилась ему в Германии. В 15-м году попал Матвей Дормаков в плен, да в плену и «подженился». Родился у него с Ирмочкой сын / сын тот, вполне возможно, воевал в 41-м против своего сводного брата – Ивана Дормакова/. Как ни велика была любовь, вернулся дед к своим детям во хмелю объяснял необходимость своего возвращения так: «Да кто же я – отец или подлец?!» Кроткая жена его, Ирина Сергеевна, при сих словах стояла молча у русской печи ив громаднейшей сковороде жарила рыбу, заливая её яйцами с молоком.
Кто знает, что было в душе у «Сергевны» /так всю жизнь звал её муж, она же его не иначе, как Матвей Петрович/, но вида бабушка не подавала.
Красива была, прелестна. И доброты необычайной. Идет с базара, будто светится вся, – прохожие оборачиваются. / «Светлая у тебя была бабушка», сказала недавно родственница Ирине Алексеевне, бабушку не помнящей/.
Любовь её и почитание мужа были так велики, что, когда однажды ночью ей принесли записку Матвея: «Продай немедля корову», утром она отвела корову /кормилицу семьи!/ на базар. Вернулась – дома обыск. Дед по гордости своей повздорил с кем-то из начальства, а расправа в те годы была проста. И забрали деда, бабушку. И старших сыновейт – Ивана. Алексея и Николая, что в артели работали. Деду табличку на грудь надели – «враг народа» и повели лучшего в городе жестянщика через Родной Ростов… Как страшнее мастера наказать на Руси?
Деда приговорили к смертной казни, бабушку к 10 годам лагерей.
Дочь Варвара /мама И.А.Грицук/, бросив дом /она жила в то время в Ярославле/, уехала в Москву к Всесоюзному старосте, доброму дедушке Калинину. И, надо же, привезла из Москвы помилование. Дед вышел из тюрьмы седой: когда по тюремному коридору шли, гремя ключами, за осужденными на казнь, каждый раз думал, что идут за ним.
Сыновья Матвея Дормакова, прошедшие с ним днем позора по ростовским улочкам, судьба была уготована чисто российская.
Николая призвали в финскую. Он плохо ходил на лыжах, отстал от своих, финны его заминировали. Николай только, только успел предупредить о минах, пришедших на помощь товарищей – и взрыв!..
Красавец, лихой молодец, Алексей стал вором – крал в поездах чемоданы у партийной и прочей номенклатуры. Его ловили, он убегал, и крал снова и всякий раз заезжал к родным. Появлялся в кожаных перчатках, кожаных ботинках, с богатыми подарками. Мать подарки те не брала. Клан Дормаковых делился на тех, кто восхищался Алексеем и кто осуждал его. Историй – полулегенд об Алексее хватает. О том, например, как бежал от милиции в очередной свой ростовский наезд. Алексей плескался под умывальником, когда за ним пришли: «Здесь живет Дормаков Алексей?» – «Здесь», – отвечает и кричит спящему в комнате рядом тезке – квартиранту: «Леха, к тебе пришли!», а сам только и был таков. Перебегая реку по льду, увидел тонущих мальчишку с матерью, спас их, откачал и опять бежать…
В лагере Алексей просился на фронт – кто знает, какие ордена заработал бы и отчаянный вор Лешка Дормаков. Но не пустили на фронт – и сгинул Лешка в лагерях. Однажды, сказал товарищу, что сбежит, и пошел по просеке на лесоповале. Сначала стреляли в воздух – он шел, потом в ноги – он полз, опять стреляли. И не стало Лешки Дормакова на свете…
Ивана ж Дормакова отправили на Соловки. Он сбежал в Ростов. Потм еще побег. И – бывали чудеса, в суровые 30-е, а скорее, многочисленные родичи руку приложили: наказание Иван отбыл вблизи родных мест. Потом воевал, вернулся с наградами. И стал жестянщиком, бригадиром на заводе. В 1956-м году в Ростове прошел смерч, посносило с церквей купола, лежали те купола на земле. Иван Дормаков их восстанавливал. Когда его спрашивали лукаво: «Дядя Вань, сколько ты за купола получил?»,  – он не сердился, отвечал : «Да ты что, какие деньги? Это же святое дело!..» Утром он выходил на крыльцо своего дома – с крыльца видны его купола…
А по отцу Ирина Алексеевна Грицук _ Галицкая. Еще один ростовский род, еще одна история. Деды Константин и Василий торговали.
 Двоюродный их брат, Ростислав, был известным в Ростове художником. Дочь деда Василия Елена, тоже рисовала /её арестовали в 30-х, тайну и историю рода Галицких она унесла с собой /Сын Константина Алексей/ отец Ирины Алексеевны/ стал машинистом сцены в ростовском драмтеатре. Жена Алексея /мать Ирины Алексеевны/ шила театральному люду. В доме было много афиш, открыток актеров, но рано умерла мама, потом отец – сохранились крохи. Был еще по этой линии дядя Коля – Николай Чесалов. Партийный работник, несгибаемый коммунист. Мама Ирины Алексеевны как-то пришла к нему на прием: «Помоги, Коля, топить нечем!» Он взял её за плечи, вывел в коридор, показал на очередь: «Вон сколько ко мне, и все за дровами. Как же я тебе дам?!» И пошла мама со слезами с обидой на настоящего коммуниста в холодный дом, к своим трем дочуркам…
Артистические струны рода Галицких, соединенные с мастеровитостью , торговой хваткой и удалью рода Дормаковых, должны были даже в теории дать если не «гремучую смесь, то новый интересный и талантливый род. Но черное время России не дало этой ниточке окрепнуть : рано умерли две сестры Ирины Алексеевны, тяжко и неизлечимо болен её младший сын. Но уж ей-то Бог дал силы, кажется, отпущенные на весь род. И «гремучая смесь» Дормаковых – Галицких – это она, Ирина. Ни черное время, ни невзгоды её не берут. В молодости была хороша, с такими глазами и фигурой ей бы в мехах и платьях вечерних на приемах блистать / ей везло на фотографов, они, видимо, обалдевали от красоты и так её снимали, что очарование застывало на снимках/, но она выбрала в мужья почти слепого человека и работала без продыху. Была активисткой и секретарем парторганизации. Ушла на пенсию недавно, в свои 50 лет, и повела борьбу за право быть частным и честным торговцем. Для себя решила:
продолжу дело дедов, Василия и Константина, Галицких. Она столько сил и энергии затратила на войну с бюрократией /о, устроить скандал мытарившему её чиновнику она может артистично и виртуозно!/, сколько, видимо, надобно затратить всему депутатскому корпусу, дабы навести порядок в Ярославле. Она прекрасно пишет и периодически публикует в местных газетах «отчеты» о своих хождениях по мукам за частной собственностью /на почве журналистских интересов мы и познакомились/. Не скрывает, что журналистов теребит с одной целью: помочь отвоевать ей подвал под магазин. Подвал Ирина Алексеевна отвоевала- таки, да оказался он занят – и снова она воюет! Это ж сколько надо сил положить внучке Дормаковых – Галицких на то, чем деды занимались беспрепятственно! Видно, колесо истории крутится быстро только в одну сторону…
Она умудряется поросенка и кур в квартире и маленьком дворике /в центре Ярославля!/ выращивать, быть злой, доброй и скандальной, подставлять плечо слепому мужу, быть ласковой с непонимающим этот мир младшим сыном и помогать старшему – своей надежде и опоре… Говорит, что деды и родители не задерживались на этой земле – едва успевали седьмой десяток разменять, потому и ей, видно, отпущено немного, и она хочет успеть хоть что-то сделать, а продолжит её дело сын, и всё начнется с начала.
И, даст Бог, будет стоять Россия, и будут сиять купола в Ростове, отблеск их падет на улицы, по которым вслед за отцом с деревянной позорной доской на груди шел сын, давший вторую жизнь тем ростовским куполам. Зла на Руси не помнят. Иначе – как выжить, как жить?..
 ГАЛИНА АРБАТСКАЯ.

Вот такой материал был опубликован в январе 1991 года. Много здесь неточностей и даже просто неверного. Особенно, когда Галина Арбатская писала вторую часть про Галицких, видимо, устала разбираться в чужой родне. Но это всё неважно. Вот прочла я это снова и вспомнила тот 91-й год. Да, было, было…
Но, вот этот материал я послала в Ростов. В то время там были живы два моих дяди Дормаковы. Дядя Ваня и дядя Сережа. /Дядя Сережа умер через год. В апреле 1992 года/.
Эта публикация вызвала переполох в моей родне. И я получаю письмо от моей двоюродной сестры Галины Николаевны Шумовой – Федоровой, дочери тети Лены, которая к тому времени была уже на том свете. Елена Матвеевна умерла 26 ноября 1988 года.
Вот это письмо из г. Вильнюса, ул. Жяминос, д.8, кв. 35:
«18.02.91. Здравствуй, Ирина!
Никогда тебе не писала, а вот тут была у тети Наташи и она мне дала прочитать твою статью в газете, что ты ей прислала, и очень меня возмутила твоя статья. Какое право ты имела писать про деда и бабу всякую ерунду, что дед гулял от бабы, и что и его ребенок у немки, и что дядя вор, и что их вели с дощечками по городу. Ты что это сама всё видела или что они тебе всё это говорили? А ты подумала, что ещё живы их дети, дядя Ваня, дядя Сережа, тетя Наташа, и тетя Нина, и как они прореагируют на твою статью. Например, с тетей Наташей так плохо было, вызывали скорую помощь. Кому нужно это всё писать? Они прожили эту жизнь, и я, как знаю бабушка никогда не жаловалась, а я больше с ними прожила, бабушка меня воспитала, и я её очень уважаю и люблю и очень ценю. Таких женщин, как она, мало, а ты всю грязь вылила из их жизни, думаю, что бы, если бы они были живы, так не одобрили бы твою писанину.
Если уж ты взялась о семье Дормаковых писать, так ты бы обо всех писала и о дяди Сережи и тете Наташи. Она тоже молодая была, пошла на фронт, и об моей маме, как она в 45-м году, еще была война, а она по своей доброй воле поехала восстанавливать Литву, как её сколько раз бандиты националисты подстерегали в лесах и хотели убить, а сейчас вот такие смелые, которые не щадили себя, оказались оккупантами и фашистами, а мы их дети стали русскоязычными. Как ваш Ельцин нас называет. Так всю правду тебе не выгодно писать. Вы все такие, пишите и всё хаете, что было раньше в 30-40годы, но мы еще не родились, мы только войну помним смутно, но я постарше была и помню, как бабушка тебя привозила в Ростов, чтобы подкормить, как ты даже спать ложилась с корочкой хлеба /я всегда просила «мякишку», как помню. И.Г./ А спали мы втроем в темной комнате. Ты, я и бабушка. Ты в середке у нас спала и я ночью ругалась с тобой от твоих крошек. Или как я учила уроки вечером при коптилке, а дед на этом столе стучал ведра и бидоны из железа. А ты напротив сидела с растопыренными пальчиками. Они заменяли мне палочки, но и тут ты умудрялась пососать хлеб и сбивала счет. А бабушка потом ездила по деревням и выменивала на муку посуду, что дед делал, а мы оставались с дедушкой, и он одевался, как бабушка и доил козу, т.к. она признавала больше её, а он потом нас поил молоком. Но в то время все так трудно жили, но мы всё-таки сыты были, и в Ярославль с бабой к вам ездили, и вам кое-что привозили. Но вот, сколько лет прошло, и то так раньше не жили, как сейчас живем. Все по талонам за крохами стоишь, и не знаешь, получишь или нет. А у вас в России еще хуже, так кому такая жизнь нужна. Видно, только вот таким, как ты писакам. Дали вам свободу, а что дальше? Вот вы и пишете, что вам вздумается. А журналистка твоя, прежде, чем написать и опубликовать, узнала бы обо всем, об этом у их детей, т.е. у детей бабы с дедой, а написать все небылицы, что ты ей наговорила, смертных тайны священны, а ты ушат грязи вылила. Ведь и в Ростове читают эту газету, и есть много людей, которые еще помнят и деда и бабу. Ты писала бы о своих трудностях, о своей жизни, о муже инвалиде, что ты ему посвятила всю жизнь, о сыне больном, о сестрах. Как Ольга бросила маленького Виташку. Я была в то лето, у вас гостила. Как дядя Леша с тетей Тасей не знали, что с ним делать. Как его в больницу не брали без матери, как мы с тобой и ребятами со двора, разыскивали её по всем лачугам у реки. Как её нашли у мужиков. Как с ним нянчились потом, бегали в больницу, как позже уже Галина взяла и усыновила его. И увезла его. Об этом тебе не выгодно писать. Это касается твоей личной жизни. Если тебе не везет, так не надо таким образом карьеру себе делать. Очень много развелось таких писак, особенно партийных, которые раньше за счет партии карьеру зарабатывали. Кричали ура, а сейчас от неё отказываются, и всё опровергают. И советскую власть, а между прочим, благодаря Советской власти ты выучилась, институт закончила, это вы все не отвергаете.
Но мы с тетей Наташей напишем опровержение в эту газету, и на журналистку, чтобы в следующий раз, прежде, чем написать так, надо все факты проверить.
На этом разреши закончить своё послание.
ГАЛИНА.
Но не знаю, дойдет оно до тебя, т.к. от такой вашей жизни, у нас почту проверяют, что при советской власти сроду не было».

Вот такую отповедь получила я от своей двоюродной сестры Галины. Признаюсь, письмо мне было не совсем приятно, но в нем так много деталей нашего военного быта, исторических фактов, просто прелесть, что за письмо.
Я ответила:

« Здравствуй, моя сестричка Галочка.
Вот и дождалась я от тебя единственного письма за всю жизнь. Спасибо. Спасибо за подробности, с какими ты пишешь о детских наших годах, я многого не помню, но живо представила дом Дормаковых в Ростове, и ту темную комнату, где мы спали, и большой стол, за которым ты учила уроки.
А я еще помню, как дедушка нас с тобой деревянной ложкой по лбу шаркнул. За то, что крутились во время обеда, спорили из-за желтой пластмассовой шашки /чей-то трофей из Германии/. Помнишь, как мы с тобой одна за другой вдоль лавки выскочили из-за стола, а у деда ложка сломалась, а потом он её железкой скрепил.
Детские ростовские воспоминания самые светлые и в моей жизни тоже. Я была младше тебя и, поэтому, в памяти моей меньше сохранилось фактов исторических. Но то, что интерес к нашему роду у меня возник очень давно, объясняется тем, что я рано осталась сиротой, и мне были милы с детства воспоминания взрослых о маме, о её делах, о подругах, обо всем, что было связано с её именем. И когда был жив отец, я много узнавала от него. А об Алексее Дормакове он рассказывал так красиво и благородно, что я с его слов полюбила своего отчаянного дядю, и каждый раз жалела его все больше, по мере того, как подрастала, а потом взрослела и старилась. А то, что он был вор, и погиб в лагерях, и о его смерти известили маму его друзья. Это факт. И отрицать этого нельзя. А что лихой и благородный, и добрый и доверчивый был Алексей Дормаков – так это со слов моего отца. И я хотела бы в это верить.
А ты – то , хоть знала, что у тебя был такой дядя – как Робин Гуд, как Дубровский, этакий народный мститель? Или ты знать этого не желаешь? Но это было! Было!
И Царство ему Небесное, и можешь проклинать меня пропадом, но я хочу, что бы вспомнили о нем, в том же Ростове, на Родине его, ведь страдалец был и мечтатель. Поднимись до его страданий и попытайся понять и простить его с высоты нашего времени!
А что касается любви Матвея Петровича, так кто ж осудит человека за любовь? Только вы там что-то не додумались. Забыли что ли, как любили сами или не любили что ли вовсе ни кого? Не верю. Знаю, как пронесла любовь свою через всю жизнь тетя Наташа к своему фронтовому мужу, а смогла и еще раз полюбить. Так что же ханжами – то прикидываться и в обмороки падать? Я всегда знала, что Дормаковы люди честные и искренние, так что же с вами случилось? Что же вы из деда и бабушки икону-то делаете? А они живые люди были – жили, любили, страдали, как и весь род человеческий.
Спрашиваешь, откуда узнала про дощечку на груди у деда? А совсем недавно в один из последних приездов в Ростов у тети моей, Натальи Матвеевны. Спроси у неё, она расскажет тебе, как и мне рассказала, как бежала она девчонкой, за этой печальной и позорной процессией арестованных родителей и братьев, как слезы подолом вытирала. Спроси у неё и помни это вечно. Помни! Это было! Как бы ни хотелось тебе опровергнуть это!
А насчет моей карьеры, везения или еще, как ты пишешь, не волнуйся. Откарьерилась. Я уж, голубушка, 6-й год, как на пенсии. И мне карьеру не делать. А вот головы своей ни перед кем не склонила, никого не предала, врагу – дураку не покорилась, и всегда считала, что черты эти мне род Дормаковых в наследство дал. Да, видно, ошибалась.
Дедушку своего Матвея Петровича и бабушку Ирину Сергеевну почитаю не меньше, чем ты. За красивой жизнью на Западе не гонялась. Живу в русской глубинке и со своим русским народом несу все тяготы его, и не вам меня судить из-за границы.
А не помнишь ли ты, дорогая, как наш дед со стены радио об пол бухал и топтал его ногами, и кричал:
– Всё врут! Всё врут!
– Дедушка, ты что, кулак? – спрашивала я, тогда уже в пионерском возрасте.
– Цыц!
Такого деда ты, конечно, не помнишь! Тебе и представить трудно, что он был мятежником в душе, запуганным на всю жизнь не состоявшимся расстрелом, так и не признавшим власть болтунов и дураков.
Я не отрекаюсь от своих предков, какими бы они ни были, не стыжусь их горькой судьбы. Горжусь тем, что они обычные люди, разделившие свою судьбу с судьбой своего многострадального народа.
А Ольгу оставьте в покое. 17 марта будет уже 2 года, как она умерла. А грехи свои она искупила здесь на земле своими нечеловеческими страданиями. Это еще одна страница жизни нашего рода. Нашего! И не надо меня упрекать за её грехи. Довольно того, что меня травили за неё во дворе ребята, проходу не давали, грязными словами обзывали, а пожалеть ни меня, ни её было некому. Ты – то не была сиротой. Потому так жестоко клеймишь меня за грехи сестры моей. Я не бросила, не оставила своего тяжело больного ребенка. Может, во искупление и её греха. Так что опять, не вам нас судить.
А что касается моего образования, так я его не один раз уже оплатила нашему щедрому правительству, пока они там по заграницам катаются, да себе состояния сколачивают, я в ярославском Бухенвальде, на шинном заводе за всё с ними расплатилась. Да и училась я в вечернее время, а днем вкалывала, как проклятая.
Ну, ладно, дорогая сестричка моя, вот и поговорили. Ушли наши деды в мир иной, ушли уже и родители и сестры мои непримиримые, и всё равно, мне дорогие, скоро и нам туда отправляться.
А то, что написано в газете, останется в нашем семейном архиве. И пусть наши дети и внуки, и правнуки находят ответы на свои вопросы и отгадки на загадки судьбы, в тех материалах, которые оставим мы после себя. И твоё письмо тоже подошью в наш архив. Оно о многом скажет нашим потомкам, если не дураками они окажутся.
Пиши.
Не сердись, я ничего плохого не хотела. Но время сейчас такое, что торжественное вранье, никому не нужно.
Если плохо придется, то знай, что у тебя сестра есть, хоть и плохо было тебе со мной в темной комнате спать, но все ж сестра.
До свидания. Пиши, как надумаешь.
Привет всем родным. Поклон тете Наталье Матвеевне.
 И. ГРИЦУК.
16.02.1991г.»

В ответ пришло еще одно, последнее письмо от двоюродной сестры Галины и это всё.

«06.03.91. Здравствуй Ирина!!
Не хотела тебе больше писать, но вот получила твоё письмо и не могу не ответить, извини, что не на машинке печатаю, т.к. я писаниной не люблю заниматься, не так, как ты у нас.
Да, но у тебя есть неточности из детства, могу напомнить, что мы с тобой поругались за столом не из-за шашки, а ели, между прочим, мы из тарелок, но ты не любила шкварки и лук жареный, а бабушка суп заправляла, сало обжаривала с луком, и заправляла суп. Вот я тебе из своего супа и перекладывала, а дед увидел и хлопнул меня одну по лбу, что ложка поломалась.
Я сползла под стол, а потом ушла и не ела, а бабушка меня потом в кухне, в углу кормила, чтобы дед не видел, так что ты, вообще, много выдумываешь. Я бы , вообще, тебе и первый раз не написала, но дядя Ваня и дядя Сережа позвонили тёте Наташе, и просили тебя отчитать, чтобы ты всякой ерундой не занималась. Она тебе звонила, а я вот еще и написала. Тетя Наташа сама мне сказала, что ты всё это выдумала, а про дядю Алексея я всё прекрасно знаю. Он был мой крестный, и бабушка рассказывала, и мама. И не такой он был герой, как ты всё описываешь. Сколько бабушка с ним, бедная, намучилась. Так что давай эту тему оставим. Не нам обо всем этом судить. Пусть пишут про это ещё оставшиеся их дети, а не тебе и не мне писать. Теперь хочу ответить про Запад, которым ты коришь. Почему ты не корила, когда моя мать жива была, или стыдно было, когда ездили все к ней, и мама твоя жила у нас, и Галина, и Ольга, царство им Небесное, в гости приезжала. Да и ты в гости приезжала и уезжала с подарками, или посылки, когда моя мать посылала всем вам, тогда и Запада не было и были все довольны. А сейчас меня ты упрекаешь этим Западом, но я из него уехала в 59 году и приезжала лишь в отпуск. И не тебе судить меня про российскую глубинку. Ты сама её толком не видела, а прожила всю жизнь в областном центре, а я по этой российской глубинке проездила 25 лет с мужем. И не жила за эти 25 лет в нормальной квартире со всеми удобствами, и не в городах, а в таких местах, что тебе, наверное, и во сне не приснится. И в холоде и в грязи, и сын тоже больной был, и врачей не было, и огород держала, и скотину, и не кричу, и не пишу на всю страну. А то ты уже 6 лет, как на пенсии, а я уже от такой хорошей жизни 6 лет на инвалидности, и работать больше не могу. Если хочешь, и работала тоже в не очень прекрасных условиях и заработала 70 рублей, а ты, наверное, получаешь 130, хотя и с укором пишешь. Сейчас свобода, так езжай в колхоз, заводи хозяйство, скот, огород и поднимай российскую глубинку, а не в областном центре. Походи по грязи, без света, за водой, да снег покопай, может, иллюзии твои рассеются. А я всего этого нахлебалась и, тебе меня тоже не судить. А письма твои не собираюсь складывать в архив. Моим потомкам не интересно читать эту галиматью, они не живут прошлым, а живут настоящим и будущим.
 
И еще, мне некуда было ехать, у меня нет родных сестер и братьев, а я ехала к больной матери. Правда, и сама больная. И к сыну, который давно тут жил, техникум кончил, армию. И внучку имею. Вот потому я оказалась за границей, так что уж извини.
А про любовь, все мы любили, и про тети Наташину любовь ты ничего не знаешь, кого она любила, а не то, что ты пишешь. Это всё забытое, и все мы выросли, и забыли про любовь, когда есть свои болячки, то всё забываешь.
Больше не пиши мне. Я и так плохо себя чувствую, и не хочу больше расстраиваться. Хватит своих забот.
ГАЛИНА.»

Больше я не писала ей. Вскоре приехала в Ростов тетя Наташа. Больная, и как она выразилась, «приехала помирать на родине». У тети Наташи был рак кишечника, как и у моей родной сестры Гали Мелюхиной. Тетю Наташу направили в Ярославль. Её привезла в Ярославль Татьяна Ваньшина, моя двоюродная сестра по Ивану Матвеевичу Дормакову.
Мы встретились, поговорили, тетю Наташу положили на операцию, и я стала её навещать. В то время у меня был магазин «Старый двор» и я была обеспеченным человеком, если не сказать больше. Я постаралась обеспечить за своей теткой хороший уход. Всем было заплачено и врачам, и сиделкам. Тетка осталась довольна, а главное, жива. После операции она прожила около 2-х лет.
Это я пишу к тому, что в один из приездов в Ярославль, тетя Наташа позвонила Галине в Вильнюс. Она рассказала ей о своей операции, о моей опёке, сказала Галине, что очень благодарна мне. Потом тетя Наташа передала мне трубку. Галина хотела со мной поговорить. Мы обе плакали, просили прощения друг у друга. Расстались, не имея зла друг на друга, растроганные и прощенные.
 Фото 56
Летом 1995 года, вскоре после нашего разговора, Галина умерла. Царство ей Небесное. Я благодарна тете Наташе, что она примирила нас. И что, я успела попросить прощения у Галины. Мы, Дормаковы, горячие головы, но отходчивые и зла не помним.
Вспоминаю ещё такой случай. В один из приездов в Ростов дядя Вася Фомин разоткровенничался и рассказал вот какую историю. Его забросили в тыл к партизанам с инспекторской проверкой. Из этого следует, что видимо, он служил в особых частях. Дело в том, что этот партизанский отряд не всегда выходил на связь, и было что-то непонятное в поведении его начальника. Самолет их сел на поляну ночью на место указанное кострами. Партизаны их встретили и проводили в ближайший лес. Начальник партизанского отряда предложил им отдых в теплой землянке. Дядя Вася рассказывает далее, что проснулся он от того, что его трясли за плечо. Молодой человек сообщил шепотом, что начальник партизанского отряда давно ждал прибытия людей с «Большой земли», чтобы сдать отряд вместе с «гостями» и теперь он ушел к немцам, и должен вскорости вернуться с облавой. Дядя Вася рассказывал, что он перепугался страшно, и со своим пилотом побежали к самолету. Они едва успели подняться в воздух, как появились немцы. По их самолету стреляли, но линию фронта пересекли успешно.
Интересно было другое. Когда в очередной раз мы встретились через несколько лет,  и я захотела узнать подробности этого события, то дядя Вася Фомин начал отказываться от своих слов: «Не было такого и всё тут!»
Он понял, что когда–то по пьянке проболтался. Вид его был испуганным, наверное, не меньше, чем когда он узнал о том, что начальник партизанского отряда пошел его «закладывать».
Галка род. 24 ноября 1938 года , умерла летом 1995 года. По мужу она Федорова. Николай Иванович Федоров – муж Галины Николаевны Шумовой. Он закончил школу МВД Балтрашунаса. Служил в Кемеровской области в пос. Мыски. В Коми АССР в пос. Лесное начальником лагеря. Их сын Сережка родился 17 апреля 1963 года. В Вильнюсе. Закончил эл. Механический техникум. Промышленное оборудование. Работал на Вильнюсском заводе измерительной техники. Настройщик радиоаппаратуры.
Свадьба Галки и Николая 9 мая 1959 года. Погиб Петр Олейников, муж тети Наташи Дормаковой. Похороны его 18 мая.
Сергей Николаевич Федоров, сын Галины – умер 25 января 2002 года от пневмонии в возрасте 39 лет.
У него в Вильнюсе остались женаИрина и дочь Юлия Сергеевна Федорова, в 2002 году училась в 9 классе общеобразовательной школы.
НАТАЛИЯ МАТВЕЕВНА ДОРМАКОВА–КУРОВА– ОЛЕЙНИКОВА.
 /29 августа 1921 года  – 18 января 1996 года./
Мою тётю Наташу я помню хорошо уже потому, что она в последние годы жизни жила в Ростове, на своей родине, и я имела возможность общаться с ней часто и близко. Я помню её всегда очень активной, решительной, даже крутой. Она в молодости возглавляла комсомольскую организацию Ростовского райисполкома, где с 21июня 1939 года работала курьером, в августе этого же года её перевели на работу машинисткой.
 Фото 57
А в апреле 1942 года, освобождают от занимаемой должности в связи с мобилизацией на фронт «по комсомольской линии». Так записано в трудовой книжке.
  Фото 58
А было это так: Наташу пригласили к секретарю Горкома партии Ростова. Секретарь горкома предложил ей, как секретарю комсомольской организации Ростовского райиспокома составить список добровольцев на фронт из числа её комсомольской организации.
– Себя поставь первой в этом списке, Наташа.
– Есть,  – ответила Наташа.
               


 

Ей тогда не исполнилось и 21 года. Добровольцев направили в службу ВНОС – что-то Воздушное Оповещение, видимо, то же, что сейчас ПВО. Проходили обучение в Варницах, под Ростовом, потом направили на Фронт.
 Фото 59
На фронте осуществляла связь. Там же в 1944 году встретила свою любовь Курова Сергея Дмитриевича. В начале 1945 года, незадолго до окончания войны Наташа возвращается в Ростов. Она готовится стать матерью.
Муж её, Сергей, пишет письмо своей матери во Владимирскую область. На станцию Селиваново, село Красная Горбатка, Куровой Анне Васильевне с просьбой принять его фронтовую жену и помочь ей, так как Наташа ждет от него ребенка.
Анна Васильевна Курова 1903 года рождения работает секретарем Селивановского РК ВКП/б/ Владимирской области, женщина строгих советских нравов, решает, «мало ли на войне разных встреч и увлечений». Женщин много, а сын один.
 Фото 60
Она приняла холодно Наташу, и Наташа уехала к себе домой, в Ростов.
А сын Анны Васильевны Куровой пишет письмо матери и Наташе. Для него и мать и жена, обе дороги.
Письмо с фронта:
«Здравствуйте мои родные, мама и Наточка!
Сегодня получил сразу 4 письма. Два от тебя, Наточка, одно от мамы, и одно от папы. Вместе с Фото получил твою фотокарточку Наточка! Одно из твоих писем было для меня очень прискорбным. Милая моя, да, когда-то я, было, чуть не свихнулся, но сейчас во время взялся за ум, и всё это отбросил далеко в сторону, ты меня прости, моя милая, что по отношению к тебе чуть не совершил большую подлость, но больше этого, родная, не будет. Прошу тебя, успокой свою маму. Пусть она ничего на меня не думает плохого, ведь вспомни, Наточка, я же тебе сказал перед отъездом, что ты для меня дорога, и я тебя никогда не забуду. Наточка, милая, 5 декабря 1944 года мне присвоили звание лейтенанта, так что можешь меня, родная, поздравить.
/Дальше немного оторвано от листа, а потом следует:/
…и для тебя сделает всё.
Ну, я жив и здоров, дела идут ничего, только очень часто стали нас тревожить, почти ежедневно. /Речь, видимо, идет о бендеровцах. Это было на Западной Украине/. Ну, береги себя, родная, и нашего будущего малютку, а на все эти письма не обращай внимания. Помни одно:
Жди меня и я вернусь
Только очень жди
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди
Жди и я к тебе вернусь.
Ну, привет от Голубева, Беляева и всех товарищей.

Крепко вас с мамой обнимаю и крепко, крепко целую, моя …../неразборчиво/
Справки для регистрации вышлю в следующем письме.
Еще раз крепко целую. Твой Сергей.
26 января 1945 года».
 Фото 61
С этим письмом Наташа возвратилась в Ростов.
Больше писем от Сергея не было. Можно только представить себе, что пережила тогда она, не принятая матерью Сергея, не получавшая от самого Сергея вестей, на последних месяцах беременности, при отсутствии документов о регистрации, которые обещал выслать Сергей.
Она пишет в часть Сергею, пишет своим фронтовым подругам. И вот получает ответ от одной из подруг:
«9.04.45.
Ната,
Письма твои и телеграмму получила. Извини, что не ответила сразу. Целый месяц была в командировках. Отвечаю на интересующий тебя вопрос.
27.02.45. Сергей вместе с Минакьяном выехали со114 на 113, т.к. с ним не было связи, а со 113 вышли Панагушина и Чуприна на исправление линии. В месте обрыва бандиты устроили засаду и Панагушину на столбе ранили. Их убитых нашли в колодце. В этот же день пропал и Сережа. Об их судьбе никто ничего не знал. Только в начале этого месяца, числа 4-го документы их оказались в Черткове в НКВД. Оказывается, один сотрудник бежал из бандитского плена и унес с собой штабные документы. Сережа находится в 16 клм. от №114.
Его поехали выручать, но пока никаких еще результатов нет. Он ранен. Вот, дорогая, всё, что я тебе могу сообщить. Если узнаю еще что-нибудь, сразу же тебе напишу».

Так закончилось это письмо без подписи.
Курова Анна Васильевна начала поиски сына и получила письмо от командира в\ч 04649 майора, по всей видимости, П.С.Виковинова /подпись очень не разборчива/:

«ВОЙСКОВАЯ ЧАСТЬ
ПОЛЕВАЯ ПОЧТА
22 апреля1945 г.
№447
Секретарю райкома
ВКП/б/ ст. Селеваново
Куровой А.
На Ваше письмо сообщаю, что Ваш сын Куров С.Д. пропал без вести в пути следования при исполнении служебных заданий 27.2.45 г.
Обстоятельства неизвестны, так как находившийся с ним боец – пропал без вести, а посему сообщить что-либо в дополнение к полученному Вами сообщению – не представляется возможным.
Неразборчивая подпись майора».
После этих трагических известий мать Сергея вдруг поняла, что, Сергей может не вернуться, а его ребенок, это всё, что от него осталось.
9 мая 1945 года конец войне.
Анна Сергеевна теперь умоляет Наташу приехать и остаться жить вместе с ней.
А 11 мая родилась Людочка, дочка Наташи и Сергея.
 Фото 62
Наташа зла не помнит. Они обе не перестают разыскивать Сергея.
Сохранилось такое письмо:

«19.12.45г.
Здравствуйте, Анна Васильевна и жена Сережи. Примите привет от друга Сережи, Саши. Вот сегодня я получил от вас письмо, конечно, был с большой надеждой на получение его адреса. Но оказалось, что я получил большую неприятность и очень соболезную вам за утрату сына. Но я почему-то этому и сейчас не верю, а именно потому, что мне в сентябре прислал письмо один наш тоже товарищ видел его здесь на Украине в
Раздельном /или в Раздольном/ и как будто ехал он на Кавказ, но адреса у него он не взял, и вот теперь насколько это верно я даже не могу себе представить, и как, в каком смысле, писать вам. Меня все же интересует один вопрос, это есть ли у Вас на него извещение или нет.
Как товарищ и, многое слыша от Сергея о Вас, мама, я считаю своим долгом дать ответ на письма. Очень благодарен Вам так же за приглашение, и, если поеду в отпуск, в Москву, то по пути заеду к Вам. Если Вас не затруднит, давайте ответ.
До свидания Буслаев Саша».

Обратный адрес: г. Кишинев. Молдовская ССР. П/п 17319 Буслаеву А.Я.
И это всё о первой и недолгой любви тети Наташи.
 Фото 63,  Фото 64
Судя по её трудовой книжке, Наташа возвращается в Ростов в 1947 году, и поступает на работу на своё довоенное место, в Ростовский горисплком, в качестве секретаря-машинистки.
 В 1949 году она переезжает в Вильнюс к своей сестре Елене Шумовой.
 Фото 65
Тетя Лена к тому времени знакомится с Фоминым Василием Алексеевичем и у них начинается роман, который приводит их к совместной жизни. Василий Алексеевич тогда работает начальником НКВД Вильнюса. У него в подчинении служит молодой человек Олейников Петр Максимович.
 Фото 66
Однажды Петр Максимович и Наталья Матвеевна познакомились и полюбили друг друга. А через некоторое время они оформляют брак. Им выделяют квартиру в том же доме, где живут Фомины. Квартира Фоминых и квартира Олейниковых через стенку, даже имеется совместный балкон.
В 1953 году Наталья Матвеевна родила сына Сашу. Дальнозоркая и умная женщина, она понимает, что, живя в братской республике, среди литовского народа, необходимо владеть местным языком. Сашу отдают в литовские детские ясли, потом в литовский детский сад. Ко времени совершеннолетия, он отлично владеет литовским, польским и, конечно, русским.
 Фото 67,  Фото 68
9 мая 1959 года Фомины справляли свадьбу дочери тети Лены, Галины и Федорова Николая, курсанта школы МВД. Мужчины вышли на балкон покурить, шумели, громко разговаривали, одним словом, праздновали. Петр Максимович Олейников, а он был высокого роста, как-то неловко перегнулся через балкон, и полетел вниз головой. Ударился о мощеный двор, сломал шейный позвонок. 18 мая его не стало. Вот такая судьба.
 Фото 69
Наталья Матвеевна дважды вдова, посвятила себя детям. Моя родная сестра Галя Мелюхина позднее рассказала такую историю. Прошло много лет после смерти Петра Олейникова. Приглянулась Наталья Матвеевна одному полковнику в отставке Алексееву Александру Сергеевичу, капитану 1 ранга, командиру подводной лодки, а в то время – инженеру по технике безопасности на одном из вильнюсских заводов. Кавалер Орденов Славы, награжден множеством правительственных наград. В своё время был представлен к награде Героя Советского Союза, но по каким-то причинам, не получил это звание. Любил стихи и прекрасно их декламировал. Человек очень интересный. Он долго ухаживал за Натальей Матвеевной, потом перешел жить к ней в квартиру. К тому времени Наталья Матвеевна жила с Сашей вдвоем, а Людмилка была замужем. Но жизнь с этим полковником не сложилась. Сын Саша не устраивал бравого солдата, и частенько возникали конфликты между мужчинами в доме Натальи Матвеевны. Но никто из мужчин ей не жаловался, только Наталья Матвеевна стала замечать, что сын-подросток часто уходит из дома, старается не бывать в доме, когда там её третий муж. Тогда она как-то поговорила по душам с сыном. Вопрос встал так, что надо было ей делать выбор между сыном и мужчиной, с которым собиралась прожить остаток жизни. Она выбрала сына. Собрала вещички того полковника, сложила в чемоданы и выставила их на площадку. Когда полковник пришел домой, то очень удивился, тому, что его вещи стоят на площадке. Не было скандалов, не было выяснения отношений и вдруг, так сразу.
– Может, ты объяснишь мне, что происходит? – спросил он Наташу, открывшую дверь на его звонок.
Она ответила, что если он, взрослый, умудренный жизненным опытом человек, не может найти общего языка с её сыном, то им вместе нельзя дальше жить. Полковник начал уговаривать Наташу не торопиться с принятием решения, убеждал, что сын уйдет в Армию, покинет её, променяет её на любимую женщину, что она рискует остаться одна на всю оставшуюся жизнь. Наташа ответила:
– Как поступит мой сын, это его дело, но я детей на мужиков не меняю. Если не можешь жить с моим сыном, не будешь жить и со мной.
И закрыла дверь. Так закончилась эта последняя в её жизни попытка наладить замужнюю жизнь. С тех пор она жила только для детей и внуков.
Я помню, как уже в 1995 году, мы с ней после приёма в онкологическом диспансере, сели в машину, и поехали на Леонтьевское кладбище. Наталья Матвеевна захотела посетить могилу моей мамы, то есть своей сестры.
Мы приехали на кладбище, тихо и медленно, взявшись под руку, пошли по дорожке. Отыскали могилку, где стоит старый памятник маме и дедушке Константину Ильичу Галицкому. Тетя Наташа подошла и сказала:
– Здравствуй, Варя, вот я и пришла к тебе. Тебе хорошо, ты дома, а я в гостях. Жди меня, скоро и я буду среди вас, мои родные.
Она умерла 18 января 1996 года. Умирала она дома. Татьяна Ваньшина, дочка Ивана Матвеевича, сделала всё, что бы последние дни жизни её были не мучительны. К ней ходила медсестра, делали обезбаливающие уколы. Я виделась с Натальей Матвеевной дня за три до её смерти. Приехала навестить её. Попрощалась я с ней, и уехала в Ярославль с таким тяжелым чувством! Знала, что вижу свою тетю Наташу в последний раз.
Сын Саша был с ней до конца, ухаживал, менял бельё, помогал мыться, следил, чтобы ей было тепло, что бы ноги всегда были в теплых шерстяных носках. Когда она «отошла», организовал похороны, потом поставил памятник. Вдруг сразу сделался серьезным и домовитым. Очень жалел мать, плакал.
Интересно один факт из истории с похоронами. Когда мы сидели за столом на поминках, в большой комнате в их квартире, Саша обратил моё внимание, на фотографию тети Наташи. Когда начинали говорить о ней, фотография светилась. Наверное, душа её была среди нас.
После тети Наташи остались двое её детей.
1.Людмила Сергеевна Буний /Это фамилия её мужа Сергея/ , девичья фамилия её Курова по отцу. Она живет в Западной Украине в городе Ивано–Франковск. Замужем, имеет сына Сережу. Недавно стала бабушкой. У Сергея жена Ульяна, а дочь Соломея.
2. Александр Петрович Олейников – был дважды женат. Имеет двоих сыновей от разных жен. Сейчас живет в Ростове. Мы очень дружны и часто общаемся.
НИНА МАТВЕЕВНА БЕЛЯВСКАЯ /ДОРМАКОВА/
8 января 1919 г – 1 марта 1999г.
Нина Матвеевна одна из дочерей Матвея Петровича и Ирины Сергеевны.
 Фото 70
Она была бухгалтером. Начинала свой трудовой путь в Ростове. Потом переехала в Тернополь. Там познакомилась с человеком, который обманул её.
 Фото 71
Моя мама плакала, когда смотрела на присланную ей фотокарточку. Я не понимала, почему мама плачет и что-то грустно, шепотом рассказывает Римме, своей подруге. Потом, когда выросла, случайно мне на глаза попалась та фотография. Там тетя Нина сидит на стуле, в руках открытая книга, которая прикрывает её округлившийся животик. Тогда я поняла, отчего плакала моя мама. Она очень жалела младшую сестренку.
 Фото 72
Потом ребенок, дочка Танечка, умер. Тетя Нина вышла замуж за капитана дальнего плаванья. Белявского Василия Ивановича. Он был чистокровный поляк. Человек основательный и хозяйственный. Умел заработать деньги. Они строили Асуанскую плотину в Египте. Потом переехали жить в Крым. Жили в Алуште.
 Фото 73
У них две девочки Наташи и Юля.
Недавно я послала им письмо, хотела узнать, жива ли тетя Нина, как она живет, но ответа до сих пор не получила.
И вот прошел почти год. В моём почтовом ящике появилось письмо. Обратный адрес: 98517 А.Р.Крым. г. Алушта. Ул. Юбилейная. Д.32 кв 17 Бернадиной Н.В. Я очень обрадовалась письму моей двоюродной сестры. Вот оно:
«Здравствуйте Ирина Алексеевна. Извините, что сразу не ответила. Пищет вам старшая дочь Нины Матвеевны Наташа.
Очень жаль, что моя матушка не переписывалась с вами и не знает о жизни своих родных. С тетей Наташей и тетей Леной она поддерживала отношения. Они были у нас в гостях, мы у них, а с остальными почему–то нет.
Я была в гостях у тети Наташи и тети Лены в Вильнюсе. А других сестер матушкиных не знаю. С Сашкой мы тоже не поддерживаем отношения. Наверное. зря.
Про вашу маму, Варвару Матвеевну, если мне не изменят память, моя матушка рассказывала, что она очень хорошо шила. И что она ей подарила свои очки, т.к. моя мама плохо видела, но сказать об этом родителям боялась. Еще рассказывала, что старшие братья её защищали. Рассказывала, что отец бил за столом ложкой деревянной по лбу непослушных детей. Рассказывала, что кто-то пострадал в 37-38 годы, но вроде всё обошлось благополучно, писали Калинину.
Матушка моя умерла 1 марта 1999 года.. 8 января ей исполнилось 80 лет, а в марте её не стало.
А батюшка мой умер через 2 года – 12 марта 2001 года. За пять дней до этого ему исполнилось 79 лет. / 7марта 1922- 12 марта 2001 года/
Мои родители познакомились в Севастополе в 1951 году на пляже. Батюшка тогда работал механиком на корабле. Ходил в Югославию, Болгарию, Румынию, был в Англии и даже в Кейптауне. Когда батюшка узнал, что мама забеременела, то они расписались и вскоре родилась я. Батюшка очень хотел наследника, н6о вторая родилась тоже девочка. Родилась в Вильнюсе в 1955 году. Затем родители поехали на Алтай. На целину. Потом мы жили в Днепродзержинске, потом в Асуане. А потом попали в Крым. Матушка работала бухгалтером, а батюшка в основном механиком.
Немного о себе: я замужем второй раз. Кстати, мои родители тоже жили во втором браке. От первых браков у них детей нет.
От первого мужа у меня дочь Татьяна 1974 года рождения. От второго мужа у меня сын Александр 1985 года рождения. У Татьяны уже есть ребенок. Он болен неизлечимой болезнью /наследственной, может по линии мужа/ мышечная дистрофия /миопатия/ Сейчас у неё недоразумения с мужем. Саша учится в Симферопольском университете на 1 курсе филологии. Мой муж работает в совхозе арендатором. У него 6 соток винограда в аренде. Я работала закройщиком верхней мужской одежды. Сейчас временно дома. /мало платят/. Иногда шью дома, помогаю мужу на винограднике. Это не всё, что я хотела написать, но в одном письме все не скажешь.
До свидания. Пишите.
С уважением Наташа».

Вот такое хорошее, толковое письмо я получила от своей двоюродной сестры из Крыма. Была я очень растрогана. Когда мой сын Ярослав прослушал это письмо, он тоже был рад, что у нас нашлись родственники в Крыму. А я даже прослезилась. Мне было трогательно: не одна я на свете живу. Наши родные есть на свете и с охотой отозвались на моё письмо.
Через некоторое время ко мне в дверь позвонили. Какой-то молодой человек, который был в отпуске в Крыму, он принес мне маленькую посылочку от сестры
В ней лежали три книжки. Автор В.И.Белявский «Пятнадцатилетний шпион или в танковых войсках порядок». На старости лет Василий Иванович занялся литературным трудом и сумел издать свою повесть в 5 частях.
Я долго не смогла начать читать повесть моего дяди Василия Белявского, и только потом, как – то была свободная минутка, заглянула в середину книги. Не могла оторваться. Время сталинских репрессий и лагерного быта. Написано не кроваво, без визгов и всхлипов, но очень мужественно, и даже с элементами приключений. Мне понравилось.
 Фото 74
НИНА МАТВЕЕВНА ДОРМАКОВА /08.01.1919 – 01.03. 1999г./+ Василий Иванович Белявский
Их Дети: Наталья Васильевна и Юлия Васильевна Белявские.
Наталья Васильевна Белявская 1953г.р. + Николай Семенович Головчич + Анатолий Александрович Бернадин
От первого мужа Татьяна Николаевна Головчич 1974г.р.+ Викентий Вячеславович Маруненко, у них сын 1994г.р.(болен миопатией)
От второго мужа Александр Анатольевич Бернадин 1985г.р. окончил Киевский политехнический институт.
Юлия Васильевна Белявская 1955г.р + Игорь Владимирович Черняк 1956г.р.
Их дети:
Константин Игоревич Черняк 1981г.р
Анна Игоревна Черняк 1983 г.р.

* * *

Я постаралась с помощью моих неравнодушных родственников составить хронику рода Дормаковых, описать всё то, что сама я помнила, что рассказали мне родные и знакомые люди. Получился интересный срез.
Кто же такие, мы, Дормаковы? Я бы сейчас так определила обобщенный характер ДОРМАКОВА: это человек труда, даже трудоголик, человек, стремящийся к знаниям и карьере, человек умеющий любить и жаждущий любви, человек с обостренным чувством справедливости и даже мятежным духом, в определенных обстоятельствах сдержанный, а в иных дерзкий и решительный. Дормаковы хоршие воины, идут в бой смело, дерзко, весело. Дормаковы люди открытые, и бесхитростные, не имеющие корысти, могут задарма накормить и обогреть нуждающегося, их легко подвигнуть на общее бескорыстное дело, отсюда, наверное и прозвище «Дармак», а по ростовскому «оканью» – «Дормак».
Я горжусь, что принадлежу к этому истинно русскому роду. Многие лета, Дормаковы!
И как бы сказал наш дед Матвей Петрович: «Честь имею!»
И. ГРИЦУК–ГАЛИЦКАЯ



               



БОЖЬЯ  КОРОВКА,
УЛЕТИ  НА  НЕБКО











Грицук-Галицкая И. А.
Божья коровка, улети на небко.
Семейные хроники.
Компьютерная верстка Дормакова Н.В.

Хроники родов, близких автору. Легенды и воспоминания, рассказы очевидцев, фотографии и документы и опять воспоминания, о роковых событиях, о любви и ненависти, о слабостях и мужестве людей прошлых и нынешних поколений. О людях, какими нам уже не быть, о тех, что ушли в бесконечность, в бездну, но не исчезли из памяти, и посылают нам, сегодняшним, свои мпульсы.
На первой странице обложки фото Ольги Ивановны Лобановой и Константина Ильича Галицкого в день их свадьбы, 1903г.
 












Род уходит и род приходит, а земля остается навек.
Всё из праха и всё возвратится в прах.

Соломон – сын Давида.
ДОРМАКОВЫ
ФЕДОР ДОРМАКОВ
Его сын: ПЕТР ФЕДОРОВИЧ ДОРМАКОВ

Его Дети: Матвей Петрович Дормаков и Анна Петровна Дормакова в замужестве Труфанова.
1. МАТВЕЙ ПЕТРОВИЧ Дормаков +Ирина Сергеевна Ларина.
Их дети:
1.НИКОЛАЙ МАТВЕЕВИЧ,
2.АЛЕКСЕЙ МАТВЕЕВИЧ,
3.АЛЕКСАНДР МАТВЕЕВИЧ
4.ВАРВАРА МАТВЕЕВНА,
5. ИВАН МАТВЕЕВИЧ,
6.ЕЛЕНА МАТВЕЕВНА,
7.НАТАЛЬЯ МАТВЕЕВНА,
8.НИНА МАТВЕЕВНА,
9.СЕРГЕЙ МАТВЕЕВИЧ.

2.АННА ПЕТРОВНА Дормакова + ТРУФАНОВ.
Их дети: ЛЮБАНЬКА ТРУФАНОВА.
Жуть глубины
Когда я задумываюсь, откуда есть пошли мои корни, меня пугает бездна, воторую я пытаюсь заглянуть. Так бывает, когда лежишь в траве и смотришь в чистое, синее небо. Высота его так бездонна, что начинает казаться, будто, ты летишь туда, в глубину вселенной, и она притягивает тебя сильнее и сильнее. И возникает страх перед этой высотой, невозможность сопротивляться ей, жуть глубины охватывает все члены. Тогда быстро переворачиваешься и, видишь зеленую землю, родную и близкую. Она твоя защитница, она сообщает тебе покой. Здесь всё знакомо, уютно, тепло и можно не думать о бездне, которая так испугала тебя.
Но всё равно, человек, хоть раз, заглянувший в глубину, хочет вернуться к краю бездны, чтобы вновь и вновь испытать трепет прикосновения к бесконечности.
Я хочу написать о родных и знакомых мне людях, которых я помню или слышала о них. К сожалению, это будут поколения только близкие мне, потому что возможность узнать о дальних поколениях, я упустила безвозвратно. И никто никогда не расскажет мне, кто были мои пращуры в далекие годы вечности. Мои родители, бабушки и дедушки, дядья и тетки, братья и сестры родные, двоюродные, троюродные и, пожалуй, всё. Больше никого я не смогу описать, даже по воспоминаниям в разговорах. А ведь наши предки жили и в девятнадцатом и в восемнадцатом веках, и даже во времена татаро-монгольского нашествия выжили, иначе не было бы нас на свете сейчас. Кто они? Какими они были? Какие носили имена? Что и кого любили? Чего боялись и ненавидели? Как они выжили в этом потоке жестокости и скудости производства? Бездна. Бездна, в которую хочется заглянуть и удивиться, и испытать восторг, оттого, что это было. Было! Было…
Сейчас я горько сожалею, что не была ни любопытна, ни любознательна к историям жизни своих родных, что так небрежно относилась к рассказам их, и очень мало запечатлела в памяти жизнь людей, которые были рядом, любили и страдали, и прошли мимо меня туда, откуда не возвращаются. В бездну. Не потому ли мы так ужасаемся трепетной её глубины, что оттуда наши пращуры смотрят на нас и притягивают нас, посылая нам, далеким, свои импульсы.
Если жизнь человека разумного началась где-то в Междуречье или в Средиземноморье, значит, и там были наши корни. С распространением человечества по земле, надо полагать, что наши пращуры уходили всё дальше на север от теплых и благодатных земель. Что их гнало из теплых стран на север, где холодно и страшно, где надо жить в постоянной борьбе за своё существование? И я хочу представить этих людей, прислушиваясь к голосу своей крови. Прогоняло на север чувство несогласия с законами и порядками, по которым жила цивилизация, от которой бежали наши пращуры. Когда они, выжившие в суровых условиях севера и закаленные его капризами, обживали место, цивилизация настигала их, и они, покинув обжитые веси, уходили всё дальше на север. Покой и воля, вот имя той синей птицы, за которой гнались они. Это был протест. Не тут ли надо искать причину особого характера русского человека.
А еще, мне кажется, психика русского человека пережил катастрофу или стресс, как сказали бы сейчас, от столкновения с неизбежной жестокостью преследователей и завоевателей, таких как татаро-монгольские орды. Страх был так велик, что поселился в душах русичей, он исказил сознание и восприятие мира. Появилась нация юродивых, рожденная от с ума сошедших людей. Мы все в душе юродивые. Спокойная Европа не пережила тотального страха. Они могут жить спокойно и прагматично. Мы пережили. И потому шизофреники на грани гениальности создали свою цивилизацию романтиков, а когда болезнь обостряется, возникают буйные бунты. Потому и «умом Россию не понять»… Нам всем нужен щадящий режим.
Итак, 25 июня 1926 года произошло событие очень важное для меня. В этот день состоялось венчание моих родителей Галицкого Алексея Константиновича /23.02.1906 – 03.11.1968г.г./ и Дормаковой Варвары Матвеевны /1906 – 02.06.1951г.г./.

 Фото 1
25 июня 1926г. В день свадьбы Алексея Константиновича Галицкого (стоит крайний справа) и Варвары Матвеевны Дормаковой ( сидит в темном платье крайняя справа) Константин Ильич Галицкий (стотит крайний слева) Папины сестры: Мария Константиновна Галицкая (стоит слева) Екатерина Константиновна (стоит справа, рядом с моим папой) Сидят: в центре бабушка, мать моего папы Ольга Ивановна Галицкая (Лобанова), слева от неё младший сын Александр Константинович Галицкий. 
Им было по двадцати лет. Они любили друг друга, они строили планы на добрую жизнь и были в тот день абсолютно счастливы.
Но до свадьбы долго «гуляли». Гулять было близко. Дом Галицких на Окружной ули
це №27 и дом Дормаковых на К. Маркса №24 соединялись бульваром. Этот бульвар полукругом огибал валы, в которых спряталась старая церковь Вознесения или Блаженного Исидора. Там мама с папой и венчались.
Происходило это в Ростове Великом. В Ярославской губернии.
Папа, вспоминая свой день венчания, говорил: «Тесть Матвей Петрович пригласил меня в дом и конфиденциально вручил конверт с деньгами. При этом он намекнул, что жене не обязательно все деньги показывать, но тогда же и дал совет…». Мудрый тот совет тестя мой отец помнил всю жизнь. А совет был такой: « не поднимай руку на свою жену, стоит один раз ударить, бить будешь всю жизнь, и ничего хорошего из этого не выйдет».
Позднее, мама рассказывала своей подруге Риме Пирожниковой, когда речь заходила о венчании, что перед молодыми, в церкви расстилали какой-то коврик, на который они должны были ступить. Существовало поверье: кто из молодых первым вступит на этот коврик, тот и будет главой семьи.
Мама, смеясь, говорила: «Пока он свой сорок второй размер поднимал, я уж свою ножку, шмыг, на коврик».
Кто из моих родителей был главой семьи, мне трудно сейчас судить. В советское время мужчине быть главой семьи, то есть, зарабатывать значительно больше жены, и содержать домочадцев было проблематично. Недавно, я услыхала выражение – «Советские женщины были замужем за государством». Я изумилась тому, как это правильно подмечено.
Хотя папа всё время работал. До войны он работал главным машинистом сцены Ростовского, а позднее Владимирского театра. Работа была творческой в коллективе талантливых и неординарных людей.
Он и сам был таким. Потом переезд в Ярославль. Война. Он в полку зенитчиков. В начале полк стоял в расположении Константиновского завода. Потом фронт. После войны – прораб на стройке, где работали пленные немцы. Потом инвалидность и не престижная работа на дому и совсем уже позорное звание – «кустарь-одиночка». А папа был мастер-краснодеревщик.
Мой прадет Петр Федорович Дормаков
Я недавно узнала, что прадед мой – Петр Фёдорович Дормаков был родом из Новоселок Пеньковских Фатьяновского сельсовета, что под Петровском. Это по Московской дороге сразу за Ростовом Великим. Говорят, и сейчас там проживают много Дормаковых.
Петр Федорович Дормаков был потомственным жестянщиком. Ремесло своё перенял от отца и передал сыну своему, моему деду Матвею. Детей у Петра Дормакова было двое. Сын Матвей и дочь Анна /1887–1975/. Анну Петровну я помню. Это была небольшого роста, круглолицая, очень приятная женщина. Добрая и спокойная. Она приходилась теткой моей маме и всем детям Матвея Петровича, и поэтому в доме деда все называли её «Тётенька». Не тётка, не тётя, а ласково – «Тётенька». В иерархии родства «Тётенька» носила звание золовки, а моя бабушка звание «невестки». На Руси издавна звучит поговорка: «Лучше девять деверей, чем одна золовушка». Но в доме Дормаковых между женщинами царили мир и любовь. Бабушка Орина Сергевна и её золовка Анна Петровна – «Тётенька» были дружны между собой, и дружбу свою и родство пронесли через всю свою жизнь.
Прадед наш Петр Дормаков был хозяином зажиточным. Благо ремесло позволяло. Когда семья переехала в Ростов, а случилось это, вероятно, после смерти его жены, там он купил два дома. Один, поменьше, Анне и другой, для сына Матвея, огромный дом с мезонином и флигелем во дворе, и надворными постройками. Сам Петр Фёдорович поселился во флигеле.
Иван Матвеевич Дормаков, внук Петра Федоровича, вспоминает своего деда: « Дед Петр был характеру неугомонного, а росту небольшого, среднего росту. Имел кость широкую. Руки мускулистые, волосатые, хваткие и долгие, почти до колен. Торс квадратный. Что по высоте, что по ширине был одинаков. Любил бороться. Даже в старости. Ухватить его было трудно, если чувствовал, что его одолевают, валился на землю, и его, такого квадратного никак нельзя было обхватить и побороть».
Работая в архиве г. Ростова я обнаружила такой документ – КНИГА Ростовской Городской Управы на записку выданныхъ промысловыхъ и сословныхъ купеческихъ свидетельствъ и безплатныхъ промысловыхъ билетовъ. За 1912 годъ. И запись под № 304 апрель 6 дня Крестьянину Петру Федоровичу Дормакову на промышленное предпринимательство, артель кровельщиков. Промышленник III разряда. Основной промысловый налог 7 рублей /казенный сбор/. Местные сборы: Земский сбор 70 копеек, городские сборы 70 копеек. Всего: 8 рублей 40 копеек

Книга Ростовской городской управы за 1912 год. Титульный лист и стр.44, где под № 304 апреля 6 дня записан Петр Федорович Дормаков промышленник VII разряда.
 Фото 2
Интересно, что на странице этой книги есть ещё несколько записей. Но Дормаков Петр Федорович заплатил налог вдвое больше, чем остальные. Видимо, кровельное дело было особо доходным.
Дед Матвей Петрович Дормаков
Тесть моего отца Дормаков Матвей Петрович /1884–1968 г.г./, мой дед по матери, человек самодостаточный, как сказали бы сейчас. Он был потомственным мастером–жестянщиком. Ремесло своё знал великолепно, хорошо зарабатывал и содержал многочисленную семью, дальних и близких родственников, каких–то приживалок, сестер-монашек, лишенных монастырской обители в годы разгула большевизма. Мог без боязни приютить друзей, вернувшихся из ГУЛАГА.
Дом деда в Ростове стоял по улице Карла Маркса, 24. Через участок земли, на котором стоял дом, протекала речка Пига, сейчас её уже нет. Она иссохла, заболотилась и совсем пропала. А в ту пору, когда я, маленькая, жила у деда на хлебах, было это в Великую Отечественную войну /1941–1945 г.г./, из Пиги поливали огород, брали воду для стирки и для мытья. Сейчас на месте дедова дома, стоит кафе–стекляшка, «Пельменная». Там пекут вкусные булочки. Сдобные и мягкие. Когда я бываю в Ростове, обязательно захожу в эту «Пельменную». Тихо сажусь в уголок и, мне кажется, что я слышу голос пьяненького деда : «Ирка, соплива харя, сверни цигарку». «Соплива харя» знала, что надо взять газетку с огромного резного буфета. Наискосок, аккуратно оторвать удлиненный треугольник, скрутить на пальчике «козью ножку», наполнить её сыпучей махоркой–самосадом, но не очень туго, что бы дым свободно проходил сквозь табак, и не очень слабо, а то тяги совсем не будет. Потом откусить кончик цигарки, смачно выплюнуть, как это делали взрослые мужики, прикурить, попыхтеть немного, что бы раскурилось, и, когда пойдет настоящий дым, тогда, забраться на высокий табурет возле русской печки и, вытягиваясь во весь свой крохотный ростик, протянуть деду цигарку, если он к тому времени еще не заснул окончательно. Дед нашаривает цигарку заскорузлыми пальцами, сосет её, как соску, что-то бормочет во сне и засыпает.
Дед мой Матвей Петрович Дормаков, несомненно, был сильной личностью. Я вспоминаю его рассказы о том, как в детстве его совсем маленького отдали «в люди», поводырем к слепому нищему. Тот сильно и цепко держал маленького Мотьку за плечо. Сам, видимо, несчастный, он всё время бранился, и частенько драл за ухо парнишку или бил палкой своего поводыря. Мотька отыгрывался тем, что заводил своего патрона в крапиву, а сам отбегал в сторону. Хозяин ругался громко и выбирался из крапивы долго. Проселочные дороги не были гладкими. Ходить по ним зрячему было не просто, а слепому и подавно. Поэтому конфликты между слепым хозяином и его маленьким поводырем, возникали часто. Но голод заставлял Мотьку вновь покорно подставлять плечо под тяжелую руку.
Когда я вспоминаю об этом, мне сразу представляется картина Перова «Чаепитие в Мытищах», где слепой солдат и его маленький поводырь просят милостинку у толстого попа. 


 Фото 3
Входя в село или деревню, Мотька и его хозяин в два голоса вымаливали подаяние «во имя Господа нашего милосердного Иисуса Христа», стучась в дома. Они знали, в каком селе, когда бывают базарные дни и спешили туда. Иногда перепадала удача, и богатые господа кидали им монетки. Хозяин нашаривал денежку, быстро хватал её и прятал подальше, куда–то за пазуху, понадежнее. Однажды после неудачного голодного дня и очередного подзатыльника, обозленный Мотька решил уйти от своего мучителя. Они шли по дороге, каждый, думая о своем. Впереди было большое торговое село. При входе в село Мотьку вдруг осенило: «Снимай портки, через речку вброд пойдем».
Хозяин Мотьки сел у околицы, снял порты, бережно положил их в торбу, высоко поднял рубаху и закрутил её вокруг пояса. «Держись за меня»–посоветовал озорник. Слепец вцепился Мотьке в плечо. Мотька зашагал по направлению к базарной площади, ведя за собой полуголого хозяина, высоко поднимающего ноги, как бы нащупывающего дно несуществующей речки. Люди смотрели на них, кричали похабные слова, смеялись. Бесштанный хозяин понял, что его обманули. Он замахнулся на Мотьку, но тот увернулся от его руки, вырвался и побежал прочь: «Дальше иди без меня» – крикнул он и почувствовал большое облегчение и свободу. Больше Мотька не вернулся к слепому хозяину. Как тот натягивал свои порты при всём народе, проклиная непокорного мальчишку, как выпутывался из этой истории и, кто потом водил его по миру, Мотька больше не ведал. Хотя проклятья слепца потом возвернутся в семью Матвея Дормакова, и несчастьем падут на его сына Александра.
На всю жизнь запомнил он унижения, когда в злых деревнях за ними бежали мальчишки и с криками: «нищий–дрищий, нищий–дрищий», гнали попрошаек через всю деревню, бросая в них комья грязи, и не дав возможности получить хоть корку хлеба.
Тогда еще Матвей уяснил на практике жизни, что «лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным». Унижений профессии «нищего» на всю жизнь хватило, что бы привить маленькому человеку понятие о человеческом достоинстве. Эти понятия сотворили из него человека мятежного духа, непокорного обстоятельствам. И впоследствии не раз он сам был наказан за гордыню жизнью, которую сотворила для своих подданных Советская власть.
Но понял Матвей еще и то, что надо, не просто выжить, но и быть господином своего положения, а для этого нужны знания ремесла. И у мальчишки хватило способностей и ума выучиться ремеслу, которое кормило его и всю его семью до конца жизни. А особенно, это помогало выживать во время войн. А на его век пришлись две мировые, да японская, да одна финская война, да две революции.
Дед умел из железа делать всё. Я помню металлическую утварь, сотворенную его руками: печки «буржуйки» и колена к ним, вёдра, бадьи, бачки, подойники, рукомойники, ковши, тазы, воронки, тяпки для рубки капусты, тёрки для овощей, даже собственное приспособление для измельчения табака–самосада. Но настоящей гордостью деда была печка–контрамарка. Это высокая, под потолок, печка, зашитая желтым металлом, гладкая, отполированная. Верх её был изукрашен металлическими, выпуклыми розетками. У такой печки можно было стоять целый вечер и греть спину, бока, и при том присутствовать в комнате и участвовать в вечерних посиделках. Контрамарка блестела отполированным золотом и была украшением большого зала и свидетельством зажиточности хозяев. Такие печи дед мастерил только по заказу.
Жуть высоты
Матвей Петрович со своей артелью брал и большие подряды. Клепали технологические емкости, котлы обогрева, производили кровельные работы или монтаж высотных сооружений, таких, как заводские и фабричные трубы.
 Фото 4
24 марта 1924 года. Артель деда Матвея Петровича Дормакова. Мастер Матвей Петрович сидит в центре в хромовых сапогах, руки собраны в замок, на шее кашне. Матвей Петрович строг и даже немного грустен. Это послевоенное время, когда он возвратился из германского плена. Слева от него старший сын Николай Матвеевич, справа Труфанов, рядом с ним Сергей Труфанов. Стоят: Крайний справа Иван Матвеевич Дормаков. В центре стоит Александр Матвеевич Дормаков (ещё не слепой).
Не могу припомнить все детали, но помню, что в семье рассказывали, как Матвей Петрович еще в ранней молодости участвовал в монтаже высотной трубы на одной из фабрик. Как направили его на самый верх потому, что был он небольшого роста, и легок на подъем.
Но высота, как и глубина, одинаково понятия серьезные, если не сказать страшные. Одним словом, когда на самом верху металлической трубы, он выполнил всю работу, что было поручено, наступило время спускаться вниз. И, когда ему снизу крикнули, что бы он сбросил конец страховочной веревки, что бы привязать к ней веревку потолще, по которой парень должен был спуститься с трубы, он, вдруг почувствовал, что второй конец веревки развязался, и вся страховка упала на крышу корпуса. Вот тут Матвей пережил настоящий страх. Высокая труба только снизу кажется намертво приклепанной к крыше фабрики, а там, на огромной высоте, она живет своей жизнью, зловеще раскачивается и дышит металлическим стоном, хотя и держат её с четырех сторон стальные тросы. Внизу поняли, что произошло. Тихо стояли артельщики, задрав головы вверх, крестясь и ахая. Как спасти Матвея, предложений ни у кого не было. Матвей пережил мгновенный страх: прыгать с высоты на крышу – означало – смерть, оставалось только молиться. «Пресвятая Богородица и Николай Чудотворец, спасите меня грешного и недостойного»,  – причитал он. Руки его уже устали держаться за край трубы. Труба скрипела, обрывки человеческих голосов снизу почти не слышны, никого рядом. Он чувствовал приближение отчаяния. «Мама, мамочка!» Вот тогда он вспомнил всю свою жизнь. «Мама, прости меня, если я был тебе плохим сыном», – сквозь слезы шептал он. «Заступница, Богородица, прости и спаси!». На фоне бездонного неба вдруг оба этих женских образа: Богородицы и земной женщины – родной матери, слились в один лик. Матвей обнял себя руками, что бы унять навалившуюся лихоманкой от страха и напряжения дрожь в теле и вдруг нащупал маленький узелочек на старенькой, еще матерью вязаной, безрукавке. Он потянул за узелок, ниточка побежала, он потянул сильнее, она весело запрыгала вокруг него.
— Спасен, – прошептал чей-то голос в душе Матвея.
Матвей трясущимися руками снял с себя жилетку, и, прижимая к груди материнское рукоделие, начал спускать ниточку вниз, привязав к ней железную заклепку, что бы не уносило ветром. Внизу ждали так же молча и напряженно. Потом дружок Пашка Тураев, подпрыгнув, поймал-таки эту спасительную заклепку. Неторопливо, надежно привязали к тонкой шерстяной ниточке бечевочку, чуть потолще. «Вира, Мотька!». Мотька подтянул к себе бечевочку и крепко привязал к поясу. И потянул. Он тянул привязанную к бечевочке шнуровку дрожащими руками, а к ней уже привязали страховочную веревочку, а к веревочке приличной толщины канатик. Но дело шло уже веселее. С трубы слетел по канату, как ангел.
Подошел мастер и показал Мотьке огромный кулак. У Мотьки кулаки были не меньше. На торговой ярмарке в Ростове Великом с самим Ванькой Поддубным боролся. Кто кого побарывал, то мне не известно, но что Матвей, на вызов не робея, всегда выходил на круг, то доподлинно известно. И еще известно, что на мизинце своей руки Матвей мог двухпудовую гирю сорок раз поднять. Но тут при виде мастера оробел: «За что?» – спросил обиженно. «Сам должен знать за что. В любом деле аккуратность нужна, а в нашем, монтажном, особенно!».
Всю ночь отмечали в трактире удачную работу. Веселились, пили горькую, а из сердца Матвея не шло ощущения чуда, приключившегося с ним. Первого сына позднее назвал Николаем, в честь Николая Чудотворца, сохранившего жизнь мастеру. И огромная икона Николая Чудотворца всегда висела в красном углу дедовского дома.
Среди заказчиков деда Матвея Петровича Дормакова был и знаменитый Шаляпин Федор Иванович.
У Ф.И. Шаляпина была дача в местечке Итларь за Ростовом Великим по Московской дороге. Шаляпин пригласил моего деда крыть крышу на своей даче.
Дед рассказывал, что когда приступили к работам, в доме жил сам Шаляпин и ещё «певичка Нежданова». Утром они ходили купаться в собственной купальне. Дамочка была вся в белом. Очень красивая эта «певичка» была. Дед закручивает усы, вспоминая лето в Итлари. Впечатлительный был Матвей Петрович до женского полу.
А с его усами вот еще, какую историю помню: однажды дедушка побрился. Он сбрил бакенбарды и усы, побрил бороду, и стал, просто, не узнаваем. Он ходил по большой комнате, потирая руки. Бабушка вошла в комнату и, улыбаясь, сказала: « Жарко на улице. Дедушка побрился. Хорошо?», – обратилась она ко мне. «Хорошо, – не сразу согласилась я, и добавила,  – на мартышку похож из зоопарка»
Вмиг установилась какя-то тревожная тишина. Я была настолько мала и наивна, что не сразу поняла свою бестактность. Бабушка испуганно покачала головой и погрозила пальцем, а дед, смущаясь, и, грозно сверкая глазами, проговорил: «Смотри у меня», – и вышел из дома. Бабушка стала меня воспитывыать, а я упорно показывала картинку из книжки, где за решеткой зоопарка резвились мартышки, и одна из них очень была похожа на дедушку без усов и бороды. У неё были лохматые брови и выступающая вперед нижняя челюсть. Как у дедушки.
 Фото 5
Матвей Петрович Дормаков в старости.
Я помню своего деда Матвея Петровича, сидящим у окна в большой комнате своего дома. На голове белая соломенная шляпа. Он курит цигарку, наполненную домашним самосадом. Лицо его серьезно, даже сурово. Когда мимо его дома проходит кто–то из ростовских мещан, каждый из них обязательно снимает с головы головной убор и кланяется моему деду:
— Моё почтение, Матвей Петрович.
— Честь имею,  – кланяется в ответ мой дед, бравый бранд-майор, слегка приподнимая свою соломенную шляпу, и вновь опуская её на свой широкий могучий лоб.
И еще я помню, как красиво пил мой дед. Он брал рюмочку нежно, и пил с любовью, отставляя мизинец правой руки. Да… Прежние люди, не мы...
 Фото 6
Ирина Сергеевна Нина Матвеевна, Матвей Петрович. Ребенок, вероятно, Наташа, дочка Нины.
У Матвея Петровича Дормакова было одиннадцать детей. Двое умерли сразу после рождения. Первый мальчик, имени, которого уже никто не помнит и последний, Славик, которого Орина Петровна, жена деда, родила, когда ей уже было больше сорока лет. А вот другие дети все выросли и дали потомство  и продолжают род  Дормаковых.
Бабушка Ирина Сергеевна Дормакова /Орина Ларина/
Женился Матвей Петрович на Ирине Сергеевне Лариной. /1885 –1967 г.г./

               
   
                Фото 7
Была она среднего роста, хорошо сложена и замечательно красива. Кожа лица была всегда ровного, живого цвета, и долго не увядала. Однажды родственница /Маргарита Константиновна  – сестра Валентины Константиновны жены Сергея Матвеевича – младшего сына Матвея Петровича/, сказала мне: «Светлая у тебя была бабушка. Бывало, идет по Ростову, стройная, с высокоподнятой головой, походка ровная, а лицо всегда приветливое и излучает свет. Мы были маленькие, и нам хотелось всё время смотреть на неё. Мы с ней здоровались, а она нам с улыбкой отвечала. А потом мы оббегали её стороной, и снова шли навстречу, что бы еще раз поздороваться и опять увидеть эту улыбку».
Муж обращался к ней только по отчеству – Сергевна. С этим связан и семейный анекдот при моем рождении. Когда я родилась, то меня назвали в честь бабушки по матери, то есть в честь Ирины Сергеевны Дормаковой /Лариной/  – Ириной.
При встрече с моим отцом, дед Матвей Петрович спросил: «Опять девку сотворили?» «Да, не повезло. Третья девчонка» – отвечал сокрушенно отец. «А назвали как?» «Как твою жену». «А… – протянул дед, — Сергевна, значит». «Да, вроде, Алексевна» – засмеялся отец.
Вспоминаю бабушку, и не нахожу слов, что бы рассказать о её жизни. О жизни женщины, которая делила со всеми своими домочадцами, знакомыми и родными все их напасти. К Сергевне шли со всеми печалями и нуждами. Знали, что поделится с голодным, найдет доброе слово для горемычного. Я уже писала, что дом наш ростовский всегда был полон людьми, которые искали приют, и всё это было не без участия нашей доброй бабушки Ирины Сергеевны. А флигель, в котором прежде жил отец деда Матвея – Петр Федорович Дормаков, после его смерти, стал приютом для всех бездомных, которых дед Матвей привечал, а бабушка подкармливала. Жил там какое-то время и старый его дружок Павел Тураев. Вернулся он после десяти лет лагерей, помню, что устроился сторожем в городской парк, а жил и столовался у нашего деда. Когда его спрашивали: « За что тянул свой срок»? Он кротко отвечал: «За язык». Я помню этого тихого человека. Мы, маленькие, Галька Шумова, Вовка Дормаков, Женька и Колька Моховы, бегали к нему в парк. Он охотно разговаривал с нами. О чем, я уже не помню. По фасаду старинного Ростовского парка, в его ограде, были ниши для гипсовых вазонов. Вазонов после революции не стало, а ниши остались. Однажды я увидела, как Павел сидит в одной из этих ниш. Я очень удивилась: « Павел, ты что, здесь живешь?» Он грустно улыбнулся и кивнул головой. А я еще долго соображала, как можно жить в таком крохотном помещении.
Павел еще долго жил у Матвея Петровича и Ирины Сергеевны. И бабушка привечала его, как горемычного.

Дед Матвей ненавидел строй, который установили большевики. Однажды при мне он сорвал со стены радио, бросил его об пол и затоптал ногами в ярости. «Врут всё, врут, зимогоры ». В то время я уже училась в школе, была пионеркой, и мне было странно видеть такого дедушку Матвея. Бытовые ссоры, пьяные драки внутри социалистического общежития были делом привычным, но, ругаться на радио, да еще топтать его ногами, это было ново и не поддавалось объяснению. Поразмыслив, я спросила деда прямо в лоб: «Дедушка, ты что, кулак?» «Я тебе дам кулак!» В его глазах промелькнуло беспокойство. Он поднял радио, повесил его на стенку и молча вышел из комнаты. Сильна была Советская власть. Сильна и страшна.
 Фото 8
Матвей Петрович Дормаков – солдат первой мировой войны.
А Ирина Сергеевна вставала рано и начинала топить огромную русскую печку. Мы, маленькие, сквозь сон слышали, как она на кухне гремит ухватами и чугунками, ведрами и сковородками. Посуда на кухне была подстать печке. Огромных размеров, черная от копоти топки, натуральная, русская. Если бабушка готовила грибы на жарёху, то нарезала целую опарницу – большое глиняное ведро без ручки, в котором ставили опару на пироги и хлеба. Если готовила рыбу, то чистила целый таз. И вкусна была рыба у бабушки! В огромной чугунной сковороде, такой большой, что когда её ставили на стол с помощью сковородника на длинном деревянном шесте, то эта сковорода по диаметру была равна ширине стола. Рыба, жаренная в русской печке, была сочной, с красивой корочкой, пересыпана репчатым луком и залита яичницей с молоком. Такой вкусной рыбы я никогда в жизни больше не ела, только у бабушки Ирины Сергеевны. Семья деда была большой, да артель мастеровых, да все гости и приживалы. Всех надо было накормить, напоить чаем из трехведерного самовара, к обеду поставить чарочку, как требовал дед. И при всем этом оставаться светлой и улыбчивой.
Матвей Петрович был нраву весёлого и дерзкого. Далеко округ Ростова знали его, как хорошего мастера и хлебосольного хозяина. Артельщики гордились службой у него. Подряды брал дорогие, работы выбирал сложные, что б интерес был. Но лишние деньги не водились в семье.
Как и всякий мастеровой, Матвей Петрович превыше всего ставил труд. Помню его сосредоточенного, строгого, даже грозного. Под горячую руку никто не попадись, плохо будет. А когда сдавали работу и получали заработанное жалованье, тогда начинался пир горой. А попросту запой. Гуляли круглые сутки. Из Дома крестьянина, где был трактир, на нашей же улице, тащили корзинами снедь и большие бутыли водки к дедову столу. Русская печка топилась целыми днями, варила, и парила, пожалуй, на весь город. Потому как «Дормаков Матвей Петрович гуляют». И кто бы ни зашел в дом деда, он требовательно, но с достоинством говорил: «Сергевна, поднеси гостю». И Сергевна наливала граненую стопочку, ставила её на плоскую тарелочку с кусочком хлеба, как на поднос, и с поклоном подносила, ибо так желал хозяин и кормилец дома.
А когда бывал пьянее обычного мой дед, то вспоминал свою любовь, что оставил в Германии. Было это так. В первую мировую войну мобилизовали бравого бранд-майора Матвея Дормакова, и отправился он на фронт. За царя – батюшку, за Рассею воевать. И попал Матвей Петрович в германский плен. Плен, видимо, был не такой страшный, как потом при Гитлере. Потому, что в плену жил он у какого–то бюргера, работал на него. Мастеровой и расторопный Матвей приглянулся хорошенькой дочке этого бюргера. И сотворили они любовь. И ребеночек родился. Мальчик. Вот так. И всё бы было хорошо, да затосковал Матвей по родине, по жене, а главное, по детям. И бросив сытую немецкую жизнь, вернулся в Ростов, где впрягся в лямку кормильца большой семьи. Иногда он, пьяненький, вспоминал свою немецкую Ирмочку. И всё пытался объяснить, почему он ушел от неё. «Я кто? Отец или подлец? – восклицал он, – отец. Не мог я, бросив своих законных детей, там больше оставаться». И смахивал пьяную слезу с виноватого лица. А Ирмочка, бедная, не знала и не ведала, что живет её Матвей в своей распроклятой России и любит её и помнит. Долго и безнадежно. Да.
Из запоя выходили, когда кончались деньги, и нужно было приступать к новому заказу.
От бабушки осталось у меня морщинка над левой бровью, с внешнего края. Такая же морщинка была и у мамы моей, и такая же у дяди моего Ивана Матвеевича Дормакова. У кого она будет в нашем потомстве, не знаю. Но если будет такая морщинка у виска над левой бровью, значит, это Дормаковское наследие, а если точнее, наследие Лариных. Ведь бабушка Ирина Сергеевна была в девичестве Ларина. Фамилия дворянская. У Пушкина в «Евгении Онегине» Татьяна была из семьи Лариных.
 Фото 9
Золотая свадьба  Матвея Петровича и Ирины Сергеевны Дормаковых 27 декабря 1953 года.
Горе, что море, ни переплыть, ни вылакать
Каток репрессий прокатился и по семье Матвея Петровича. В каком году это было, не знаю. Если будет возможность порыться в Ростовском архиве, то внесу дополнение. Но суть помню по скупым рассказам мамы и папы. Хотя рассказывалось не охотно.
Один из заказов стал роковым для Матвея Петровича. Взялась его артель крыть крышу в Белогостицах. Там власти организовали местную тюрьму. Привыкший к уважительному отношению со стороны заказчиков, не стерпел Матвей Петрович пренебрежительно- высокомерного тона нового начальника тюрьмы. Гордыня подвела. Там же и камеру ему приготовили. Успел только расторопный хозяин переслать записку своей Сергевне. Ничего в ней не объясняя, написал только: «срочно продай корову». Как же могла ослушаться Матвея Петровича его Сергевна. Повела чуть свет на базар любимое животное. А когда вернулась с базара, в доме обыск.
Одним словом, арестовали всю семью. И провели по городу с табличкой на груди деда – ВРАГ НАРОДА. Мамина сестра Наташа была еще маленькая, когда это случилось. Она рассказывала, как вели по улице её отца – Матвея Петровича, мать-пресветлую Ирину Сергеевну, старших сыновей: Николая, Ивана. Лешка был тогда в бегах. А она, маленькая, бежала за процессией и плакала в голос. Каково? А?
Рассказывал Иван Матвеевич – мой дядя по матери: « Когда нас осудила пресловутая тройка, признали нас врагами народа. Отца приговорили к расстрелу. Мать в ссылку, в Ивановскую область на торфоразработки на 10 лет, а меня на Соловки».
Он был совсем еще молоденьким. Лет семнадцать было. Вели их по этапу. Шли на Соловки пешком. Какой–то добрый человек посоветовал: «Будет привал, беги, парень. Дойдешь до Соловков, пропадешь». Он и убежал. А куда бежать? Опять прибежал в Ростов, в родной дом. Его опять арестовали, привели в милицию. А он и говорит там: « Отправите назад, опять убегу». ГПУ разнарядку, видимо, выполнило. Ну, так и оставили Ивана дома.
И тут появился непутевый брат Лешка. Расспросив родных об отце и матери, отправился тут же в Ярославль к моей маме. Приехал с наклеенными усами и бородой. Мама не сразу узнала брата. Он ей рассказал всё. Решили, что выручать надо родителей. Лешка говорит: « Я даже показаться свободно не могу. Меня ищут. Вся надежда на тебя, Варвара». Мама собралась быстро, и с Лешкой поехали в Москву. Мама ходила по начальству, а Лешка ждал её на улице. Мама дошла до самого Калинина, видно тогда еще не было такой коррупции, как сейчас. Михаил Иванович выслушал маму и тут же распорядился дать документ, по которому вся семья освобождалась от решения тройки. Это правда. Это было.
На перекладных, спешили Лешка с Варварой в Ростов. Успели передать документ до казни отца.
Матвей Петрович вышел из тюрьмы весь седой. Позднее он рассказывал: «На расстрел выводили по ночам. Как только слышал шаги в коридоре, звон тюремных ключей, так думал, что за мной идут». Но видно, не судьба была помереть тогда. Николай Чудотворец и Богородица заступом встали и на этот раз.
Матвей Петрович до конца жизни носил в душе благодарность к дочери своей Варваре. Моей маме.
Дядя по матери Николай Матвеевич Дормаков.
Никем не замеченный подвиг
Николай Матвеевич Дормаков был старшим сыном в семье. Он страстно полюбил ростовскую красавицу и даже был женат на ней. Что-то не сложилось в их жизни. И, когда объявили войну с финнами, он ушел на финскую войну добровольцем. Его брат Иван Матвеевич говорил ему: «Колька, там надо уметь на лыжах ходить. Ты же пропадешь». Николай в отчаянии хотел «пропасть», хоть куда, только бы подальше от Ростова, от опостылевшей жизни, от жестокой любви. Его взяли добровольцем. Это сейчас мы знаем, что не было коммуникаций, что наши парни замерзали в снегу, что они просто были пробой военной силы. А тогда…
 Фото 10

Николай Матвеевич Дормаков . Погиб в Фингскую войну.
 и Фото 11
Катя Павлова. Предположительно любовь Николая Дормакова. Март 1929г.
Позднее, его друг, вернувшийся, с этой странной и неизвестной для многих войны, рассказывал, что отряду, в котором воевали эти два ростовчанина, пришлось уходить от финнов после непродолжительного боя. Николай плохо стоял на лыжах. Он отстал, раненый в ногу. Финны настигли его. Пленника заминировали и оставили связанным на поле боя. Ночью русские солдаты возвратились, что бы подобрать раненых и похоронить убитых. Николай кричал: «Не подходите! Я заминирован! Не подходите!». Взрыв финской мины унес его в глубину синего неба. В бездну, на краю которой только страх и жуткое любопытство.
Рассказывают, что когда он записался добровольцем на фронт, пришел домой и долго, молча сидел в углу. Потом повернулся к сестре Наташе:
— Натка, принеси мне кочергу.
— Зачем? – удивилась Наташа.
— Хочу, что бы ты меня всю жизнь помнила.
Наталья прошла в кухню, схватилась за кочергу и закричала. Железная ручка кочерги была раскалена. Наташа заплакала.
— Теперь хоть ты будешь меня помнить.
Наташа всю жизнь помнила своего брата. Помнила ли его красавица жена, из-за которой он загубил свою жизнь, только Богу известно.
Второй дядя по матери Алексей Матвеевич Дормаков
Робин Гуд эпохи социализма

Алексей Матвеевич Дормаков – другой сын Матвея Петровича личность интересная уже тем, что мой отец рассказывал о нем легенды с восторгом и вдохновением. Алексей был красавец, был добрейший человек и преданный друг. Отец рассказывал, как Лешку брала тоска по воле, когда он долго жил рядом с суровым отцом Матвеем Петровичем, тогда пропадал он из Ростова надолго. А возвращался всегда с разным результатом. Явится домой, все ему рады. Лешка рассказывает, где бывал, как люди живут, где богато, где бедно. Гордился, что по свету ходил. Однажды в лаптях приехал. Да стыдно в такой обувке домой являться. Лапти – то на крыльце оставил, а в дом босой вошел. А брат его Сашка с работы пришел и так–то рад брату. А Алексей заливает байки, как хорошо по Руси погулять. Сашка и говорит: «Ба, Лешка, да не твои ли хромовые сапоги по двору гуси таскают?».
Все к окну бросились. А по двору гуси лапти таскают. Друг у друга вчвырывают, за завязки треплют. Лешка только смеётся.
  Фото 1  2

Группа ростовской молодежи. Стоят слева Алексей Матвеевич Дормаков, справа мне неизвестный человек. Сидят: Василий Трукфанов, Александр Матвеевич Дормаков, Иван Матвеевич Дормаков.
Был он самолюбивый и гордый, как и его отец. На гуляньях в Ростове среди молодежи слыл первым заводилой.
Отчаянно бросался в драку, заступаясь за своих друзей и за своё имя. Однажды глухой ночью, Наташа, которую любили братья за отважный характер, услышала стук в окно. Выглянула. Увидела Лешку.
— Открой, Натка. – глухо проговорил брат.
Наташа почувствовала что–то неладное. Бросилась на улицу и увидела: Лешка тащит за собой тулуп, а в спине торчит нож. И весь снег вокруг дома красный от крови. Что было дальше, не знаю, знаю только, что выжил после этого ранения Лешка, и еще долго удивлял Ростов и его обитателей разными выходками.



               

                фото13
Портрет Алексея Матвеевича Дормакова с общей фотографии.
А однажды после очередной драки добрался до дома с распоротым животом и кишки свои принёс в поле пиджака. Потерял сознание. Все решили, что он умер. Вызвали врача. Врач тоже констатировал смерть. Лешку увезли в морг. Ночью он очнулся, стал стучаться. До смерти напугал сторожа. А потом, когда разобрались, сели пить чай. Тут его так прихватило, что от боли он потерял сознание снова. Но утром ему сделали «безнадежную» операцию, и после неё Лешка опять выжил.
Тесно, что ли было мятежной душе Лешкиной в Ростове, не знаю, только стал Лешка ездить по поездам. Стал знакомиться с богатыми пассажирами, входить в доверие и воровать багаж. Однажды приехал к нам домой. Наша семья жила тогда в Ярославле. Он приехал хорошо одетый, в лакированных полусапожках, на руках кожаные краги. Открыл чемодан с одеждой. Стал маме, папе дарить вещи дорогие. Папа и мама отказались. Тогда он папе сказал: «Возьми хоть краги кожаные». Папа снова отказался, но всю свою жизнь вспоминал эти модные краги.
Народная милиция хорошо знала Лешку, но отловить его было трудно, почти невозможно, он становился рецидивистом, опытным, находчивым, остроумным.
Однажды он вернулся в дом отца после того, как помотался по свету. Ростов город маленький, весть, что вернулся Лешка Дормаков, разлетелась быстро по городу. Утром рано Лешка умывался в углу темной кухни. В дом чередой прошли милиционеры, в руках у них были винтовки со штыками. Один из них спросил Лешку:
– Дома ли Алексей Дормаков?
– А как же, дома, – отвечал Лешка, закрывшись полотенцем.
– Где он?
– Лешка! – крикнул Алексей.
– Чего? – раздалось в ответ.
– Проходите. Он там, в большой комнате. – Ответил Лешка.
Милиционеры один за другим по длинному коридору ростовского дома побежали в комнаты. Лешка вытер намыленное лицо полотенцем, и наутек. Через валы, в парк, на озеро Неро, а там в Поречье.
А милиция взяла Лешку, да не того. Квартирант жил на квартире деда, то же Лешка. Пока выяснили личность, пока разобрались, Лешка Дормаков был уже далеко.
Повязали Лешку, когда он в очередной раз стосковался по родному дому. Стояла ранняя зима, на озере еще лед не окреп. Приехал с чемоданами, с подарками. Пришел друг его и предупредил: «уходить тебе надо, ночью дом в окружение возьмут». Простился Лешка с родными и пошел через валы, на озеро Неро. Друг отговаривал идти через озеро. Лед, мол, тонок, но Лешка сказал, что лед тонок для легавых, а для него, как раз впору. Подходя к озеру, увидел, что в полынье тонет мальчишка. Он бросился к ледяной кромке. Стал тащить, и, что–то тяжело показалось. Глядь, а за парнишку рука чья–то вцепилась. Оказалось, мать с сыном в полынью попали. Вытащил Лешка обоих, откачал, а тут и милиция подоспела. Арестовали Лешку, осудили, и сослали в Сибирские лагеря.
Вольнолюбивый Алексей Дормаков, не мог жить в неволе. Когда началась Великая Отечественная война, он несколько раз писал заявление лагерному начальству, просясь на фронт, в штрафбат. Ему отказывали. Боялись, что сбежит.
После войны в Ростове появился один из его лагерных друзей. Он рассказал, как погиб Лешка. Случилось это после того, как в очередной раз ему отказали в отправке на фронт. Тогда он сказал:
– Я сегодня уйду сам.
– Не дури, отсюда еще никто не убегал, – предупредил его друг, – кругом тайга, звери. Бежать некуда».
Работали они тогда на лесоповале.
— Ну, прощайте – сказал Лешка и пошел во весь свой высокий рост, не прячась.
Когда с вышки заметили его, то выстрелили вверх. Лешка не оборачиваясь, шел в тайгу по просеке. Часовой выстрелил вторым разом и попал ему в ноги, Лешка упал, но пополз. Третий выстрел прервал жизнь романтика Лешки. А часовой, может быть, получил дополнительную пайку хлеба. Война.
Всё это я слышала от отца в раннем детстве. Что-то уже забылось. Жаль. Но образ ловкого авантюриста, доброго и щедрого парня, готового придти на помощь даже незнакомым людям, навсегда остался в моей памяти. О плохих людях не рассказывают восторженно и с сожалением. А о нем я слышала только такие рассказы. Лешка был Робин – Гудом эпохи раннего социализма.
Когда произошла перестройка, и гласными стали лагерные темы, однажды в «Комсомолке» в середине девяностых годов я с интересом прочитала статью про трех бабулек, которые живут в тюрьме, хотя срок свой они отмотали давно. У них нет родных, и им некуда идти. Тюрьма стала их родным домом. Меня заинтересовала судьба одной из них. Я всё время ругаю себя, что не оставила эту статью, не сохранила и не запомнила даже имени одной из женщин. Она рассказывала о себе журналисту, что в молодости познакомилась с красавцем парнем, его звали Алексеем из Ростова. С ним она ездила по поездам. Красивая пара, завоевывала доверие номенклатурных пассажиров, и оставляли их без багажа. В конце концов, оба были арестованы, осуждены и посажены в разные лагеря. Всю свою жизнь эта красавица провела за решеткой. Но когда настал момент поведать о своей жизни людям, как самое дорогое она вспоминала встречу с Лешкой и их недолгую совместную жизнь, «работу», и любовь.
Вот это и помню про Алексея Матвеевича Дормакова, так полным именем хочется назвать мне его, потому что родился он Лешкой и умер Лешкой, а мог бы быть и Алексеем Матвеевичем, если бы не так всё сложилось. А может, у таких бесшабашных и отравленных несправедливостью людей, больно ранимых и оттого упрямо ненавидящих серость, не могло сложиться благополучное житье – бытьё. Они нужны обществу для другого. Для того, что бы рождались и жили в умах людей легенды о добрых разбойниках Робин – гудах, Кудеярах, Алешах Поповичах и Лёшках Ростовских.
Третий дядя по матери Александр Матвеевич Дормаков /Дядя Саша Слепой/
/1910 – 1974/
Проклятие слепца
Проклятие слепца, которого когда–то бросил маленький Мотька, посмеявшись над ним, неожиданно пали на семью Матвея Петровича. Третий его сын – Александр рос красивым, весёлым жизнелюбом. Осваивал, как и другие его братья, отцовское ремесло. Рано женился на красавице Марии Михайловне Гороховой. Роскошные косы пепельного цвета, завитки на висках и огромные глаза с лукавым прищуром – такая была она.

               


 Фото 14
Группа ростовской молодежи. Стоят: Алексей Матвеевич Дормаков (сгинул в лагерях),  Александр Матвеевич Дормаков. Сидят: Николай Шумов ( первый муж Елены Матвеевны Дормаковой), Александр Труфанов.

Александр любил работать на токарном станке. Однажды в глаз попала медная стружка. Медь дала окисление, и глаз ослеп. Лечили местные врачи и Ярославские, – ничто не помогало. Александр читал одним глазом газеты, журналы про медицину. Всё хотел знать, где же лечат такие травмы глаз. И однажды прочитал про новое медицинское светило, Филатова, и отправился к нему в Одессу. Был рад и уверен в том, что вернется зрячим на оба глаза. Операцию Филатов сделал, но во время операции травмировал нерв и второго глаза. Из Одессы Александр вернулся совершенно слепым. Беда не приходит одна. Жена его Мария стала вдруг быстро терять зрение. А у неё наследственность такая. И в короткий срок сделалась тоже слепой.
Бывает же такое! Дядя Саша по своему жизнелюбию быстро освоил мир темноты. Он хорошо ориентировался не только в своей квартире, но и в городе. Мария держалась за его сильную руку и была спокойна. Я помню дядю Сашу, как человека, который всегда всех мирил, прекращал любую ссору и даже драки. Он ввязывался в драки стремительно и напористо. Разметав в стороны дерущихся, и держа кулаки наготове. Никто не решался ударить его. Ссоры, и драки горячих Дормаковских парней прекращались. Он научился играть на гармошке, любил рассказывать байки и сам первый смеялся заразительно и громко. Все смеялись следом. Что оставалось слепому инвалиду? «Радоваться жизни». И он показывал пример многим зрячим и здоровым, что жизнью стоит дорожить, какой бы она ни была беспросветной.
А у дяди Саши с Марией еще до войны, в 1935 году, родился сын – Володя. Он был нашим сверстником и, пожалуй, самым старшим из нас. Был заводила, и мы его уважали за возраст и за рассудительность.


               

 Фото 15
Владимир Александрович Дормаков, мой двоюродный брат.
Вот что пишет о нём его внук, Егор Николаевич Дормаков в РЕФЕРАТЕ «История моей семьи в истории моей страны» студента факультета ВМС группы ВБ-1-06 Дормакова Егора Николаевича. Научный руководитель: д.и.н., профессор Кушнир А.Г.:
«Мой дед по отцу Дормаков Владимир Александрович – единственный сын Александра Матвеевича и Марии Михайловны Дормаковых.
Родился Владимир 9 декабря 1935 года. В детстве был смышленым и бойким парнишкой. В связи с инвалидностью родителей по зрению, он рано должен был проявлять самостоятельность и помогать своим родителям.
В послевоенный период многие мальчишки мечтали о героических профессиях. Так и молодой Владимир видел себя военным летчиком. Уже после 8 класса он был определен в военную школу, где прививались ответственность и дисциплина. Но, к сожалению, при прохождении медицинской комиссии в летную школу, его забраковали. Причем подвели параметры кровяного давления. В последствии он рассказывал, что за день до этой проверки, о которой он не был предупрежден, сдавал кровь, что его и подвело.
После окончание школы поступил в Тамбовское военное авиационное училище техников. Так что с мечтой об авиации он не расстался. Получил специальность радиотехника. После окончания училища служил в составе советских войск в Германии, а также в подмосковной Кубинке на знаменитом военном аэродроме. В период своей службы он готовил к полетам самолеты различных типов. По отзывам сослуживцев и воспоминаниям сына, моего отца, Николая Владимировича Дормакова, он разбирался не только в бортовом оборудовании, но и в электронной бытовой технике. Мой дед Владимир Александрович Дормаков отслужил в Армии 20 лет, но к сожалению из-за слабого здоровья рано ушел из жизни в возрасте 45 лет.
Моя бабушка, Дормакова Лидия Николаевна, жена Владимира Александровича Дормакова, по профессии учитель английского языка. Когда-то она работала учителем в школе, но в последующем много лет была литературным сотрудником Всесоюзного института научно – технической информации».
Когда после Великой Отечественной войны, с фронтов стали приходить люди, потерявшие зрение, было образовано Общество слепых. Учредили его и в Ростове Ярославском. Всем слепым дали посильную работу. Дядя Саша и его Мария тоже нашли себе там и занятие, и заработок к пенсии. В комнате их стоял станок для изготовления мебельных гвоздей с красивыми широкими шляпками. Мы, детвора, любили постучать на этом станке. Дядя Саша только предупреждал, что бы пальцы под пресс не совали. А сын его Володя выполнял эту работу быстро и ловко. Дядя Саша, с его веселым и разумным нравом, был активистом. Часто наезжал к нам в Ярославль. Его направляли в областной центр на семинары, встречи, на совещания.
Сын его Володя, поступив в военное училище, не забывал своих родителей. Он постоянно приезжал к ним на каникулы и не один, а с друзьями. Александр Матвеевич и Мария Михайловна были от души рады этим приездам сына. В их маленькой квартирке хватало места всем.


 Фото 16

В один из приездов в Ростов курсанта военного училища Владимира Александровича Дормакова к родителям. Стоят: Сергей Матвеевич Дормаков, четвертый справа Иван Матвеевич Дормаков. Сидят  слева направо: Валентина Константиновна Дормакова, Ирина Галицкая, «тетенька» Анна Петровна,  дядя Саша  слепой,  его сын Володя,  и мать Володи  Мария Михайловна Дормакова. Лето  1956г.
 ,  Фото 17 ,
Володя Дормаков – в один из приездов в Ростов. Он сидит на стуле, а старшие дядья Сергей Матвеевич и Иван Матвеевич стоят  за его спиной  и выражают явное уважение к племяннику.
  Фото 18
Свадьба Владимира и Лиды, которую играли в старом дедовском доме на К. Маркса, 24, 24 октября 1956 года.  Жених и невеста сидят под иконой  «Ростовских святых». Слева от них мать и отец Володи, далее Сергей Дормаков, его жена Валентина Константиновна, и жена Ванчика Валентина Ивановна Дормакова.
и  Фото 19
Свадьба Владимира и Лиды, у стенки  стоит дедушка Матвей Петрович, сидят Ирина Сергеевна, и «тетенька» Анна Петровна.  На переднем плане Раиса Горохова, сестра матери жениха, слева моя мачеха Таисья Васильевна Галицкая.
Не помню, какой год это был точно, но знаю, что где-то в начале восьмидесятых, год этак 1982й или 1983й, в Ростове, в доме дяди Сережи Дормакова собралась вся Дормаковская родня. Приехали из Вильнюса тетя Лена Шумова с дядей Васей Фоминым и тетя Наташа Олейникова. Это было значительное событие. Приехали из Ярославля моя сестра Галя с мужем Васей Мелюхины и я с ними. Была Любанька – дочь Анны Петровны – «Тётеньки», Дядя Ваня с женой тетей Валей, пришла тётя Маруся Дормакова – жена дяди Саши Слепого с внуком. И еще дальняя и близкая родня, дети, внуки и правнуки. Это была последняя большая встреча детей, внуков и племянников Деда Матвея Петровича и Орины Сергеевны. В последний раз зов крови собрал всех Дормаковых под одной родной крышей. После этого старшее поколение один за другим стали уходить в мир иной.
Меня не покидало странное тоскливое предчувствие того, что многих из собравшихся я вижу в последний раз. И, глядя на эти прекрасные, веселые от радости встречи, лица родных мне людей, тихо плакала. Я не могла сдерживать слез, они текли по щекам, я слизывала их языком, больно закусывала губы, но они текли так, как течет наше время, неумолимо и безостановочно. Я прощалась со всеми ними, с поколением таких людей, какими нам не быть никогда. Сестра Галя подталкивала меня под руку: «Ты, чего, Иринка?» «Ничего»  – сквозь слезы тихо отвечала я. Откуда мне было знать, что моя сестра, утешающая меня за этим огромным Дормаковским столом, уйдет одной из первых среди них.
 И вот там, на общей последней встрече, тётя Маруся Дормакова, жена дяди Саши Салепого была со своим внуком – Николаем Владимировичем Дормаковым.
К тому времени Володи Дормакова уже не было в живых. А сын его Николай поразил меня своей привлекательностью. Он был немногословен, внимателен ко всем и был очень красив своей молодостью, белой чистой кожей лица и румянцем через всю щеку. Светлое лицо. Наверное, от своей прабабушки Орины Сергеевны унаследовал Николай такое светолепное благородство. И еще я подумала, что, вероятно, таким красавцем был былинный Алеша Попович, уроженец Ростова Великого.
Позднее, я узнала, что служит Николай в Москве, в Кремлевских частях, осуществляет связь.
Через Интернет я разыскала Николая Владимировича Дормакова и связалась с ним. Летом 2006 года Николай и его жена Елена приехали в Ростов на своей машине. У Саши Олейникова собрались Николай Владимирович Дормаков с женой Еленой, Татьяна Ивановна Ваньшина с внучкой Полиной, позднее пришел Сергей Комолов, внук Тетеньки, Аленка, дочь Николая Сергеевича Дормакова, из Ярославля со мной приехали ещё Лариса Белова и Женя Тишалович. Вобщем, повидались, посидели по-родственному, и на другой день разъехались по своим городам.
Николай Владимирович в чине полковника в отставке. Работает в связи. Он имеет двоих сыновей Михаила / 15.04. 1985г.р./ и Егора /15.02.1987г.р./
В мае 2007 года Николай Владимирович с женой Еленой навестили нас в Ярославле. В нашем городе они ни разу не были, и им захотелось посмотреть самый красивый город «Золотого кольца», ну и конечно, встретиться с родными.
Конечно, люди они особенные. Я бы сказала мало контактные, скромные, но скромность не от робости, а от чувства достоинства: разговорить Николая и Елену было очень трудно. Пожалуй, что это ни у меня, ни у Иосифа, ни у Ярослава не вышло. Видимо, секретная военная работа наложила свой отпечаток на характер и выработала в человеке свой тип поведения. Но от этого мы не стали отдаленнее друг от друга.
Вечером перед сном мы посмотрели фотокарточки, которые привез Николай. Это было интересно. Я не видела прежде фото, где наша бабушка Ирина Сергеевна Дормакова (Ларина) снялась с внучатами. Фотография примерно 1940 года. Значит бабушке там 55 лет. Она стройная, высокого роста, с высокими скулами, довольно привлекательная внешне. Рядом с ней стоит моя средняя сестра Ольга, ей около 10 лет, и тогда её называли Лялькой. Сидит перед Ольгой Володя Дормаков, (отец Николая Владимировича) ему там около 5 лет, а на руках у бабушки сидит Галка Шумова, дочка тети Лены, ей примерно второй год. Замечательно трогательная фотография. Уже нет в живых не только бабушки Ирины Сергеевны, но этих малышек, которые выросли, пронесли бремя жизни, и ушли туда, откуда не возвращаются…..в бездну.
 Фото 20, Фото 21.
Николай привез еще фотографии, 1961 года, когда его отец, Владимир Александрович, со своей женой Лидой, приезжали в Ярославль и мы гуляли по Ярославской набережной. Я была с подругой Ритой Виноградовой – Шиловой. Этих фотографии я видела впервые. Три из них мне любезно подарили.
Когда наступило время отъезда, мы попрощались, и Николай с Леной спускались по лестнице, я вдруг почувствовала прилив такой тоски, будто прощалась с очень близкими людьми надолго. Слезы сами покатились из глаз, и я ушла в свою комнату, пережить этот момент.
Николай пригласил нас с Ярославом на его 50 летний юбилей в Москву на 16 июня 2007г. Вообще, мне бы хотелось поехать в Москву на это торжество, но не знаю, как будут обстоять дела со здоровьем. Поживем, увидим.
А для меня самое главное было то, что москвичи привезли реферат сына, студента факультета ВМС, «Московского государственного института радиотехники, электроники и автоматики (технического университета)», Дормакова Егора Николаевича. Он собрал замечательный материал по истории семьи, причем, именно собрал, потому что встречался с родственниками и записывал с их слов интересующие его факты.
Даю его в сокращении:

« РЕФЕРАТ. История моей семьи в истории моей страны Москва 2006г.»
Я, Дормков Егор Николаевич, родился в 1987 году в Москве, в обычной советской семье, где папа военный, а мама – сотрудник одного из московских НИИ. Но история жизни моих близких и дальних родственников, как и множество других жизненных историй жителей нашего огромного государства – это те частицы, из которых складывалась жизнь и история всей страны.
Мой прадед по линии матери Вячеслав Иванович Михалек родился в 1903 году в Санкт-Петербурге в семье врача. Его отец Иван Вячеславович был потомком чешского музыканта, приехавшего в Петербург для работы капельмейстером в одном из театров.
Мать прадеда Ольга Ивановна, урожденная Сержпутовская, выпускница Смольного института благородных девиц, по воспоминаниям родственников, была правнучкой генерала Адама Осиповича Сержпутовского, начальника артиллерии Южной армии и войск в Крыму. О жизни семьи в начале ХХ века известно не много. У Ивана Вячеславовича и Ольги Ивановны было двое детей. Старший Вячеслав (мой прадед) после окончания рабфака поступил в Ленинградский университет, а по его окончании с 1929 года работал в областном издательстве редактором.
В начале Великой Отечественной войны он ушел в ополчение и пропал без вести, никаких сведений о месте его гибели найти не удалось.
А вот что писала в своей автобиографии его жена, моя прабабушка, с которой он познакомился на рабфаке:
«Я, Евдокия Александровна, родилась в городе Москве в феврале 1902 года. Отец мой Александр Платонов с тринадцатилетнего возраста работал сначала мальчиком, со временем дослужился до приказчика. Мать, Дарья Васильевна, в девичестве Чувилева,  – домашняя хозяйка. В 1913 году отец серьезно заболел, больной хозяину был не нужен. Нашей семье пришлось уехать в деревню Добрые Пчелы Рязанской губернии. Хозяйство наше было: корова, три овцы и семь полосок земли, которые нам обрабатывал за деньги сосед (лошади у нас не было). В 1917 году отец умер. После неурожаев 1919-1921 годов мне, как старшей дочери пришлось уехать на заработки в Москву. После долгих поисков работы поступила в прислуги к одной барыне, где за кусок хлеба проработала 11 месяцев. В 1922 году устроилась рассыльной в контору торфоразработок Орехова – Зуева и поступила учиться на вечерний рабфак. В 1923 году вступила в комсомол. В 1924 году вечерний рабфак закрыли, а меня перевели на дневной в городе Кострома. На рабфаке в 1925 году меня приняли в кандидаты ВКП(б). Рабфак я окончила в 1926 году. В том же 1926 году вышла замуж за Михалека Вячеслава Ивановича. С 1926 по 1930 год училась в Ленинградском сельскохозяйственном институте. В 1927 году у меня родился сын Юрий. А в апреле 1928 года меня приняли в члены ВКП(б).
С 1930 – 1932 год с момента коллективизации активно участвовала в создании колхозов в Новосельском районе Псковского округа Ленинградской области. С марта 1933 года по июль 1935 года я работала научным сотрудником Ленинградской зональной овощной опытной станции, активно занималась общественной работой – была редактором стенной газеты, вела беседы с работниками о жизни страны. С 1935 года по 1937 год работала заместителем Тярлевского сельсовета по сельскому хозяйству и агрономом в колхозах этого же сельсовета (по договору), с 1937 по август 1941 года работала участковым агрономом в этих колхозах. Была секретарем территориальной партийной организации, членом президиума сельсовета, членом райпотребсоюза, вела агрокружки. В марте 1939 года была делегатом восемнадцатого съезда ВКП(б) от Ленинградской партийной организации с правом решающего голоса (мандат №1559). По возвращении выступала с докладами о работе съезда в колхозах, совхозах, среди пионеров, в воинской части. В общей сложности в Ленинградской области проработала 11 лет, большую часть из них в колхозах.
Когда началась Великая Отечественная война, на семейном совете было принято решение уехать из Ленинградской области. Мой муж ушел в ополчение, а мы с сыном после длительного переезда по железной дороге оказались на Урале.
С октября 1941 года по октябрь 1951 года я работала агрономом отделения в совхозе Чебеньковский Оренбургской области. В конце 1951 года я уехала к сыну на Дальний Восток, а затем в 1952 году – к брату в Москву. С января 1953 по октябрь 1958 года работала на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке агрономом, занималась оформлением документов на участников выставки. Награждена Почетной грамотой. С 1958 года на пенсии, но веду активную общественную работу секретарем товарищеского суда, в библиотеке».
Другие мои прадед и бабушка по маминой линии были жителями одного из сел в Курганской области на границе Южного Урала и Северного Казахстана. Прадед Илья Прокопьевич родился в 1910 году в семье зажиточных крестьян Прокопия Матвеевича и Матрены Михайловны Сединкиных. А семья прабабушки Марии Михайловны была бедной. У её родителей Михаила Ефимовича и Марии Прокопьевны Смолиных было пятеро детей. Поэтому они были рады замужеству дочери Марии, ведь она стала хозяйкой в «богатой» семье. Но прадед Илья Прокопьевич был убежденным коммунистом, очень хорошим организатором, хозяйственником и к тому же творческим человеком. В начале 30-х годов ХХ века по зову партии он уехал вместе с семьей на Дальний Восток, где прожил все последующие годы. Много лет он проработал директором МТС (Машино-тракторной станции) в г. Спасск–Дальний, которая обслуживала колхозы Приморского края, пользовался заслуженным уважением. Вместе с прабабушкой Марией Михайловной они вырастили и воспитали пятерых детей.
Поделилась со мной воспоминаниями и моя бабушка Дормакова Лидия Николаевна, жена Владимира (сына слепого Александра Матвеевича). Вот что она пишет о своей семье:
 Фото 22
«Мои корни идут из крестьян. Родилась я в селе Серебряки Тамбовской губернии. Старшее поколение имело землю, лошадей, коров, овец, свиней, кур и другую живность. Из поколения в поколение передавалось хозяйство и любовь к труду. У родной бабушки по матери было десять детей. Семья большая и работали все, поэтому практически не голодали. Тамбовские черноземы засевались рожью, просом, овсом, подсолнечником, льном хорошие урожаи давали разнообразные овощи.
Благосостояние земли напрямую зависело от работоспособности всех её членов. Благодаря трудолюбию семья жила в достатке и считалась зажиточной.
В результате проведенной в 30-е годы коллективизации был разрушен привычный семейный уклад и семейное хозяйство. В этот же период умирает и глава семьи. Старший сын вынужден был уехать в город Тамбов на поиски достойной работы, так как он понимал, что вся ответственность за благополучие семьи ложится на его плечи.
В последствии он рассказывал о борьбе «Красных» и «белых». Один день местность находилась в руках «красных», другой «белых». У жителей забирали всё, что попадалось под руку. Однажды «белые» захватили местность
и стали расправляться с красными бойцами. Выстроили в шеренгу и расстреляли каждого третьего. К счастью, отец не попал в это число. Можно только догадываться, что он мог пережить в этот момент. Спустя много лет, вспоминая эти трагические события, в его глазах всегда появлялись слезы. Позднее отец потерял зрение, заработал инвалидность и уже не был годным к строевой службе, поэтому не участвовал в войне.
В годы войны отец работал экспедитором в военных госпиталях, которые располагались в зданиях городских школ. После войны он работал в хлебном отделе магазина. В военное и послевоенное время продукты отпускались по карточкам. Отрезанные талоны наклеивались по категориям на обрезки газет, бумажных мешков, для отчета расходованного товара. Будучи ребенком, я помогала родителям наклеивать такие талоны.
В первый класс пошла в 1944 году. К этому времени школы были освобождены от раненых, но писать приходилось и на газетах. После окончания десятилетней школы поступила в Тамбовский педагогический институт. А через два года вышла замуж за Дормакова Владимира Александровича».

Мой дед по матери Михалек Юрий Вячеславович тоже бывший советский офицер, полковник в отставке. Его судьба – это один из примеров жизненного пути послевоенного поколения. Очень хорошо написал о нем его соратник, участник Великой отечественной войны, летчик – истребитель Павел Щербина в своей статье, опубликованной в газете «Люберецкая правда» от 1 июля 2005 года:
«Есть люди, которые, не смотря на перипетии судьбы, жизненные и профессиональные нагрузки, смогли сохранить удивительную работоспособность и оптимизм. Среди таких и Юрий Вячеславович Михалек, участник Великой Отечественной войны, участник обеспечения боевых действий в Корее (1952-1953гг.), в Афганистане (1984г.) Прошел путь от авиационного механика до заместителя командира дивизии (9АД) по МАО. Награжден двумя орденами Красной Звезды и 17 медалями, в том числе «За победу над Германией», «За доблестный труд в период Великой Отечественной войны», «За боевые заслуги» и юбилейными. Имеет медали от правительств Северной Кореи и Китайской Народной Республики.
Родился Юрий Михалек 20 марта 1927 года в г. Ленинграде в семье служащих. С началом Великой Отечественной войны Юрий вместе с матерью эвакуировался на Урал, где с 15 лет работал штурвальным на комбайне, затем два года трактористом. Работал на равных со взрослыми по 12–15 часов в сутки.
В феврале 1945 года был призван в Военно – Воздушные Силы Красной Армии. В начале проходил службу курсантом в Ворошиловградской школе пилотов им. Пролетариата Донбасса. Учился отлично, готовился стать летчиком. Однако пришла директива: курсантов, не имеющих среднего образования, перевести в технические школы. Так Юрий Михалек стал курсантом школы авиамехаников в г. Вольске, которую окончил с отличием в 1947 году. Из школы старший сержант Михалек был направлен на Дальний Восток в 582-й истребительный авиационный полк 250-й краснознаменной истребительной авиадивизии, находившейся в Северной Корее.
В Северной Корее и в Хабаровске, куда в 1948 году перебазировался полк, Юрий Михалек проходил службу в должности авиационного механика самолетов Ла-7 Р-63 (Кинг – Кобра американского производства), Як-11, прослужив на срочной службе более 6 лет.
В пятидесятые старшина Михалек осваивал МиГ-15, которые принимали участие в войне между Северной и Южной Кореей. Технический состав звена самолетов МиГ – 15 под его руководством обеспечил выполнение более 100 боевых вылетов без отказов и потерь авиатехники. И к таким профессионалам летчики относились с уважением и доверием.
Важными мехами жизни стали и окончание Военно – воздушной инженерной академии, служба в составе групп советских войск в Германии в 24 –й Воздушной Армии. Их 833-й ИАП был оснащен МиГ-17, а вскоре получили МиГ- 21, превосходящий по скорости в два раза скорость звука.
Знание техники, хорошие организаторские способности, опыт и смелость были оценены и замечены. В 1962 году капитан Михалек был назначен заместителем командира полка по инженерно – авиационной службе. А вскоре родным стал 32-й гвардейский Валенский орденов Ленина и Кутузова 3-й степени истребительный авиационный полк 9-й истребительной авиадивизии (аэродром Кубинка). В семидесятых годах полк первым в ВВС начал освоение новейшего самолета МиГ-23 с изменяемой геометрией крыла.
Знаком он и с летчиками французской эскадрильи «Нормандия – Неман», которых на самолетах «Мираж» принимал и обслуживал на аэродроме Кубинка, с летчиками шведских ВВС и их самолетами «Дракен»
С ответным визитом был во Франции и Швеции на МиГ – 21 бис. А ещё в Сомалийской Демократической Республике, где выполнял обязанности специалиста (советника) при главном инженере ВВС Армии СДР.
Юрий Вячеславович оказывал как военный специалист помощь и Демократической Республике Вьетнам, Республике Афганистан. Причем в ДРА для советской авиации очень много значило добиться уменьшения потерь летного и инженерно – технического состава наших ВВС.
Ордена Красной Звезды, награды правительств других стран – это свидетельство не только профессионального совершенства, но и удавшейся жизни и карьеры.
В 1985 году полковник инженер Михалек был уволен из Советской Армии по возрасту и в настоящее время работает на фирме «Камов» в должности ведущего инженера КБ.
Приобретенный опыт работы в армии позволил Юрию Вячеславовичу быстро изучить вертолеты сосной схемы и приступить к подготовке документации и изготовлению руководства по технической эксплуатации вертолетов Ка-32 т/с, Ка-31, Ка-50, Ка-52, Ка-226.
Юрий Вячеславович прекрасный товарищ и друг, пользуется высоким доверием, неоднократно избирался в руководящие органы ветеранских и других общественных организаций.
Он и рассказчик замечательный! Несмотря на занятость, находит время встречаться с молодежью, потому, что уверен, ей надо больше знать правду о времени и о событиях своей страны, своего государства, которые созидали предыдущие поколения».

Удивительная судьба моего деда неразрывно связана с судьбой моей бабушки Лидии Ильиничны. Скоро они будут отмечать 55 летие совместной жизни, и все эти годы она находилась рядом с ним, создавала уют в доме, воспитывала детей, работала по мере возможности – вела делопроизводство в различных канцеляриях, выполняла машинописные работы.
Бабушка была старшей дочерью среди пятерых детей в семье Сединкиных. Она родилась в 1929 году, окончила 7 класс школы, когда ещё шла война, это был 1943 год. Ей пришлось пойти работать сначала на МТС к отцу, а затем в воинскую часть, где и познакомилась с будущим мужем. С 1952 года она стойко переносила все тяготы жизни офицерской жены – ночные полеты, частые переезды, жилищные проблемы, командировки мужа в «горячие точки». Только выйдя на пенсию, она смогла, наконец, отдохнуть от кочевой жизни и с радостью окунулась в садовые работы на дачном участке. Моя бабушка выращивает чудесные розы, которыми восхищаются все соседи – садоводы.

Мой отец Дормаков Николай Владимирович родился в 1957 году. Детские годы провел вместе с родителями в военных гарнизонах. Мальчишки, выросшие под звуки полетов сверхзвуковых истребителей, не отходя от дома наблюдавшие элементы высшего пилотажа, конечно, мечтали пойти по стопам отцов. Они разбирались во всех типах и многих узлах самолетов, потому что часто бывали на свалках отслужившей свой век техники. Отцы иногда приводили своих сыновей в помещения эксплуатационной части аэродрома. Мой отец навсегда запомнил тот порядок и запах в помещениях ТЭЧ, где обслуживаются самолеты. Поэтому, окончив школу, выбор был сделан в пользу военной службы, и в 1974 году отец поступил в Пушкинское военное училище радиоэлектроники. Большой удачей было то, что специальность была связана с вычислительной техникой.

Окончив с отличием училище в 1978 году, отец был направлен в часть центрального подчинения Министерства обороны, в г.Москву, где смог непосредственно по специальности реализовать полученные знания. За годы службы он работал фактически со всеми поколениями вычислительной техники( за исключением релейных и ламповых ЭВМ). Довелось эксплуатировать магнитные ленты, барабаны, процессор на импульсных элементах, блоки памяти с использованием ферритовых ЗУ. А потом стремительно начали заменяться большие машины на более компактные типа СМ ЭВМ до персональных компьютеров архитектуры х86 и т.д.
В 90-е годы от неудовлетворенности тем, что не в лучшую сторону изменилось отношение общества к вооруженным силам, принял решение оставить воинскую службу. Свою трудовую деятельность отец продолжил по специальности в области связи и телекоммуникаций.
 Фото 23
Моя мать, Елена Юрьевна Дормакова (Михалек), после окончания школы окончила Московский энергетический институт, затем институт повышения квалификации в области патентной работы и работала в патентной службе ВНИИ электротермического оборудования, занимаясь оформлением заявок на получение патентов в области электротехники. В девяностые годы промышленное производство резко замедлилось, изобретательская активность в нашей стране упала, а патентные службы на предприятиях были практически разрушены. В последнее время вопросам охраны интеллектуальной собственности, в том числе охране промышленной собственности уделяется всё больше внимания. Поэтому мама надеется, что её знания и опыт будут востребованы если не сегодня, то в ближайшем будущем.

Анализируя воспоминания о событиях, биографические факты моих родственников можно увидеть, что они совпадают с основными вехами истории всей страны в двадцатом веке.
Большинство моих предков были выходцами из крестьянских семей. Политика «военного коммунизма» , введение продразверстки, раскулачивание, коллективизация оказали влияние на судьбы этих людей. Кто-то из них, чтобы выжить, вынужден был уйти в город, оставив сельскохозяйственный труд. В то же время создание рабфаков, новых учебных заведений позволило беднейшим слоям населения получить образование.
Тяжелый период Великой Отечественной войны повлиял на выбор профессии поколения, к которому относятся два моих деда. Оба они могли с гордостью сказать: «Есть такая профессия – Родину защищать!». А ведь до них в роду были только люди мирных профессий.
Мои родители родились в период «хрущевской оттепели», в эпоху научно – технической революции, когда осваивался космос, начала развиваться атомная энергетика, химическая промышленность, учреждались новые научные институты и исследовательские центры. Молодое поколение того времени стремилось к высшему образованию. Мои отец и мать, унаследовав стремление к знаниям от своих родителей, сумели получить высшее образование и стали профессионалами своего дела.
Изучение истории моей семьи и генеалогического дерева, моей родословной помогли мне лучше понять ход истории всей страны в целом. А опыт предков поможет в будущем решать жизненные проблемы, осваивать новые знания и достойно пройти свой жизненный путь».
Замечательная работа юного Егора Дормакова привела меня в восхищение. Теперь я уверена, что и мои труды не пропадут даром и будут рано или поздно востребованы кем-то из последующих поколений.
16 июня 2007 года мы отправились в Москву на 50 летний юбилей Николая Владимировича Дормакова. Мы, это Саша Олейников, его подруга Галя, я и мой сын Ярослав. Юбилей проходил в ресторане в Южном районе Москвы, где живет Николай.
 Фото 24
Было много народу: родственники со стороны жены, и со стороны юбиляра, и его друзья с женами. Люди, с которыми он прошел через учебу, работу, и через всю свою сознательную жизнь, были довольно скромные, я бы сказала тихие. Мало пьющие и мало поющие. И невдомек было нам, что это их скромность проистекает от самого характера их работы, о которой не распространяются и которая накладывает свой отпечаток не только на самих военных, но и на их близкий круг. И только потом, к концу праздника бывший начальник Николая рассказал, кем проработал всю свою жизнь Николай и каким ответственным работником он был. Оказалось, что, окончив военную Академию на отлично, наш Коля работал в ГУ Генерального штаба. Разведчик! А мы и не знали! И никто не знал!
Вот так. Он же близнец по гороскопу, т.е. личность творческая. Таким как он трудно что-то скрывать. Всегда есть соблазн выразиться, тем тяжелее был его каждодневный подвиг – преодоление себя.
Хочется ещё сказать несколько слов о жене Николая, Елене. Именно такую женщину на Руси называли Еленой Прекрасной.
На юбилее Елена, обращаясь к присутствующим, сказала, что долго подыскивала стихи, которые бы отразили суть взаимоотношений её и мужа, и прочла замечательные, лирические стихи о любви.
Это было трогательно, удивительно и совсем не по – современному. Будто высокие чувства двух влюбленных из далеких романтических времен нашли этих людей, для того, чтобы доказать ныне живущим, что есть на свете любовь, умирать не имевшая права, и она торжествует, сколько бы ни было ей лет. И сколько бы испытаний не пришлось пройти её носителям.
А потом Лена сказала, что хранит «Поэму на осенних листьях», которую написал для неё Николай.
 Фото 25

ПОЭМА НА ОСЕННИХ ЛИСТЬЯХ

Шуршащую листву ногами загребая,
В осенний парк торжественно вступаю.
Передо мной тоннель березовых стволов
И свод его в их кроне утопает.

Тоннель я прохожу с приятным замираньем.
В конце его листва пред взором расступилась,
Как будто во дворце прислугой дверь раскрылась,
И я вхожу в осенний мозаичный зал.

Стены и пол и свод небесный все украшено листом,
Как в витраже под светом остывающего солнца
Весь парк сияет миллионом солнц,
Теплом своих лучей к себе людей он привлекает.

Войдя туда, почувствуешь, он заставляет думать
О жизни, смерти, счастье и любви.
О том, что времени нам часто не хватает,
И как порой несдержанны бываем мы.

Тот цвет, в котором вы так торжественны и милы
Нашел в кленовом уголке.
Представил, как вас букет осенних листьев украшает,
Собрал букет и поцеловал его.

* * *

Вы как-то мне сказали,
Что интересно вам друзьям писать,
И значит на мои изложенные мысли
От вас приятно вести получать.

Простите, я ревную,
Потому что не известно
Насколько радостно и нежно
Берете в руки письма вы мои,
И занимают ли каплю места
В душе у вас средь суеты?

Моё письмо не подлежит хранению,
Оно завянет, как прошлогодний лист,
И лишь весной, как дым от костра разбудит обонянье,
И вызовет у вас осеннее воспоминанье,
Как один чудак писал письмо на кленовых листьях.

Вот таков он, Николай Владимирович Дормаков, русский разведчик, наш семейный «Штирлиц»!
 Фото 26,  Фото 27

У Николая ещё есть родная сестра Елена /21.02.1965 г.р./. Впервые с ней мы встретились на юбилее Николая. Хрупкая, милая, очень контактная молодая женщина, она приняла знакомство с нами, как открытие, и выразила желание побывать на родине предков, в Ростове Ярославском и у нас, в Ярославле. Она производила впечатление очень открытого человека, но с долей грустинки в глазах.
 Фото 28
Почему-то вспомнились слова классического романса:
Я вижу печальные очи,
Я слышу веселую речь…
Елена Владимировна родилась, когда семья Дормакова Владимира Александровича переехала в Подмосковье, в военный городок рядом со знаменитой Кубинкой. В 1981 году она окончила школу, поступила в техникум и получила специальность мастера швейного производства. В 1985 года Елена вышла замуж за выпускника Высшего Командного училища Верховного Совета сухопутных войск, Рустама Халиуллина. Долго моталась с ним по гарнизонам Урала и Забайкалья. В конце 90-х годов, Рустам был переведен в Москву.В древние времена такого мужчину назвали бы «богатуром». Он действительно, очень крупный, высокого роста, с хорошо сформированной мускулатурой. Лицо его украшают прекрасные усы и умные, с легким прищуром глаза. Он служит в штабе сухопутных войск, имеет звание полковника и ждет представления на генерала. У Елены Владимировны и Рустама двое детей: Дмитрий и Дарья, с которыми мы имели честь познакомиться там же, на юбилее. Живут они все в Люберцах.

Александр Матвеевич Дормаков 1910-1974 + Мария Михайловна Горохова.
ИХ сын: Владимир Александрович Дормаков 9.12. 1935 – 09.03.1980 + Лидия Николаевна
Их дети: 1.Николай Владимирович Дормаков 14.06.1957 + Елена Юрьевна Михалек.
1.1.Михаил Николаевич Дормаков 15.04.1985г.р.
1.2 Егор Николаевич Дормаков 15.02.1987.
2. Елена Владимировна Дормакова 21.02.1965. + Рустам Халиуллин
2.1. Дмитрий Рустамович Халиуллин 1989г.р
2.2. Дарья Рустамовна Халиуллина 1996г.р.

Прародители Елены Юрьевны Дормаковой (Михалек):
СЕРЖПУТОВСКИЕ
По Сержпутовским вот какая у меня информация:
Сержпутовские служили у князя Радзивилла. В архивных документах Радзивилла эта фамилия встречается часто. Что касается времен более близких к нам, то известно, что в 1831 году произошло восстание в Брестском и Прусском уездах Российской империи. Поэтому надзор в западных губерниях империи был усилен.
В журнале полицейского надзора за жителями Гродненской губернии, начиная с 1832 года внесена запись: «По Брестскому уезду за №4.
…
4. Отставной Польского войска капитан Франц Сержпутовский, 51 год, прислан из Варшавы по повелению цесаревича 21 апреля 1820 года за фальшивые доносы и вздорный характер, живет в имении Капустичи, занимается хозяйством, женат»
Возможно, что капитан, защищая своё достоинство смело осадил знаменитого грубияна цесаревича Константина. Отметим, что брат капитана, гродненский адвокат Ян (Иван) Сержпутовский был близок к тайному «Обществу военных друзей».
Уж не Иван ли Адамович Сержпутовский и есть тот самый Ян Сержпутовский, член тайного «Общества военных друзей» и отец смолянки Ольги Ивановны Сержпутовской – Михалек?
Адам Осипович Сержпутовский – генерал
Его сын – Иван Адамович Сержпутовский
МИХАЛЕК
Его дочь – Ольга Ивановна Сержпутовская – выпускница Смольного института благородных девиц, замужем за Иваном Вячеславовичем Михалеком – капельмейстером С-Петербургского театра.
Их дети: Вячеслав Иванович Михалек – гл. редактор издательства 1903г.р.+ Евдокия Александровна Платонова февр. 1902г.р.
ПЛАТОНОВЫ
Александр Платонов + Дарья Васильевна Чувилева
Их дети:
1.Сын
2. Евдокия Александровна Платонова + Вячеслав Иванович Михалек.
Их дети: Юрий Вячеславович Михалек, отец Елены Юрьевны Дормаковой (Михалек)
СЕДИНКИНЫ
Прокопий Матвеевич + Матрена Михайловна Сединкины.
Их дети:
Илья Прокопьевич Сединкин (убежденный коммунист)1910г.р. + Мария Михайловна Смолина
Их дети:
пятеро детей, среди которых Лидия Ильинична Сединкина 1929г.р.+ Юрий Вячеславович Михалек. (военный специалист) 1927г.р.  – родители Елены Юрьевны Дормаковой (Михалек)
СМОЛИНЫ
Михаил Ефимович + Мария Прокопьевна Смолины
Их дети: пятеро детей, среди которых Мария Михайловна Смолина, мать Лидии Ильиничны Сединкиной (Михалек), следовательно, бабушка Елены Юрьевны Дормаковой (Михалек) со стороны матери.
Четвертый дядя по матери, ИВАН МАТВЕЕВИЧ ДОРМАКОВ (Ванчик)
/7 августа 1911 г.р./
«А мы монтажники–высотники и с высоты вам шлем привет!»
30 апреля 2001 года собралась Ростовская родня на похороны Валентины Ивановны Дормаковой. Она была женой Ивана Матвеевича Дормакова  – сына деда Матвея. Иван Матвеевич держался молодцом в свои девяносто лет, только плечи были скорбно опущены.
 Фото 29
Иван Матвеич – Ванчик, как его в молодости звали домашние и друзья, был шустрый, смекалистый, как и все Дормаковы. Хорошо освоил отцовское мастерство. В ранней молодости попал под каток репрессий вместе с отцом и матерью. Это его ссылали на Соловки, да не дошел он до места ссылки. Сбежал. Наверное, поэтому очень ценил жизнь и всеми силами пытался вписаться в новый социалистический уклад.
 Фото 30
Был умен, податлив, изворотлив, и сумел завоевать уважение к себе и начальства, и окружающих. Прошел всю войну, имеет награды. Всю свою сознательную жизнь проработал он монтажником – высотником на фабрике «Рольма», хорошо знал и дедово ремесло мастера – жестянщика. О нем не раз писали ростовская и фабричная газеты. А портрет его на фабрике «Рольма» всегда висел на Доске почета, среди передовиков труда, а позднее среди ветеранов войны и труда.
10.12.1980 года Ростовская многотиражка «Путь к коммунизму» поместила портрет И. М. Дормакова и небольшую заметку: «Кавалер ордена Октябрьской Революции, руководитель бригады слесарей фабрики «Рольма» И. М. Дормаков прошел большой трудовой путь, внес немалый вклад в дело ускорения технического прогресса на фабрике. Ознакомившись с проектом Основных направлений экономического и социального развития страны, Иван Матвеевич решил трудиться еще лучше, больше уделять внимания воспитанию молодежи, техническому перевооружению производства. Сейчас ветеран труда достойно несет ударную вахту в честь ХХУ1 съезда КПСС».
 Фото 31
Ростовская городская газета «Ростовский вестник» 20 января 2000 года посвятила Ивану Матвеевичу большую статью чуть ли не на весь листок под рубрикой «К 55 – летию великой Победы». И называется эта статья «Добрый след на земле». Ростовский журналист В. Москвин пишет о дяде Ване добрые слова.
«Этого человека знают многие ростовчане, особенно рабочие фабрики «Рольма», которой он отдал более 40 лет труда. Иван Матвеевич Дормаков относится к категории людей, которые всего себя отдают делу, оставляя после себя людям добрую память. В свои 88 лет он с гордостью говорит: « нет, не зря я пожил на свете: в радость поработал, построил дом, посадил сад, вырастил детей, значит, стоило жить».
Родился Иван Матвеевич в большой рабочей семье Дормаковых. У отца с матерью 5 сыновей и 4 дочери. Но никому не было тесно в отеческом доме. Всех детей с детства старались приучить к труду. После окончания семи классов, отправился Иван в Москву, учиться на слесаря – монтажника паросиловых установок.
Двадцатые – тридцатые предвоенные годы мы знаем из книг, как время развития и становления тяжелой индустрии страны. А Иван Дормаков был не только очевидцем, но и активным участником этого строительства. От своей организации он постоянно командировался на возведение новых фабрик., заводов, где его бригада вела монтаж оборудования котельных. И поныне стоят построенные им объекты в Саранске, Щелкове, других городах и поселках страны. И всегда Иван Матвеевич уверенно ставил свою подпись в акте приема – передачи установки как руководитель бригады шеф – монтажной организации, потому что сам работал на совесть и этому учил своих монтажников – теплотехников.
Война застала Дормакова в Москве. Еще в субботу 21 июня они трудились допоздна, что бы запустить и сдать заказчику очередную тепловую установку. А в воскресенье слушали тревожное сообщение о начале войны.

В своей конторе на работе прежде всего спросили : «Что делать? Ждать или в военкомат бежать?» В ответ услышали: «высшее начальство вызвано в Кремль, ждите результатов». А результаты были таковы: все рабочие организации получали бронь, и направлялись на демонтаж и эвакуацию оборудования предприятий из прифронтовой полосы. Вот где пришлось поколесить и поработать, не жалея ни времени, ни сил. После отправки остатков оборудования из Наро-Фоминска, приехали в Москву. А на работе сидит один охранник и сжигает в печке какие–то документы. « Все,  – говорит  – эвакуированы за Урал. Бронь за вами остается. Выбирайте – или Урал, или по домам. Встанете на учет по месту жительства».
Так вернулся И.М.Дормаков в Ростов. Встал на учет в военкомате, занимался монтажом турбин и котлов на фабрике «Рольма». А вскоре получил повестку….
 Фото 32
После сборного пункта в Ярославле призывники были готовы отправиться на фронт. Но некоторым из них предстояла дальняя дорога – на Дальний Восток, в школу младших командиров. В этой группе был и Дормаков.
Через шесть месяцев учебы в звании сержанта Иван был направлен под Благовещенск. Наши части стояли тогда на опорных пунктах, наблюдая за позициями японских войск. В тот период военные действия там не велись. Как говорили солдаты: «Корми комаров, сиди и повышай боевую подготовку». Лишь несколько раз приходилось Дормакову выезжать на Западный фронт при сопровождении эшелонов с военными грузами.
Но вот однажды ночью их часть подняли по тревоге и переправили в порт Ванино. Затем так же срочным порядком погрузилина транспортные корабли и как десантников бросили на освобождение Курильских островов от Японцев. Тактика морской пехоты была такова: тихо подойти к острову и где вплавь, где ползком на берег с боем.
Вот где пригодилось сержанту – пулеметчику, помкомвзвода Ивану Дормакову умение отлично плавать. /Бывало, на спор с берега озера Неро плавал до острова и обратно/.
Японцы имели время для создания достаточно сильной противодесантной обороны островов. Но нашим войскам помогли натиск и внезапность.
Японцы такого оборота событий не ожидали. Больше того, по слухам, они предполагали сдать острова американцам. Не вышло… (За дело взялся помкомвзвода Иван Дормаков со товарищи – русские солдаты из глубинной России!!! И. Г –Г.)
 Фото 33
После Победы у И. М. Дормакова была служба на Камчатке, учеба в военном училище. Однако, из-за болезни стать кадровым офицером ему было не суждено. Летом 1946 года Иван Матвеевич демобилизовался. И вновь неудержимо потянуло его в родные края, в Ростов. Устроился на фабрику «Рольма», где и проявил себя как первоклассный специалист, бригадир монтажников паросиловых систем, котлов. За долгие годы трудовой деятельности ему с бригадой довелось работать не только на родной фабрике – их приглашали во многие организации Ростова и области. Особенно помнится, как они устанавливали дымовую трубу на заводе «Стройдеталь». Никакой кран эту операцию выполнить не мог. Представить только, как в центре здания /высотой, примерно, в три этажа/ на фундамент можно без крана установить этакий тридцатиметровый карандаш весом в несколько тонн. Здесь требовался опыт и точный расчет. Необходимо было установить мощную основную, ручную лебедку, вспомогательные лебедки, чтобы труба не пошла в сторону при подъеме, точно рассчитать длину тросов, изготовить такой поворотный механизм, что бы «пята» трубы точно встала на крепежные болты фундамента. К чести монтажников работа была выполнена в срок, причем в выходной день, когда в цехах завода не работали люди.
И под финал дела монтажник с особым шиком поднимался по наружным скобам на верх трубы, чтобы закрепить громоотвод и флажок. А оттуда такой вид на Ростов – дух захватывает!
– Бригада у нас была небольшая, – вспоминает И. М. Дормаков, – шесть-восемь человек, а сколько котлов пришлось сменить на фабрике! Можно всю историю технического прогресса проследить. Сначала были котлы, работавшие на торфе – фрезере, потом перешли на уголь, затем на мазут, а сейчас идет перевод котельной на газовое топливо. Правда, уже без меня. Бывали и критические ситуации…
 Фото 34
Об одной из таких ситуаций мне рассказали ветераны фабрики. Однажды в котельной не сработал подающий автомат, и давление на котле поползло вверх. Пар окутал помещение. Кочегары растерялись. К счастью, в это время здесь находился И. М. Дормаков. Он сразу понял, что случилось, быстро подбежал к автомату и в темноте, на ощупь, смог запустить его в работу. Так удалось предотвратить беду.
Ни от какого дела не отходил в сторону Дормаков. Вызывает как-то начальство: «Матвеич, в новой пятиэтажке будет магазин. Нужны металлические витражи. Надо бы сделать, помочь строителям»… Дормаков, ни слова не говоря, принимается за работу. И здесь пригодился его опыт и творческий подход к делу. Так засиял витражом магазин «Лабаз».
(А как же не изготовить металлические витражи Ивану Матвеевичу, когда и отец его Матвей Петрович изукрашивал печи – контрамарки невиданной красоты розетками, вкладывая всё своё понятие о красоте в изделия из металла. И.Г –Г.)
…Листаю трудовую книжку ветерана войны и труда Ивана Матвеевича Дормакова. В ней 51 запись о поощрениях, благодарностях, награждениях за труд. А в праздничные дни грудь ветерана украшают ордена Октябрьской революции, Отечественной войны, десять медалей.
 Фото 35
Сидим за столом, беседуем с этим еще бодрым, крепким ветераном. В комнату входит молодая женщина.
– Моя дочь, Татьяна, – представляет её Иван Матвеевич. – Она врач первой поликлиники. Вот пришла проведать мать. Что-то прихворнула моя дорогая Валентина Ивановна. С 1938 года мы вместе…
В прошлом году отметили Дормаковы свой «бриллиантовый» юбилей. Никакие жизненные коллизии не смогли нарушить этот длительный союз. Есть у них и сын Виктор, инженер. Порадовала судьба тремя внуками и тремя правнуками.
Прощаясь, выходим на крыльцо крепкого деревянного дома. Его Иван Матвеевич построил сам; рядом разбит сад, огород. Во всем чувствуется обстоятельность, хозяйская сметка. А мне еще раз подумалось: добрый след на земле оставил ветеран».
В. МОСКВИН.

В августе 1953 года прошел смерч по Ростову. Возможно, природой так была отмечена новая бессталинская эра для нашего народа. Снес этот смерч кремлевскую стену до половины, и купол церкви. Иван Матвеевич взялся восстановить этот купол. Собрали его из искореженного металла, что разбросал смерч вокруг кремля. Собирали по старой технологии, на заклепках, так, как когда-то учил Ванчика отец, Матвей Петрович.
Дядя Ваня выходит в сени своего дома и в проем окна смотрит на купол церкви кремля, который он восстановил со своей бригадой.
– Вот, – говорит дядя Ваня  – выйду утром в сени, посмотрю в окошечко, а на голубом небушке мой купол сияет, блестит зеленой красочкой. Значит, всё в порядке.
Для него, ростовского парня, родившегося до Великой отечественной войны, жизнь развернулась всеми своими гранями. Она показала ему всю палитру бытия. От арестов, побегов, военных тяжелых будней и подвигов, до почета и известности в трудовых делах послевоенных лет.
И вот, на похоронах своей жены Валентины Ивановны, он вспомнил, как увидел её когда–то за окошечком банковской службы, как влюбился с первого взгляда в девушку из благородной семьи ростовского интеллигента Акафьева , у которого было три дочери Зинаида, Валентина и Наталья. Рассказывал Иван Матвеевич, как завоевывал любовь средней дочери Валентины Акафьевой. Рассказывал, как на заработанные деньги не гульбу устраивал по дормаковской традиции, а старался модно одеться, чтобы «выглядеть», и вспоминает ботинки на кнопках с черной окантовкой и первый щегольской костюм, тогда модные. Покупал книги, читал, что бы соответствовать по развитию своей невесте. И, женившись на ней в 1938 году, всю жизнь гордился своим выбором и строил свой быт в стараниях о доме, где его ждала любимая жена.

Шестьдесят три года прожили они вместе, и родила Валентина Ивановна ему двоих детей. Сына – Виктора и дочь –Татьяну.
Виктор Иванович Дормаков окончил Ярославский технологический институт, и стал инженером по паросиловому оборудованию. В отца пошел.
А Татьяна Ивановна Дормакова, в замужестве Ваньшина, окончила Ивановский медицинский институт, заведует Ростовской поликлиникой. Муж её Ваньшин Альберт Федорович был врач рентгенолог, умер 7 марта 2001 года.
У Татьяны Ивановны двое сыновей Алексей и Александр. Была еще дочка Светлана, но умерла в период беременности летом 1996 года.
Старший сын Татьяны Ивановны – Алексей Альбертович Ваньшин, работает водителем тягача на 751 ремонтном заводе. В г. Ростове. Женат, жена Татьяна, две дочки старшая Анна, и младшая Полина. Девочки изумительно красивые. Дай бог только ума да немного удачи.
Второй сын Татьяны – Александр Альбертович строитель. Был женат, имеет дочку Марину.

Виктор Иванович был дважды женат. От первой жены Галины у него сын Андрей и дочь Ирина.
Андрей Викторович живет в Ярославле, был женат, детей не имеет. Ирина Викторовна, имеет высшее финансовое образование, работает программистом в фирме, имеет дочь Софью и сына Мишу. Ирина красоты необычной, вылитая актриса Татьяна Самойлова в фильме «Летят журавли».
У Виктора Ивановича от второго гражданского брака с женой Ниной Валентиновной Левской имеется тоже дочка – Валентина Викторовна.
Сама Нина Валентиновна Левская потомок Ростовского промышленника Левского, который имел варницы по приготовлению варенья на продажу. Знал особый секрет приготовления Царского варенья, фигурной карамели да пряничков медовых, натуральных, ростовских. Возил свою продукцию в Москву и Петербург. Дочка Нины Валентиновны Левской и Виктора Ивановича Дормакова – Валентина очень приятная девочка. Учится на 5 курсе Ярославского Педуниверситета, скромная, умненькая, хорошо воспитана, с нравственными качествами редкими для сегодняшних суматошных и бесстыдных времен.

17 августата 2001 года день рождения дяди Вани. 90 летний юбилей. Мы с Ларисой Беловой, после печальных похорон нашей школьной подруги Наташи Бакакиной, наконец–то, приехали в Ростов. Пришли к Дормаковым, когда все уже сидели за столом и пропустили первый тост. Нас встретили, как дорогих гостей. От дверей я увидела, что во главе стола сидит юбиляр со своей женой. Сперва я опешила, ведь тети Вали уже нет, потом поняла, что рядом с Иваном Матвеичем сестра его жены Наталья Ивановна Акафьева – Таша. Очень похожа с сестрой Валентиной Ивановной. Рядом с Ташей друг её Георгий Сергеевич Залетаев или Гоша, как его называли за столом. Интеллигентный мужчина с поседевшей ирландской бородкой. Возраст неопределенный. Даже позавидовать можно. Военный журналист.
В 2004 году Георгий Залетаев умер, оставив после себя стихи, рукописи, статьи и заметки.
В руках держу сборник, посмертное издание стихов Георгия
Залетаева. Редактор – составитель Б.М.Сударушкин, человек благородный, пишет об авторе:
Георгий Сергеевич Залетаев (1923 – 2004) – краевед, поэт, переводчик, эколог, одаренный и широко эрудированный человек, оставивший после себя статьи, посвященные охране окружающей среды, очерки и заметки об истории родного Ростовского края, а также стихи, которые печатались в газетах, журналах и коллективных сборниках. Вместе со стихами, обнаруженными в рукописях и дневниках, они вошли в этот поэтический сборник, изданный при участии родных, близких и друзей Г.С.Залетаева.

История, что сделала ты с нами!...
Неповторима русская стезя:
Мы обольщались ложными огнями
И шли туда, куда идти нельзя.

Мы не сумели сказку сделать былью
И до заветной цели не дошли.
Вожди нам обломали руки – крылья,
Мечты растерли в лагерной пыли.

И снова мы плутаем без дороги,
Идем назад – уже в который раз.
И все-таки к вождям не будем строги –
Они же люди, вроде грешных нас.

Куда страшней незнанье – полузнанье,
Любых властей страшнее власть невежд.
И отрицанье силы покаянья
Приводит к отрицанию надежд.

Невыносимо жить совсем без веры,
Но есть ещё опаснее беда –
Бездумное доверие без веры,
Безумная дорога вникуда.

Вопросы, бесконечные вопросы,
И нет ответов – каша в голове.
А солнце по утрам встает. И росы
По-прежнему сверкают на траве.

И ребятишки бегают босые,
Счастливые под солнечным дождем.
И верится, что оживет Россия…
Дай Бог, что мы с надеждой доживем.

Не дожил этот замечательный человек и очень талантливый поэт до светлого «далека»… Царство ему Небесное…
 Фото 36
Дядя Ваня был рад собравшимся гостям и рассказывал о своей работе и о своей жизни, вспоминая самые значительные моменты, будто торопился высказать то, что знал и помнил и хотел, чтобы и мы знали и помнили.
– «Я монтажник, а монтажник это цыган»  – со значением утверждал дядя Ваня, подняв вверх корявый указательный палец.
Он тепло улыбался и вспоминал, как его бригада при монтаже применяла связки толстых брусьев. Сложно было связать эти брусья, но такая была технология.
– Мы верхолазы. Вяжи – плачь, езжай – песни пой. Так и отец мой Матвей Петрович говаривал.
И еще дядя Ваня вспоминал, как в начале войны, их с Западного фронта отправили на Восточный фронт. Из Москвы ехали через Ростов. Как не заехать домой? Все почти в его бригаде были ростовцами, а один солдатик из под Владимира. Дядя Ваня на правах старшего дал всем двое суток отпуска. И сам бегом к себе домой. Двое суток пролетели, как один миг. Собрались все на Ростовском вокзале в назначенное время. Не было только Владимирского товарища. Это грозило ему трибуналом. Подождали, но медлить тоже нельзя. А на поезд не сесть. Поезда все забиты. Беженцы, солдаты, тесно так, что на ступеньку не встать. Была уже глубокая осень, а солдаты не получили зимнего обмундирования, все были в гимнастерках. Озноб до костей пробирает. Когда прибыл очередной эшелон, Иван с товарищами попытались проникнуть в него, но тщетно. И вот один из друзей говорит: « Я знаю вагон, где есть места, но там охрана никого не пускает». Иван Матвеевич говорит: «Веди к этому вагону».
Подошли, а в тамбуре стоит офицерик, и вправду никого не пускает:
– «Штабной вагон, не положено!».
Дядя Ваня и говорит:
– «Будем штурмовать. За мной, ребята!»
«А нам не привыкать, мы фронтовики»,  – поясняет нам свой рассказ дядя Ваня. Винтовки сняли, штыки выставили и прикладами оттеснили того офицера. Ввалились в вагон, а во всем вагоне семь человек офицерья.
«Я развернулся к тому, что не пускал нас», – дальше рассказывает дядя Ваня, – и говорю:
– «Ну, офицерская морда, если бы не война, я бы с тобой поквитался, мерзавец»!
В вагоне, увидев перед собой фронтовых солдат, промолчали.
В Ярославле к нам присоединился наш Владимирский товарищ. Так доехали до Владивостока. А там нас сразу в десантный полк. Боев там не было, было тихо, а потом нас, морскую пехоту на Японский остров высадили. И начали воевать, как все. За Курилы кровь проливали».
Начало сентября 2001 г. приехал из Ростова к нам в Ярославль Саша Олейников «на свой запасной аэродром», т.е. в Брагино, там у него подруга. Саша рассказал, что дядя Ваня прихворнул. Полез на крышу своего дома, делать профилактику, что бы, не дай Бог, не потекла осенью, да видимо, ветром опахнуло – простыл. Пришла Татьяна, его дочка, ругалась:
– «В девяносто лет, а всё покоя не знаешь! Простудишься. А не дай Бог, с крыши упадешь, травму получишь».
Конечно, Татьяна права, но каков мой дядька! А! Молодец!
Дядя Ваня умер 28 июня 2007 года. Полтора месяца не дожил до 96 лет. Лег спать, утром не проснулся. Умер, как праведник. Хоронили его 30 июня, отпевали в маленькой церковке на ул. Декабристов. День был солнечный, вдруг внезапно пошел сливный дождь. Мой сын Ярослав кивнул мне, глазами показывая на окно. Я ахнула! Дождь лил сплошной завесой. Я встревожилась, как будем выносить гроб из церкви, когда такой ливень?! Закончилась панихида, мы потянулись к выходу. На улице сияло солнце, будто специально для такого случая. Говорят, что дождь в дорогу, хорошая примета.
 Фото 37

Иван Матвеевич Дормаков + Валентина Ивановна Акафьева
Их дети:
1. Татьяна Ивановна Дормакова (Ваньшина)
2. Виктор Иванович Дормаков

1. Татьяна Ивановна Дормакова 1939 г.р. + Ваньшин Альберт Федорович ,
умер 7 марта 2001 года.
Их Дети:
2.1. Алексей Альбертович Ваньшин+ Татьяна. Имеют двоих дочерей , Анну и Полину
2.2. Александр Альбертович Ваньшин + жена, имеют дочь Марину.
2.3 Дочь Светлана, умерла при родах летом 1996г.

2. Виктор Иванович Дормаков 1947г.р.+ Галина + Нина Валентиновна Левская
От первого брака:
1.1.сын Андрей Викторович,
1.2.дочь Ирина Викторовна, имеет дочь Софью 1997г.р. и сына Мишу 2003г.р.
От второго брака:
1.3.Дочка Валентина Викторовна Левская .
Пятый дядя по матери СЕРГЕЙ МАТВЕЕВИЧ ДОРМАКОВ
/1923 – 1992 март 05/
Сергей был младшим из сыновей Матвея Петровича и Орины Сергеевны Дормаковых. Был он таким же отчаянным, как и все Дормаковы. Красавец с вьющимися волосами, умелец, как и все его пращуры. Рассказывают, что еще до войны смастерил Сергей своё авто и ездил на нем по Ростову. Все детали сделал сам. Сын жестянщика, он же и слесарь, он же и токарь, он же и конструктор.
Великую Отечественную воевал, имел награды.
 Фото 38
Его сын Николай Сергеевич прислал мне свои воспоминания о своем отце. Передаю дословно:
«Мой папа, Дормаков Сергей Матвеевич, прошел всю войну от звонка до звонка. Был он минометчиком и батальонным разведчиком. Воевал он на Ленинградском фронте, где-то в районе Гатчины. Там произошел с ним курьезный случай, о котором он мне рассказывал. Было это в разведке. Послали их шесть или семь человек в тыл, к немцам, за «языком». Это было перед прорывом блокады. За линию фронта перешли удачно. Засели в лесочке у дороги и стали ждать. Рядом был то ли госпиталь прифронтовой, то ли немецкий дом отдыха. Прождали долго, и вот «на счастье», появился один немец, как папа выражался «с лукавой улыбкой». Разведчики набросились на него, но к их удивлению, он легко раскидал их по сторонам. А потом, будто в насмешку, отложил в сторону автомат и встал в боксерскую стойку. Отец рассказал, что пока этого немца – чудака связали, он наставил не мало синяков разведчикам и здорово намял им бока. Когда «языка» притащили к своим, спросили, почему он не стрелял, ведь рядом были «свои», которые могли придти ему на помощь? Он сказал, что является призером чемпионата Германии по боксу, поэтому и не боялся, что его могут взять в плен. И еще он сказал, что немцев информировали, что русские батальонные разведчики практически не умели метать ножи. И холодного оружия он не боялся. А вступил в борьбу потому, что после госпиталя хотел размяться и посмотреть в какой форме он находится. У него это почти получилось.
Папа потом воевал на Прибалтийском фронте и, по-моему, освобождал и Вильнюс, и Кёнигсберг /Калининград/. Он был награжден орденом Красной звезды. В детстве я его часто рассматривал, но куда он потом делся, я не знаю. Помню еще медаль «За отвагу», «За оборону Ленинграда», и еще одну или две боевые награды – медали, но за что, уже не помню. И это всё, что я помню о военном прошлом моего отца».
Вот такой рассказ я записала со слов Николая Сергеевича Дормакова, моего двоюродного брата о его отце, а моём родном дяде по матери Сергее Матвеевиче Дормакове.
Возвращение с войны Сергея Дормакова я немного помню. Он возвратился с фронтовыми друзьями, много пили, гуляли, и даже помню, стреляли. Казалось, что жизнь, прерванная войной, обязательно наладится и всё будет еще лучше, чем до войны. Но случилось с ним несчастье.
А дело было так…. Всё Ростовское общество проводило свои вечера в парке. Парк был старинный, с дореволюционной эстрадой в виде ракушки, с павильончиками, беседками, с клубом шахматистов и большим деревянным кинозалом. На эстраде вечерами играл духовой оркестр. Звуки его были слышны в пределах центра города. И, когда сегодня группа «Белый орел» исполняет песню «Как упоительны в России вечера», я представляю вечерний Ростов. Теплый вечер, ласковый ветерок с озера Неро, и звуки духового оркестра, плывущие через весь город, и ностальгически рвущие душу на части. Музыка духового оркестра, исполнявшего старинные вальсы, жила в душе моего папы всю его жизнь. Со временем сменились исполнители и, духовой оркестр стал не в моде. Оркестрантов приглашали играть только на похоронах, наверное, потому, что ни один оркестр в мире не способен так всколыхнуть душу, как духовые инструменты в руках хороших исполнителей. Появились музыкальные консервы  – проигрыватели и магнитофоны, но папа помнил живые звуки старинных вальсов, любил их и напевал, когда работал. Это он мне как-то сказал: « Помру, мне похоронный марш не заказывайте. Пусть духовой оркестр сыграет мне вальс «Березка» или «Камаринскую».
Так вот, в один из вечеров в Ростовском парке завязалась драка между городскими парнями и солдатами ростовского гарнизона. Одного солдата в драке убили. Люди окружили мертвое тело, вздыхали, крестились. Подошел Сергей, постоял над ним, и вдруг, увидел пилотку солдата, лежавшую в стороне. Он поднял пилотку, отряхнул о свой сапог, и накрыл ею лицо солдата. Он и не подозревал, какую беду сотворил для себя. Народ еще посудачил, и разошлись по домам. Пошел домой и Сергей. А через считанные минуты к дому подошли милиционеры с собакой, в руках у них была пилотка того убитого солдата. Собака привела к дому Дормаковых. И загремел Сергей на большой срок за убийство и, хотя, вину свою он не признал, осудили его и сослали в Воркутинские лагеря.
Но везде есть хорошие люди, были они и в лагерях и тюрьмах. Когда Сергей вернулся из Воркуты, я помню. Мама встречала его. Он много рассказывал, но я была маленькая и мало что запомнила. Помню только почему-то много носовых платков, которые были у него. Платки были очень красиво вышиты. Какая–то влюбленная девушка с воли посылал ему эти платочки. Помню его рассказ о том, как ему удалось вырваться из лагерей. Он несколько раз посылал письма на высокое начальство, но ответа не получал. Или письма не доходили, или вообще, не выходили за пределы лагеря. Тогда его научили авторитетные и грамотные зэки объявить голодовку. Они всем бараком собрали сахар, какой имелся в наличии в те скудные времена, развели его слегка водой. Получился стакан влажного сахарного песка, заставили Сергея съесть это и лечь на нары, что бы поберечь силы.
Сколько голодал Сергей, я не знаю, но поступок его вызвал визит большого начальства. Сергей потребовал себе прокурора. Я полагаю, что голодать пришлось долго, потому что желудок он испортил себе основательно и впоследствии лечился, но голодовка всё же возымела действие. Дело пересмотрели, да к тому же нашли настоящего убийцу. И Сергей с оправдательным документом и лагерным опытом выживания оказался на свободе. Я помню, что лечил он язву желудка, полученную в лагере, сырыми яйцами и, кажется, успешно.
Женат Сергей Дормаков был на Валентине Константиновне . Тетя Валя была подругой моей сестры Галины. Свадьбу их я помню хорошо. Невеста была такая хорошенькая, что мне всё время хотелось её целовать. Мы, маленькие сидели в коридорчике дедовского дома на лежанке, нам было весело. В кампании были Вовка Дормаков – сын дяди Саши Слепого, Галька Шумова – дочь тети Лены, Моховы Женька и Колька – дети квартирантки Анны Моховой, совсем крохотная Людка Курова, дочка тети Наташи и я. Нам время от времени перепадало что-нибудь вкусненькое со свадебного стола, а звуки баяна, на котором играл дядя Саша Слепой, располагали к буйному настроению. Мы пели, передразнивая старших, кувыркались через голову, шалили, как умели. А когда невеста проходила мимо нас, я бросалась на неё с воплем и целовала в обе щеки.
Валентина Константиновна родила Сергею двоих детей. Сына Николая и дочь Нину. Нина трагически погибла в молодом возрасте, оставив после себя дочку Анечку. С мужем она была в разводе.
Смерть её была нелепой и от того особенно трагичной. Нина с подругой шли по темной Ростовской улице поздно вечером. Собственно, подруга провожала её домой. Сзади в полной темноте их настиг мотоцикл с коляской. Подругу сбило и откинуло в кювет, а Нина попала между коляской и мотоциклом, её протащило несколько метров на большой скорости по ухабам. Когда мотоцикл остановился, Нина была уже мертва. Пьяному байкеру дали шесть лет тюрьмы, а человека не стало.
Сергей Матвеевич больно переживал смерть дочери. Весной 1992 года он умер от сердечного приступа, не успев принять лекарство.
Жена его Валентина Константиновна пережила смерть дочери, потом смерть мужа. Русским женщинам Бог даёт терпение и силы. У неё на руках осталась Анютка, дочка погибшей дочери Нины. Валентина Константиновна сохранила для неё однокомнатную квартиру Нины, купила мебель из своих скромных средств, жалела и холила осиротевшую внучку. Анютка выросла, вышла замуж, родила девочку, но материнские чувства не развиты. Валентина Константиновна постарела, но держится. Терпение и терпение удел этой женщины. Но в жизни её были и яркие страницы. Она была общественной деятельницей в советские времена. Избиралась депутатом местного Совета, несколько созывов подряд, шестнадцать лет была депутатом, имеет своё мнение по многим политическим вопросам. Но, пожалуй, самое светлое, что она получила на этом свете, это её сын Николай Сергеевич.
Коля мой двоюродный брат, пожалуй, самый уважаемый мною человек из числа моих родственников.

У меня перед глазами фотоснимок из газеты. Вероятно, это «Ростовский вестник». На снимке Николай Дормаков возле своего автобуса и текст: «Бригада водителей автобусов, возглавляет которую Николай Сергеевич Дормаков, работает по методу коллективного подряда. В целом бригада успешно справляется с производственными планами. Хороший пример в этом подает сам бригадир».
Фото Р. Камского.

 Фото 39
Николай человек начитанный, имеет свою библиотеку. Ведет здоровый образ жизни, принципиально не употребляет алкоголь, не курит. И по этому поводу расскажу легенду, которая существует в нашем роду.
Николай Дормаков вырос в родительском доме на ул. Вокзальной. Напротив их дома жили благородные потомки старых ростовских купцов Левских. Нина Левская ровесница Николаю, стала первой его любовью. Николай всеми силами старался понравиться скромной и гордой девочке. Мать же Нины не одобряла этих встреч. Резон был один:
– Все Дормаковы отчаянные пьяницы.
Николай ушел служить в Армию, писал Нине, но ответы получал редко.
 Фото 40

Взвесив всё, Николай решил, что пора изменить мнение о мастеровом роде Дормаковых. Вот тогда он дал себе зарок никогда не употреблять горькую. Выбор был сознательным. И с тех пор никто и никогда не видел его с рюмкой в руках. Ни вино, ни пиво, ни водка, ни какой – либо другой спиртосодержащий продукт Николай не употребляет. Эта ЖЕРТВА на АЛТАРЬ ТРЕЗВОСТИ, была им сознательно принесена, в защиту чести своего рода, рода Дормаковых, и мы все сегодняшние Дормаковы и завтрашние и будующие в веках, давайте помнить, что честь рода это не пустой звук и одним из первых знамя защиты этой чести поднял Николай Сергеевич Дормаков.
Нина Левская не дождалась Николая из Армии. И всё же она вышла замуж за Дормакова, только Виктора Ивановича, сына дяди Вани (Ванчика). У Виктора это был второй брак. Нина Валентиновна Левская родила дочку, Валю, от Виктора Дормакова и они разошлись.
 Фото 41
А Николай, вернувшись из Армии, женился на другой Нине. Жена его полная, добродушная, и умная женщина, родила ему двоих детей. Сына Алексея и дочку Елену.
Сыну Николая, Алексею, не повезло. Взросление его пришлось на время, когда разразился кризис в стране. Безработица и захудалая провинция не дали молодому человеку возможность состояться. Одним словом, в пьяной драке он убил человека. Потом, поняв, что произошло, он вызвал милицию и заявил о себе сам. Его осудили на 6 лет тюрьмы. Всё это время он просидел в Ярославской тюрьме Коровники. Сейчас женился, у него родилась маленькая дочка.
Дочка Николая Елена закончила Ярославское медицинское училище. Работает медсестрой в Ростовской больнице. Она на хорошем счету. Победительница профессиональных конкурсов. Красивая девушка. Замужем во втором браке. От первого брака у неё растет дочка Наташа.

Сергей Матвеевич Дормаков 1923  – 1992 + Валентина Константиновна
Их дети:
1. Нина Сергеевна + муж
Дочь Анна ум. В дек. 2006г., имеет дочку.
2. Николай Сергеевич Дормаков + Нина
2.1. Алексей Николаевич + жена, имеют дочку
2.2. Елена Николаевна, имеет дочь Наталью.
ВАРВАРА МАТВЕЕВНА ГАЛИЦКАЯ / ДОРМАКОВА / – моя мама
/ 1906 ноябрь ок.17 – 1951 июнь 02 /
Не было на свете человека, которого я любила бы так сильно, как свою маму. Наверное, потому, что у меня с ней не было никаких конфликтов, только взаимная Материнская и дочерняя любовь. Мама умерла, когда мне еще не исполнилось и двенадцати лет. Это была такая утрата, которая наложила отпечаток на всю мою жизнь, психику, характер и, следовательно, судьбу.
Мама моя родилась в г. Ростове Ярославском /Великом/ в ноябре 1906 года. Она была первой девочкой у Матвея Петровича и Орины Сергеевны. Родилась мама с врожденным пороком сердца, а, сколько судьба на долю её выдала! Можно сказать, что она разделила все испытания советских женщин периода Великой Отечественной Войны. Мне могут возразить, что не одна она такая, но это не утешает. Моя мама, это моя мама, и я представляю её, больную, но упорную, с одышкой и сердечным кашлем, но всегда в трудах. И мне жаль её, жаль до боли, жаль до слёз.
 Фото 42
Молоденькой её отдали в ученицы к белошвейке. А белошвейкой, обшивающей весь состоятельный Ростов, была Ольга Ивановна Галицкая. Моя бабушка по отцу. Мама упорно училась шить руками. Постигала вручную различные виды швов. Ольга Ивановна была строгая и бескомпромиссная учительница и хозяйка. Мама вспоминала: «Сделаю шов не ровный, или стежочек пропущу, слышу от Ольги Ивановны: «Потрудитесь распороть». Ольга Ивановна не кричала, не ругалась, но очень корректно и настойчиво добивалась высшего качества в работе своих учениц, обращаясь к ним на «вы».
– Потрудитесь распороть, – уже звучало, как наказание. Мама закусывала губы, и училась аккуратности.
Там, в мастерской в доме Галицких, она встретила свою любовь, свою судьбу, моего отца Алексея Галицкого.
Что я помню о маме? Помню, что мама любила гостить в деревне. Вероятно в Новоселках Пеньковских, но я не помню точно название той деревни.
Помню, как мама говорила, что в молодости любила плясать кадриль. Она была смешлива, кокетлива, начитана. Читала мама много и всё подряд. Романы Дюма, Бальзака, Мопассана она пересказывала долгими военными вечерами на посиделках, которые были у нас в квартире каждый вечер. Соседки, жены фронтовиков, или беженки из оккупированных фашистами областей Союза, собирались у нас. Пили чай, т.е. кипяток, иногда заваренный корочкой черного пригоревшего хлеба, иногда морковью. Обычно это называлось «чай с таком», т.е. без сахара. Мама была хорошим рассказчиком, остроумным и веселым. Женщины смеялись «впокатушку», как они говорили. А вот анекдоты или байки рассказывались шепотом.
Однажды я услышала такую байку. Мама рассказывала Римме. «Приехал Михаил Иванович Калинин в ярославский колхоз. Председатель колхоза начал бойко рапортовать ему о достижениях колхозного села. Калинин слушал, слушал, а потом так тихонечко и спросил: «А не врешь?» Председатель осекся, понурил голову и согласился: «Есть немного. Привираю». Мама и Римма засмеялись.
На другое утро, когда к нам забежала Римма, я, тогда еще маленькая, может годика три или четыре мне было, пересказала всю эту байку маме и Римме. Я ждала смеха, такого, как смеялись накануне вечером они, но почему–то мама и Римма очень испугались и стали меня спрашивать: «Откуда ты это взяла?» Я удивилась такой их забывчивости и решила им напомнить, что вчера мама рассказывала Римме, а Римма смеялась. Тут они еще больше испугались, и мама строго приказала мне выбросить из головы всю эту историю, потому, что этого никогда не было. А если я кому-нибудь, когда – нибудь расскажу, то маму посадят в тюрьму, и я никогда в жизни её не увижу.
Это было страшно, и я заплакала. Я не хотела, что бы маму забрали в тюрьму, поэтому я всегда хранила эту тайну про Калинина Михаила Ивановича, и по этой причине очень хорошо запомнила этот анекдот про него на всю жизнь..
Я помню маму сидящую на большом столе, который был ей верстаком для раскроя ткани. Лампочка наша тускло горела, и чтобы быть поближе к свету, мама садилась на стол под лампу с плоским металлическим абажуром. В такой позе – сидящей под лампой на столе и проворно работающей иголочкой, я чаще всего видела маму. Я ложилась спать, а мама сидела с работой. Я вставала ночью на горшок – мама сидела под лампой с иголочкой. Я просыпалась утром – мама уже работала на своем столе. Я только сейчас понимаю, что это был каждодневный подвиг женщины, у которой на иждивении остались трое малолетних детей, которых надо было прокормить, одеть, обуть, уберечь от дурного влияния.
Первые мои впечатления от жизни остались в памяти, когда на город налетели немецкие бомбардировщики, и была страшная паника. Меня посадили на большой мамин стол. Я сидела на столе, понимая, что отсюда мне никуда не деться. До пола было очень далеко, может быть, два моих роста. Положение моё было почти безнадёжным, потому, что, все бегали по квартире, что-то хватали из вещей, упаковывали в кошолки, корзинки, мешки, а на меня никто не обращал внимания. Мама сидела на корточках перед комодом и оттуда выкидывала тряпки, которые сестры Галя и Оля укладывали в расстеленные на полу простыни и на большую скатерть. А сирена выла страшно и пронзительно. Тут я поняла, что пора спасаться. И я в тон сирене завыла:
– Ой, ой, ой! А меня! А меня! А меня!
Я стала дергать ногами, кататься по столу и визжать чуть не громче сирены. Наконец, узлы были связаны, вещи уложены, документы в небольшом матерчатом мешочке повешены на шее у мамы. Мама схватила меня на руки, сестры Галя и Оля, бабушка Ольга Ивановна подняли узлы и кошолки, и мы все побежали в подвал спасаться от бомбежки. Бог нас миловал, наш дом ни разу не пострадал от бомбардировок, хотя мы жили на Большой Октябрьской 52, рядом с мельницей и Американским мостом через реку Которосль. А эти объекты и старались бомбить немцы.
У меня были подружки Светка и Капка Сезёмовы. Они были круглыми сиротами, потому что и мама и папа их умерли до войны. Оба от чахотки. Соседи ворчали, что красавицу девку, т.е. мать Светки и Капки выдали замуж за богатого, но больного человека. «Он и сам помер, и жену за собой на тот свет уволок», – шептались соседи.
Девочки остались с бабушкой Дуней и с её дочкой Клавдей. Бабушка Дуня была высокая, с прямой спиной, как будто, никогда в жизни не кланялась. Она тайно ненавидела власть, при которой мы жили. У неё в горке стояла коробочка из-под чая. На ней был изображен царь Николай. Бабушка Дуня брала коробочку, нежно гладила её рукой и целовала изображение царя.
А Клавдя тоже была больна туберкулезом, но почему– то работала экспедитором на хлебозаводе и развозила хлеб. Светка, когда я приходила к ним, открывала нижние дверцы горки и показывала мне караваи хлеба на полках. Как правило, лежало караваев пять или шесть. Это было огромное богатство. Мы, дети войны, всегда голодные, недоумевали, почему лежат эти караваи, и их никто не ест. Потом они исчезали из дома, а на их место появлялись новые. Видимо, тетка Клавдя как-то умудрялась выносить с хлебозавода этот хлеб и потом продавать или обменивать на что-то нужное.
Тётка Клавдя была очень злая. Видимо, больная женщина уставала, и чужие дети её раздражали. Она всегда ругалась, никогда я не слышала в адрес девчонок ни одного доброго слова от их тетки. И, кроме того, старшую Светку как-то и бабушка Дуня, и Клавдя ещё привечали, а младшая Капка совсем была затурканная, на положении бедной падчерицы у злой мачехи. Объяснялось это просто. Светка была похожа на отца. А отец её Александр Сезёмов был родным сыном бабе Дуне и родным братом тётке Клаве. А Капка была вылитая мать. То есть повторяла черты той, бедной, красивой девушки, которую выдали замуж за богатого, но больного парня.
 Фото 43
Летом, предоставленные самим себе, мы убегали то на Которосль купаться, то на кладбище. Леонтьевское кладбище было в пределах центра города. Там, у дороги, что ведет с вокзала Ярославль Главный, были схоронены отец и мать Сезёмовых девчонок. Позднее, когда умерла моя мама, она была схоронена там же, на Леонтьевском кладбище. И тогда мы втроем бегали на могилки наших родителей. И это было нормальным время провождением.
Я помню, как Светка подходила к могиле родителей , протягивала руку и говорила: «Здравствуй, папа» и пожимала невидимую руку. Потом она еще раз протягивала руку и говорила : «Здравствуй, мама» и опять пожимала невидимую руку матери. Мы играли на кладбище, сидя в траве, рассказывали истории, выдуманные тут же, потом шли домой по всей улице Большой Октябрьской, которая тянулась от самого вокзала Всполье до нашего дома.
Самое сильное впечатление от детства: всегда хотелось есть, хотя я не была обжорой, и иногда отказывалась от вполне съедобной еды. Помню два случая. Однажды, Римма принесла в наш дом бутылку с рыбьим жиром. Она сказала, что есть люди, которые жарят картошку на этом рыбьем жире и, говорят, что это вкусно. У нас тогда была картошка. К нам приехал кто-то из Ростова, и привез сумку картошки. Мама бережно очистила несколько картошинок, порезала их и пожарила с рыбьим жиром на керосинке. Запах рыбьего жира был таким противным, что я, хоть и голодная, не только не стала, есть эту картошку, но меня очень мутило от такого запаха.
Римма была очень удивлена, раздосадована и удручена.
Второй случай я помню, когда мама отвела меня в детский сад. Как жене фронтовика, ей дали путевку для меня. В детский сад мы ходили через задний двор, где стояли помойные ямы и уборные, типа сортира. По весне нечистоты разливались широко, и пройти мимо наших сортиров было очень затруднительно. Передвигались гуськом, ступая шаг в шаг, как минеры, боясь оступиться или, не дай Бог, упасть.
С наступлением тепла мутные, зловонные ручьи и лужи постепенно высыхали, и тогда можно было идти свободно.
Утром меня уводила мама, а вечером за нами приходила мама моей другой подруги Нонки Комляковой, тётя Лида. У неё было трое детей. Старший Витька, ровесник моей средней сестры Ольги, потом Герка, он был на год старше нас с Нонкой, и Нонка, моя подружка и ровесница. Герка ходил в старшую группу, а Нонка со мной в среднюю.
Однажды нам на обед подали котлеты. Это были большого размера, очень аппетитные, розовые поджаренные котлетки. Дети все закричали: «Ура, котлетки»… И я закричала: «Ура! Котлетки»! И представила мясные котлетки, которые, я ела у бабушки в Ростове. Я куснула котлету, и вдруг почувствовала какой-то странный вкус, не похожий на то, что я ела у бабушки. Я выплюнула это изо рта, и мне сделалось так обидно, глубина моего разочарования была так велика, надежды на ожидаемый вкус так жестоко были попраны, что я заплакала. А дети с удовольствием ели!
Воспитательница, пожилая, благородная дама, подошла ко мне, и с удивлением спросила, что у меня случилось, и почему я так горько плачу? «Это не котлета»! – еще горче заплакала я. «А ты знаешь, что такое котлета?  – с удивлением покачала она головой,  – Значит, знаешь. Ну, успокойся, это тоже котлета, только морковная». Вечером за нами пришла тётя Лида Комлякова. Нонка тут же нажаловалась ей, что я не ела котлетку. Тётя Лида привела меня домой к маме, и возмущенно рассказала ей, как я отказалась от котлеты.
Я думала, мама меня будет журить, но мама погладила меня по голове и сказала : « Она у меня благородных кровей». С тех пор я никогда не ела овощные котлеты. Боялась разочарования, и впервые я попробовала овощные котлеты, пудинги, запеканки, когда отдыхала в Железноводске, но было мне тогда, уже за тридцать пять. Овощные блюда, приготовленные на курортной кухне, были вполне съедобны и даже приятны на вкус. Теперь я не отказываюсь от таких вкусностей, но тогда, в раннем детстве, была драма.
Помню, что у нас по вечерам собирались соседки – жены фронтовиков. Мама шила, сидя на столе под лампой. Слушали радио – сводки с фронта. А потом мама пересказывала пьесы, которые ставили в театрах, где они с папой работали до войны. Мама рассказывала очень интересно с большим пафосом. Перед соседками нашего двора мама играла все роли и помнила их наизусть. Зрители были благодарными. Они сидели молча, иногда плакали, иногда смеялись. Это был театр одного актера. Мама была замечательной актрисой.
В нашем доме жили беженцы из оккупированных немцами областей. Помню очень хорошенькую молоденькую евреечку по прозвищу – Ляпочка. Её все любили. Она была очень интеллигентная, улыбчивая и добрая. Прибыла в Ярославль из Бердичева. И когда Красная Армия начала наступление, мы все с нетерпением ждали, когда освободят Бердичев, потому что – Ляпочка обещала купить на рынке куру и всех угостить. Долго мы ждали угощения, но, наконец, Бердичев был освобожден. Мы все кричали «Ура!», а – Ляпочка почему-то плакала, потом и другие, глядя на неё, заплакали. Куру она так и не купила, да откуда у неё деньги. Все всё понимали и не обижались. Провожали – Ляпочку всем двором, наказывали писать. Мы ещё не знали, что творили фашисты на оккупированных территориях и с чем ей, видимо, пришлось столкнуться. Наверняка, родных у неё в освобожденном Бердичеве не осталось.

И еще воспоминания, наверное, более ранние. Я помню, что всегда боялась лошадей. Мама это объясняла тем, что, однажды, когда я гостила в Ростове, к дедушке Матвею Петровичу, на лошадях приехали крестьяне. Пока деревенские заказчики и дед Матвей, вели торг, мы, ребятня, высыпали во двор. Мелюзга забралась в сани-розвальни, и я тоже, а старшие ребята, среди которых заводилой был Вовка Дормаков – сын дяди Саши слепого, стали дразнить лошадей. Лошади взревели и вздыбились. Большим мальчишкам была потеха, а мы, маленькие, страшно испугались, закричали, и когда в очередной раз лошадь, в санях которой сидела я, поднялась на задние ноги и в таком положении попятилась, я вывалилась из розвальней. Напуганные животные перебирали ногами, ржали, вращали огромными выпученными глазами.
На крыльцо выбежали хозяева лошадей. Кое-как их успокоили. Вытащили меня буквально из – под ног взбесившейся лошади. С тех пор я очень боялась лошадей. Мне тогда было что-то около двух лет. Я помню, что испытывала жуткий страх, когда мимо нашего дома в Ярославле проходили лошади. В довоенной России гужевой транспорт был самым многочисленным. Лошадей на улицах города было много. В Ярославле мы жили в полуподвале. Цокот копыт по булыжной мостовой слышен был издали.
– Цок, цок, цок….
Страшно. Я поднимаю голову к окну, и вдруг, вижу мохнатые ноги, подбитые подковами. Они медленно цокают мимо нашего окна и уходят. Но иногда лошадь, цокающая по улице, опускала голову и тут я видела огромную пасть с желтыми зубами и особенно страшно, когда лошадиный глаз повернет в мою сторону и вдруг, увидит меня. Я тогда кубарем скатывалась с подоконника и бежала под кровать.
Мама часто заставала меня под кроватью.
– Ты чего же опять под кровать забралась?
– Страшно, – отвечала я. Мама озабоченно качала головой, доставала меня из-под кровати, прижимала к себе:
– Не бойся, я с тобой.
Под кроватью был свой мир. Там жили мокрицы. Быстрые, увертливые. Когда я пыталась поймать хоть одну, они в панике разбегались. Туда я натаскала лоскутков, ведь мама была портнихой. Там я шила себе кукол. Рима очень удивлялась.
– Такая кроха, а соображает. Смотри, Варя,  – говорила она маме, – сколько живу на свете, сама маленькой была, кукол шила, а не могла додуматься, что бы на голову кукле нашить коричневый чулок вместо волос, расстричь его на шесть полосок и заплетать косички. Кукла с косичками. Надо же.
Да, сколько себя помню маленькой, я что-то шью для своих кукол. Мне всегда хотелось быть «как мама». И еще помню, как у меня появилась большая настоящая кукла. Маме её принес какой-то дядька и расплатился с мамой за работу этой куклой. Мама шила вечернее платье для его дочки. Почему-то мама с Риммой улыбались и загадочно переглядывались, когда этот дядька называл молоденькую и красивую девушку своей дочкой. Война. И тогда люди хотели жить красиво, если у них была такая возможность.
Но я помню, что этот дядька обманул меня. Он говорил маме:
– За вашу работу я принесу вам куклу для вашей девочки, – и потом, повернувшись ко мне и присев на корточки, он пообещал с улыбкой: – «кукла такая большая, как ты. Хочешь такую»?
Я очень хотела, тем более, что он обещал куклу ростом с меня. Была война, настоящих игрушек не было ни у кого, а если и были у кого-то игрушки, то они были самодельными. Получить новую настоящую куклу было верхом ребячьего счастья.
Куклу дядька принес в коробочке. Она была очень хорошей, но не такой большой, как ожидала я. И я почувствовала себя обманутой. Тем более, что я уже нахвасталась своим подругам Светке и Капке Сезёмовым и Нонке Комляковой, что у меня будет настоящая кукла и к тому же ростом с меня.
Тем не менее, с куклой я подружилась и полюбила её. Я её раздевала, одевала, шила ей платья из маминых лоскутков. Из-за чего с мамой у меня бывали неприятности. Мама запрещала мне брать лоскутки от тех заказов, которые она еще не сдала. Но если, я не могла преодолеть чисто женского соблазна, сшить что-то из полюбившейся ткани, еще не сданного заказа, то тут и были неприятности. Мама меня строго журила и грозила пальцем.
Так вот куклу я таскала везде с собой. Через некоторое время, она так постарела, что из неё стали сыпаться опилки, и она стала худеть на глазах. И всё равно, она стала еще привлекательнее для меня. Я её просто обожала. И когда наступало время ложиться спать, я укладывала все игрушки в деревянный капот от маминой швейной машинки, а любимую куклу вешала на косяк двери за шею. При этом голова куклы, сильно похудевшая от высыпавшихся опилок, висела на тряпичной шее, доставая кукле до середины живота. Римма возмущалась:
– Иринка, ты за что же это куклу – то повесила? Она что, провинилась? – Ты, что, Римма, – возмущенно отвечала я, – Все ночью будут спать. А она будет качаться, как на качелях». Это была льгота для любимой куклы. Римма смеялась.
Вчера 2 июня 2001 г. исполнилось 50 лет с того дня, как умерла моя мама Галицкая Варвара Матвеевна. Я помню этот день. Тогда, полвека назад, мне не исполнилось еще и двенадцати лет. Дитя войны, я была худеньким, тщедушным ребенком. Я помню, как соседки по одной подходили ко мне, и тихим голосом говорили :
– Иринка, мама-то умерла, – и ждали моей реакции. До меня не доходила глубина горя, постигшая меня, и я почему-то не плакала, а пыталась уйти от людей, от их пристального внимания. Мы убегали со Светкой и Капкой Сеземовыми. Они были круглыми сиротами. И вот теперь выходило, что я тоже сирота, хоть у меня был отец и две старших сестры, но те же соседки пригорюнившись, сетовали:
– «Отец помер, дитя полсироты, а мать умерла – дитё  – круглая сирота». Светка и Капка наивно радовались смерти моей мамы, что не одни они сироты, у кого нет матери. Ну, а отцы у ребят во дворе, тоже были не у каждого. Война. Но сиротство по отцу тогда не считалось сиротством.
Я помню, как привезли на грузовой открытой машине маму в гробу, как меня подсадили на машину и посадили на скамейку спиной к кабине.
 Фото 44
Дворовый дружок, Алька Мусинов кричал мне с завистью, цепляясь за борт:
– Счастливая, на машине поедешь!
– Ага, – отвечала я.
Было много цветов. Столько цветов я еще в жизни не видела. Сирень, сирень, сирень. И впервые откуда-то тюльпаны. После войны все жили скудно, голодно. Сил человеческих хватало только на то, что бы вырастить и произвести что-то, что может накормить человека или прикрыть его наготу. О цветах не помышляли. Но, видимо, кто-то уже думал о возрождении красоты. И на похоронах мамы я впервые увидела тюльпаны. Потом в моей жизни будет много цветов. Разных. Но те тюльпаны были, как открытие.
Мама лежала в гробу осунувшаяся и постаревшая. Она не была похожа на себя. И мне было страшно смотреть в её сторону. Я отводила глаза от гроба, но они не слушались меня и опять, и опять со страхом видела я перед собой чужое лицо с не мамиными чертами.
Машина дрогнула, заработал мотор, внезапно ударили медные тарелки духового оркестра, дружно вздохнули трубы и, только тут я поняла, что происходит что-то очень значительное и трагическое в моей жизни. Я заревела в голос. Машина медленно двигалась по улице, за ней шли и шли люди. Мама была тем человеком, который всегда приходил на помощь всем. Она обшивала округу, перешивала старые пальто и платья.
Не отказывалась ни от какой работы. А получать за свой труд порой было нечего. Нищие заказчики зачастую не могли заплатить, и мама оворила:
– Иди с Богом.
За советом и за помощью шли к Варе Галицкой. Она помогала, даже тогда, когда приходилось отрывать и без того скудный кусок от семьи и от себя.
Перед смертью мама сокрушалась.
– Вот, – говорила она, – всё болею, болею. Наверное, потому, что обет не исполнила, данный Богу. Обещала я, что если вернется Лёша с фронта домой, не погибнет там, не сгинет, возьмем на воспитание мальчика из детского дома. Сироту. Сразу не взяли. А теперь и подавно не возьмем. Здоровья нет».
Это я помню.
И вот теперь мама ехала на новую вечную квартиру. Длинная процессия людей, знавших и любивших мою маму, шла и шла к кладбищу. Заслышав оркестр, люди выходили из домов, спрашивая:
– Кого хоронят? – и, услышав ответ, качали головой. Ярославль в те годы был деревянным городом. По дороге ко Всполью, на Леонтьевское кладбище, всё больше был частный сектор, домики, огороженные забором. На одном из заборов сидели мальчишки. Я помню, как один из них спросил:
 – Кого хоронят?
Другой ответил, вытянувшись в рост, и заглядывая в гроб к маме:
– Старушку какую-то.
Мне хотелось крикнуть:
– Нет, моя мама не старушка! Она лучше всех!
Обиду за свою маму я помню до сих пор.
Потом помню, как на кладбище меня подвели ко гробу, что бы я поцеловала маму. Я поцеловала бумажку на её голове и почувствовала холод. Такой мама никогда не была. Я опять заплакала. Потом слышала удары земли о крышку гроба. Маму похоронили, и все пошли прочь.
Рима Пирожникова, мамина подруга, рассказывала соседкам :
– Когда уже садились в автобус и по машинам, что бы ехать домой, какая–то женщина закричала:
– Что за ребенок на могиле плачет?
Саша Галицкий вернулся и увидел Иринку, которая ревела во весь голос и царапая землю руками, кричала :
– Мамочка, я хочу к тебе, мамочка, возьми меня с собой!
Саша взял её на руки и понес к машине. Маленькую, худенькую, заплаканную».
Еще не единожды в своей сиротской жизни в отчаянии и горе я буду повторять эти слова: «Мамочка, я хочу к тебе! Мамочка! Возьми меня с собой!», обливаясь горькими слезами.
Помню, что в войну мама старалась меня отправить к бабушке с дедушкой в Ростов на сытую жизнь. Дед имел заказы, а бабушка управлялась с огородом возле дома, и в питании они были лучше обеспечены, чем наша семья в городе Ярославле. Однажды из Ростова приехала к нам дедова квартирантка Анна Мохова. Мама упросила её взять меня в Ростов. Пассажирские поезда ходили плохо, не регулярно, но из Ярославля в сторону Москвы и обратно постоянно шли военные эшелоны. И я до сих пор помню, как тетка Нюра тайком забралась на заднюю площадку товарного вагона, держа меня на руках. Это было страшно, потому, что лицо её выражало крайнюю степень озабоченности. Она прижимала меня к себе и шипела:
– Тихо! Молчи! А то конвой услышит!
От таких страшных слов, у меня как нарочно, полились слезы. И я скулила, что есть мочи и кричала, что хочу к маме. Тетка Нюра зажимала мне рот шерстяной рукавицей и шипела еще страшнее. Мы ехали долго. Площадка товарника была открыта со всех сторон, было темно и холодно. Эшелон часто останавливался и стоял подолгу. Наконец, мы добрались до Ростова. Тетка Нюра спрыгнула с тамбура, а потом только взяла меня на руки. Это мгновение, когда она оставила меня стоящей на площадке вагона, а сама спрыгнула на землю, я тоже запомнила на всю жизнь. Мне показалось, что меня оставляют тут одну, в темноте холодного товарника, и я пропадаю. Я затопала ногами и стала орать на всю округу. Тетка Нюра стащили меня с площадки, пристукнула по загривку и прошипела, что никогда больше не возьмет меня с собой в дорогу. Мы подлезали под вагонами, соседние составы стучались об рельсы, кругом было железо, скрежет, стук, темень и холод.
Когда меня ввели в дом деда, была глубокая ночь. Бабушка Орина Сергеевна с фитильком в руках открыла дверь и очень удивилась, что привезли меня.
– Ну, давай спать ложись. Утро вечера мудренее.
– А мякишку? – требовательно напомнила я бабушке мою особенность.
Я не могла заснуть, если мне не давали на ночь крохотный кусочек хлебца, и обязательно, что бы не корочка, а мякишек, так я называла мягкий кусочек. Я помню, что этот мякишек во рту у меня прилеплялся к нёбу, и сосала я его долго, пока не усну. Ржаной вкус хлеба растекался по всем жилочкам, и ничего на свете не было лучше и вкуснее родного мякишка.
– Мякишка, говоришь? Всё ещё мякишек сосешь?
– Всё еще сосу, – сокрушенно соглашалась я.
Бабушка засмеялась. Она пошла к огромному резному буфету, долго шуршала там чем-то, потом достала из его глубоких недр кусочек драгоценного хлебца, сунула мне в рот.
– На, надсада! Право, надсада. Ложись на лежанку. Там тепло.
Лежанку дед смастерил в длинном коридоре, так, что одной стороной она грела соседнюю комнату, где жила квартирантка Анна Мохова с двумя мальчишками – Женькой и Колькой, а топка и сама лежанка были в коридорчике. Я забралась на лежанку и утонула в овчинах, подушках, стеганых одеялах.
Бабушка спала высоко на русской печке. В ту ночь я быстро уснула. Но вообще – то, я была очень пугливая. Когда лежишь на лежанке, то в перспективе видна кухня и окно, которое выходит на парадное крыльцо. И мне всегда казалось, что в окно кто-то заглядывает. Было жутко. Я быстро отворачивалась, старалась зарыться головой в подушки, и не думать о том, что кто-то смотрит в окно, но страх заставлял меня снова и снова поворачиваться в сторону опасности и смотреть туда. Неясные очертания чего-то за окном снова казались мне страшными и опасными, и я опять быстро отворачивалась и зажмуривала глаза. Когда было невмоготу от невыносимого страха, я тихонечко скулила:
– Ба-буш-ка! – бабушка молчала. От этого мне становилось еще страшнее, я тихонечко повторяла, – ба-буш-ка!
В ответ тишина.
– Ба-буш-ка! – кричу я на весь дом.
– Чего тебе, надсада!
– Мне страшно!
– Спи! Всё спокойно.
– А вон там? В окне кто-то смотрит.
– Где? – сонно спрашивает бабушка.
– Во-он там.
 Бабушка сползает с печки, идет к окну, занавешивает его поплотнее.
– Спи, Оринка, спи. Всё спокойно, Слава Богу,  – и тихонько ругалась, – Право, надсада!
Так что, мой приезд не был сахаром. Ребенок я был тот ещё.
Зимние дни в Ростове были скучны и однообразны. Гулять я ходила редко и ненадолго. Зимы тогда стояли суровые, морозные. Говорили, от того, что много трупов не похороненных лежит поверх земли. Было страшно такое слышать.
Помню, как наступило лето. Мы с дедом сидим на завалинке возле дома. Слышу низкий, зловещий гул. Дед приставляет ладонь ко лбу козырьком:
– Немец летит Ярославль бомбить.
– Да, – по взрослому вздыхаю я,  – немец летит Ирослафь бомбить.
Потом дед поднимается с завалинки и пристально смотрит вслед немецкому бомбардировщику. Рука его машинально кладет кресты. Дед шепчет молитву. Там, в Ярославле живет его дочь Варвара, его внучки. Огненные всполохи разливаются в небе, отдаленный гул взрывов. Война.
 Кто-то приехал из Ярославля и сообщил, что мама собирается к нам в Ростов. Мама редко покидала дом в Ярославле. А тут… сама мама едет! И для меня наступил напряженный период ожидания. Я всем хвастаюсь, что моя мама приедет, и, может, заберет меня в Ярославль.
 
– Ага, уедешь ты с печи на порог! – дразнит меня Галка Шумова, тёти Лены дочка.
– Уеду и больше не приеду. Вот!
– А потом опять писать твоя мама будет: заберите Иринку, она в Ростов хочет
– И не приеду больше. У нас в Ирославле на улице асфальт, не как здесь.
– Какой асфальт? – с настороженным любопытством спрашивает Галка.
– Такой гладкий.
– Гладкий, как лёд? – уточняет галка.
– А вот и нет!
– Тогда, какой гладкий? – допытывается Галка.
– Ровный и без булыжников. Не как у вас в Ростове.
– Что ли на нем кататься на валенках можно, как на льду? – допытывается Галка.
– Можно прямо на валенках кататься,  – вдохновенно вру я, – а еще у нас много пироженого и мороженого и еще шоколада и мармелада, – перевожу я разговор с опасной темы на другую.
– Врешь! – не верит мне Галка.
– Правда! – кричу я громко, что бы все поверили, хотя я всю эту вкуснятину еще в своей жизни и в глаза не видела. Я это знаю по рассказам мамы.
Я очень люблю, когда мама рассказывает про довоенную жизнь. Когда взрослые что-то хорошее вспоминают, обязательно добавляют, что это было тогда еще, до войны. Довоенная жизнь нам, детям войны, казалась сказкой.
И вот мама должна приехать. В последнюю неделю я каждый день ходила на вокзал встречать маму. Утром после завтрака, я убегала к вокзалу. Мне так хотелось первой увидеть маму, встретить её, прижаться к ней, услышать её голос. Дорога от дедова дома до ростовского вокзала и сейчас кажется не близкой, а тогда, когда я была совсем крошкой, дорога занимала много времени и сил. Я шла по обочине, срывала цветы, разговаривала с ними. Я это помню. Я наказывала птицам, что бы они летели в Ирослафь и сказали маме, как я её жду!
Я ловила неуклюжих, неспешных божьих коровок, и пока они ползали по моей грязной ладошке я шептала им:
– Божья Коровка! Улети на небко! Там твои детки кушают котлетки! Лети высоко! Лети далеко! Скажи маме, чтобы она скорее приезжала ко мне!
Но шли дни, а мама не приезжала. Я извелась в ожиданиях. Утром я уходила на станцию, а вечером приходила обратно. Я провожала и встречала все поезда, эшелоны, товарники, что шли через Ростов. Однажды, я в очередной раз не встретила маму и уже поздно вечером шла домой. За день так учумазилась, «косики» расплелись, ленты развязались, замурзанное спереди платье переодела задом наперед. Так мне казалось чище. А когда я подошла к дому, меня поразили звуки родного голоса. В доме, на парадном крыльце сидела моя мама и разговаривала с бабушкой. Но прежде я услышала её серебреный голос. Случилось такое ощущение радости, приятной неожиданности, я бросилась навстречу своему счастью. Там же были бабушка, тетя Лена и квартирантка Нюрка Мохова. Они окружили маму, и всё о чем-то расспрашивали её, и смеялись, и были все такие добрые и веселые.
–Мама! Мама!
Это ощущение детского счастья я запомнила на всю жизнь. И еще звуки родного голоса. Нет ничего прекраснее маминого голоса!
 Фото 45
Год 2001. 08 мая.
День теплый. Солнечный. Мой сын Ярослав зашел за мной, что бы ехать на Леонтьевское Кладбище, самое старое кладбище в городе. Это кладбище, которое еще в пятидесятых годах находилось за пределами городского вала, сейчас обступили новостройки хрущевских, брежневских и перестроечных времён. Сейчас оно стало центральным и считается престижным. Там нашли упокоение мои ярославские родные. Похоронен там мой дед по отцу Константин Ильич Галицкий. Умер он от водянки в сентябре 1941 года, в самом начале Великой отечественной войны. Могилка его за годы войны затерялась. Известно было только примерное место его захоронения. На том примерном месте схоронена была и моя мама  – Варвара Матвеевна Галицкая /Дормакова/ в 1951 году 5 июня. / умерла 2 июня/. Рядом похоронены семья Чесаловых – тётя Катя /Екатерина Константиновна Чесалова \Галицкая \ / и дядя Коля – её муж /Чесалов Николай Иванович/.
На душе у меня не спокойно. Памятник общий для мамы и дедушки Константина Ильича, был поставлен еще папой из бетона. За пятьдесят лет бетон устарел и начал крошиться. Вид у памятника очень убогий. Я не знала, что предпринять. Конечно, надо бы облагородить все четыре могилки, убрать старые памятники Чесаловых и Галицких, и поставить один общий. Но, во-первых, эти памятники ставились руками родных мне людей – папы, дяди Саши Галицкого и дяди Саши Бухарина, и уже являются памятниками всему нашему Галицкому роду, навевают воспоминания о благородной и дружной семье Галицких. Во-вторых, мне всё кажется, что как только я это сделаю, то наступит и мой конец в этой жизни, и придется всё переделывать под мою могилу. А лечь я хочу рядом с мамой. Поэтому всё тяну, тяну, оттягиваю своё существование на земле. Ярослав неожиданно решил сам задачу. Он привез с собой на кладбище песок, цемент, воду, сделал раствор и замазал все неровности. Памятник стал выглядеть прилично. Теперь в начале июня пойдем опять к маме. Исполняется ровно пятьдесят лет, как её не стало. Тогда покрасим памятник, оградку, и они еще послужат нашим родным до моей смерти.

Варвара Матвеевна Дормакова + Алексей Константинович Галицкий.
Их Дети:
1. Галина Алексеевна Галицкая 02.04.1927 – 09.045.1986г..+ Василий Николаевич Мелюхин 20.01. ок.1921г.
Их сын /приемный/ 1.1.Виктор Николаевич Мелюхин. 24.11.1952.г.р.
Его дети:
1.1.1. Юрий Викторович Мелюхин + Татьяна, их дочь Ульяна Юрьевна Мелюхина 2006 г.р.
1.1.2. Галина Васильевна Мелюхина + Владимир
Её ребенок от первого брака Антон Викторович Мелюхин.
Ольга Алексеевна Галицкая 30.01.1930г. – 17.03.1989г + Олег Иванович Терентьев.
Сын Ольги, усыновленный Мелюхиными, Виктор Николаевич Мелюхин
2.2. Варвара Олего
вна Терентьева.+ муж, имеют двоих сыновей. Оба больны от рождения.
2.3. Надежда Олеговна Терентьева.
 3. Ирина Алексеевна Галицкая 07.06.1939г.р. + Иосиф Федорович Грицук 23.12.1939г.р.
Их дети : 1. Ярослав Иосифович Грицук 30.03.1964г.+ Галлия Миннихарисо
вна 02.11. 1960г.р.Сагирова, имеют двоих сыновей: Сергея Ярославовича 1986г.р и Алексея Ярославовича 1999г.р.
2. Федор Иосифович Грицук 1969г.р. инвалид детства – олигофрен.
ЕЛЕНА МАТВЕЕВНА / ДОРМАКОВА / ШУМОВА
Род. 18 мая 1914г.-ум. 26 ноября 1988 года
Тетя Лена Шумова–Дормакова была очень интересной женщиной. До войны она вышла замуж за Николая Шумова, в 1938 году родила от него дочку – Галину. Но уже до войны они разошлись. Николай ходил к дому Дормаковых, преследовал Елену, но она всячески уклонялась от встреч с ним.
Работала она в райпотребсоюзе бухгалтером.
 Фото 46
Всю войну она проработала на своём месте, и я помню, как бабушка ходила в столовую райпотребсоюза за тетилениным обедом. Причем, обед приносили тогда, когда начинал по радио говорить Ярославль. Местные Ярославские передачи отличались от центральных каким-то особым тембром. И я, когда слышала начало этих передач, кричала бабушке:
– «Бабушка! Уже Ирославь говорит»! Это означало, что скоро нас покормят очень вкусным обедом. На обед давали котлету, пюре, политое густым коричневым соусом, а иногда гуляш. Бабушка делила это на три равные части: для Галки Шумовой, Вовки Дормакова и меня. Мы все пристально смотрели, что бы было по-честному, а потом очень быстро съедали, вылизывая языком тарелки, и заедая крохотным кусочком хлеба.
Такие обеды были только для государственных служащих, и это было такой льготой, за которую стоило держаться.
Тетя Лена крепко держалась за своё место. Она была отличным работником, сообразительным и честным. А обед отдавала детям, даже не своей только дочке, а всем нам, её племянникам.
 Фото 47
Когда война подходила к концу, тетю Лену вызвали в горком партии Ростова и предложили ей новую ответственную работу. Её направляли в освобожденный Вильнюс, где бесчинствовали банды «лесных братьев», националистов, где местное население саботировало Советскую власть и не желало на неё работать.
Командировка была опасной, но Елена Матвеевна посчитала это за удачу. Она очень не хотела встречаться со своим бывшим мужем. Она не отвечала на его письма, а Николай писал, что скоро вернется с фронта и придет к ней и дочке. Я помню, как Мама делилась с Риммой, своей подругой, и говорила ей шёпотом, о каком–то Зиновьеве, который был начальником Ярославского Облпотребсоюза и очень был неравнодушен к нашей тете Лене. Всё это я смутно помню. Позднее, после войны, когда уже не было в живых моей мамы, Зиновьев был осужден с группой работников потребкооперации и посажен в тюрьму. В газете был фельетон, и папа выслал тете Лене эту газету в Вильнюс.
Может быть, тетя Лена бежала не только от своего постылого мужа, но и от запретной любви к человеку, отношения с которым были абсолютно бесперспективными.
И вот она в Вильнюсе. Её сразу назначают главным бухгалтером Вильнюсского апиленкова потребсоюза. /Апиленка – округ по-литовски/. Для работников этого профиля, а работали в довоенной буржуазной Литве только мужчины, – женщина главный бухгалтер – нонсенс. Саботаж был невиданный. Это был 1944 год. Приходилось разговаривать с каждым работником лично, по нескольку раз уговаривать, и всё это, не зная литовского языка. Днем тетя Лена пыталась разобраться с бумагами и набирала на работу людей. Специалисты не шли на работу, а дилетанты ничего не умели, приходилось их обучать на месте. И сама училась языку.
Тетя Лена очень уставала, а по ночам испытывала страх.
Вечером, прежде чем войти в квартиру, она широко открывала дверь, и входила, осматривая все углы, и заглядывая под кровати. Ставни никогда не открывала, бояться были основания. В городе ходили слухи, что бандиты врывались в дома и квартиры, убивали русских людей, зверски расправлялись с ними.
Жила она в частном секторе, на квартире у поляка. Когда он сбежал в Польшу, не рассчитывая, что насовсем, он предлагал тете Лене остаться в его доме. Но Лена отказалась, и ей выделили квартиру.
Квартиру ей дали на центральной улице, на улице Пилес, недалеко от вокзала. Хозяева всё бросили и ушли вслед за немцами. В квартире было всё: мебель, посуда, бельё. Вероятно, люди надеялись вернуться. Сейчас это улица Горького.
Ей всё-таки удалось уговорить несколько человек вернуться на работу. Я уже говорила, что это были мужчины. Утром, приходя на работу, они подходили к ручке, целовали её:
– Лабас ритас, поне Елена.
– Лабас ритас, – отвечала с улыбкой тетя Лена. Она очень смущалась, когда подходили к ручке, она прятала руки за спину, и говорила, что в России не принято так здороваться. Прятать руки у неё были основания. Дело в том, что постоянное напряжение сил и нервов вызвали экзему. Водянистые пузырьки высыпали как раз на внешней стороне ладоней.
 Фото 48
И это у нас наследственное. У меня тоже после нервных расстройств проявляется экзема.
Однажды один из её работников не вышел на работу. Это был один из тех, кто, как ей казалось, особенно лояльно относился к ней.
На другой день в кабинет к Елене Матвеевне пришла жена этого человека и со слезами рассказала, что её мужа арестовала милиция. Он пошел на рынок продать пуговицы, в доме нет денег. А его арестовали и не выпускают. Начальник милиции, такой большой, грозный, говорит, что её мужа будут судить за спекуляцию и посадят в тюрьму.
Тетя Лена успокоила женщину и пообещала разобраться. Она направилась в милицию.
Начальник милиции Фомин Василий Алексеевич был, в самом деле, очень высокого роста, почти под два метра, широкоплечий молодой мужчина, очень строгий и неулыбчивый. А тетя Лена была очень горячей по характеру, вся в отца Матвея Петровича.
В общем, разговор получился сумбурный, безрезультатный, и огорчительный для Елены. Фомин оказался этаким Глебом Жегловым, у которого «вор должен сидеть в тюрьме, а спекулянт отвечать по закону». Доводы Елены, что это аполитично, потому что в пору поголовного саботажа, его арестованный всё же не поддался всеобщим настроениям и работает, и сотрудничает с Советской властью в Литве, ни к чему не привели. Фомин стоял на своём, тетя Лена назвала его чурбаном и выразила возмущение, что таких ставят наводить порядок в городе и ушла расстроенная.
В Вильнюсе в ту пору мало-помалу стало создаваться общество руководителей, прибывших в Литву по направлениям партийных органов, сейчас это бы назвали русской диаспорой.
Ближе к концу рабочего дня, Елене Матвеевне позвонила знакомая русская женщина и пригласила на вечеринку по какому–то поводу. Елена часто оставалась ночевать у кого – нибудь из своих знакомых приятельниц, потому что боялась ночевать одна в выделенной для неё огромной, но чужой квартире.
Работы было много, и она задержалась немного, и когда пришла на вечеринку, все гости были уже в сборе.
Приятельница Елены взяла её под руку, ввела в большую залу, и представила гостям.
– А теперь, Леночка, я тебе представлю очень интересного человека, он твой земляк, тоже из Ярославской области, из Борисоглебского района.
И подводит Елену к Фомину Василию Алексеевичу. Елена сказала:
– А мы знакомы.
И повернулась, что бы уйти. Но Фомин не дал ей этого сделать. Он протянул ей руку и сказал:
– Когда вы ушли, я очень пожалел, что не уступил вам. Я обещаю, что впредь ваши желания будут для меня законом.
Все были удивлены, как эта маленькая, тогда ещё хрупкая женщина, так быстро прибрала к рукам такого богатыря. Василий Алексеевич буквально потерял голову от любви к Елене Матвеевне.
 Фото 49
Прошло еще некоторое время, и Василий Алексеевич переехал к Елене Матвеевне в её четырех комнатную квартиру на улицу, которую в последствии переименуют в улицу Горького.
Но не всё было гладко в их жизни. У Василия Алексеевича была семья. В Борисоглебе у него осталась жена и трое детей. Две дочки и сын. С женой он категорически не хотел жить, а случилось то, что случалось в то послевоенное время.
Когда Василий Алексеевич вернулся в Борисоглеб с фронта, пришел домой, то застал там другого мужчину. Фомин, ничего не говоря, отправился в райком партии, где и шел набор специалистов в Литву. Его сразу направили в Вильно. Василий Алексеевич, ни у кого не останавливаясь в Борисоглебе, сразу пошел на вокзал, сел в поезд на Москву и уехал в Литву. В Вильнюсе его назначили начальником НКВД города.
Там, в Вильнюсе, и встретились два одиночества. Моя тётка Елена Матвеевна и Василий Алексеевич.
 Фото 50
В отпуск в Ростов Елена Матвеевна приехала со вторым мужем. Это была хорошая пара двух красивых, умных, хорошо обеспеченных людей. Каждый приезд их в Ростов, или к нам в Ярославль, был праздником для всех окружающих. Как правило, собирались большие застолья, прогулки по городу на виду у знакомых, в Ростове «уик-энды» на валах, т.е. выход «на зелёную». Я помню эти приезды, которые были сплошным праздником.
 Фото 51
 Фото 52
Законная жена Василия Алексеевича не собиралась «отдавать» своего мужа. Однажды, во двор дома в Вильнюсе, где жили Елена Матвеевна и Василий Алексеевич, вошла бедно одетая женщина с тремя детьми: одним мальчиком и двумя девочками. Двор был формой каре, а вход во двор был через арку. Помню, что двор был мощен брусчаткой.
Так вот, женщина вошла во двор и закричала:
– Где живет эта б…, которая у меня мужа отбила!
Любопытные соседи высыпали из окон и наблюдали скандал. Тетя Лена была опозорена. Она собрала вещички своего любимого человека и предложила ему покинуть её. Он взял рюкзак с необходимыми вещами, ушел из дома к себе на работу и стал жить у себя в кабинете. Первая жена Василия Алексеевича развила бурную деятельность. Она пошла в партком НКВД, написала заявление, что муж бросил её с тремя детьми, что она осталась без средств к существованию, что ей необходимо вернуть мужа.
Разбирательство персонального дела Фомина В.А. шло довольно долго. Василий Алексеевич был непреклонен. В семью прежней супруги он возвращаться не собирался категорически. Он был согласен платить алименты, давать деньги на содержание детей, но жить с опостылевшей, скандальной бабой наотрез отказался.
Его оставили в покое. Жене его выделили жильё, она стала получать алименты, и не собиралась переезжать обратно в Борисоглеб.
Через уговоры и клятвы, Фомин вымолил право жить рядом с Еленой Матвеевной.
 Фото 53
Прошло время. На смену необразованным и самоуверенным практикам пришли молодые люди с дипломами специалистов. Дядя Вася вынужден был оставить свой кабинет и перешел работать на один из заводов в Вильнюсе начальником ОТК, а потом и просто мастером. Тетя Лена была на своем месте. Она была незаменима, как специалист и до ухода на пенсию оставалась главным бухгалтером республиканского потребсоюза. Работала она почти до семидесяти лет, не оформляя пенсии, и только после семидесяти лет она оставила своё место и перешла в замы главбуха, а на своё место поставила свою ученицу и помощницу.
Благодаря тому, что тетя Лена работала на такой должности, она могла снабжать нас время от времени дефицитными товарами. Мы, конечно, не злоупотребляли этим, и очень редко что-либо просили у неё, но она сама присылала посылочки на праздники, или по случаю рождения племянников, или просто после встреч с ней, когда видела, что мы поизносились.
Вообще, она была очень щедрым человеком.
Но старость её не была безоблачной.
Дети Василия Алексеевича постоянно обитали в семье тети Лены. У Елены Матвеевны и у Василия Алексеевича девочки были с одного года и обе Галины. Тетя Лена постоянно покупала одежку на всех детей: и на свою Галку, и на детей Василия Алексеевича. Так что Василий Алексеевич, живя с нашей Еленой Матвеевной, по существу, находился и среди своих детей.Тетя Лена, добрая душа, никогда не пеняла ему на это. Традиции Дормаковской семьи, накормить и пригреть входящего в дом, соблюдала свято.
                Фото 54
Не делай добра, не получишь зла. Это сказано не про нас. Но как раз это оказалось верным. Когда тетя Лена уволилась со своей хлебной работы и с тяжелейшими недугами ушла на пенсию, Василий Алексеевич вдруг вспомнил, что у него есть дети от первого брака. И стал потихоньку, от прикованной к постели Елены, раздавать из дома ценные вещи. Когда тетя Наташа заметила, что из дома её сестры пропадают вещи, то она сказала об этом тете Лене. Тетя Лена ответила:
– Я боюсь его, пусть делает, что хочет.
И тогда тетя Наташа стала выспрашивать её, почему она боится Фомина, оказалось, что он её побивает, и сильно запугал больную женщину, видимо сказывались навыки НКВД-эшной работы.
У тети Лены к тому времени была гипертония и диабет. А когда она умерла, то ночью, пока никто не узнал об этом, дети Фомина подогнали машину к подъезду и вывезли всё, что оставалось в квартире, даже мебель.
Когда Галина, дочка тети Лены приехала, что бы похоронить мать, то не нашла даже обручального кольца матери. Вот так закончила свою жизнь моя любимая тетка, которая всю свою жизнь жила для людей, а в ответ в конце жизни получила неблагодарность и злобу.
 Фото 55
Её дочь Галка вышла замуж за курсанта школы МВД, Федорова Николая Ивановича. Свадьба их была 9 мая 1959 года. В этот день погиб Олейников Петр, муж Натальи Матвеевны, отец Саши Олейникова.
Федоров Николай, муж Галины Шумовой, окончил школу МВД Балтрашунаса. После получения диплома, его направили на службу в места лишения свободы, в Кемеровскую область, в поселок Мыски. Она поехала за мужем. Способный парень, он быстро дослужился до должности начальника лагеря в пос. Лесное в Коми АССР. Галка родила сына Сережу 17 апреля 1963 года, и, боясь за него, привезла его в Вильнюс. Мы с Иосифом в тот год приезжали в отпуск в Вильнюс, было это летом. Тогда я в последний раз видела Галку. Больше мы с ней не встречались.
Сергей Фёдоров был единственным и любимым внуком тети Лены. Он закончил электромеханический техникум по специальности промышленное оборудование. Работал на Вильнюсском заводе измерительной техники настройщиком радиоаппаратуры.
Как жила Галина, могу процитировать её письмо ко мне, написанное по поводу одной публикации. Попробую всё это отпечатать.
Газета ЗОЛОТОЕ КОЛЬЦО
от 11 января 1991 года. СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМ.
«Храните преданья»
Галина Арбатская. «ФОТОГРАФИЯ НА ПАМЯТЬ ДЛЯ ОТЧИЗНЫ ДОРОГОЙ»
Как часто только снимок в семейном альбоме хранит память о дедах и прадедах, неизвестно куда и когда сгинувших: Великий Октябрь был великим разрушителем семьи. «Золотое кольцо» создает летопись истории семей нашего края. Первый материал о предках жительницы Ярославля Ирины Алексеевны Грицук.
«Встань, фотограф, в серединку и сними нас всех в обнимку. Может быть, на этом снимке вместе мы в последний раз… и остались снимки эти в униброме, в бромпортрете – фотографией на память для Отчизны дорогой…» Ах, фотографии века минувшего – лица чистые и красивые. Кровавый век изломает судьбы, но там, в конце Х1Х – начале ХХ века, остались всё же красота и неведомая нам гармония.
Вот сидит лихой и усатый, 32 летний нижний чин царской армии, Матвей Дормаков. Фото года 15-го: война, немцы, но в воздухе вот-вот запахнет иллюзией всеобщего равенства, братства и счастья. Прошло 75 лет, как щелкнул аппаратом фотограф, но внучка бравого солдата смотрит на снимок. Я стою с нею рядом и знаю, что она верит в зыбкие и иллюзорные слова о братстве и счастье. Внучку зовут Ирина Алексеевна Грицук. Два дня я мучаю её расспросами о дедах и бабках,  – прошлое, будто не уходило из стен этих темных комнат с высокими потолками. Легенды, вымысел, правда – все смешалось в семейных преданиях, они фантастичны, трагичны и прекрасны, как всё, что происходило с Россией.
…Дед по матери, Матвей Петрович Дормаков, на снимке вид лихой имеет небеспочвенно, потому как натурой обладал широкой. Был он в Ростове человеком известным – жестяных дел мастером. Говорят, доводилось ему крышу Шаляпина крыть. Мог Матвей Дормаков изладить контрамарку – железную печь с трубой до потолка, украшенную затейливыми завитушками, трубы для фабрик и всякую жестяную мелочь. Был он главой артели. В артель, продержавшуюся до 30-х годов, входили и трое старших сыновей Дормакова, всего же детей было десять. И как только артель выполняла заказ, ворота большого, с мезонином, дома Матвея Дормакова распахивались настежь и окна горели всю ночь. Ростов знал – Дормаков гуляет: заходи, голытьба,  – всем поднесут чарочку. И как подопьет дед со своим мастеровым народом, подопрет рукой голову и горестно так запричитает: « Где же ты, моя Ирмочка?»и слеза падает со щеки бравого солдата.. Ирмочка дедова любовь на всю жизнь, встретилась ему в Германии. В 15-м году попал Матвей Дормаков в плен, да в плену и «подженился». Родился у него с Ирмочкой сын / сын тот, вполне возможно, воевал в 41-м против своего сводного брата – Ивана Дормакова/. Как ни велика была любовь, вернулся дед к своим детям во хмелю объяснял необходимость своего возвращения так: «Да кто же я – отец или подлец?!» Кроткая жена его, Ирина Сергеевна, при сих словах стояла молча у русской печи ив громаднейшей сковороде жарила рыбу, заливая её яйцами с молоком.
Кто знает, что было в душе у «Сергевны» /так всю жизнь звал её муж, она же его не иначе, как Матвей Петрович/, но вида бабушка не подавала.
Красива была, прелестна. И доброты необычайной. Идет с базара, будто светится вся, – прохожие оборачиваются. / «Светлая у тебя была бабушка», сказала недавно родственница Ирине Алексеевне, бабушку не помнящей/.
Любовь её и почитание мужа были так велики, что, когда однажды ночью ей принесли записку Матвея: «Продай немедля корову», утром она отвела корову /кормилицу семьи!/ на базар. Вернулась – дома обыск. Дед по гордости своей повздорил с кем-то из начальства, а расправа в те годы была проста. И забрали деда, бабушку. И старших сыновейт – Ивана. Алексея и Николая, что в артели работали. Деду табличку на грудь надели – «враг народа» и повели лучшего в городе жестянщика через Родной Ростов… Как страшнее мастера наказать на Руси?
Деда приговорили к смертной казни, бабушку к 10 годам лагерей.
Дочь Варвара /мама И.А.Грицук/, бросив дом /она жила в то время в Ярославле/, уехала в Москву к Всесоюзному старосте, доброму дедушке Калинину. И, надо же, привезла из Москвы помилование. Дед вышел из тюрьмы седой: когда по тюремному коридору шли, гремя ключами, за осужденными на казнь, каждый раз думал, что идут за ним.
Сыновья Матвея Дормакова, прошедшие с ним днем позора по ростовским улочкам, судьба была уготована чисто российская.
Николая призвали в финскую. Он плохо ходил на лыжах, отстал от своих, финны его заминировали. Николай только, только успел предупредить о минах, пришедших на помощь товарищей – и взрыв!..
Красавец, лихой молодец, Алексей стал вором – крал в поездах чемоданы у партийной и прочей номенклатуры. Его ловили, он убегал, и крал снова и всякий раз заезжал к родным. Появлялся в кожаных перчатках, кожаных ботинках, с богатыми подарками. Мать подарки те не брала. Клан Дормаковых делился на тех, кто восхищался Алексеем и кто осуждал его. Историй – полулегенд об Алексее хватает. О том, например, как бежал от милиции в очередной свой ростовский наезд. Алексей плескался под умывальником, когда за ним пришли: «Здесь живет Дормаков Алексей?» – «Здесь», – отвечает и кричит спящему в комнате рядом тезке – квартиранту: «Леха, к тебе пришли!», а сам только и был таков. Перебегая реку по льду, увидел тонущих мальчишку с матерью, спас их, откачал и опять бежать…
В лагере Алексей просился на фронт – кто знает, какие ордена заработал бы и отчаянный вор Лешка Дормаков. Но не пустили на фронт – и сгинул Лешка в лагерях. Однажды, сказал товарищу, что сбежит, и пошел по просеке на лесоповале. Сначала стреляли в воздух – он шел, потом в ноги – он полз, опять стреляли. И не стало Лешки Дормакова на свете…
Ивана ж Дормакова отправили на Соловки. Он сбежал в Ростов. Потм еще побег. И – бывали чудеса, в суровые 30-е, а скорее, многочисленные родичи руку приложили: наказание Иван отбыл вблизи родных мест. Потом воевал, вернулся с наградами. И стал жестянщиком, бригадиром на заводе. В 1956-м году в Ростове прошел смерч, посносило с церквей купола, лежали те купола на земле. Иван Дормаков их восстанавливал. Когда его спрашивали лукаво: «Дядя Вань, сколько ты за купола получил?»,  – он не сердился, отвечал : «Да ты что, какие деньги? Это же святое дело!..» Утром он выходил на крыльцо своего дома – с крыльца видны его купола…
А по отцу Ирина Алексеевна Грицук _ Галицкая. Еще один ростовский род, еще одна история. Деды Константин и Василий торговали.
 Двоюродный их брат, Ростислав, был известным в Ростове художником. Дочь деда Василия Елена, тоже рисовала /её арестовали в 30-х, тайну и историю рода Галицких она унесла с собой /Сын Константина Алексей/ отец Ирины Алексеевны/ стал машинистом сцены в ростовском драмтеатре. Жена Алексея /мать Ирины Алексеевны/ шила театральному люду. В доме было много афиш, открыток актеров, но рано умерла мама, потом отец – сохранились крохи. Был еще по этой линии дядя Коля – Николай Чесалов. Партийный работник, несгибаемый коммунист. Мама Ирины Алексеевны как-то пришла к нему на прием: «Помоги, Коля, топить нечем!» Он взял её за плечи, вывел в коридор, показал на очередь: «Вон сколько ко мне, и все за дровами. Как же я тебе дам?!» И пошла мама со слезами с обидой на настоящего коммуниста в холодный дом, к своим трем дочуркам…
Артистические струны рода Галицких, соединенные с мастеровитостью , торговой хваткой и удалью рода Дормаковых, должны были даже в теории дать если не «гремучую смесь, то новый интересный и талантливый род. Но черное время России не дало этой ниточке окрепнуть : рано умерли две сестры Ирины Алексеевны, тяжко и неизлечимо болен её младший сын. Но уж ей-то Бог дал силы, кажется, отпущенные на весь род. И «гремучая смесь» Дормаковых – Галицких – это она, Ирина. Ни черное время, ни невзгоды её не берут. В молодости была хороша, с такими глазами и фигурой ей бы в мехах и платьях вечерних на приемах блистать / ей везло на фотографов, они, видимо, обалдевали от красоты и так её снимали, что очарование застывало на снимках/, но она выбрала в мужья почти слепого человека и работала без продыху. Была активисткой и секретарем парторганизации. Ушла на пенсию недавно, в свои 50 лет, и повела борьбу за право быть частным и честным торговцем. Для себя решила:
продолжу дело дедов, Василия и Константина, Галицких. Она столько сил и энергии затратила на войну с бюрократией /о, устроить скандал мытарившему её чиновнику она может артистично и виртуозно!/, сколько, видимо, надобно затратить всему депутатскому корпусу, дабы навести порядок в Ярославле. Она прекрасно пишет и периодически публикует в местных газетах «отчеты» о своих хождениях по мукам за частной собственностью /на почве журналистских интересов мы и познакомились/. Не скрывает, что журналистов теребит с одной целью: помочь отвоевать ей подвал под магазин. Подвал Ирина Алексеевна отвоевала- таки, да оказался он занят – и снова она воюет! Это ж сколько надо сил положить внучке Дормаковых – Галицких на то, чем деды занимались беспрепятственно! Видно, колесо истории крутится быстро только в одну сторону…
Она умудряется поросенка и кур в квартире и маленьком дворике /в центре Ярославля!/ выращивать, быть злой, доброй и скандальной, подставлять плечо слепому мужу, быть ласковой с непонимающим этот мир младшим сыном и помогать старшему – своей надежде и опоре… Говорит, что деды и родители не задерживались на этой земле – едва успевали седьмой десяток разменять, потому и ей, видно, отпущено немного, и она хочет успеть хоть что-то сделать, а продолжит её дело сын, и всё начнется с начала.
И, даст Бог, будет стоять Россия, и будут сиять купола в Ростове, отблеск их падет на улицы, по которым вслед за отцом с деревянной позорной доской на груди шел сын, давший вторую жизнь тем ростовским куполам. Зла на Руси не помнят. Иначе – как выжить, как жить?..
 ГАЛИНА АРБАТСКАЯ.

Вот такой материал был опубликован в январе 1991 года. Много здесь неточностей и даже просто неверного. Особенно, когда Галина Арбатская писала вторую часть про Галицких, видимо, устала разбираться в чужой родне. Но это всё неважно. Вот прочла я это снова и вспомнила тот 91-й год. Да, было, было…
Но, вот этот материал я послала в Ростов. В то время там были живы два моих дяди Дормаковы. Дядя Ваня и дядя Сережа. /Дядя Сережа умер через год. В апреле 1992 года/.
Эта публикация вызвала переполох в моей родне. И я получаю письмо от моей двоюродной сестры Галины Николаевны Шумовой – Федоровой, дочери тети Лены, которая к тому времени была уже на том свете. Елена Матвеевна умерла 26 ноября 1988 года.
Вот это письмо из г. Вильнюса, ул. Жяминос, д.8, кв. 35:
«18.02.91. Здравствуй, Ирина!
Никогда тебе не писала, а вот тут была у тети Наташи и она мне дала прочитать твою статью в газете, что ты ей прислала, и очень меня возмутила твоя статья. Какое право ты имела писать про деда и бабу всякую ерунду, что дед гулял от бабы, и что и его ребенок у немки, и что дядя вор, и что их вели с дощечками по городу. Ты что это сама всё видела или что они тебе всё это говорили? А ты подумала, что ещё живы их дети, дядя Ваня, дядя Сережа, тетя Наташа, и тетя Нина, и как они прореагируют на твою статью. Например, с тетей Наташей так плохо было, вызывали скорую помощь. Кому нужно это всё писать? Они прожили эту жизнь, и я, как знаю бабушка никогда не жаловалась, а я больше с ними прожила, бабушка меня воспитала, и я её очень уважаю и люблю и очень ценю. Таких женщин, как она, мало, а ты всю грязь вылила из их жизни, думаю, что бы, если бы они были живы, так не одобрили бы твою писанину.
Если уж ты взялась о семье Дормаковых писать, так ты бы обо всех писала и о дяди Сережи и тете Наташи. Она тоже молодая была, пошла на фронт, и об моей маме, как она в 45-м году, еще была война, а она по своей доброй воле поехала восстанавливать Литву, как её сколько раз бандиты националисты подстерегали в лесах и хотели убить, а сейчас вот такие смелые, которые не щадили себя, оказались оккупантами и фашистами, а мы их дети стали русскоязычными. Как ваш Ельцин нас называет. Так всю правду тебе не выгодно писать. Вы все такие, пишите и всё хаете, что было раньше в 30-40годы, но мы еще не родились, мы только войну помним смутно, но я постарше была и помню, как бабушка тебя привозила в Ростов, чтобы подкормить, как ты даже спать ложилась с корочкой хлеба /я всегда просила «мякишку», как помню. И.Г./ А спали мы втроем в темной комнате. Ты, я и бабушка. Ты в середке у нас спала и я ночью ругалась с тобой от твоих крошек. Или как я учила уроки вечером при коптилке, а дед на этом столе стучал ведра и бидоны из железа. А ты напротив сидела с растопыренными пальчиками. Они заменяли мне палочки, но и тут ты умудрялась пососать хлеб и сбивала счет. А бабушка потом ездила по деревням и выменивала на муку посуду, что дед делал, а мы оставались с дедушкой, и он одевался, как бабушка и доил козу, т.к. она признавала больше её, а он потом нас поил молоком. Но в то время все так трудно жили, но мы всё-таки сыты были, и в Ярославль с бабой к вам ездили, и вам кое-что привозили. Но вот, сколько лет прошло, и то так раньше не жили, как сейчас живем. Все по талонам за крохами стоишь, и не знаешь, получишь или нет. А у вас в России еще хуже, так кому такая жизнь нужна. Видно, только вот таким, как ты писакам. Дали вам свободу, а что дальше? Вот вы и пишете, что вам вздумается. А журналистка твоя, прежде, чем написать и опубликовать, узнала бы обо всем, об этом у их детей, т.е. у детей бабы с дедой, а написать все небылицы, что ты ей наговорила, смертных тайны священны, а ты ушат грязи вылила. Ведь и в Ростове читают эту газету, и есть много людей, которые еще помнят и деда и бабу. Ты писала бы о своих трудностях, о своей жизни, о муже инвалиде, что ты ему посвятила всю жизнь, о сыне больном, о сестрах. Как Ольга бросила маленького Виташку. Я была в то лето, у вас гостила. Как дядя Леша с тетей Тасей не знали, что с ним делать. Как его в больницу не брали без матери, как мы с тобой и ребятами со двора, разыскивали её по всем лачугам у реки. Как её нашли у мужиков. Как с ним нянчились потом, бегали в больницу, как позже уже Галина взяла и усыновила его. И увезла его. Об этом тебе не выгодно писать. Это касается твоей личной жизни. Если тебе не везет, так не надо таким образом карьеру себе делать. Очень много развелось таких писак, особенно партийных, которые раньше за счет партии карьеру зарабатывали. Кричали ура, а сейчас от неё отказываются, и всё опровергают. И советскую власть, а между прочим, благодаря Советской власти ты выучилась, институт закончила, это вы все не отвергаете.
Но мы с тетей Наташей напишем опровержение в эту газету, и на журналистку, чтобы в следующий раз, прежде, чем написать так, надо все факты проверить.
На этом разреши закончить своё послание.
ГАЛИНА.
Но не знаю, дойдет оно до тебя, т.к. от такой вашей жизни, у нас почту проверяют, что при советской власти сроду не было».

Вот такую отповедь получила я от своей двоюродной сестры Галины. Признаюсь, письмо мне было не совсем приятно, но в нем так много деталей нашего военного быта, исторических фактов, просто прелесть, что за письмо.
Я ответила:

« Здравствуй, моя сестричка Галочка.
Вот и дождалась я от тебя единственного письма за всю жизнь. Спасибо. Спасибо за подробности, с какими ты пишешь о детских наших годах, я многого не помню, но живо представила дом Дормаковых в Ростове, и ту темную комнату, где мы спали, и большой стол, за которым ты учила уроки.
А я еще помню, как дедушка нас с тобой деревянной ложкой по лбу шаркнул. За то, что крутились во время обеда, спорили из-за желтой пластмассовой шашки /чей-то трофей из Германии/. Помнишь, как мы с тобой одна за другой вдоль лавки выскочили из-за стола, а у деда ложка сломалась, а потом он её железкой скрепил.
Детские ростовские воспоминания самые светлые и в моей жизни тоже. Я была младше тебя и, поэтому, в памяти моей меньше сохранилось фактов исторических. Но то, что интерес к нашему роду у меня возник очень давно, объясняется тем, что я рано осталась сиротой, и мне были милы с детства воспоминания взрослых о маме, о её делах, о подругах, обо всем, что было связано с её именем. И когда был жив отец, я много узнавала от него. А об Алексее Дормакове он рассказывал так красиво и благородно, что я с его слов полюбила своего отчаянного дядю, и каждый раз жалела его все больше, по мере того, как подрастала, а потом взрослела и старилась. А то, что он был вор, и погиб в лагерях, и о его смерти известили маму его друзья. Это факт. И отрицать этого нельзя. А что лихой и благородный, и добрый и доверчивый был Алексей Дормаков – так это со слов моего отца. И я хотела бы в это верить.
А ты – то , хоть знала, что у тебя был такой дядя – как Робин Гуд, как Дубровский, этакий народный мститель? Или ты знать этого не желаешь? Но это было! Было!
И Царство ему Небесное, и можешь проклинать меня пропадом, но я хочу, что бы вспомнили о нем, в том же Ростове, на Родине его, ведь страдалец был и мечтатель. Поднимись до его страданий и попытайся понять и простить его с высоты нашего времени!
А что касается любви Матвея Петровича, так кто ж осудит человека за любовь? Только вы там что-то не додумались. Забыли что ли, как любили сами или не любили что ли вовсе ни кого? Не верю. Знаю, как пронесла любовь свою через всю жизнь тетя Наташа к своему фронтовому мужу, а смогла и еще раз полюбить. Так что же ханжами – то прикидываться и в обмороки падать? Я всегда знала, что Дормаковы люди честные и искренние, так что же с вами случилось? Что же вы из деда и бабушки икону-то делаете? А они живые люди были – жили, любили, страдали, как и весь род человеческий.
Спрашиваешь, откуда узнала про дощечку на груди у деда? А совсем недавно в один из последних приездов в Ростов у тети моей, Натальи Матвеевны. Спроси у неё, она расскажет тебе, как и мне рассказала, как бежала она девчонкой, за этой печальной и позорной процессией арестованных родителей и братьев, как слезы подолом вытирала. Спроси у неё и помни это вечно. Помни! Это было! Как бы ни хотелось тебе опровергнуть это!
А насчет моей карьеры, везения или еще, как ты пишешь, не волнуйся. Откарьерилась. Я уж, голубушка, 6-й год, как на пенсии. И мне карьеру не делать. А вот головы своей ни перед кем не склонила, никого не предала, врагу – дураку не покорилась, и всегда считала, что черты эти мне род Дормаковых в наследство дал. Да, видно, ошибалась.
Дедушку своего Матвея Петровича и бабушку Ирину Сергеевну почитаю не меньше, чем ты. За красивой жизнью на Западе не гонялась. Живу в русской глубинке и со своим русским народом несу все тяготы его, и не вам меня судить из-за границы.
А не помнишь ли ты, дорогая, как наш дед со стены радио об пол бухал и топтал его ногами, и кричал:
– Всё врут! Всё врут!
– Дедушка, ты что, кулак? – спрашивала я, тогда уже в пионерском возрасте.
– Цыц!
Такого деда ты, конечно, не помнишь! Тебе и представить трудно, что он был мятежником в душе, запуганным на всю жизнь не состоявшимся расстрелом, так и не признавшим власть болтунов и дураков.
Я не отрекаюсь от своих предков, какими бы они ни были, не стыжусь их горькой судьбы. Горжусь тем, что они обычные люди, разделившие свою судьбу с судьбой своего многострадального народа.
А Ольгу оставьте в покое. 17 марта будет уже 2 года, как она умерла. А грехи свои она искупила здесь на земле своими нечеловеческими страданиями. Это еще одна страница жизни нашего рода. Нашего! И не надо меня упрекать за её грехи. Довольно того, что меня травили за неё во дворе ребята, проходу не давали, грязными словами обзывали, а пожалеть ни меня, ни её было некому. Ты – то не была сиротой. Потому так жестоко клеймишь меня за грехи сестры моей. Я не бросила, не оставила своего тяжело больного ребенка. Может, во искупление и её греха. Так что опять, не вам нас судить.
А что касается моего образования, так я его не один раз уже оплатила нашему щедрому правительству, пока они там по заграницам катаются, да себе состояния сколачивают, я в ярославском Бухенвальде, на шинном заводе за всё с ними расплатилась. Да и училась я в вечернее время, а днем вкалывала, как проклятая.
Ну, ладно, дорогая сестричка моя, вот и поговорили. Ушли наши деды в мир иной, ушли уже и родители и сестры мои непримиримые, и всё равно, мне дорогие, скоро и нам туда отправляться.
А то, что написано в газете, останется в нашем семейном архиве. И пусть наши дети и внуки, и правнуки находят ответы на свои вопросы и отгадки на загадки судьбы, в тех материалах, которые оставим мы после себя. И твоё письмо тоже подошью в наш архив. Оно о многом скажет нашим потомкам, если не дураками они окажутся.
Пиши.
Не сердись, я ничего плохого не хотела. Но время сейчас такое, что торжественное вранье, никому не нужно.
Если плохо придется, то знай, что у тебя сестра есть, хоть и плохо было тебе со мной в темной комнате спать, но все ж сестра.
До свидания. Пиши, как надумаешь.
Привет всем родным. Поклон тете Наталье Матвеевне.
 И. ГРИЦУК.
16.02.1991г.»

В ответ пришло еще одно, последнее письмо от двоюродной сестры Галины и это всё.

«06.03.91. Здравствуй Ирина!!
Не хотела тебе больше писать, но вот получила твоё письмо и не могу не ответить, извини, что не на машинке печатаю, т.к. я писаниной не люблю заниматься, не так, как ты у нас.
Да, но у тебя есть неточности из детства, могу напомнить, что мы с тобой поругались за столом не из-за шашки, а ели, между прочим, мы из тарелок, но ты не любила шкварки и лук жареный, а бабушка суп заправляла, сало обжаривала с луком, и заправляла суп. Вот я тебе из своего супа и перекладывала, а дед увидел и хлопнул меня одну по лбу, что ложка поломалась.
Я сползла под стол, а потом ушла и не ела, а бабушка меня потом в кухне, в углу кормила, чтобы дед не видел, так что ты, вообще, много выдумываешь. Я бы , вообще, тебе и первый раз не написала, но дядя Ваня и дядя Сережа позвонили тёте Наташе, и просили тебя отчитать, чтобы ты всякой ерундой не занималась. Она тебе звонила, а я вот еще и написала. Тетя Наташа сама мне сказала, что ты всё это выдумала, а про дядю Алексея я всё прекрасно знаю. Он был мой крестный, и бабушка рассказывала, и мама. И не такой он был герой, как ты всё описываешь. Сколько бабушка с ним, бедная, намучилась. Так что давай эту тему оставим. Не нам обо всем этом судить. Пусть пишут про это ещё оставшиеся их дети, а не тебе и не мне писать. Теперь хочу ответить про Запад, которым ты коришь. Почему ты не корила, когда моя мать жива была, или стыдно было, когда ездили все к ней, и мама твоя жила у нас, и Галина, и Ольга, царство им Небесное, в гости приезжала. Да и ты в гости приезжала и уезжала с подарками, или посылки, когда моя мать посылала всем вам, тогда и Запада не было и были все довольны. А сейчас меня ты упрекаешь этим Западом, но я из него уехала в 59 году и приезжала лишь в отпуск. И не тебе судить меня про российскую глубинку. Ты сама её толком не видела, а прожила всю жизнь в областном центре, а я по этой российской глубинке проездила 25 лет с мужем. И не жила за эти 25 лет в нормальной квартире со всеми удобствами, и не в городах, а в таких местах, что тебе, наверное, и во сне не приснится. И в холоде и в грязи, и сын тоже больной был, и врачей не было, и огород держала, и скотину, и не кричу, и не пишу на всю страну. А то ты уже 6 лет, как на пенсии, а я уже от такой хорошей жизни 6 лет на инвалидности, и работать больше не могу. Если хочешь, и работала тоже в не очень прекрасных условиях и заработала 70 рублей, а ты, наверное, получаешь 130, хотя и с укором пишешь. Сейчас свобода, так езжай в колхоз, заводи хозяйство, скот, огород и поднимай российскую глубинку, а не в областном центре. Походи по грязи, без света, за водой, да снег покопай, может, иллюзии твои рассеются. А я всего этого нахлебалась и, тебе меня тоже не судить. А письма твои не собираюсь складывать в архив. Моим потомкам не интересно читать эту галиматью, они не живут прошлым, а живут настоящим и будущим.
 
И еще, мне некуда было ехать, у меня нет родных сестер и братьев, а я ехала к больной матери. Правда, и сама больная. И к сыну, который давно тут жил, техникум кончил, армию. И внучку имею. Вот потому я оказалась за границей, так что уж извини.
А про любовь, все мы любили, и про тети Наташину любовь ты ничего не знаешь, кого она любила, а не то, что ты пишешь. Это всё забытое, и все мы выросли, и забыли про любовь, когда есть свои болячки, то всё забываешь.
Больше не пиши мне. Я и так плохо себя чувствую, и не хочу больше расстраиваться. Хватит своих забот.
ГАЛИНА.»

Больше я не писала ей. Вскоре приехала в Ростов тетя Наташа. Больная, и как она выразилась, «приехала помирать на родине». У тети Наташи был рак кишечника, как и у моей родной сестры Гали Мелюхиной. Тетю Наташу направили в Ярославль. Её привезла в Ярославль Татьяна Ваньшина, моя двоюродная сестра по Ивану Матвеевичу Дормакову.
Мы встретились, поговорили, тетю Наташу положили на операцию, и я стала её навещать. В то время у меня был магазин «Старый двор» и я была обеспеченным человеком, если не сказать больше. Я постаралась обеспечить за своей теткой хороший уход. Всем было заплачено и врачам, и сиделкам. Тетка осталась довольна, а главное, жива. После операции она прожила около 2-х лет.
Это я пишу к тому, что в один из приездов в Ярославль, тетя Наташа позвонила Галине в Вильнюс. Она рассказала ей о своей операции, о моей опёке, сказала Галине, что очень благодарна мне. Потом тетя Наташа передала мне трубку. Галина хотела со мной поговорить. Мы обе плакали, просили прощения друг у друга. Расстались, не имея зла друг на друга, растроганные и прощенные.
 Фото 56
Летом 1995 года, вскоре после нашего разговора, Галина умерла. Царство ей Небесное. Я благодарна тете Наташе, что она примирила нас. И что, я успела попросить прощения у Галины. Мы, Дормаковы, горячие головы, но отходчивые и зла не помним.
Вспоминаю ещё такой случай. В один из приездов в Ростов дядя Вася Фомин разоткровенничался и рассказал вот какую историю. Его забросили в тыл к партизанам с инспекторской проверкой. Из этого следует, что видимо, он служил в особых частях. Дело в том, что этот партизанский отряд не всегда выходил на связь, и было что-то непонятное в поведении его начальника. Самолет их сел на поляну ночью на место указанное кострами. Партизаны их встретили и проводили в ближайший лес. Начальник партизанского отряда предложил им отдых в теплой землянке. Дядя Вася рассказывает далее, что проснулся он от того, что его трясли за плечо. Молодой человек сообщил шепотом, что начальник партизанского отряда давно ждал прибытия людей с «Большой земли», чтобы сдать отряд вместе с «гостями» и теперь он ушел к немцам, и должен вскорости вернуться с облавой. Дядя Вася рассказывал, что он перепугался страшно, и со своим пилотом побежали к самолету. Они едва успели подняться в воздух, как появились немцы. По их самолету стреляли, но линию фронта пересекли успешно.
Интересно было другое. Когда в очередной раз мы встретились через несколько лет,  и я захотела узнать подробности этого события, то дядя Вася Фомин начал отказываться от своих слов: «Не было такого и всё тут!»
Он понял, что когда–то по пьянке проболтался. Вид его был испуганным, наверное, не меньше, чем когда он узнал о том, что начальник партизанского отряда пошел его «закладывать».
Галка род. 24 ноября 1938 года , умерла летом 1995 года. По мужу она Федорова. Николай Иванович Федоров – муж Галины Николаевны Шумовой. Он закончил школу МВД Балтрашунаса. Служил в Кемеровской области в пос. Мыски. В Коми АССР в пос. Лесное начальником лагеря. Их сын Сережка родился 17 апреля 1963 года. В Вильнюсе. Закончил эл. Механический техникум. Промышленное оборудование. Работал на Вильнюсском заводе измерительной техники. Настройщик радиоаппаратуры.
Свадьба Галки и Николая 9 мая 1959 года. Погиб Петр Олейников, муж тети Наташи Дормаковой. Похороны его 18 мая.
Сергей Николаевич Федоров, сын Галины – умер 25 января 2002 года от пневмонии в возрасте 39 лет.
У него в Вильнюсе остались женаИрина и дочь Юлия Сергеевна Федорова, в 2002 году училась в 9 классе общеобразовательной школы.
НАТАЛИЯ МАТВЕЕВНА ДОРМАКОВА–КУРОВА– ОЛЕЙНИКОВА.
 /29 августа 1921 года  – 18 января 1996 года./
Мою тётю Наташу я помню хорошо уже потому, что она в последние годы жизни жила в Ростове, на своей родине, и я имела возможность общаться с ней часто и близко. Я помню её всегда очень активной, решительной, даже крутой. Она в молодости возглавляла комсомольскую организацию Ростовского райисполкома, где с 21июня 1939 года работала курьером, в августе этого же года её перевели на работу машинисткой.
 Фото 57
А в апреле 1942 года, освобождают от занимаемой должности в связи с мобилизацией на фронт «по комсомольской линии». Так записано в трудовой книжке.
  Фото 58
А было это так: Наташу пригласили к секретарю Горкома партии Ростова. Секретарь горкома предложил ей, как секретарю комсомольской организации Ростовского райиспокома составить список добровольцев на фронт из числа её комсомольской организации.
– Себя поставь первой в этом списке, Наташа.
– Есть,  – ответила Наташа.
               


 

Ей тогда не исполнилось и 21 года. Добровольцев направили в службу ВНОС – что-то Воздушное Оповещение, видимо, то же, что сейчас ПВО. Проходили обучение в Варницах, под Ростовом, потом направили на Фронт.
 Фото 59
На фронте осуществляла связь. Там же в 1944 году встретила свою любовь Курова Сергея Дмитриевича. В начале 1945 года, незадолго до окончания войны Наташа возвращается в Ростов. Она готовится стать матерью.
Муж её, Сергей, пишет письмо своей матери во Владимирскую область. На станцию Селиваново, село Красная Горбатка, Куровой Анне Васильевне с просьбой принять его фронтовую жену и помочь ей, так как Наташа ждет от него ребенка.
Анна Васильевна Курова 1903 года рождения работает секретарем Селивановского РК ВКП/б/ Владимирской области, женщина строгих советских нравов, решает, «мало ли на войне разных встреч и увлечений». Женщин много, а сын один.
 Фото 60
Она приняла холодно Наташу, и Наташа уехала к себе домой, в Ростов.
А сын Анны Васильевны Куровой пишет письмо матери и Наташе. Для него и мать и жена, обе дороги.
Письмо с фронта:
«Здравствуйте мои родные, мама и Наточка!
Сегодня получил сразу 4 письма. Два от тебя, Наточка, одно от мамы, и одно от папы. Вместе с Фото получил твою фотокарточку Наточка! Одно из твоих писем было для меня очень прискорбным. Милая моя, да, когда-то я, было, чуть не свихнулся, но сейчас во время взялся за ум, и всё это отбросил далеко в сторону, ты меня прости, моя милая, что по отношению к тебе чуть не совершил большую подлость, но больше этого, родная, не будет. Прошу тебя, успокой свою маму. Пусть она ничего на меня не думает плохого, ведь вспомни, Наточка, я же тебе сказал перед отъездом, что ты для меня дорога, и я тебя никогда не забуду. Наточка, милая, 5 декабря 1944 года мне присвоили звание лейтенанта, так что можешь меня, родная, поздравить.
/Дальше немного оторвано от листа, а потом следует:/
…и для тебя сделает всё.
Ну, я жив и здоров, дела идут ничего, только очень часто стали нас тревожить, почти ежедневно. /Речь, видимо, идет о бендеровцах. Это было на Западной Украине/. Ну, береги себя, родная, и нашего будущего малютку, а на все эти письма не обращай внимания. Помни одно:
Жди меня и я вернусь
Только очень жди
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди
Жди и я к тебе вернусь.
Ну, привет от Голубева, Беляева и всех товарищей.

Крепко вас с мамой обнимаю и крепко, крепко целую, моя …../неразборчиво/
Справки для регистрации вышлю в следующем письме.
Еще раз крепко целую. Твой Сергей.
26 января 1945 года».
 Фото 61
С этим письмом Наташа возвратилась в Ростов.
Больше писем от Сергея не было. Можно только представить себе, что пережила тогда она, не принятая матерью Сергея, не получавшая от самого Сергея вестей, на последних месяцах беременности, при отсутствии документов о регистрации, которые обещал выслать Сергей.
Она пишет в часть Сергею, пишет своим фронтовым подругам. И вот получает ответ от одной из подруг:
«9.04.45.
Ната,
Письма твои и телеграмму получила. Извини, что не ответила сразу. Целый месяц была в командировках. Отвечаю на интересующий тебя вопрос.
27.02.45. Сергей вместе с Минакьяном выехали со114 на 113, т.к. с ним не было связи, а со 113 вышли Панагушина и Чуприна на исправление линии. В месте обрыва бандиты устроили засаду и Панагушину на столбе ранили. Их убитых нашли в колодце. В этот же день пропал и Сережа. Об их судьбе никто ничего не знал. Только в начале этого месяца, числа 4-го документы их оказались в Черткове в НКВД. Оказывается, один сотрудник бежал из бандитского плена и унес с собой штабные документы. Сережа находится в 16 клм. от №114.
Его поехали выручать, но пока никаких еще результатов нет. Он ранен. Вот, дорогая, всё, что я тебе могу сообщить. Если узнаю еще что-нибудь, сразу же тебе напишу».

Так закончилось это письмо без подписи.
Курова Анна Васильевна начала поиски сына и получила письмо от командира в\ч 04649 майора, по всей видимости, П.С.Виковинова /подпись очень не разборчива/:

«ВОЙСКОВАЯ ЧАСТЬ
ПОЛЕВАЯ ПОЧТА
22 апреля1945 г.
№447
Секретарю райкома
ВКП/б/ ст. Селеваново
Куровой А.
На Ваше письмо сообщаю, что Ваш сын Куров С.Д. пропал без вести в пути следования при исполнении служебных заданий 27.2.45 г.
Обстоятельства неизвестны, так как находившийся с ним боец – пропал без вести, а посему сообщить что-либо в дополнение к полученному Вами сообщению – не представляется возможным.
Неразборчивая подпись майора».
После этих трагических известий мать Сергея вдруг поняла, что, Сергей может не вернуться, а его ребенок, это всё, что от него осталось.
9 мая 1945 года конец войне.
Анна Сергеевна теперь умоляет Наташу приехать и остаться жить вместе с ней.
А 11 мая родилась Людочка, дочка Наташи и Сергея.
 Фото 62
Наташа зла не помнит. Они обе не перестают разыскивать Сергея.
Сохранилось такое письмо:

«19.12.45г.
Здравствуйте, Анна Васильевна и жена Сережи. Примите привет от друга Сережи, Саши. Вот сегодня я получил от вас письмо, конечно, был с большой надеждой на получение его адреса. Но оказалось, что я получил большую неприятность и очень соболезную вам за утрату сына. Но я почему-то этому и сейчас не верю, а именно потому, что мне в сентябре прислал письмо один наш тоже товарищ видел его здесь на Украине в
Раздельном /или в Раздольном/ и как будто ехал он на Кавказ, но адреса у него он не взял, и вот теперь насколько это верно я даже не могу себе представить, и как, в каком смысле, писать вам. Меня все же интересует один вопрос, это есть ли у Вас на него извещение или нет.
Как товарищ и, многое слыша от Сергея о Вас, мама, я считаю своим долгом дать ответ на письма. Очень благодарен Вам так же за приглашение, и, если поеду в отпуск, в Москву, то по пути заеду к Вам. Если Вас не затруднит, давайте ответ.
До свидания Буслаев Саша».

Обратный адрес: г. Кишинев. Молдовская ССР. П/п 17319 Буслаеву А.Я.
И это всё о первой и недолгой любви тети Наташи.
 Фото 63,  Фото 64
Судя по её трудовой книжке, Наташа возвращается в Ростов в 1947 году, и поступает на работу на своё довоенное место, в Ростовский горисплком, в качестве секретаря-машинистки.
 В 1949 году она переезжает в Вильнюс к своей сестре Елене Шумовой.
 Фото 65
Тетя Лена к тому времени знакомится с Фоминым Василием Алексеевичем и у них начинается роман, который приводит их к совместной жизни. Василий Алексеевич тогда работает начальником НКВД Вильнюса. У него в подчинении служит молодой человек Олейников Петр Максимович.
 Фото 66
Однажды Петр Максимович и Наталья Матвеевна познакомились и полюбили друг друга. А через некоторое время они оформляют брак. Им выделяют квартиру в том же доме, где живут Фомины. Квартира Фоминых и квартира Олейниковых через стенку, даже имеется совместный балкон.
В 1953 году Наталья Матвеевна родила сына Сашу. Дальнозоркая и умная женщина, она понимает, что, живя в братской республике, среди литовского народа, необходимо владеть местным языком. Сашу отдают в литовские детские ясли, потом в литовский детский сад. Ко времени совершеннолетия, он отлично владеет литовским, польским и, конечно, русским.
 Фото 67,  Фото 68
9 мая 1959 года Фомины справляли свадьбу дочери тети Лены, Галины и Федорова Николая, курсанта школы МВД. Мужчины вышли на балкон покурить, шумели, громко разговаривали, одним словом, праздновали. Петр Максимович Олейников, а он был высокого роста, как-то неловко перегнулся через балкон, и полетел вниз головой. Ударился о мощеный двор, сломал шейный позвонок. 18 мая его не стало. Вот такая судьба.
 Фото 69
Наталья Матвеевна дважды вдова, посвятила себя детям. Моя родная сестра Галя Мелюхина позднее рассказала такую историю. Прошло много лет после смерти Петра Олейникова. Приглянулась Наталья Матвеевна одному полковнику в отставке Алексееву Александру Сергеевичу, капитану 1 ранга, командиру подводной лодки, а в то время – инженеру по технике безопасности на одном из вильнюсских заводов. Кавалер Орденов Славы, награжден множеством правительственных наград. В своё время был представлен к награде Героя Советского Союза, но по каким-то причинам, не получил это звание. Любил стихи и прекрасно их декламировал. Человек очень интересный. Он долго ухаживал за Натальей Матвеевной, потом перешел жить к ней в квартиру. К тому времени Наталья Матвеевна жила с Сашей вдвоем, а Людмилка была замужем. Но жизнь с этим полковником не сложилась. Сын Саша не устраивал бравого солдата, и частенько возникали конфликты между мужчинами в доме Натальи Матвеевны. Но никто из мужчин ей не жаловался, только Наталья Матвеевна стала замечать, что сын-подросток часто уходит из дома, старается не бывать в доме, когда там её третий муж. Тогда она как-то поговорила по душам с сыном. Вопрос встал так, что надо было ей делать выбор между сыном и мужчиной, с которым собиралась прожить остаток жизни. Она выбрала сына. Собрала вещички того полковника, сложила в чемоданы и выставила их на площадку. Когда полковник пришел домой, то очень удивился, тому, что его вещи стоят на площадке. Не было скандалов, не было выяснения отношений и вдруг, так сразу.
– Может, ты объяснишь мне, что происходит? – спросил он Наташу, открывшую дверь на его звонок.
Она ответила, что если он, взрослый, умудренный жизненным опытом человек, не может найти общего языка с её сыном, то им вместе нельзя дальше жить. Полковник начал уговаривать Наташу не торопиться с принятием решения, убеждал, что сын уйдет в Армию, покинет её, променяет её на любимую женщину, что она рискует остаться одна на всю оставшуюся жизнь. Наташа ответила:
– Как поступит мой сын, это его дело, но я детей на мужиков не меняю. Если не можешь жить с моим сыном, не будешь жить и со мной.
И закрыла дверь. Так закончилась эта последняя в её жизни попытка наладить замужнюю жизнь. С тех пор она жила только для детей и внуков.
Я помню, как уже в 1995 году, мы с ней после приёма в онкологическом диспансере, сели в машину, и поехали на Леонтьевское кладбище. Наталья Матвеевна захотела посетить могилу моей мамы, то есть своей сестры.
Мы приехали на кладбище, тихо и медленно, взявшись под руку, пошли по дорожке. Отыскали могилку, где стоит старый памятник маме и дедушке Константину Ильичу Галицкому. Тетя Наташа подошла и сказала:
– Здравствуй, Варя, вот я и пришла к тебе. Тебе хорошо, ты дома, а я в гостях. Жди меня, скоро и я буду среди вас, мои родные.
Она умерла 18 января 1996 года. Умирала она дома. Татьяна Ваньшина, дочка Ивана Матвеевича, сделала всё, что бы последние дни жизни её были не мучительны. К ней ходила медсестра, делали обезбаливающие уколы. Я виделась с Натальей Матвеевной дня за три до её смерти. Приехала навестить её. Попрощалась я с ней, и уехала в Ярославль с таким тяжелым чувством! Знала, что вижу свою тетю Наташу в последний раз.
Сын Саша был с ней до конца, ухаживал, менял бельё, помогал мыться, следил, чтобы ей было тепло, что бы ноги всегда были в теплых шерстяных носках. Когда она «отошла», организовал похороны, потом поставил памятник. Вдруг сразу сделался серьезным и домовитым. Очень жалел мать, плакал.
Интересно один факт из истории с похоронами. Когда мы сидели за столом на поминках, в большой комнате в их квартире, Саша обратил моё внимание, на фотографию тети Наташи. Когда начинали говорить о ней, фотография светилась. Наверное, душа её была среди нас.
После тети Наташи остались двое её детей.
1.Людмила Сергеевна Буний /Это фамилия её мужа Сергея/ , девичья фамилия её Курова по отцу. Она живет в Западной Украине в городе Ивано–Франковск. Замужем, имеет сына Сережу. Недавно стала бабушкой. У Сергея жена Ульяна, а дочь Соломея.
2. Александр Петрович Олейников – был дважды женат. Имеет двоих сыновей от разных жен. Сейчас живет в Ростове. Мы очень дружны и часто общаемся.
НИНА МАТВЕЕВНА БЕЛЯВСКАЯ /ДОРМАКОВА/
8 января 1919 г – 1 марта 1999г.
Нина Матвеевна одна из дочерей Матвея Петровича и Ирины Сергеевны.
 Фото 70
Она была бухгалтером. Начинала свой трудовой путь в Ростове. Потом переехала в Тернополь. Там познакомилась с человеком, который обманул её.
 Фото 71
Моя мама плакала, когда смотрела на присланную ей фотокарточку. Я не понимала, почему мама плачет и что-то грустно, шепотом рассказывает Римме, своей подруге. Потом, когда выросла, случайно мне на глаза попалась та фотография. Там тетя Нина сидит на стуле, в руках открытая книга, которая прикрывает её округлившийся животик. Тогда я поняла, отчего плакала моя мама. Она очень жалела младшую сестренку.
 Фото 72
Потом ребенок, дочка Танечка, умер. Тетя Нина вышла замуж за капитана дальнего плаванья. Белявского Василия Ивановича. Он был чистокровный поляк. Человек основательный и хозяйственный. Умел заработать деньги. Они строили Асуанскую плотину в Египте. Потом переехали жить в Крым. Жили в Алуште.
 Фото 73
У них две девочки Наташи и Юля.
Недавно я послала им письмо, хотела узнать, жива ли тетя Нина, как она живет, но ответа до сих пор не получила.
И вот прошел почти год. В моём почтовом ящике появилось письмо. Обратный адрес: 98517 А.Р.Крым. г. Алушта. Ул. Юбилейная. Д.32 кв 17 Бернадиной Н.В. Я очень обрадовалась письму моей двоюродной сестры. Вот оно:
«Здравствуйте Ирина Алексеевна. Извините, что сразу не ответила. Пищет вам старшая дочь Нины Матвеевны Наташа.
Очень жаль, что моя матушка не переписывалась с вами и не знает о жизни своих родных. С тетей Наташей и тетей Леной она поддерживала отношения. Они были у нас в гостях, мы у них, а с остальными почему–то нет.
Я была в гостях у тети Наташи и тети Лены в Вильнюсе. А других сестер матушкиных не знаю. С Сашкой мы тоже не поддерживаем отношения. Наверное. зря.
Про вашу маму, Варвару Матвеевну, если мне не изменят память, моя матушка рассказывала, что она очень хорошо шила. И что она ей подарила свои очки, т.к. моя мама плохо видела, но сказать об этом родителям боялась. Еще рассказывала, что старшие братья её защищали. Рассказывала, что отец бил за столом ложкой деревянной по лбу непослушных детей. Рассказывала, что кто-то пострадал в 37-38 годы, но вроде всё обошлось благополучно, писали Калинину.
Матушка моя умерла 1 марта 1999 года.. 8 января ей исполнилось 80 лет, а в марте её не стало.
А батюшка мой умер через 2 года – 12 марта 2001 года. За пять дней до этого ему исполнилось 79 лет. / 7марта 1922- 12 марта 2001 года/
Мои родители познакомились в Севастополе в 1951 году на пляже. Батюшка тогда работал механиком на корабле. Ходил в Югославию, Болгарию, Румынию, был в Англии и даже в Кейптауне. Когда батюшка узнал, что мама забеременела, то они расписались и вскоре родилась я. Батюшка очень хотел наследника, н6о вторая родилась тоже девочка. Родилась в Вильнюсе в 1955 году. Затем родители поехали на Алтай. На целину. Потом мы жили в Днепродзержинске, потом в Асуане. А потом попали в Крым. Матушка работала бухгалтером, а батюшка в основном механиком.
Немного о себе: я замужем второй раз. Кстати, мои родители тоже жили во втором браке. От первых браков у них детей нет.
От первого мужа у меня дочь Татьяна 1974 года рождения. От второго мужа у меня сын Александр 1985 года рождения. У Татьяны уже есть ребенок. Он болен неизлечимой болезнью /наследственной, может по линии мужа/ мышечная дистрофия /миопатия/ Сейчас у неё недоразумения с мужем. Саша учится в Симферопольском университете на 1 курсе филологии. Мой муж работает в совхозе арендатором. У него 6 соток винограда в аренде. Я работала закройщиком верхней мужской одежды. Сейчас временно дома. /мало платят/. Иногда шью дома, помогаю мужу на винограднике. Это не всё, что я хотела написать, но в одном письме все не скажешь.
До свидания. Пишите.
С уважением Наташа».

Вот такое хорошее, толковое письмо я получила от своей двоюродной сестры из Крыма. Была я очень растрогана. Когда мой сын Ярослав прослушал это письмо, он тоже был рад, что у нас нашлись родственники в Крыму. А я даже прослезилась. Мне было трогательно: не одна я на свете живу. Наши родные есть на свете и с охотой отозвались на моё письмо.
Через некоторое время ко мне в дверь позвонили. Какой-то молодой человек, который был в отпуске в Крыму, он принес мне маленькую посылочку от сестры
В ней лежали три книжки. Автор В.И.Белявский «Пятнадцатилетний шпион или в танковых войсках порядок». На старости лет Василий Иванович занялся литературным трудом и сумел издать свою повесть в 5 частях.
Я долго не смогла начать читать повесть моего дяди Василия Белявского, и только потом, как – то была свободная минутка, заглянула в середину книги. Не могла оторваться. Время сталинских репрессий и лагерного быта. Написано не кроваво, без визгов и всхлипов, но очень мужественно, и даже с элементами приключений. Мне понравилось.
 Фото 74
НИНА МАТВЕЕВНА ДОРМАКОВА /08.01.1919 – 01.03. 1999г./+ Василий Иванович Белявский
Их Дети: Наталья Васильевна и Юлия Васильевна Белявские.
Наталья Васильевна Белявская 1953г.р. + Николай Семенович Головчич + Анатолий Александрович Бернадин
От первого мужа Татьяна Николаевна Головчич 1974г.р.+ Викентий Вячеславович Маруненко, у них сын 1994г.р.(болен миопатией)
От второго мужа Александр Анатольевич Бернадин 1985г.р. окончил Киевский политехнический институт.
Юлия Васильевна Белявская 1955г.р + Игорь Владимирович Черняк 1956г.р.
Их дети:
Константин Игоревич Черняк 1981г.р
Анна Игоревна Черняк 1983 г.р.

* * *

Я постаралась с помощью моих неравнодушных родственников составить хронику рода Дормаковых, описать всё то, что сама я помнила, что рассказали мне родные и знакомые люди. Получился интересный срез.
Кто же такие, мы, Дормаковы? Я бы сейчас так определила обобщенный характер ДОРМАКОВА: это человек труда, даже трудоголик, человек, стремящийся к знаниям и карьере, человек умеющий любить и жаждущий любви, человек с обостренным чувством справедливости и даже мятежным духом, в определенных обстоятельствах сдержанный, а в иных дерзкий и решительный. Дормаковы хоршие воины, идут в бой смело, дерзко, весело. Дормаковы люди открытые, и бесхитростные, не имеющие корысти, могут задарма накормить и обогреть нуждающегося, их легко подвигнуть на общее бескорыстное дело, отсюда, наверное и прозвище «Дармак», а по ростовскому «оканью» – «Дормак».
Я горжусь, что принадлежу к этому истинно русскому роду. Многие лета, Дормаковы!
И как бы сказал наш дед Матвей Петрович: «Честь имею!»
И. ГРИЦУК–ГАЛИЦКАЯ



               



БОЖЬЯ  КОРОВКА,
УЛЕТИ  НА  НЕБКО











Грицук-Галицкая И. А.
Божья коровка, улети на небко.
Семейные хроники.
Компьютерная верстка Дормакова Н.В.

Хроники родов, близких автору. Легенды и воспоминания, рассказы очевидцев, фотографии и документы и опять воспоминания, о роковых событиях, о любви и ненависти, о слабостях и мужестве людей прошлых и нынешних поколений. О людях, какими нам уже не быть, о тех, что ушли в бесконечность, в бездну, но не исчезли из памяти, и посылают нам, сегодняшним, свои мпульсы.
На первой странице обложки фото Ольги Ивановны Лобановой и Константина Ильича Галицкого в день их свадьбы, 1903г.
 












Род уходит и род приходит, а земля остается навек.
Всё из праха и всё возвратится в прах.

Соломон – сын Давида.
ДОРМАКОВЫ
ФЕДОР ДОРМАКОВ
Его сын: ПЕТР ФЕДОРОВИЧ ДОРМАКОВ

Его Дети: Матвей Петрович Дормаков и Анна Петровна Дормакова в замужестве Труфанова.
1. МАТВЕЙ ПЕТРОВИЧ Дормаков +Ирина Сергеевна Ларина.
Их дети:
1.НИКОЛАЙ МАТВЕЕВИЧ,
2.АЛЕКСЕЙ МАТВЕЕВИЧ,
3.АЛЕКСАНДР МАТВЕЕВИЧ
4.ВАРВАРА МАТВЕЕВНА,
5. ИВАН МАТВЕЕВИЧ,
6.ЕЛЕНА МАТВЕЕВНА,
7.НАТАЛЬЯ МАТВЕЕВНА,
8.НИНА МАТВЕЕВНА,
9.СЕРГЕЙ МАТВЕЕВИЧ.

2.АННА ПЕТРОВНА Дормакова + ТРУФАНОВ.
Их дети: ЛЮБАНЬКА ТРУФАНОВА.
Жуть глубины
Когда я задумываюсь, откуда есть пошли мои корни, меня пугает бездна, воторую я пытаюсь заглянуть. Так бывает, когда лежишь в траве и смотришь в чистое, синее небо. Высота его так бездонна, что начинает казаться, будто, ты летишь туда, в глубину вселенной, и она притягивает тебя сильнее и сильнее. И возникает страх перед этой высотой, невозможность сопротивляться ей, жуть глубины охватывает все члены. Тогда быстро переворачиваешься и, видишь зеленую землю, родную и близкую. Она твоя защитница, она сообщает тебе покой. Здесь всё знакомо, уютно, тепло и можно не думать о бездне, которая так испугала тебя.
Но всё равно, человек, хоть раз, заглянувший в глубину, хочет вернуться к краю бездны, чтобы вновь и вновь испытать трепет прикосновения к бесконечности.
Я хочу написать о родных и знакомых мне людях, которых я помню или слышала о них. К сожалению, это будут поколения только близкие мне, потому что возможность узнать о дальних поколениях, я упустила безвозвратно. И никто никогда не расскажет мне, кто были мои пращуры в далекие годы вечности. Мои родители, бабушки и дедушки, дядья и тетки, братья и сестры родные, двоюродные, троюродные и, пожалуй, всё. Больше никого я не смогу описать, даже по воспоминаниям в разговорах. А ведь наши предки жили и в девятнадцатом и в восемнадцатом веках, и даже во времена татаро-монгольского нашествия выжили, иначе не было бы нас на свете сейчас. Кто они? Какими они были? Какие носили имена? Что и кого любили? Чего боялись и ненавидели? Как они выжили в этом потоке жестокости и скудости производства? Бездна. Бездна, в которую хочется заглянуть и удивиться, и испытать восторг, оттого, что это было. Было! Было…
Сейчас я горько сожалею, что не была ни любопытна, ни любознательна к историям жизни своих родных, что так небрежно относилась к рассказам их, и очень мало запечатлела в памяти жизнь людей, которые были рядом, любили и страдали, и прошли мимо меня туда, откуда не возвращаются. В бездну. Не потому ли мы так ужасаемся трепетной её глубины, что оттуда наши пращуры смотрят на нас и притягивают нас, посылая нам, далеким, свои импульсы.
Если жизнь человека разумного началась где-то в Междуречье или в Средиземноморье, значит, и там были наши корни. С распространением человечества по земле, надо полагать, что наши пращуры уходили всё дальше на север от теплых и благодатных земель. Что их гнало из теплых стран на север, где холодно и страшно, где надо жить в постоянной борьбе за своё существование? И я хочу представить этих людей, прислушиваясь к голосу своей крови. Прогоняло на север чувство несогласия с законами и порядками, по которым жила цивилизация, от которой бежали наши пращуры. Когда они, выжившие в суровых условиях севера и закаленные его капризами, обживали место, цивилизация настигала их, и они, покинув обжитые веси, уходили всё дальше на север. Покой и воля, вот имя той синей птицы, за которой гнались они. Это был протест. Не тут ли надо искать причину особого характера русского человека.
А еще, мне кажется, психика русского человека пережил катастрофу или стресс, как сказали бы сейчас, от столкновения с неизбежной жестокостью преследователей и завоевателей, таких как татаро-монгольские орды. Страх был так велик, что поселился в душах русичей, он исказил сознание и восприятие мира. Появилась нация юродивых, рожденная от с ума сошедших людей. Мы все в душе юродивые. Спокойная Европа не пережила тотального страха. Они могут жить спокойно и прагматично. Мы пережили. И потому шизофреники на грани гениальности создали свою цивилизацию романтиков, а когда болезнь обостряется, возникают буйные бунты. Потому и «умом Россию не понять»… Нам всем нужен щадящий режим.
Итак, 25 июня 1926 года произошло событие очень важное для меня. В этот день состоялось венчание моих родителей Галицкого Алексея Константиновича /23.02.1906 – 03.11.1968г.г./ и Дормаковой Варвары Матвеевны /1906 – 02.06.1951г.г./.

 Фото 1
25 июня 1926г. В день свадьбы Алексея Константиновича Галицкого (стоит крайний справа) и Варвары Матвеевны Дормаковой ( сидит в темном платье крайняя справа) Константин Ильич Галицкий (стотит крайний слева) Папины сестры: Мария Константиновна Галицкая (стоит слева) Екатерина Константиновна (стоит справа, рядом с моим папой) Сидят: в центре бабушка, мать моего папы Ольга Ивановна Галицкая (Лобанова), слева от неё младший сын Александр Константинович Галицкий. 
Им было по двадцати лет. Они любили друг друга, они строили планы на добрую жизнь и были в тот день абсолютно счастливы.
Но до свадьбы долго «гуляли». Гулять было близко. Дом Галицких на Окружной ули
це №27 и дом Дормаковых на К. Маркса №24 соединялись бульваром. Этот бульвар полукругом огибал валы, в которых спряталась старая церковь Вознесения или Блаженного Исидора. Там мама с папой и венчались.
Происходило это в Ростове Великом. В Ярославской губернии.
Папа, вспоминая свой день венчания, говорил: «Тесть Матвей Петрович пригласил меня в дом и конфиденциально вручил конверт с деньгами. При этом он намекнул, что жене не обязательно все деньги показывать, но тогда же и дал совет…». Мудрый тот совет тестя мой отец помнил всю жизнь. А совет был такой: « не поднимай руку на свою жену, стоит один раз ударить, бить будешь всю жизнь, и ничего хорошего из этого не выйдет».
Позднее, мама рассказывала своей подруге Риме Пирожниковой, когда речь заходила о венчании, что перед молодыми, в церкви расстилали какой-то коврик, на который они должны были ступить. Существовало поверье: кто из молодых первым вступит на этот коврик, тот и будет главой семьи.
Мама, смеясь, говорила: «Пока он свой сорок второй размер поднимал, я уж свою ножку, шмыг, на коврик».
Кто из моих родителей был главой семьи, мне трудно сейчас судить. В советское время мужчине быть главой семьи, то есть, зарабатывать значительно больше жены, и содержать домочадцев было проблематично. Недавно, я услыхала выражение – «Советские женщины были замужем за государством». Я изумилась тому, как это правильно подмечено.
Хотя папа всё время работал. До войны он работал главным машинистом сцены Ростовского, а позднее Владимирского театра. Работа была творческой в коллективе талантливых и неординарных людей.
Он и сам был таким. Потом переезд в Ярославль. Война. Он в полку зенитчиков. В начале полк стоял в расположении Константиновского завода. Потом фронт. После войны – прораб на стройке, где работали пленные немцы. Потом инвалидность и не престижная работа на дому и совсем уже позорное звание – «кустарь-одиночка». А папа был мастер-краснодеревщик.
Мой прадет Петр Федорович Дормаков
Я недавно узнала, что прадед мой – Петр Фёдорович Дормаков был родом из Новоселок Пеньковских Фатьяновского сельсовета, что под Петровском. Это по Московской дороге сразу за Ростовом Великим. Говорят, и сейчас там проживают много Дормаковых.
Петр Федорович Дормаков был потомственным жестянщиком. Ремесло своё перенял от отца и передал сыну своему, моему деду Матвею. Детей у Петра Дормакова было двое. Сын Матвей и дочь Анна /1887–1975/. Анну Петровну я помню. Это была небольшого роста, круглолицая, очень приятная женщина. Добрая и спокойная. Она приходилась теткой моей маме и всем детям Матвея Петровича, и поэтому в доме деда все называли её «Тётенька». Не тётка, не тётя, а ласково – «Тётенька». В иерархии родства «Тётенька» носила звание золовки, а моя бабушка звание «невестки». На Руси издавна звучит поговорка: «Лучше девять деверей, чем одна золовушка». Но в доме Дормаковых между женщинами царили мир и любовь. Бабушка Орина Сергевна и её золовка Анна Петровна – «Тётенька» были дружны между собой, и дружбу свою и родство пронесли через всю свою жизнь.
Прадед наш Петр Дормаков был хозяином зажиточным. Благо ремесло позволяло. Когда семья переехала в Ростов, а случилось это, вероятно, после смерти его жены, там он купил два дома. Один, поменьше, Анне и другой, для сына Матвея, огромный дом с мезонином и флигелем во дворе, и надворными постройками. Сам Петр Фёдорович поселился во флигеле.
Иван Матвеевич Дормаков, внук Петра Федоровича, вспоминает своего деда: « Дед Петр был характеру неугомонного, а росту небольшого, среднего росту. Имел кость широкую. Руки мускулистые, волосатые, хваткие и долгие, почти до колен. Торс квадратный. Что по высоте, что по ширине был одинаков. Любил бороться. Даже в старости. Ухватить его было трудно, если чувствовал, что его одолевают, валился на землю, и его, такого квадратного никак нельзя было обхватить и побороть».
Работая в архиве г. Ростова я обнаружила такой документ – КНИГА Ростовской Городской Управы на записку выданныхъ промысловыхъ и сословныхъ купеческихъ свидетельствъ и безплатныхъ промысловыхъ билетовъ. За 1912 годъ. И запись под № 304 апрель 6 дня Крестьянину Петру Федоровичу Дормакову на промышленное предпринимательство, артель кровельщиков. Промышленник III разряда. Основной промысловый налог 7 рублей /казенный сбор/. Местные сборы: Земский сбор 70 копеек, городские сборы 70 копеек. Всего: 8 рублей 40 копеек

Книга Ростовской городской управы за 1912 год. Титульный лист и стр.44, где под № 304 апреля 6 дня записан Петр Федорович Дормаков промышленник VII разряда.
 Фото 2
Интересно, что на странице этой книги есть ещё несколько записей. Но Дормаков Петр Федорович заплатил налог вдвое больше, чем остальные. Видимо, кровельное дело было особо доходным.
Дед Матвей Петрович Дормаков
Тесть моего отца Дормаков Матвей Петрович /1884–1968 г.г./, мой дед по матери, человек самодостаточный, как сказали бы сейчас. Он был потомственным мастером–жестянщиком. Ремесло своё знал великолепно, хорошо зарабатывал и содержал многочисленную семью, дальних и близких родственников, каких–то приживалок, сестер-монашек, лишенных монастырской обители в годы разгула большевизма. Мог без боязни приютить друзей, вернувшихся из ГУЛАГА.
Дом деда в Ростове стоял по улице Карла Маркса, 24. Через участок земли, на котором стоял дом, протекала речка Пига, сейчас её уже нет. Она иссохла, заболотилась и совсем пропала. А в ту пору, когда я, маленькая, жила у деда на хлебах, было это в Великую Отечественную войну /1941–1945 г.г./, из Пиги поливали огород, брали воду для стирки и для мытья. Сейчас на месте дедова дома, стоит кафе–стекляшка, «Пельменная». Там пекут вкусные булочки. Сдобные и мягкие. Когда я бываю в Ростове, обязательно захожу в эту «Пельменную». Тихо сажусь в уголок и, мне кажется, что я слышу голос пьяненького деда : «Ирка, соплива харя, сверни цигарку». «Соплива харя» знала, что надо взять газетку с огромного резного буфета. Наискосок, аккуратно оторвать удлиненный треугольник, скрутить на пальчике «козью ножку», наполнить её сыпучей махоркой–самосадом, но не очень туго, что бы дым свободно проходил сквозь табак, и не очень слабо, а то тяги совсем не будет. Потом откусить кончик цигарки, смачно выплюнуть, как это делали взрослые мужики, прикурить, попыхтеть немного, что бы раскурилось, и, когда пойдет настоящий дым, тогда, забраться на высокий табурет возле русской печки и, вытягиваясь во весь свой крохотный ростик, протянуть деду цигарку, если он к тому времени еще не заснул окончательно. Дед нашаривает цигарку заскорузлыми пальцами, сосет её, как соску, что-то бормочет во сне и засыпает.
Дед мой Матвей Петрович Дормаков, несомненно, был сильной личностью. Я вспоминаю его рассказы о том, как в детстве его совсем маленького отдали «в люди», поводырем к слепому нищему. Тот сильно и цепко держал маленького Мотьку за плечо. Сам, видимо, несчастный, он всё время бранился, и частенько драл за ухо парнишку или бил палкой своего поводыря. Мотька отыгрывался тем, что заводил своего патрона в крапиву, а сам отбегал в сторону. Хозяин ругался громко и выбирался из крапивы долго. Проселочные дороги не были гладкими. Ходить по ним зрячему было не просто, а слепому и подавно. Поэтому конфликты между слепым хозяином и его маленьким поводырем, возникали часто. Но голод заставлял Мотьку вновь покорно подставлять плечо под тяжелую руку.
Когда я вспоминаю об этом, мне сразу представляется картина Перова «Чаепитие в Мытищах», где слепой солдат и его маленький поводырь просят милостинку у толстого попа. 


 Фото 3
Входя в село или деревню, Мотька и его хозяин в два голоса вымаливали подаяние «во имя Господа нашего милосердного Иисуса Христа», стучась в дома. Они знали, в каком селе, когда бывают базарные дни и спешили туда. Иногда перепадала удача, и богатые господа кидали им монетки. Хозяин нашаривал денежку, быстро хватал её и прятал подальше, куда–то за пазуху, понадежнее. Однажды после неудачного голодного дня и очередного подзатыльника, обозленный Мотька решил уйти от своего мучителя. Они шли по дороге, каждый, думая о своем. Впереди было большое торговое село. При входе в село Мотьку вдруг осенило: «Снимай портки, через речку вброд пойдем».
Хозяин Мотьки сел у околицы, снял порты, бережно положил их в торбу, высоко поднял рубаху и закрутил её вокруг пояса. «Держись за меня»–посоветовал озорник. Слепец вцепился Мотьке в плечо. Мотька зашагал по направлению к базарной площади, ведя за собой полуголого хозяина, высоко поднимающего ноги, как бы нащупывающего дно несуществующей речки. Люди смотрели на них, кричали похабные слова, смеялись. Бесштанный хозяин понял, что его обманули. Он замахнулся на Мотьку, но тот увернулся от его руки, вырвался и побежал прочь: «Дальше иди без меня» – крикнул он и почувствовал большое облегчение и свободу. Больше Мотька не вернулся к слепому хозяину. Как тот натягивал свои порты при всём народе, проклиная непокорного мальчишку, как выпутывался из этой истории и, кто потом водил его по миру, Мотька больше не ведал. Хотя проклятья слепца потом возвернутся в семью Матвея Дормакова, и несчастьем падут на его сына Александра.
На всю жизнь запомнил он унижения, когда в злых деревнях за ними бежали мальчишки и с криками: «нищий–дрищий, нищий–дрищий», гнали попрошаек через всю деревню, бросая в них комья грязи, и не дав возможности получить хоть корку хлеба.
Тогда еще Матвей уяснил на практике жизни, что «лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным». Унижений профессии «нищего» на всю жизнь хватило, что бы привить маленькому человеку понятие о человеческом достоинстве. Эти понятия сотворили из него человека мятежного духа, непокорного обстоятельствам. И впоследствии не раз он сам был наказан за гордыню жизнью, которую сотворила для своих подданных Советская власть.
Но понял Матвей еще и то, что надо, не просто выжить, но и быть господином своего положения, а для этого нужны знания ремесла. И у мальчишки хватило способностей и ума выучиться ремеслу, которое кормило его и всю его семью до конца жизни. А особенно, это помогало выживать во время войн. А на его век пришлись две мировые, да японская, да одна финская война, да две революции.
Дед умел из железа делать всё. Я помню металлическую утварь, сотворенную его руками: печки «буржуйки» и колена к ним, вёдра, бадьи, бачки, подойники, рукомойники, ковши, тазы, воронки, тяпки для рубки капусты, тёрки для овощей, даже собственное приспособление для измельчения табака–самосада. Но настоящей гордостью деда была печка–контрамарка. Это высокая, под потолок, печка, зашитая желтым металлом, гладкая, отполированная. Верх её был изукрашен металлическими, выпуклыми розетками. У такой печки можно было стоять целый вечер и греть спину, бока, и при том присутствовать в комнате и участвовать в вечерних посиделках. Контрамарка блестела отполированным золотом и была украшением большого зала и свидетельством зажиточности хозяев. Такие печи дед мастерил только по заказу.
Жуть высоты
Матвей Петрович со своей артелью брал и большие подряды. Клепали технологические емкости, котлы обогрева, производили кровельные работы или монтаж высотных сооружений, таких, как заводские и фабричные трубы.
 Фото 4
24 марта 1924 года. Артель деда Матвея Петровича Дормакова. Мастер Матвей Петрович сидит в центре в хромовых сапогах, руки собраны в замок, на шее кашне. Матвей Петрович строг и даже немного грустен. Это послевоенное время, когда он возвратился из германского плена. Слева от него старший сын Николай Матвеевич, справа Труфанов, рядом с ним Сергей Труфанов. Стоят: Крайний справа Иван Матвеевич Дормаков. В центре стоит Александр Матвеевич Дормаков (ещё не слепой).
Не могу припомнить все детали, но помню, что в семье рассказывали, как Матвей Петрович еще в ранней молодости участвовал в монтаже высотной трубы на одной из фабрик. Как направили его на самый верх потому, что был он небольшого роста, и легок на подъем.
Но высота, как и глубина, одинаково понятия серьезные, если не сказать страшные. Одним словом, когда на самом верху металлической трубы, он выполнил всю работу, что было поручено, наступило время спускаться вниз. И, когда ему снизу крикнули, что бы он сбросил конец страховочной веревки, что бы привязать к ней веревку потолще, по которой парень должен был спуститься с трубы, он, вдруг почувствовал, что второй конец веревки развязался, и вся страховка упала на крышу корпуса. Вот тут Матвей пережил настоящий страх. Высокая труба только снизу кажется намертво приклепанной к крыше фабрики, а там, на огромной высоте, она живет своей жизнью, зловеще раскачивается и дышит металлическим стоном, хотя и держат её с четырех сторон стальные тросы. Внизу поняли, что произошло. Тихо стояли артельщики, задрав головы вверх, крестясь и ахая. Как спасти Матвея, предложений ни у кого не было. Матвей пережил мгновенный страх: прыгать с высоты на крышу – означало – смерть, оставалось только молиться. «Пресвятая Богородица и Николай Чудотворец, спасите меня грешного и недостойного»,  – причитал он. Руки его уже устали держаться за край трубы. Труба скрипела, обрывки человеческих голосов снизу почти не слышны, никого рядом. Он чувствовал приближение отчаяния. «Мама, мамочка!» Вот тогда он вспомнил всю свою жизнь. «Мама, прости меня, если я был тебе плохим сыном», – сквозь слезы шептал он. «Заступница, Богородица, прости и спаси!». На фоне бездонного неба вдруг оба этих женских образа: Богородицы и земной женщины – родной матери, слились в один лик. Матвей обнял себя руками, что бы унять навалившуюся лихоманкой от страха и напряжения дрожь в теле и вдруг нащупал маленький узелочек на старенькой, еще матерью вязаной, безрукавке. Он потянул за узелок, ниточка побежала, он потянул сильнее, она весело запрыгала вокруг него.
— Спасен, – прошептал чей-то голос в душе Матвея.
Матвей трясущимися руками снял с себя жилетку, и, прижимая к груди материнское рукоделие, начал спускать ниточку вниз, привязав к ней железную заклепку, что бы не уносило ветром. Внизу ждали так же молча и напряженно. Потом дружок Пашка Тураев, подпрыгнув, поймал-таки эту спасительную заклепку. Неторопливо, надежно привязали к тонкой шерстяной ниточке бечевочку, чуть потолще. «Вира, Мотька!». Мотька подтянул к себе бечевочку и крепко привязал к поясу. И потянул. Он тянул привязанную к бечевочке шнуровку дрожащими руками, а к ней уже привязали страховочную веревочку, а к веревочке приличной толщины канатик. Но дело шло уже веселее. С трубы слетел по канату, как ангел.
Подошел мастер и показал Мотьке огромный кулак. У Мотьки кулаки были не меньше. На торговой ярмарке в Ростове Великом с самим Ванькой Поддубным боролся. Кто кого побарывал, то мне не известно, но что Матвей, на вызов не робея, всегда выходил на круг, то доподлинно известно. И еще известно, что на мизинце своей руки Матвей мог двухпудовую гирю сорок раз поднять. Но тут при виде мастера оробел: «За что?» – спросил обиженно. «Сам должен знать за что. В любом деле аккуратность нужна, а в нашем, монтажном, особенно!».
Всю ночь отмечали в трактире удачную работу. Веселились, пили горькую, а из сердца Матвея не шло ощущения чуда, приключившегося с ним. Первого сына позднее назвал Николаем, в честь Николая Чудотворца, сохранившего жизнь мастеру. И огромная икона Николая Чудотворца всегда висела в красном углу дедовского дома.
Среди заказчиков деда Матвея Петровича Дормакова был и знаменитый Шаляпин Федор Иванович.
У Ф.И. Шаляпина была дача в местечке Итларь за Ростовом Великим по Московской дороге. Шаляпин пригласил моего деда крыть крышу на своей даче.
Дед рассказывал, что когда приступили к работам, в доме жил сам Шаляпин и ещё «певичка Нежданова». Утром они ходили купаться в собственной купальне. Дамочка была вся в белом. Очень красивая эта «певичка» была. Дед закручивает усы, вспоминая лето в Итлари. Впечатлительный был Матвей Петрович до женского полу.
А с его усами вот еще, какую историю помню: однажды дедушка побрился. Он сбрил бакенбарды и усы, побрил бороду, и стал, просто, не узнаваем. Он ходил по большой комнате, потирая руки. Бабушка вошла в комнату и, улыбаясь, сказала: « Жарко на улице. Дедушка побрился. Хорошо?», – обратилась она ко мне. «Хорошо, – не сразу согласилась я, и добавила,  – на мартышку похож из зоопарка»
Вмиг установилась какя-то тревожная тишина. Я была настолько мала и наивна, что не сразу поняла свою бестактность. Бабушка испуганно покачала головой и погрозила пальцем, а дед, смущаясь, и, грозно сверкая глазами, проговорил: «Смотри у меня», – и вышел из дома. Бабушка стала меня воспитывыать, а я упорно показывала картинку из книжки, где за решеткой зоопарка резвились мартышки, и одна из них очень была похожа на дедушку без усов и бороды. У неё были лохматые брови и выступающая вперед нижняя челюсть. Как у дедушки.
 Фото 5
Матвей Петрович Дормаков в старости.
Я помню своего деда Матвея Петровича, сидящим у окна в большой комнате своего дома. На голове белая соломенная шляпа. Он курит цигарку, наполненную домашним самосадом. Лицо его серьезно, даже сурово. Когда мимо его дома проходит кто–то из ростовских мещан, каждый из них обязательно снимает с головы головной убор и кланяется моему деду:
— Моё почтение, Матвей Петрович.
— Честь имею,  – кланяется в ответ мой дед, бравый бранд-майор, слегка приподнимая свою соломенную шляпу, и вновь опуская её на свой широкий могучий лоб.
И еще я помню, как красиво пил мой дед. Он брал рюмочку нежно, и пил с любовью, отставляя мизинец правой руки. Да… Прежние люди, не мы...
 Фото 6
Ирина Сергеевна Нина Матвеевна, Матвей Петрович. Ребенок, вероятно, Наташа, дочка Нины.
У Матвея Петровича Дормакова было одиннадцать детей. Двое умерли сразу после рождения. Первый мальчик, имени, которого уже никто не помнит и последний, Славик, которого Орина Петровна, жена деда, родила, когда ей уже было больше сорока лет. А вот другие дети все выросли и дали потомство  и продолжают род  Дормаковых.
Бабушка Ирина Сергеевна Дормакова /Орина Ларина/
Женился Матвей Петрович на Ирине Сергеевне Лариной. /1885 –1967 г.г./

               
   
                Фото 7
Была она среднего роста, хорошо сложена и замечательно красива. Кожа лица была всегда ровного, живого цвета, и долго не увядала. Однажды родственница /Маргарита Константиновна  – сестра Валентины Константиновны жены Сергея Матвеевича – младшего сына Матвея Петровича/, сказала мне: «Светлая у тебя была бабушка. Бывало, идет по Ростову, стройная, с высокоподнятой головой, походка ровная, а лицо всегда приветливое и излучает свет. Мы были маленькие, и нам хотелось всё время смотреть на неё. Мы с ней здоровались, а она нам с улыбкой отвечала. А потом мы оббегали её стороной, и снова шли навстречу, что бы еще раз поздороваться и опять увидеть эту улыбку».
Муж обращался к ней только по отчеству – Сергевна. С этим связан и семейный анекдот при моем рождении. Когда я родилась, то меня назвали в честь бабушки по матери, то есть в честь Ирины Сергеевны Дормаковой /Лариной/  – Ириной.
При встрече с моим отцом, дед Матвей Петрович спросил: «Опять девку сотворили?» «Да, не повезло. Третья девчонка» – отвечал сокрушенно отец. «А назвали как?» «Как твою жену». «А… – протянул дед, — Сергевна, значит». «Да, вроде, Алексевна» – засмеялся отец.
Вспоминаю бабушку, и не нахожу слов, что бы рассказать о её жизни. О жизни женщины, которая делила со всеми своими домочадцами, знакомыми и родными все их напасти. К Сергевне шли со всеми печалями и нуждами. Знали, что поделится с голодным, найдет доброе слово для горемычного. Я уже писала, что дом наш ростовский всегда был полон людьми, которые искали приют, и всё это было не без участия нашей доброй бабушки Ирины Сергеевны. А флигель, в котором прежде жил отец деда Матвея – Петр Федорович Дормаков, после его смерти, стал приютом для всех бездомных, которых дед Матвей привечал, а бабушка подкармливала. Жил там какое-то время и старый его дружок Павел Тураев. Вернулся он после десяти лет лагерей, помню, что устроился сторожем в городской парк, а жил и столовался у нашего деда. Когда его спрашивали: « За что тянул свой срок»? Он кротко отвечал: «За язык». Я помню этого тихого человека. Мы, маленькие, Галька Шумова, Вовка Дормаков, Женька и Колька Моховы, бегали к нему в парк. Он охотно разговаривал с нами. О чем, я уже не помню. По фасаду старинного Ростовского парка, в его ограде, были ниши для гипсовых вазонов. Вазонов после революции не стало, а ниши остались. Однажды я увидела, как Павел сидит в одной из этих ниш. Я очень удивилась: « Павел, ты что, здесь живешь?» Он грустно улыбнулся и кивнул головой. А я еще долго соображала, как можно жить в таком крохотном помещении.
Павел еще долго жил у Матвея Петровича и Ирины Сергеевны. И бабушка привечала его, как горемычного.

Дед Матвей ненавидел строй, который установили большевики. Однажды при мне он сорвал со стены радио, бросил его об пол и затоптал ногами в ярости. «Врут всё, врут, зимогоры ». В то время я уже училась в школе, была пионеркой, и мне было странно видеть такого дедушку Матвея. Бытовые ссоры, пьяные драки внутри социалистического общежития были делом привычным, но, ругаться на радио, да еще топтать его ногами, это было ново и не поддавалось объяснению. Поразмыслив, я спросила деда прямо в лоб: «Дедушка, ты что, кулак?» «Я тебе дам кулак!» В его глазах промелькнуло беспокойство. Он поднял радио, повесил его на стенку и молча вышел из комнаты. Сильна была Советская власть. Сильна и страшна.
 Фото 8
Матвей Петрович Дормаков – солдат первой мировой войны.
А Ирина Сергеевна вставала рано и начинала топить огромную русскую печку. Мы, маленькие, сквозь сон слышали, как она на кухне гремит ухватами и чугунками, ведрами и сковородками. Посуда на кухне была подстать печке. Огромных размеров, черная от копоти топки, натуральная, русская. Если бабушка готовила грибы на жарёху, то нарезала целую опарницу – большое глиняное ведро без ручки, в котором ставили опару на пироги и хлеба. Если готовила рыбу, то чистила целый таз. И вкусна была рыба у бабушки! В огромной чугунной сковороде, такой большой, что когда её ставили на стол с помощью сковородника на длинном деревянном шесте, то эта сковорода по диаметру была равна ширине стола. Рыба, жаренная в русской печке, была сочной, с красивой корочкой, пересыпана репчатым луком и залита яичницей с молоком. Такой вкусной рыбы я никогда в жизни больше не ела, только у бабушки Ирины Сергеевны. Семья деда была большой, да артель мастеровых, да все гости и приживалы. Всех надо было накормить, напоить чаем из трехведерного самовара, к обеду поставить чарочку, как требовал дед. И при всем этом оставаться светлой и улыбчивой.
Матвей Петрович был нраву весёлого и дерзкого. Далеко округ Ростова знали его, как хорошего мастера и хлебосольного хозяина. Артельщики гордились службой у него. Подряды брал дорогие, работы выбирал сложные, что б интерес был. Но лишние деньги не водились в семье.
Как и всякий мастеровой, Матвей Петрович превыше всего ставил труд. Помню его сосредоточенного, строгого, даже грозного. Под горячую руку никто не попадись, плохо будет. А когда сдавали работу и получали заработанное жалованье, тогда начинался пир горой. А попросту запой. Гуляли круглые сутки. Из Дома крестьянина, где был трактир, на нашей же улице, тащили корзинами снедь и большие бутыли водки к дедову столу. Русская печка топилась целыми днями, варила, и парила, пожалуй, на весь город. Потому как «Дормаков Матвей Петрович гуляют». И кто бы ни зашел в дом деда, он требовательно, но с достоинством говорил: «Сергевна, поднеси гостю». И Сергевна наливала граненую стопочку, ставила её на плоскую тарелочку с кусочком хлеба, как на поднос, и с поклоном подносила, ибо так желал хозяин и кормилец дома.
А когда бывал пьянее обычного мой дед, то вспоминал свою любовь, что оставил в Германии. Было это так. В первую мировую войну мобилизовали бравого бранд-майора Матвея Дормакова, и отправился он на фронт. За царя – батюшку, за Рассею воевать. И попал Матвей Петрович в германский плен. Плен, видимо, был не такой страшный, как потом при Гитлере. Потому, что в плену жил он у какого–то бюргера, работал на него. Мастеровой и расторопный Матвей приглянулся хорошенькой дочке этого бюргера. И сотворили они любовь. И ребеночек родился. Мальчик. Вот так. И всё бы было хорошо, да затосковал Матвей по родине, по жене, а главное, по детям. И бросив сытую немецкую жизнь, вернулся в Ростов, где впрягся в лямку кормильца большой семьи. Иногда он, пьяненький, вспоминал свою немецкую Ирмочку. И всё пытался объяснить, почему он ушел от неё. «Я кто? Отец или подлец? – восклицал он, – отец. Не мог я, бросив своих законных детей, там больше оставаться». И смахивал пьяную слезу с виноватого лица. А Ирмочка, бедная, не знала и не ведала, что живет её Матвей в своей распроклятой России и любит её и помнит. Долго и безнадежно. Да.
Из запоя выходили, когда кончались деньги, и нужно было приступать к новому заказу.
От бабушки осталось у меня морщинка над левой бровью, с внешнего края. Такая же морщинка была и у мамы моей, и такая же у дяди моего Ивана Матвеевича Дормакова. У кого она будет в нашем потомстве, не знаю. Но если будет такая морщинка у виска над левой бровью, значит, это Дормаковское наследие, а если точнее, наследие Лариных. Ведь бабушка Ирина Сергеевна была в девичестве Ларина. Фамилия дворянская. У Пушкина в «Евгении Онегине» Татьяна была из семьи Лариных.
 Фото 9
Золотая свадьба  Матвея Петровича и Ирины Сергеевны Дормаковых 27 декабря 1953 года.
Горе, что море, ни переплыть, ни вылакать
Каток репрессий прокатился и по семье Матвея Петровича. В каком году это было, не знаю. Если будет возможность порыться в Ростовском архиве, то внесу дополнение. Но суть помню по скупым рассказам мамы и папы. Хотя рассказывалось не охотно.
Один из заказов стал роковым для Матвея Петровича. Взялась его артель крыть крышу в Белогостицах. Там власти организовали местную тюрьму. Привыкший к уважительному отношению со стороны заказчиков, не стерпел Матвей Петрович пренебрежительно- высокомерного тона нового начальника тюрьмы. Гордыня подвела. Там же и камеру ему приготовили. Успел только расторопный хозяин переслать записку своей Сергевне. Ничего в ней не объясняя, написал только: «срочно продай корову». Как же могла ослушаться Матвея Петровича его Сергевна. Повела чуть свет на базар любимое животное. А когда вернулась с базара, в доме обыск.
Одним словом, арестовали всю семью. И провели по городу с табличкой на груди деда – ВРАГ НАРОДА. Мамина сестра Наташа была еще маленькая, когда это случилось. Она рассказывала, как вели по улице её отца – Матвея Петровича, мать-пресветлую Ирину Сергеевну, старших сыновей: Николая, Ивана. Лешка был тогда в бегах. А она, маленькая, бежала за процессией и плакала в голос. Каково? А?
Рассказывал Иван Матвеевич – мой дядя по матери: « Когда нас осудила пресловутая тройка, признали нас врагами народа. Отца приговорили к расстрелу. Мать в ссылку, в Ивановскую область на торфоразработки на 10 лет, а меня на Соловки».
Он был совсем еще молоденьким. Лет семнадцать было. Вели их по этапу. Шли на Соловки пешком. Какой–то добрый человек посоветовал: «Будет привал, беги, парень. Дойдешь до Соловков, пропадешь». Он и убежал. А куда бежать? Опять прибежал в Ростов, в родной дом. Его опять арестовали, привели в милицию. А он и говорит там: « Отправите назад, опять убегу». ГПУ разнарядку, видимо, выполнило. Ну, так и оставили Ивана дома.
И тут появился непутевый брат Лешка. Расспросив родных об отце и матери, отправился тут же в Ярославль к моей маме. Приехал с наклеенными усами и бородой. Мама не сразу узнала брата. Он ей рассказал всё. Решили, что выручать надо родителей. Лешка говорит: « Я даже показаться свободно не могу. Меня ищут. Вся надежда на тебя, Варвара». Мама собралась быстро, и с Лешкой поехали в Москву. Мама ходила по начальству, а Лешка ждал её на улице. Мама дошла до самого Калинина, видно тогда еще не было такой коррупции, как сейчас. Михаил Иванович выслушал маму и тут же распорядился дать документ, по которому вся семья освобождалась от решения тройки. Это правда. Это было.
На перекладных, спешили Лешка с Варварой в Ростов. Успели передать документ до казни отца.
Матвей Петрович вышел из тюрьмы весь седой. Позднее он рассказывал: «На расстрел выводили по ночам. Как только слышал шаги в коридоре, звон тюремных ключей, так думал, что за мной идут». Но видно, не судьба была помереть тогда. Николай Чудотворец и Богородица заступом встали и на этот раз.
Матвей Петрович до конца жизни носил в душе благодарность к дочери своей Варваре. Моей маме.
Дядя по матери Николай Матвеевич Дормаков.
Никем не замеченный подвиг
Николай Матвеевич Дормаков был старшим сыном в семье. Он страстно полюбил ростовскую красавицу и даже был женат на ней. Что-то не сложилось в их жизни. И, когда объявили войну с финнами, он ушел на финскую войну добровольцем. Его брат Иван Матвеевич говорил ему: «Колька, там надо уметь на лыжах ходить. Ты же пропадешь». Николай в отчаянии хотел «пропасть», хоть куда, только бы подальше от Ростова, от опостылевшей жизни, от жестокой любви. Его взяли добровольцем. Это сейчас мы знаем, что не было коммуникаций, что наши парни замерзали в снегу, что они просто были пробой военной силы. А тогда…
 Фото 10

Николай Матвеевич Дормаков . Погиб в Фингскую войну.
 и Фото 11
Катя Павлова. Предположительно любовь Николая Дормакова. Март 1929г.
Позднее, его друг, вернувшийся, с этой странной и неизвестной для многих войны, рассказывал, что отряду, в котором воевали эти два ростовчанина, пришлось уходить от финнов после непродолжительного боя. Николай плохо стоял на лыжах. Он отстал, раненый в ногу. Финны настигли его. Пленника заминировали и оставили связанным на поле боя. Ночью русские солдаты возвратились, что бы подобрать раненых и похоронить убитых. Николай кричал: «Не подходите! Я заминирован! Не подходите!». Взрыв финской мины унес его в глубину синего неба. В бездну, на краю которой только страх и жуткое любопытство.
Рассказывают, что когда он записался добровольцем на фронт, пришел домой и долго, молча сидел в углу. Потом повернулся к сестре Наташе:
— Натка, принеси мне кочергу.
— Зачем? – удивилась Наташа.
— Хочу, что бы ты меня всю жизнь помнила.
Наталья прошла в кухню, схватилась за кочергу и закричала. Железная ручка кочерги была раскалена. Наташа заплакала.
— Теперь хоть ты будешь меня помнить.
Наташа всю жизнь помнила своего брата. Помнила ли его красавица жена, из-за которой он загубил свою жизнь, только Богу известно.
Второй дядя по матери Алексей Матвеевич Дормаков
Робин Гуд эпохи социализма

Алексей Матвеевич Дормаков – другой сын Матвея Петровича личность интересная уже тем, что мой отец рассказывал о нем легенды с восторгом и вдохновением. Алексей был красавец, был добрейший человек и преданный друг. Отец рассказывал, как Лешку брала тоска по воле, когда он долго жил рядом с суровым отцом Матвеем Петровичем, тогда пропадал он из Ростова надолго. А возвращался всегда с разным результатом. Явится домой, все ему рады. Лешка рассказывает, где бывал, как люди живут, где богато, где бедно. Гордился, что по свету ходил. Однажды в лаптях приехал. Да стыдно в такой обувке домой являться. Лапти – то на крыльце оставил, а в дом босой вошел. А брат его Сашка с работы пришел и так–то рад брату. А Алексей заливает байки, как хорошо по Руси погулять. Сашка и говорит: «Ба, Лешка, да не твои ли хромовые сапоги по двору гуси таскают?».
Все к окну бросились. А по двору гуси лапти таскают. Друг у друга вчвырывают, за завязки треплют. Лешка только смеётся.
  Фото 1  2

Группа ростовской молодежи. Стоят слева Алексей Матвеевич Дормаков, справа мне неизвестный человек. Сидят: Василий Трукфанов, Александр Матвеевич Дормаков, Иван Матвеевич Дормаков.
Был он самолюбивый и гордый, как и его отец. На гуляньях в Ростове среди молодежи слыл первым заводилой.
Отчаянно бросался в драку, заступаясь за своих друзей и за своё имя. Однажды глухой ночью, Наташа, которую любили братья за отважный характер, услышала стук в окно. Выглянула. Увидела Лешку.
— Открой, Натка. – глухо проговорил брат.
Наташа почувствовала что–то неладное. Бросилась на улицу и увидела: Лешка тащит за собой тулуп, а в спине торчит нож. И весь снег вокруг дома красный от крови. Что было дальше, не знаю, знаю только, что выжил после этого ранения Лешка, и еще долго удивлял Ростов и его обитателей разными выходками.



               

                фото13
Портрет Алексея Матвеевича Дормакова с общей фотографии.
А однажды после очередной драки добрался до дома с распоротым животом и кишки свои принёс в поле пиджака. Потерял сознание. Все решили, что он умер. Вызвали врача. Врач тоже констатировал смерть. Лешку увезли в морг. Ночью он очнулся, стал стучаться. До смерти напугал сторожа. А потом, когда разобрались, сели пить чай. Тут его так прихватило, что от боли он потерял сознание снова. Но утром ему сделали «безнадежную» операцию, и после неё Лешка опять выжил.
Тесно, что ли было мятежной душе Лешкиной в Ростове, не знаю, только стал Лешка ездить по поездам. Стал знакомиться с богатыми пассажирами, входить в доверие и воровать багаж. Однажды приехал к нам домой. Наша семья жила тогда в Ярославле. Он приехал хорошо одетый, в лакированных полусапожках, на руках кожаные краги. Открыл чемодан с одеждой. Стал маме, папе дарить вещи дорогие. Папа и мама отказались. Тогда он папе сказал: «Возьми хоть краги кожаные». Папа снова отказался, но всю свою жизнь вспоминал эти модные краги.
Народная милиция хорошо знала Лешку, но отловить его было трудно, почти невозможно, он становился рецидивистом, опытным, находчивым, остроумным.
Однажды он вернулся в дом отца после того, как помотался по свету. Ростов город маленький, весть, что вернулся Лешка Дормаков, разлетелась быстро по городу. Утром рано Лешка умывался в углу темной кухни. В дом чередой прошли милиционеры, в руках у них были винтовки со штыками. Один из них спросил Лешку:
– Дома ли Алексей Дормаков?
– А как же, дома, – отвечал Лешка, закрывшись полотенцем.
– Где он?
– Лешка! – крикнул Алексей.
– Чего? – раздалось в ответ.
– Проходите. Он там, в большой комнате. – Ответил Лешка.
Милиционеры один за другим по длинному коридору ростовского дома побежали в комнаты. Лешка вытер намыленное лицо полотенцем, и наутек. Через валы, в парк, на озеро Неро, а там в Поречье.
А милиция взяла Лешку, да не того. Квартирант жил на квартире деда, то же Лешка. Пока выяснили личность, пока разобрались, Лешка Дормаков был уже далеко.
Повязали Лешку, когда он в очередной раз стосковался по родному дому. Стояла ранняя зима, на озере еще лед не окреп. Приехал с чемоданами, с подарками. Пришел друг его и предупредил: «уходить тебе надо, ночью дом в окружение возьмут». Простился Лешка с родными и пошел через валы, на озеро Неро. Друг отговаривал идти через озеро. Лед, мол, тонок, но Лешка сказал, что лед тонок для легавых, а для него, как раз впору. Подходя к озеру, увидел, что в полынье тонет мальчишка. Он бросился к ледяной кромке. Стал тащить, и, что–то тяжело показалось. Глядь, а за парнишку рука чья–то вцепилась. Оказалось, мать с сыном в полынью попали. Вытащил Лешка обоих, откачал, а тут и милиция подоспела. Арестовали Лешку, осудили, и сослали в Сибирские лагеря.
Вольнолюбивый Алексей Дормаков, не мог жить в неволе. Когда началась Великая Отечественная война, он несколько раз писал заявление лагерному начальству, просясь на фронт, в штрафбат. Ему отказывали. Боялись, что сбежит.
После войны в Ростове появился один из его лагерных друзей. Он рассказал, как погиб Лешка. Случилось это после того, как в очередной раз ему отказали в отправке на фронт. Тогда он сказал:
– Я сегодня уйду сам.
– Не дури, отсюда еще никто не убегал, – предупредил его друг, – кругом тайга, звери. Бежать некуда».
Работали они тогда на лесоповале.
— Ну, прощайте – сказал Лешка и пошел во весь свой высокий рост, не прячась.
Когда с вышки заметили его, то выстрелили вверх. Лешка не оборачиваясь, шел в тайгу по просеке. Часовой выстрелил вторым разом и попал ему в ноги, Лешка упал, но пополз. Третий выстрел прервал жизнь романтика Лешки. А часовой, может быть, получил дополнительную пайку хлеба. Война.
Всё это я слышала от отца в раннем детстве. Что-то уже забылось. Жаль. Но образ ловкого авантюриста, доброго и щедрого парня, готового придти на помощь даже незнакомым людям, навсегда остался в моей памяти. О плохих людях не рассказывают восторженно и с сожалением. А о нем я слышала только такие рассказы. Лешка был Робин – Гудом эпохи раннего социализма.
Когда произошла перестройка, и гласными стали лагерные темы, однажды в «Комсомолке» в середине девяностых годов я с интересом прочитала статью про трех бабулек, которые живут в тюрьме, хотя срок свой они отмотали давно. У них нет родных, и им некуда идти. Тюрьма стала их родным домом. Меня заинтересовала судьба одной из них. Я всё время ругаю себя, что не оставила эту статью, не сохранила и не запомнила даже имени одной из женщин. Она рассказывала о себе журналисту, что в молодости познакомилась с красавцем парнем, его звали Алексеем из Ростова. С ним она ездила по поездам. Красивая пара, завоевывала доверие номенклатурных пассажиров, и оставляли их без багажа. В конце концов, оба были арестованы, осуждены и посажены в разные лагеря. Всю свою жизнь эта красавица провела за решеткой. Но когда настал момент поведать о своей жизни людям, как самое дорогое она вспоминала встречу с Лешкой и их недолгую совместную жизнь, «работу», и любовь.
Вот это и помню про Алексея Матвеевича Дормакова, так полным именем хочется назвать мне его, потому что родился он Лешкой и умер Лешкой, а мог бы быть и Алексеем Матвеевичем, если бы не так всё сложилось. А может, у таких бесшабашных и отравленных несправедливостью людей, больно ранимых и оттого упрямо ненавидящих серость, не могло сложиться благополучное житье – бытьё. Они нужны обществу для другого. Для того, что бы рождались и жили в умах людей легенды о добрых разбойниках Робин – гудах, Кудеярах, Алешах Поповичах и Лёшках Ростовских.
Третий дядя по матери Александр Матвеевич Дормаков /Дядя Саша Слепой/
/1910 – 1974/
Проклятие слепца
Проклятие слепца, которого когда–то бросил маленький Мотька, посмеявшись над ним, неожиданно пали на семью Матвея Петровича. Третий его сын – Александр рос красивым, весёлым жизнелюбом. Осваивал, как и другие его братья, отцовское ремесло. Рано женился на красавице Марии Михайловне Гороховой. Роскошные косы пепельного цвета, завитки на висках и огромные глаза с лукавым прищуром – такая была она.

               


 Фото 14
Группа ростовской молодежи. Стоят: Алексей Матвеевич Дормаков (сгинул в лагерях),  Александр Матвеевич Дормаков. Сидят: Николай Шумов ( первый муж Елены Матвеевны Дормаковой), Александр Труфанов.

Александр любил работать на токарном станке. Однажды в глаз попала медная стружка. Медь дала окисление, и глаз ослеп. Лечили местные врачи и Ярославские, – ничто не помогало. Александр читал одним глазом газеты, журналы про медицину. Всё хотел знать, где же лечат такие травмы глаз. И однажды прочитал про новое медицинское светило, Филатова, и отправился к нему в Одессу. Был рад и уверен в том, что вернется зрячим на оба глаза. Операцию Филатов сделал, но во время операции травмировал нерв и второго глаза. Из Одессы Александр вернулся совершенно слепым. Беда не приходит одна. Жена его Мария стала вдруг быстро терять зрение. А у неё наследственность такая. И в короткий срок сделалась тоже слепой.
Бывает же такое! Дядя Саша по своему жизнелюбию быстро освоил мир темноты. Он хорошо ориентировался не только в своей квартире, но и в городе. Мария держалась за его сильную руку и была спокойна. Я помню дядю Сашу, как человека, который всегда всех мирил, прекращал любую ссору и даже драки. Он ввязывался в драки стремительно и напористо. Разметав в стороны дерущихся, и держа кулаки наготове. Никто не решался ударить его. Ссоры, и драки горячих Дормаковских парней прекращались. Он научился играть на гармошке, любил рассказывать байки и сам первый смеялся заразительно и громко. Все смеялись следом. Что оставалось слепому инвалиду? «Радоваться жизни». И он показывал пример многим зрячим и здоровым, что жизнью стоит дорожить, какой бы она ни была беспросветной.
А у дяди Саши с Марией еще до войны, в 1935 году, родился сын – Володя. Он был нашим сверстником и, пожалуй, самым старшим из нас. Был заводила, и мы его уважали за возраст и за рассудительность.


               

 Фото 15
Владимир Александрович Дормаков, мой двоюродный брат.
Вот что пишет о нём его внук, Егор Николаевич Дормаков в РЕФЕРАТЕ «История моей семьи в истории моей страны» студента факультета ВМС группы ВБ-1-06 Дормакова Егора Николаевича. Научный руководитель: д.и.н., профессор Кушнир А.Г.:
«Мой дед по отцу Дормаков Владимир Александрович – единственный сын Александра Матвеевича и Марии Михайловны Дормаковых.
Родился Владимир 9 декабря 1935 года. В детстве был смышленым и бойким парнишкой. В связи с инвалидностью родителей по зрению, он рано должен был проявлять самостоятельность и помогать своим родителям.
В послевоенный период многие мальчишки мечтали о героических профессиях. Так и молодой Владимир видел себя военным летчиком. Уже после 8 класса он был определен в военную школу, где прививались ответственность и дисциплина. Но, к сожалению, при прохождении медицинской комиссии в летную школу, его забраковали. Причем подвели параметры кровяного давления. В последствии он рассказывал, что за день до этой проверки, о которой он не был предупрежден, сдавал кровь, что его и подвело.
После окончание школы поступил в Тамбовское военное авиационное училище техников. Так что с мечтой об авиации он не расстался. Получил специальность радиотехника. После окончания училища служил в составе советских войск в Германии, а также в подмосковной Кубинке на знаменитом военном аэродроме. В период своей службы он готовил к полетам самолеты различных типов. По отзывам сослуживцев и воспоминаниям сына, моего отца, Николая Владимировича Дормакова, он разбирался не только в бортовом оборудовании, но и в электронной бытовой технике. Мой дед Владимир Александрович Дормаков отслужил в Армии 20 лет, но к сожалению из-за слабого здоровья рано ушел из жизни в возрасте 45 лет.
Моя бабушка, Дормакова Лидия Николаевна, жена Владимира Александровича Дормакова, по профессии учитель английского языка. Когда-то она работала учителем в школе, но в последующем много лет была литературным сотрудником Всесоюзного института научно – технической информации».
Когда после Великой Отечественной войны, с фронтов стали приходить люди, потерявшие зрение, было образовано Общество слепых. Учредили его и в Ростове Ярославском. Всем слепым дали посильную работу. Дядя Саша и его Мария тоже нашли себе там и занятие, и заработок к пенсии. В комнате их стоял станок для изготовления мебельных гвоздей с красивыми широкими шляпками. Мы, детвора, любили постучать на этом станке. Дядя Саша только предупреждал, что бы пальцы под пресс не совали. А сын его Володя выполнял эту работу быстро и ловко. Дядя Саша, с его веселым и разумным нравом, был активистом. Часто наезжал к нам в Ярославль. Его направляли в областной центр на семинары, встречи, на совещания.
Сын его Володя, поступив в военное училище, не забывал своих родителей. Он постоянно приезжал к ним на каникулы и не один, а с друзьями. Александр Матвеевич и Мария Михайловна были от души рады этим приездам сына. В их маленькой квартирке хватало места всем.


 Фото 16

В один из приездов в Ростов курсанта военного училища Владимира Александровича Дормакова к родителям. Стоят: Сергей Матвеевич Дормаков, четвертый справа Иван Матвеевич Дормаков. Сидят  слева направо: Валентина Константиновна Дормакова, Ирина Галицкая, «тетенька» Анна Петровна,  дядя Саша  слепой,  его сын Володя,  и мать Володи  Мария Михайловна Дормакова. Лето  1956г.
 ,  Фото 17 ,
Володя Дормаков – в один из приездов в Ростов. Он сидит на стуле, а старшие дядья Сергей Матвеевич и Иван Матвеевич стоят  за его спиной  и выражают явное уважение к племяннику.
  Фото 18
Свадьба Владимира и Лиды, которую играли в старом дедовском доме на К. Маркса, 24, 24 октября 1956 года.  Жених и невеста сидят под иконой  «Ростовских святых». Слева от них мать и отец Володи, далее Сергей Дормаков, его жена Валентина Константиновна, и жена Ванчика Валентина Ивановна Дормакова.
и  Фото 19
Свадьба Владимира и Лиды, у стенки  стоит дедушка Матвей Петрович, сидят Ирина Сергеевна, и «тетенька» Анна Петровна.  На переднем плане Раиса Горохова, сестра матери жениха, слева моя мачеха Таисья Васильевна Галицкая.
Не помню, какой год это был точно, но знаю, что где-то в начале восьмидесятых, год этак 1982й или 1983й, в Ростове, в доме дяди Сережи Дормакова собралась вся Дормаковская родня. Приехали из Вильнюса тетя Лена Шумова с дядей Васей Фоминым и тетя Наташа Олейникова. Это было значительное событие. Приехали из Ярославля моя сестра Галя с мужем Васей Мелюхины и я с ними. Была Любанька – дочь Анны Петровны – «Тётеньки», Дядя Ваня с женой тетей Валей, пришла тётя Маруся Дормакова – жена дяди Саши Слепого с внуком. И еще дальняя и близкая родня, дети, внуки и правнуки. Это была последняя большая встреча детей, внуков и племянников Деда Матвея Петровича и Орины Сергеевны. В последний раз зов крови собрал всех Дормаковых под одной родной крышей. После этого старшее поколение один за другим стали уходить в мир иной.
Меня не покидало странное тоскливое предчувствие того, что многих из собравшихся я вижу в последний раз. И, глядя на эти прекрасные, веселые от радости встречи, лица родных мне людей, тихо плакала. Я не могла сдерживать слез, они текли по щекам, я слизывала их языком, больно закусывала губы, но они текли так, как течет наше время, неумолимо и безостановочно. Я прощалась со всеми ними, с поколением таких людей, какими нам не быть никогда. Сестра Галя подталкивала меня под руку: «Ты, чего, Иринка?» «Ничего»  – сквозь слезы тихо отвечала я. Откуда мне было знать, что моя сестра, утешающая меня за этим огромным Дормаковским столом, уйдет одной из первых среди них.
 И вот там, на общей последней встрече, тётя Маруся Дормакова, жена дяди Саши Салепого была со своим внуком – Николаем Владимировичем Дормаковым.
К тому времени Володи Дормакова уже не было в живых. А сын его Николай поразил меня своей привлекательностью. Он был немногословен, внимателен ко всем и был очень красив своей молодостью, белой чистой кожей лица и румянцем через всю щеку. Светлое лицо. Наверное, от своей прабабушки Орины Сергеевны унаследовал Николай такое светолепное благородство. И еще я подумала, что, вероятно, таким красавцем был былинный Алеша Попович, уроженец Ростова Великого.
Позднее, я узнала, что служит Николай в Москве, в Кремлевских частях, осуществляет связь.
Через Интернет я разыскала Николая Владимировича Дормакова и связалась с ним. Летом 2006 года Николай и его жена Елена приехали в Ростов на своей машине. У Саши Олейникова собрались Николай Владимирович Дормаков с женой Еленой, Татьяна Ивановна Ваньшина с внучкой Полиной, позднее пришел Сергей Комолов, внук Тетеньки, Аленка, дочь Николая Сергеевича Дормакова, из Ярославля со мной приехали ещё Лариса Белова и Женя Тишалович. Вобщем, повидались, посидели по-родственному, и на другой день разъехались по своим городам.
Николай Владимирович в чине полковника в отставке. Работает в связи. Он имеет двоих сыновей Михаила / 15.04. 1985г.р./ и Егора /15.02.1987г.р./
В мае 2007 года Николай Владимирович с женой Еленой навестили нас в Ярославле. В нашем городе они ни разу не были, и им захотелось посмотреть самый красивый город «Золотого кольца», ну и конечно, встретиться с родными.
Конечно, люди они особенные. Я бы сказала мало контактные, скромные, но скромность не от робости, а от чувства достоинства: разговорить Николая и Елену было очень трудно. Пожалуй, что это ни у меня, ни у Иосифа, ни у Ярослава не вышло. Видимо, секретная военная работа наложила свой отпечаток на характер и выработала в человеке свой тип поведения. Но от этого мы не стали отдаленнее друг от друга.
Вечером перед сном мы посмотрели фотокарточки, которые привез Николай. Это было интересно. Я не видела прежде фото, где наша бабушка Ирина Сергеевна Дормакова (Ларина) снялась с внучатами. Фотография примерно 1940 года. Значит бабушке там 55 лет. Она стройная, высокого роста, с высокими скулами, довольно привлекательная внешне. Рядом с ней стоит моя средняя сестра Ольга, ей около 10 лет, и тогда её называли Лялькой. Сидит перед Ольгой Володя Дормаков, (отец Николая Владимировича) ему там около 5 лет, а на руках у бабушки сидит Галка Шумова, дочка тети Лены, ей примерно второй год. Замечательно трогательная фотография. Уже нет в живых не только бабушки Ирины Сергеевны, но этих малышек, которые выросли, пронесли бремя жизни, и ушли туда, откуда не возвращаются…..в бездну.
 Фото 20, Фото 21.
Николай привез еще фотографии, 1961 года, когда его отец, Владимир Александрович, со своей женой Лидой, приезжали в Ярославль и мы гуляли по Ярославской набережной. Я была с подругой Ритой Виноградовой – Шиловой. Этих фотографии я видела впервые. Три из них мне любезно подарили.
Когда наступило время отъезда, мы попрощались, и Николай с Леной спускались по лестнице, я вдруг почувствовала прилив такой тоски, будто прощалась с очень близкими людьми надолго. Слезы сами покатились из глаз, и я ушла в свою комнату, пережить этот момент.
Николай пригласил нас с Ярославом на его 50 летний юбилей в Москву на 16 июня 2007г. Вообще, мне бы хотелось поехать в Москву на это торжество, но не знаю, как будут обстоять дела со здоровьем. Поживем, увидим.
А для меня самое главное было то, что москвичи привезли реферат сына, студента факультета ВМС, «Московского государственного института радиотехники, электроники и автоматики (технического университета)», Дормакова Егора Николаевича. Он собрал замечательный материал по истории семьи, причем, именно собрал, потому что встречался с родственниками и записывал с их слов интересующие его факты.
Даю его в сокращении:

« РЕФЕРАТ. История моей семьи в истории моей страны Москва 2006г.»
Я, Дормков Егор Николаевич, родился в 1987 году в Москве, в обычной советской семье, где папа военный, а мама – сотрудник одного из московских НИИ. Но история жизни моих близких и дальних родственников, как и множество других жизненных историй жителей нашего огромного государства – это те частицы, из которых складывалась жизнь и история всей страны.
Мой прадед по линии матери Вячеслав Иванович Михалек родился в 1903 году в Санкт-Петербурге в семье врача. Его отец Иван Вячеславович был потомком чешского музыканта, приехавшего в Петербург для работы капельмейстером в одном из театров.
Мать прадеда Ольга Ивановна, урожденная Сержпутовская, выпускница Смольного института благородных девиц, по воспоминаниям родственников, была правнучкой генерала Адама Осиповича Сержпутовского, начальника артиллерии Южной армии и войск в Крыму. О жизни семьи в начале ХХ века известно не много. У Ивана Вячеславовича и Ольги Ивановны было двое детей. Старший Вячеслав (мой прадед) после окончания рабфака поступил в Ленинградский университет, а по его окончании с 1929 года работал в областном издательстве редактором.
В начале Великой Отечественной войны он ушел в ополчение и пропал без вести, никаких сведений о месте его гибели найти не удалось.
А вот что писала в своей автобиографии его жена, моя прабабушка, с которой он познакомился на рабфаке:
«Я, Евдокия Александровна, родилась в городе Москве в феврале 1902 года. Отец мой Александр Платонов с тринадцатилетнего возраста работал сначала мальчиком, со временем дослужился до приказчика. Мать, Дарья Васильевна, в девичестве Чувилева,  – домашняя хозяйка. В 1913 году отец серьезно заболел, больной хозяину был не нужен. Нашей семье пришлось уехать в деревню Добрые Пчелы Рязанской губернии. Хозяйство наше было: корова, три овцы и семь полосок земли, которые нам обрабатывал за деньги сосед (лошади у нас не было). В 1917 году отец умер. После неурожаев 1919-1921 годов мне, как старшей дочери пришлось уехать на заработки в Москву. После долгих поисков работы поступила в прислуги к одной барыне, где за кусок хлеба проработала 11 месяцев. В 1922 году устроилась рассыльной в контору торфоразработок Орехова – Зуева и поступила учиться на вечерний рабфак. В 1923 году вступила в комсомол. В 1924 году вечерний рабфак закрыли, а меня перевели на дневной в городе Кострома. На рабфаке в 1925 году меня приняли в кандидаты ВКП(б). Рабфак я окончила в 1926 году. В том же 1926 году вышла замуж за Михалека Вячеслава Ивановича. С 1926 по 1930 год училась в Ленинградском сельскохозяйственном институте. В 1927 году у меня родился сын Юрий. А в апреле 1928 года меня приняли в члены ВКП(б).
С 1930 – 1932 год с момента коллективизации активно участвовала в создании колхозов в Новосельском районе Псковского округа Ленинградской области. С марта 1933 года по июль 1935 года я работала научным сотрудником Ленинградской зональной овощной опытной станции, активно занималась общественной работой – была редактором стенной газеты, вела беседы с работниками о жизни страны. С 1935 года по 1937 год работала заместителем Тярлевского сельсовета по сельскому хозяйству и агрономом в колхозах этого же сельсовета (по договору), с 1937 по август 1941 года работала участковым агрономом в этих колхозах. Была секретарем территориальной партийной организации, членом президиума сельсовета, членом райпотребсоюза, вела агрокружки. В марте 1939 года была делегатом восемнадцатого съезда ВКП(б) от Ленинградской партийной организации с правом решающего голоса (мандат №1559). По возвращении выступала с докладами о работе съезда в колхозах, совхозах, среди пионеров, в воинской части. В общей сложности в Ленинградской области проработала 11 лет, большую часть из них в колхозах.
Когда началась Великая Отечественная война, на семейном совете было принято решение уехать из Ленинградской области. Мой муж ушел в ополчение, а мы с сыном после длительного переезда по железной дороге оказались на Урале.
С октября 1941 года по октябрь 1951 года я работала агрономом отделения в совхозе Чебеньковский Оренбургской области. В конце 1951 года я уехала к сыну на Дальний Восток, а затем в 1952 году – к брату в Москву. С января 1953 по октябрь 1958 года работала на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке агрономом, занималась оформлением документов на участников выставки. Награждена Почетной грамотой. С 1958 года на пенсии, но веду активную общественную работу секретарем товарищеского суда, в библиотеке».
Другие мои прадед и бабушка по маминой линии были жителями одного из сел в Курганской области на границе Южного Урала и Северного Казахстана. Прадед Илья Прокопьевич родился в 1910 году в семье зажиточных крестьян Прокопия Матвеевича и Матрены Михайловны Сединкиных. А семья прабабушки Марии Михайловны была бедной. У её родителей Михаила Ефимовича и Марии Прокопьевны Смолиных было пятеро детей. Поэтому они были рады замужеству дочери Марии, ведь она стала хозяйкой в «богатой» семье. Но прадед Илья Прокопьевич был убежденным коммунистом, очень хорошим организатором, хозяйственником и к тому же творческим человеком. В начале 30-х годов ХХ века по зову партии он уехал вместе с семьей на Дальний Восток, где прожил все последующие годы. Много лет он проработал директором МТС (Машино-тракторной станции) в г. Спасск–Дальний, которая обслуживала колхозы Приморского края, пользовался заслуженным уважением. Вместе с прабабушкой Марией Михайловной они вырастили и воспитали пятерых детей.
Поделилась со мной воспоминаниями и моя бабушка Дормакова Лидия Николаевна, жена Владимира (сына слепого Александра Матвеевича). Вот что она пишет о своей семье:
 Фото 22
«Мои корни идут из крестьян. Родилась я в селе Серебряки Тамбовской губернии. Старшее поколение имело землю, лошадей, коров, овец, свиней, кур и другую живность. Из поколения в поколение передавалось хозяйство и любовь к труду. У родной бабушки по матери было десять детей. Семья большая и работали все, поэтому практически не голодали. Тамбовские черноземы засевались рожью, просом, овсом, подсолнечником, льном хорошие урожаи давали разнообразные овощи.
Благосостояние земли напрямую зависело от работоспособности всех её членов. Благодаря трудолюбию семья жила в достатке и считалась зажиточной.
В результате проведенной в 30-е годы коллективизации был разрушен привычный семейный уклад и семейное хозяйство. В этот же период умирает и глава семьи. Старший сын вынужден был уехать в город Тамбов на поиски достойной работы, так как он понимал, что вся ответственность за благополучие семьи ложится на его плечи.
В последствии он рассказывал о борьбе «Красных» и «белых». Один день местность находилась в руках «красных», другой «белых». У жителей забирали всё, что попадалось под руку. Однажды «белые» захватили местность
и стали расправляться с красными бойцами. Выстроили в шеренгу и расстреляли каждого третьего. К счастью, отец не попал в это число. Можно только догадываться, что он мог пережить в этот момент. Спустя много лет, вспоминая эти трагические события, в его глазах всегда появлялись слезы. Позднее отец потерял зрение, заработал инвалидность и уже не был годным к строевой службе, поэтому не участвовал в войне.
В годы войны отец работал экспедитором в военных госпиталях, которые располагались в зданиях городских школ. После войны он работал в хлебном отделе магазина. В военное и послевоенное время продукты отпускались по карточкам. Отрезанные талоны наклеивались по категориям на обрезки газет, бумажных мешков, для отчета расходованного товара. Будучи ребенком, я помогала родителям наклеивать такие талоны.
В первый класс пошла в 1944 году. К этому времени школы были освобождены от раненых, но писать приходилось и на газетах. После окончания десятилетней школы поступила в Тамбовский педагогический институт. А через два года вышла замуж за Дормакова Владимира Александровича».

Мой дед по матери Михалек Юрий Вячеславович тоже бывший советский офицер, полковник в отставке. Его судьба – это один из примеров жизненного пути послевоенного поколения. Очень хорошо написал о нем его соратник, участник Великой отечественной войны, летчик – истребитель Павел Щербина в своей статье, опубликованной в газете «Люберецкая правда» от 1 июля 2005 года:
«Есть люди, которые, не смотря на перипетии судьбы, жизненные и профессиональные нагрузки, смогли сохранить удивительную работоспособность и оптимизм. Среди таких и Юрий Вячеславович Михалек, участник Великой Отечественной войны, участник обеспечения боевых действий в Корее (1952-1953гг.), в Афганистане (1984г.) Прошел путь от авиационного механика до заместителя командира дивизии (9АД) по МАО. Награжден двумя орденами Красной Звезды и 17 медалями, в том числе «За победу над Германией», «За доблестный труд в период Великой Отечественной войны», «За боевые заслуги» и юбилейными. Имеет медали от правительств Северной Кореи и Китайской Народной Республики.
Родился Юрий Михалек 20 марта 1927 года в г. Ленинграде в семье служащих. С началом Великой Отечественной войны Юрий вместе с матерью эвакуировался на Урал, где с 15 лет работал штурвальным на комбайне, затем два года трактористом. Работал на равных со взрослыми по 12–15 часов в сутки.
В феврале 1945 года был призван в Военно – Воздушные Силы Красной Армии. В начале проходил службу курсантом в Ворошиловградской школе пилотов им. Пролетариата Донбасса. Учился отлично, готовился стать летчиком. Однако пришла директива: курсантов, не имеющих среднего образования, перевести в технические школы. Так Юрий Михалек стал курсантом школы авиамехаников в г. Вольске, которую окончил с отличием в 1947 году. Из школы старший сержант Михалек был направлен на Дальний Восток в 582-й истребительный авиационный полк 250-й краснознаменной истребительной авиадивизии, находившейся в Северной Корее.
В Северной Корее и в Хабаровске, куда в 1948 году перебазировался полк, Юрий Михалек проходил службу в должности авиационного механика самолетов Ла-7 Р-63 (Кинг – Кобра американского производства), Як-11, прослужив на срочной службе более 6 лет.
В пятидесятые старшина Михалек осваивал МиГ-15, которые принимали участие в войне между Северной и Южной Кореей. Технический состав звена самолетов МиГ – 15 под его руководством обеспечил выполнение более 100 боевых вылетов без отказов и потерь авиатехники. И к таким профессионалам летчики относились с уважением и доверием.
Важными мехами жизни стали и окончание Военно – воздушной инженерной академии, служба в составе групп советских войск в Германии в 24 –й Воздушной Армии. Их 833-й ИАП был оснащен МиГ-17, а вскоре получили МиГ- 21, превосходящий по скорости в два раза скорость звука.
Знание техники, хорошие организаторские способности, опыт и смелость были оценены и замечены. В 1962 году капитан Михалек был назначен заместителем командира полка по инженерно – авиационной службе. А вскоре родным стал 32-й гвардейский Валенский орденов Ленина и Кутузова 3-й степени истребительный авиационный полк 9-й истребительной авиадивизии (аэродром Кубинка). В семидесятых годах полк первым в ВВС начал освоение новейшего самолета МиГ-23 с изменяемой геометрией крыла.
Знаком он и с летчиками французской эскадрильи «Нормандия – Неман», которых на самолетах «Мираж» принимал и обслуживал на аэродроме Кубинка, с летчиками шведских ВВС и их самолетами «Дракен»
С ответным визитом был во Франции и Швеции на МиГ – 21 бис. А ещё в Сомалийской Демократической Республике, где выполнял обязанности специалиста (советника) при главном инженере ВВС Армии СДР.
Юрий Вячеславович оказывал как военный специалист помощь и Демократической Республике Вьетнам, Республике Афганистан. Причем в ДРА для советской авиации очень много значило добиться уменьшения потерь летного и инженерно – технического состава наших ВВС.
Ордена Красной Звезды, награды правительств других стран – это свидетельство не только профессионального совершенства, но и удавшейся жизни и карьеры.
В 1985 году полковник инженер Михалек был уволен из Советской Армии по возрасту и в настоящее время работает на фирме «Камов» в должности ведущего инженера КБ.
Приобретенный опыт работы в армии позволил Юрию Вячеславовичу быстро изучить вертолеты сосной схемы и приступить к подготовке документации и изготовлению руководства по технической эксплуатации вертолетов Ка-32 т/с, Ка-31, Ка-50, Ка-52, Ка-226.
Юрий Вячеславович прекрасный товарищ и друг, пользуется высоким доверием, неоднократно избирался в руководящие органы ветеранских и других общественных организаций.
Он и рассказчик замечательный! Несмотря на занятость, находит время встречаться с молодежью, потому, что уверен, ей надо больше знать правду о времени и о событиях своей страны, своего государства, которые созидали предыдущие поколения».

Удивительная судьба моего деда неразрывно связана с судьбой моей бабушки Лидии Ильиничны. Скоро они будут отмечать 55 летие совместной жизни, и все эти годы она находилась рядом с ним, создавала уют в доме, воспитывала детей, работала по мере возможности – вела делопроизводство в различных канцеляриях, выполняла машинописные работы.
Бабушка была старшей дочерью среди пятерых детей в семье Сединкиных. Она родилась в 1929 году, окончила 7 класс школы, когда ещё шла война, это был 1943 год. Ей пришлось пойти работать сначала на МТС к отцу, а затем в воинскую часть, где и познакомилась с будущим мужем. С 1952 года она стойко переносила все тяготы жизни офицерской жены – ночные полеты, частые переезды, жилищные проблемы, командировки мужа в «горячие точки». Только выйдя на пенсию, она смогла, наконец, отдохнуть от кочевой жизни и с радостью окунулась в садовые работы на дачном участке. Моя бабушка выращивает чудесные розы, которыми восхищаются все соседи – садоводы.

Мой отец Дормаков Николай Владимирович родился в 1957 году. Детские годы провел вместе с родителями в военных гарнизонах. Мальчишки, выросшие под звуки полетов сверхзвуковых истребителей, не отходя от дома наблюдавшие элементы высшего пилотажа, конечно, мечтали пойти по стопам отцов. Они разбирались во всех типах и многих узлах самолетов, потому что часто бывали на свалках отслужившей свой век техники. Отцы иногда приводили своих сыновей в помещения эксплуатационной части аэродрома. Мой отец навсегда запомнил тот порядок и запах в помещениях ТЭЧ, где обслуживаются самолеты. Поэтому, окончив школу, выбор был сделан в пользу военной службы, и в 1974 году отец поступил в Пушкинское военное училище радиоэлектроники. Большой удачей было то, что специальность была связана с вычислительной техникой.

Окончив с отличием училище в 1978 году, отец был направлен в часть центрального подчинения Министерства обороны, в г.Москву, где смог непосредственно по специальности реализовать полученные знания. За годы службы он работал фактически со всеми поколениями вычислительной техники( за исключением релейных и ламповых ЭВМ). Довелось эксплуатировать магнитные ленты, барабаны, процессор на импульсных элементах, блоки памяти с использованием ферритовых ЗУ. А потом стремительно начали заменяться большие машины на более компактные типа СМ ЭВМ до персональных компьютеров архитектуры х86 и т.д.
В 90-е годы от неудовлетворенности тем, что не в лучшую сторону изменилось отношение общества к вооруженным силам, принял решение оставить воинскую службу. Свою трудовую деятельность отец продолжил по специальности в области связи и телекоммуникаций.
 Фото 23
Моя мать, Елена Юрьевна Дормакова (Михалек), после окончания школы окончила Московский энергетический институт, затем институт повышения квалификации в области патентной работы и работала в патентной службе ВНИИ электротермического оборудования, занимаясь оформлением заявок на получение патентов в области электротехники. В девяностые годы промышленное производство резко замедлилось, изобретательская активность в нашей стране упала, а патентные службы на предприятиях были практически разрушены. В последнее время вопросам охраны интеллектуальной собственности, в том числе охране промышленной собственности уделяется всё больше внимания. Поэтому мама надеется, что её знания и опыт будут востребованы если не сегодня, то в ближайшем будущем.

Анализируя воспоминания о событиях, биографические факты моих родственников можно увидеть, что они совпадают с основными вехами истории всей страны в двадцатом веке.
Большинство моих предков были выходцами из крестьянских семей. Политика «военного коммунизма» , введение продразверстки, раскулачивание, коллективизация оказали влияние на судьбы этих людей. Кто-то из них, чтобы выжить, вынужден был уйти в город, оставив сельскохозяйственный труд. В то же время создание рабфаков, новых учебных заведений позволило беднейшим слоям населения получить образование.
Тяжелый период Великой Отечественной войны повлиял на выбор профессии поколения, к которому относятся два моих деда. Оба они могли с гордостью сказать: «Есть такая профессия – Родину защищать!». А ведь до них в роду были только люди мирных профессий.
Мои родители родились в период «хрущевской оттепели», в эпоху научно – технической революции, когда осваивался космос, начала развиваться атомная энергетика, химическая промышленность, учреждались новые научные институты и исследовательские центры. Молодое поколение того времени стремилось к высшему образованию. Мои отец и мать, унаследовав стремление к знаниям от своих родителей, сумели получить высшее образование и стали профессионалами своего дела.
Изучение истории моей семьи и генеалогического дерева, моей родословной помогли мне лучше понять ход истории всей страны в целом. А опыт предков поможет в будущем решать жизненные проблемы, осваивать новые знания и достойно пройти свой жизненный путь».
Замечательная работа юного Егора Дормакова привела меня в восхищение. Теперь я уверена, что и мои труды не пропадут даром и будут рано или поздно востребованы кем-то из последующих поколений.
16 июня 2007 года мы отправились в Москву на 50 летний юбилей Николая Владимировича Дормакова. Мы, это Саша Олейников, его подруга Галя, я и мой сын Ярослав. Юбилей проходил в ресторане в Южном районе Москвы, где живет Николай.
 Фото 24
Было много народу: родственники со стороны жены, и со стороны юбиляра, и его друзья с женами. Люди, с которыми он прошел через учебу, работу, и через всю свою сознательную жизнь, были довольно скромные, я бы сказала тихие. Мало пьющие и мало поющие. И невдомек было нам, что это их скромность проистекает от самого характера их работы, о которой не распространяются и которая накладывает свой отпечаток не только на самих военных, но и на их близкий круг. И только потом, к концу праздника бывший начальник Николая рассказал, кем проработал всю свою жизнь Николай и каким ответственным работником он был. Оказалось, что, окончив военную Академию на отлично, наш Коля работал в ГУ Генерального штаба. Разведчик! А мы и не знали! И никто не знал!
Вот так. Он же близнец по гороскопу, т.е. личность творческая. Таким как он трудно что-то скрывать. Всегда есть соблазн выразиться, тем тяжелее был его каждодневный подвиг – преодоление себя.
Хочется ещё сказать несколько слов о жене Николая, Елене. Именно такую женщину на Руси называли Еленой Прекрасной.
На юбилее Елена, обращаясь к присутствующим, сказала, что долго подыскивала стихи, которые бы отразили суть взаимоотношений её и мужа, и прочла замечательные, лирические стихи о любви.
Это было трогательно, удивительно и совсем не по – современному. Будто высокие чувства двух влюбленных из далеких романтических времен нашли этих людей, для того, чтобы доказать ныне живущим, что есть на свете любовь, умирать не имевшая права, и она торжествует, сколько бы ни было ей лет. И сколько бы испытаний не пришлось пройти её носителям.
А потом Лена сказала, что хранит «Поэму на осенних листьях», которую написал для неё Николай.
 Фото 25

ПОЭМА НА ОСЕННИХ ЛИСТЬЯХ

Шуршащую листву ногами загребая,
В осенний парк торжественно вступаю.
Передо мной тоннель березовых стволов
И свод его в их кроне утопает.

Тоннель я прохожу с приятным замираньем.
В конце его листва пред взором расступилась,
Как будто во дворце прислугой дверь раскрылась,
И я вхожу в осенний мозаичный зал.

Стены и пол и свод небесный все украшено листом,
Как в витраже под светом остывающего солнца
Весь парк сияет миллионом солнц,
Теплом своих лучей к себе людей он привлекает.

Войдя туда, почувствуешь, он заставляет думать
О жизни, смерти, счастье и любви.
О том, что времени нам часто не хватает,
И как порой несдержанны бываем мы.

Тот цвет, в котором вы так торжественны и милы
Нашел в кленовом уголке.
Представил, как вас букет осенних листьев украшает,
Собрал букет и поцеловал его.

* * *

Вы как-то мне сказали,
Что интересно вам друзьям писать,
И значит на мои изложенные мысли
От вас приятно вести получать.

Простите, я ревную,
Потому что не известно
Насколько радостно и нежно
Берете в руки письма вы мои,
И занимают ли каплю места
В душе у вас средь суеты?

Моё письмо не подлежит хранению,
Оно завянет, как прошлогодний лист,
И лишь весной, как дым от костра разбудит обонянье,
И вызовет у вас осеннее воспоминанье,
Как один чудак писал письмо на кленовых листьях.

Вот таков он, Николай Владимирович Дормаков, русский разведчик, наш семейный «Штирлиц»!
 Фото 26,  Фото 27

У Николая ещё есть родная сестра Елена /21.02.1965 г.р./. Впервые с ней мы встретились на юбилее Николая. Хрупкая, милая, очень контактная молодая женщина, она приняла знакомство с нами, как открытие, и выразила желание побывать на родине предков, в Ростове Ярославском и у нас, в Ярославле. Она производила впечатление очень открытого человека, но с долей грустинки в глазах.
 Фото 28
Почему-то вспомнились слова классического романса:
Я вижу печальные очи,
Я слышу веселую речь…
Елена Владимировна родилась, когда семья Дормакова Владимира Александровича переехала в Подмосковье, в военный городок рядом со знаменитой Кубинкой. В 1981 году она окончила школу, поступила в техникум и получила специальность мастера швейного производства. В 1985 года Елена вышла замуж за выпускника Высшего Командного училища Верховного Совета сухопутных войск, Рустама Халиуллина. Долго моталась с ним по гарнизонам Урала и Забайкалья. В конце 90-х годов, Рустам был переведен в Москву.В древние времена такого мужчину назвали бы «богатуром». Он действительно, очень крупный, высокого роста, с хорошо сформированной мускулатурой. Лицо его украшают прекрасные усы и умные, с легким прищуром глаза. Он служит в штабе сухопутных войск, имеет звание полковника и ждет представления на генерала. У Елены Владимировны и Рустама двое детей: Дмитрий и Дарья, с которыми мы имели честь познакомиться там же, на юбилее. Живут они все в Люберцах.

Александр Матвеевич Дормаков 1910-1974 + Мария Михайловна Горохова.
ИХ сын: Владимир Александрович Дормаков 9.12. 1935 – 09.03.1980 + Лидия Николаевна
Их дети: 1.Николай Владимирович Дормаков 14.06.1957 + Елена Юрьевна Михалек.
1.1.Михаил Николаевич Дормаков 15.04.1985г.р.
1.2 Егор Николаевич Дормаков 15.02.1987.
2. Елена Владимировна Дормакова 21.02.1965. + Рустам Халиуллин
2.1. Дмитрий Рустамович Халиуллин 1989г.р
2.2. Дарья Рустамовна Халиуллина 1996г.р.

Прародители Елены Юрьевны Дормаковой (Михалек):
СЕРЖПУТОВСКИЕ
По Сержпутовским вот какая у меня информация:
Сержпутовские служили у князя Радзивилла. В архивных документах Радзивилла эта фамилия встречается часто. Что касается времен более близких к нам, то известно, что в 1831 году произошло восстание в Брестском и Прусском уездах Российской империи. Поэтому надзор в западных губерниях империи был усилен.
В журнале полицейского надзора за жителями Гродненской губернии, начиная с 1832 года внесена запись: «По Брестскому уезду за №4.
…
4. Отставной Польского войска капитан Франц Сержпутовский, 51 год, прислан из Варшавы по повелению цесаревича 21 апреля 1820 года за фальшивые доносы и вздорный характер, живет в имении Капустичи, занимается хозяйством, женат»
Возможно, что капитан, защищая своё достоинство смело осадил знаменитого грубияна цесаревича Константина. Отметим, что брат капитана, гродненский адвокат Ян (Иван) Сержпутовский был близок к тайному «Обществу военных друзей».
Уж не Иван ли Адамович Сержпутовский и есть тот самый Ян Сержпутовский, член тайного «Общества военных друзей» и отец смолянки Ольги Ивановны Сержпутовской – Михалек?
Адам Осипович Сержпутовский – генерал
Его сын – Иван Адамович Сержпутовский
МИХАЛЕК
Его дочь – Ольга Ивановна Сержпутовская – выпускница Смольного института благородных девиц, замужем за Иваном Вячеславовичем Михалеком – капельмейстером С-Петербургского театра.
Их дети: Вячеслав Иванович Михалек – гл. редактор издательства 1903г.р.+ Евдокия Александровна Платонова февр. 1902г.р.
ПЛАТОНОВЫ
Александр Платонов + Дарья Васильевна Чувилева
Их дети:
1.Сын
2. Евдокия Александровна Платонова + Вячеслав Иванович Михалек.
Их дети: Юрий Вячеславович Михалек, отец Елены Юрьевны Дормаковой (Михалек)
СЕДИНКИНЫ
Прокопий Матвеевич + Матрена Михайловна Сединкины.
Их дети:
Илья Прокопьевич Сединкин (убежденный коммунист)1910г.р. + Мария Михайловна Смолина
Их дети:
пятеро детей, среди которых Лидия Ильинична Сединкина 1929г.р.+ Юрий Вячеславович Михалек. (военный специалист) 1927г.р.  – родители Елены Юрьевны Дормаковой (Михалек)
СМОЛИНЫ
Михаил Ефимович + Мария Прокопьевна Смолины
Их дети: пятеро детей, среди которых Мария Михайловна Смолина, мать Лидии Ильиничны Сединкиной (Михалек), следовательно, бабушка Елены Юрьевны Дормаковой (Михалек) со стороны матери.
Четвертый дядя по матери, ИВАН МАТВЕЕВИЧ ДОРМАКОВ (Ванчик)
/7 августа 1911 г.р./
«А мы монтажники–высотники и с высоты вам шлем привет!»
30 апреля 2001 года собралась Ростовская родня на похороны Валентины Ивановны Дормаковой. Она была женой Ивана Матвеевича Дормакова  – сына деда Матвея. Иван Матвеевич держался молодцом в свои девяносто лет, только плечи были скорбно опущены.
 Фото 29
Иван Матвеич – Ванчик, как его в молодости звали домашние и друзья, был шустрый, смекалистый, как и все Дормаковы. Хорошо освоил отцовское мастерство. В ранней молодости попал под каток репрессий вместе с отцом и матерью. Это его ссылали на Соловки, да не дошел он до места ссылки. Сбежал. Наверное, поэтому очень ценил жизнь и всеми силами пытался вписаться в новый социалистический уклад.
 Фото 30
Был умен, податлив, изворотлив, и сумел завоевать уважение к себе и начальства, и окружающих. Прошел всю войну, имеет награды. Всю свою сознательную жизнь проработал он монтажником – высотником на фабрике «Рольма», хорошо знал и дедово ремесло мастера – жестянщика. О нем не раз писали ростовская и фабричная газеты. А портрет его на фабрике «Рольма» всегда висел на Доске почета, среди передовиков труда, а позднее среди ветеранов войны и труда.
10.12.1980 года Ростовская многотиражка «Путь к коммунизму» поместила портрет И. М. Дормакова и небольшую заметку: «Кавалер ордена Октябрьской Революции, руководитель бригады слесарей фабрики «Рольма» И. М. Дормаков прошел большой трудовой путь, внес немалый вклад в дело ускорения технического прогресса на фабрике. Ознакомившись с проектом Основных направлений экономического и социального развития страны, Иван Матвеевич решил трудиться еще лучше, больше уделять внимания воспитанию молодежи, техническому перевооружению производства. Сейчас ветеран труда достойно несет ударную вахту в честь ХХУ1 съезда КПСС».
 Фото 31
Ростовская городская газета «Ростовский вестник» 20 января 2000 года посвятила Ивану Матвеевичу большую статью чуть ли не на весь листок под рубрикой «К 55 – летию великой Победы». И называется эта статья «Добрый след на земле». Ростовский журналист В. Москвин пишет о дяде Ване добрые слова.
«Этого человека знают многие ростовчане, особенно рабочие фабрики «Рольма», которой он отдал более 40 лет труда. Иван Матвеевич Дормаков относится к категории людей, которые всего себя отдают делу, оставляя после себя людям добрую память. В свои 88 лет он с гордостью говорит: « нет, не зря я пожил на свете: в радость поработал, построил дом, посадил сад, вырастил детей, значит, стоило жить».
Родился Иван Матвеевич в большой рабочей семье Дормаковых. У отца с матерью 5 сыновей и 4 дочери. Но никому не было тесно в отеческом доме. Всех детей с детства старались приучить к труду. После окончания семи классов, отправился Иван в Москву, учиться на слесаря – монтажника паросиловых установок.
Двадцатые – тридцатые предвоенные годы мы знаем из книг, как время развития и становления тяжелой индустрии страны. А Иван Дормаков был не только очевидцем, но и активным участником этого строительства. От своей организации он постоянно командировался на возведение новых фабрик., заводов, где его бригада вела монтаж оборудования котельных. И поныне стоят построенные им объекты в Саранске, Щелкове, других городах и поселках страны. И всегда Иван Матвеевич уверенно ставил свою подпись в акте приема – передачи установки как руководитель бригады шеф – монтажной организации, потому что сам работал на совесть и этому учил своих монтажников – теплотехников.
Война застала Дормакова в Москве. Еще в субботу 21 июня они трудились допоздна, что бы запустить и сдать заказчику очередную тепловую установку. А в воскресенье слушали тревожное сообщение о начале войны.

В своей конторе на работе прежде всего спросили : «Что делать? Ждать или в военкомат бежать?» В ответ услышали: «высшее начальство вызвано в Кремль, ждите результатов». А результаты были таковы: все рабочие организации получали бронь, и направлялись на демонтаж и эвакуацию оборудования предприятий из прифронтовой полосы. Вот где пришлось поколесить и поработать, не жалея ни времени, ни сил. После отправки остатков оборудования из Наро-Фоминска, приехали в Москву. А на работе сидит один охранник и сжигает в печке какие–то документы. « Все,  – говорит  – эвакуированы за Урал. Бронь за вами остается. Выбирайте – или Урал, или по домам. Встанете на учет по месту жительства».
Так вернулся И.М.Дормаков в Ростов. Встал на учет в военкомате, занимался монтажом турбин и котлов на фабрике «Рольма». А вскоре получил повестку….
 Фото 32
После сборного пункта в Ярославле призывники были готовы отправиться на фронт. Но некоторым из них предстояла дальняя дорога – на Дальний Восток, в школу младших командиров. В этой группе был и Дормаков.
Через шесть месяцев учебы в звании сержанта Иван был направлен под Благовещенск. Наши части стояли тогда на опорных пунктах, наблюдая за позициями японских войск. В тот период военные действия там не велись. Как говорили солдаты: «Корми комаров, сиди и повышай боевую подготовку». Лишь несколько раз приходилось Дормакову выезжать на Западный фронт при сопровождении эшелонов с военными грузами.
Но вот однажды ночью их часть подняли по тревоге и переправили в порт Ванино. Затем так же срочным порядком погрузилина транспортные корабли и как десантников бросили на освобождение Курильских островов от Японцев. Тактика морской пехоты была такова: тихо подойти к острову и где вплавь, где ползком на берег с боем.
Вот где пригодилось сержанту – пулеметчику, помкомвзвода Ивану Дормакову умение отлично плавать. /Бывало, на спор с берега озера Неро плавал до острова и обратно/.
Японцы имели время для создания достаточно сильной противодесантной обороны островов. Но нашим войскам помогли натиск и внезапность.
Японцы такого оборота событий не ожидали. Больше того, по слухам, они предполагали сдать острова американцам. Не вышло… (За дело взялся помкомвзвода Иван Дормаков со товарищи – русские солдаты из глубинной России!!! И. Г –Г.)
 Фото 33
После Победы у И. М. Дормакова была служба на Камчатке, учеба в военном училище. Однако, из-за болезни стать кадровым офицером ему было не суждено. Летом 1946 года Иван Матвеевич демобилизовался. И вновь неудержимо потянуло его в родные края, в Ростов. Устроился на фабрику «Рольма», где и проявил себя как первоклассный специалист, бригадир монтажников паросиловых систем, котлов. За долгие годы трудовой деятельности ему с бригадой довелось работать не только на родной фабрике – их приглашали во многие организации Ростова и области. Особенно помнится, как они устанавливали дымовую трубу на заводе «Стройдеталь». Никакой кран эту операцию выполнить не мог. Представить только, как в центре здания /высотой, примерно, в три этажа/ на фундамент можно без крана установить этакий тридцатиметровый карандаш весом в несколько тонн. Здесь требовался опыт и точный расчет. Необходимо было установить мощную основную, ручную лебедку, вспомогательные лебедки, чтобы труба не пошла в сторону при подъеме, точно рассчитать длину тросов, изготовить такой поворотный механизм, что бы «пята» трубы точно встала на крепежные болты фундамента. К чести монтажников работа была выполнена в срок, причем в выходной день, когда в цехах завода не работали люди.
И под финал дела монтажник с особым шиком поднимался по наружным скобам на верх трубы, чтобы закрепить громоотвод и флажок. А оттуда такой вид на Ростов – дух захватывает!
– Бригада у нас была небольшая, – вспоминает И. М. Дормаков, – шесть-восемь человек, а сколько котлов пришлось сменить на фабрике! Можно всю историю технического прогресса проследить. Сначала были котлы, работавшие на торфе – фрезере, потом перешли на уголь, затем на мазут, а сейчас идет перевод котельной на газовое топливо. Правда, уже без меня. Бывали и критические ситуации…
 Фото 34
Об одной из таких ситуаций мне рассказали ветераны фабрики. Однажды в котельной не сработал подающий автомат, и давление на котле поползло вверх. Пар окутал помещение. Кочегары растерялись. К счастью, в это время здесь находился И. М. Дормаков. Он сразу понял, что случилось, быстро подбежал к автомату и в темноте, на ощупь, смог запустить его в работу. Так удалось предотвратить беду.
Ни от какого дела не отходил в сторону Дормаков. Вызывает как-то начальство: «Матвеич, в новой пятиэтажке будет магазин. Нужны металлические витражи. Надо бы сделать, помочь строителям»… Дормаков, ни слова не говоря, принимается за работу. И здесь пригодился его опыт и творческий подход к делу. Так засиял витражом магазин «Лабаз».
(А как же не изготовить металлические витражи Ивану Матвеевичу, когда и отец его Матвей Петрович изукрашивал печи – контрамарки невиданной красоты розетками, вкладывая всё своё понятие о красоте в изделия из металла. И.Г –Г.)
…Листаю трудовую книжку ветерана войны и труда Ивана Матвеевича Дормакова. В ней 51 запись о поощрениях, благодарностях, награждениях за труд. А в праздничные дни грудь ветерана украшают ордена Октябрьской революции, Отечественной войны, десять медалей.
 Фото 35
Сидим за столом, беседуем с этим еще бодрым, крепким ветераном. В комнату входит молодая женщина.
– Моя дочь, Татьяна, – представляет её Иван Матвеевич. – Она врач первой поликлиники. Вот пришла проведать мать. Что-то прихворнула моя дорогая Валентина Ивановна. С 1938 года мы вместе…
В прошлом году отметили Дормаковы свой «бриллиантовый» юбилей. Никакие жизненные коллизии не смогли нарушить этот длительный союз. Есть у них и сын Виктор, инженер. Порадовала судьба тремя внуками и тремя правнуками.
Прощаясь, выходим на крыльцо крепкого деревянного дома. Его Иван Матвеевич построил сам; рядом разбит сад, огород. Во всем чувствуется обстоятельность, хозяйская сметка. А мне еще раз подумалось: добрый след на земле оставил ветеран».
В. МОСКВИН.

В августе 1953 года прошел смерч по Ростову. Возможно, природой так была отмечена новая бессталинская эра для нашего народа. Снес этот смерч кремлевскую стену до половины, и купол церкви. Иван Матвеевич взялся восстановить этот купол. Собрали его из искореженного металла, что разбросал смерч вокруг кремля. Собирали по старой технологии, на заклепках, так, как когда-то учил Ванчика отец, Матвей Петрович.
Дядя Ваня выходит в сени своего дома и в проем окна смотрит на купол церкви кремля, который он восстановил со своей бригадой.
– Вот, – говорит дядя Ваня  – выйду утром в сени, посмотрю в окошечко, а на голубом небушке мой купол сияет, блестит зеленой красочкой. Значит, всё в порядке.
Для него, ростовского парня, родившегося до Великой отечественной войны, жизнь развернулась всеми своими гранями. Она показала ему всю палитру бытия. От арестов, побегов, военных тяжелых будней и подвигов, до почета и известности в трудовых делах послевоенных лет.
И вот, на похоронах своей жены Валентины Ивановны, он вспомнил, как увидел её когда–то за окошечком банковской службы, как влюбился с первого взгляда в девушку из благородной семьи ростовского интеллигента Акафьева , у которого было три дочери Зинаида, Валентина и Наталья. Рассказывал Иван Матвеевич, как завоевывал любовь средней дочери Валентины Акафьевой. Рассказывал, как на заработанные деньги не гульбу устраивал по дормаковской традиции, а старался модно одеться, чтобы «выглядеть», и вспоминает ботинки на кнопках с черной окантовкой и первый щегольской костюм, тогда модные. Покупал книги, читал, что бы соответствовать по развитию своей невесте. И, женившись на ней в 1938 году, всю жизнь гордился своим выбором и строил свой быт в стараниях о доме, где его ждала любимая жена.

Шестьдесят три года прожили они вместе, и родила Валентина Ивановна ему двоих детей. Сына – Виктора и дочь –Татьяну.
Виктор Иванович Дормаков окончил Ярославский технологический институт, и стал инженером по паросиловому оборудованию. В отца пошел.
А Татьяна Ивановна Дормакова, в замужестве Ваньшина, окончила Ивановский медицинский институт, заведует Ростовской поликлиникой. Муж её Ваньшин Альберт Федорович был врач рентгенолог, умер 7 марта 2001 года.
У Татьяны Ивановны двое сыновей Алексей и Александр. Была еще дочка Светлана, но умерла в период беременности летом 1996 года.
Старший сын Татьяны Ивановны – Алексей Альбертович Ваньшин, работает водителем тягача на 751 ремонтном заводе. В г. Ростове. Женат, жена Татьяна, две дочки старшая Анна, и младшая Полина. Девочки изумительно красивые. Дай бог только ума да немного удачи.
Второй сын Татьяны – Александр Альбертович строитель. Был женат, имеет дочку Марину.

Виктор Иванович был дважды женат. От первой жены Галины у него сын Андрей и дочь Ирина.
Андрей Викторович живет в Ярославле, был женат, детей не имеет. Ирина Викторовна, имеет высшее финансовое образование, работает программистом в фирме, имеет дочь Софью и сына Мишу. Ирина красоты необычной, вылитая актриса Татьяна Самойлова в фильме «Летят журавли».
У Виктора Ивановича от второго гражданского брака с женой Ниной Валентиновной Левской имеется тоже дочка – Валентина Викторовна.
Сама Нина Валентиновна Левская потомок Ростовского промышленника Левского, который имел варницы по приготовлению варенья на продажу. Знал особый секрет приготовления Царского варенья, фигурной карамели да пряничков медовых, натуральных, ростовских. Возил свою продукцию в Москву и Петербург. Дочка Нины Валентиновны Левской и Виктора Ивановича Дормакова – Валентина очень приятная девочка. Учится на 5 курсе Ярославского Педуниверситета, скромная, умненькая, хорошо воспитана, с нравственными качествами редкими для сегодняшних суматошных и бесстыдных времен.

17 августата 2001 года день рождения дяди Вани. 90 летний юбилей. Мы с Ларисой Беловой, после печальных похорон нашей школьной подруги Наташи Бакакиной, наконец–то, приехали в Ростов. Пришли к Дормаковым, когда все уже сидели за столом и пропустили первый тост. Нас встретили, как дорогих гостей. От дверей я увидела, что во главе стола сидит юбиляр со своей женой. Сперва я опешила, ведь тети Вали уже нет, потом поняла, что рядом с Иваном Матвеичем сестра его жены Наталья Ивановна Акафьева – Таша. Очень похожа с сестрой Валентиной Ивановной. Рядом с Ташей друг её Георгий Сергеевич Залетаев или Гоша, как его называли за столом. Интеллигентный мужчина с поседевшей ирландской бородкой. Возраст неопределенный. Даже позавидовать можно. Военный журналист.
В 2004 году Георгий Залетаев умер, оставив после себя стихи, рукописи, статьи и заметки.
В руках держу сборник, посмертное издание стихов Георгия
Залетаева. Редактор – составитель Б.М.Сударушкин, человек благородный, пишет об авторе:
Георгий Сергеевич Залетаев (1923 – 2004) – краевед, поэт, переводчик, эколог, одаренный и широко эрудированный человек, оставивший после себя статьи, посвященные охране окружающей среды, очерки и заметки об истории родного Ростовского края, а также стихи, которые печатались в газетах, журналах и коллективных сборниках. Вместе со стихами, обнаруженными в рукописях и дневниках, они вошли в этот поэтический сборник, изданный при участии родных, близких и друзей Г.С.Залетаева.

История, что сделала ты с нами!...
Неповторима русская стезя:
Мы обольщались ложными огнями
И шли туда, куда идти нельзя.

Мы не сумели сказку сделать былью
И до заветной цели не дошли.
Вожди нам обломали руки – крылья,
Мечты растерли в лагерной пыли.

И снова мы плутаем без дороги,
Идем назад – уже в который раз.
И все-таки к вождям не будем строги –
Они же люди, вроде грешных нас.

Куда страшней незнанье – полузнанье,
Любых властей страшнее власть невежд.
И отрицанье силы покаянья
Приводит к отрицанию надежд.

Невыносимо жить совсем без веры,
Но есть ещё опаснее беда –
Бездумное доверие без веры,
Безумная дорога вникуда.

Вопросы, бесконечные вопросы,
И нет ответов – каша в голове.
А солнце по утрам встает. И росы
По-прежнему сверкают на траве.

И ребятишки бегают босые,
Счастливые под солнечным дождем.
И верится, что оживет Россия…
Дай Бог, что мы с надеждой доживем.

Не дожил этот замечательный человек и очень талантливый поэт до светлого «далека»… Царство ему Небесное…
 Фото 36
Дядя Ваня был рад собравшимся гостям и рассказывал о своей работе и о своей жизни, вспоминая самые значительные моменты, будто торопился высказать то, что знал и помнил и хотел, чтобы и мы знали и помнили.
– «Я монтажник, а монтажник это цыган»  – со значением утверждал дядя Ваня, подняв вверх корявый указательный палец.
Он тепло улыбался и вспоминал, как его бригада при монтаже применяла связки толстых брусьев. Сложно было связать эти брусья, но такая была технология.
– Мы верхолазы. Вяжи – плачь, езжай – песни пой. Так и отец мой Матвей Петрович говаривал.
И еще дядя Ваня вспоминал, как в начале войны, их с Западного фронта отправили на Восточный фронт. Из Москвы ехали через Ростов. Как не заехать домой? Все почти в его бригаде были ростовцами, а один солдатик из под Владимира. Дядя Ваня на правах старшего дал всем двое суток отпуска. И сам бегом к себе домой. Двое суток пролетели, как один миг. Собрались все на Ростовском вокзале в назначенное время. Не было только Владимирского товарища. Это грозило ему трибуналом. Подождали, но медлить тоже нельзя. А на поезд не сесть. Поезда все забиты. Беженцы, солдаты, тесно так, что на ступеньку не встать. Была уже глубокая осень, а солдаты не получили зимнего обмундирования, все были в гимнастерках. Озноб до костей пробирает. Когда прибыл очередной эшелон, Иван с товарищами попытались проникнуть в него, но тщетно. И вот один из друзей говорит: « Я знаю вагон, где есть места, но там охрана никого не пускает». Иван Матвеевич говорит: «Веди к этому вагону».
Подошли, а в тамбуре стоит офицерик, и вправду никого не пускает:
– «Штабной вагон, не положено!».
Дядя Ваня и говорит:
– «Будем штурмовать. За мной, ребята!»
«А нам не привыкать, мы фронтовики»,  – поясняет нам свой рассказ дядя Ваня. Винтовки сняли, штыки выставили и прикладами оттеснили того офицера. Ввалились в вагон, а во всем вагоне семь человек офицерья.
«Я развернулся к тому, что не пускал нас», – дальше рассказывает дядя Ваня, – и говорю:
– «Ну, офицерская морда, если бы не война, я бы с тобой поквитался, мерзавец»!
В вагоне, увидев перед собой фронтовых солдат, промолчали.
В Ярославле к нам присоединился наш Владимирский товарищ. Так доехали до Владивостока. А там нас сразу в десантный полк. Боев там не было, было тихо, а потом нас, морскую пехоту на Японский остров высадили. И начали воевать, как все. За Курилы кровь проливали».
Начало сентября 2001 г. приехал из Ростова к нам в Ярославль Саша Олейников «на свой запасной аэродром», т.е. в Брагино, там у него подруга. Саша рассказал, что дядя Ваня прихворнул. Полез на крышу своего дома, делать профилактику, что бы, не дай Бог, не потекла осенью, да видимо, ветром опахнуло – простыл. Пришла Татьяна, его дочка, ругалась:
– «В девяносто лет, а всё покоя не знаешь! Простудишься. А не дай Бог, с крыши упадешь, травму получишь».
Конечно, Татьяна права, но каков мой дядька! А! Молодец!
Дядя Ваня умер 28 июня 2007 года. Полтора месяца не дожил до 96 лет. Лег спать, утром не проснулся. Умер, как праведник. Хоронили его 30 июня, отпевали в маленькой церковке на ул. Декабристов. День был солнечный, вдруг внезапно пошел сливный дождь. Мой сын Ярослав кивнул мне, глазами показывая на окно. Я ахнула! Дождь лил сплошной завесой. Я встревожилась, как будем выносить гроб из церкви, когда такой ливень?! Закончилась панихида, мы потянулись к выходу. На улице сияло солнце, будто специально для такого случая. Говорят, что дождь в дорогу, хорошая примета.
 Фото 37

Иван Матвеевич Дормаков + Валентина Ивановна Акафьева
Их дети:
1. Татьяна Ивановна Дормакова (Ваньшина)
2. Виктор Иванович Дормаков

1. Татьяна Ивановна Дормакова 1939 г.р. + Ваньшин Альберт Федорович ,
умер 7 марта 2001 года.
Их Дети:
2.1. Алексей Альбертович Ваньшин+ Татьяна. Имеют двоих дочерей , Анну и Полину
2.2. Александр Альбертович Ваньшин + жена, имеют дочь Марину.
2.3 Дочь Светлана, умерла при родах летом 1996г.

2. Виктор Иванович Дормаков 1947г.р.+ Галина + Нина Валентиновна Левская
От первого брака:
1.1.сын Андрей Викторович,
1.2.дочь Ирина Викторовна, имеет дочь Софью 1997г.р. и сына Мишу 2003г.р.
От второго брака:
1.3.Дочка Валентина Викторовна Левская .
Пятый дядя по матери СЕРГЕЙ МАТВЕЕВИЧ ДОРМАКОВ
/1923 – 1992 март 05/
Сергей был младшим из сыновей Матвея Петровича и Орины Сергеевны Дормаковых. Был он таким же отчаянным, как и все Дормаковы. Красавец с вьющимися волосами, умелец, как и все его пращуры. Рассказывают, что еще до войны смастерил Сергей своё авто и ездил на нем по Ростову. Все детали сделал сам. Сын жестянщика, он же и слесарь, он же и токарь, он же и конструктор.
Великую Отечественную воевал, имел награды.
 Фото 38
Его сын Николай Сергеевич прислал мне свои воспоминания о своем отце. Передаю дословно:
«Мой папа, Дормаков Сергей Матвеевич, прошел всю войну от звонка до звонка. Был он минометчиком и батальонным разведчиком. Воевал он на Ленинградском фронте, где-то в районе Гатчины. Там произошел с ним курьезный случай, о котором он мне рассказывал. Было это в разведке. Послали их шесть или семь человек в тыл, к немцам, за «языком». Это было перед прорывом блокады. За линию фронта перешли удачно. Засели в лесочке у дороги и стали ждать. Рядом был то ли госпиталь прифронтовой, то ли немецкий дом отдыха. Прождали долго, и вот «на счастье», появился один немец, как папа выражался «с лукавой улыбкой». Разведчики набросились на него, но к их удивлению, он легко раскидал их по сторонам. А потом, будто в насмешку, отложил в сторону автомат и встал в боксерскую стойку. Отец рассказал, что пока этого немца – чудака связали, он наставил не мало синяков разведчикам и здорово намял им бока. Когда «языка» притащили к своим, спросили, почему он не стрелял, ведь рядом были «свои», которые могли придти ему на помощь? Он сказал, что является призером чемпионата Германии по боксу, поэтому и не боялся, что его могут взять в плен. И еще он сказал, что немцев информировали, что русские батальонные разведчики практически не умели метать ножи. И холодного оружия он не боялся. А вступил в борьбу потому, что после госпиталя хотел размяться и посмотреть в какой форме он находится. У него это почти получилось.
Папа потом воевал на Прибалтийском фронте и, по-моему, освобождал и Вильнюс, и Кёнигсберг /Калининград/. Он был награжден орденом Красной звезды. В детстве я его часто рассматривал, но куда он потом делся, я не знаю. Помню еще медаль «За отвагу», «За оборону Ленинграда», и еще одну или две боевые награды – медали, но за что, уже не помню. И это всё, что я помню о военном прошлом моего отца».
Вот такой рассказ я записала со слов Николая Сергеевича Дормакова, моего двоюродного брата о его отце, а моём родном дяде по матери Сергее Матвеевиче Дормакове.
Возвращение с войны Сергея Дормакова я немного помню. Он возвратился с фронтовыми друзьями, много пили, гуляли, и даже помню, стреляли. Казалось, что жизнь, прерванная войной, обязательно наладится и всё будет еще лучше, чем до войны. Но случилось с ним несчастье.
А дело было так…. Всё Ростовское общество проводило свои вечера в парке. Парк был старинный, с дореволюционной эстрадой в виде ракушки, с павильончиками, беседками, с клубом шахматистов и большим деревянным кинозалом. На эстраде вечерами играл духовой оркестр. Звуки его были слышны в пределах центра города. И, когда сегодня группа «Белый орел» исполняет песню «Как упоительны в России вечера», я представляю вечерний Ростов. Теплый вечер, ласковый ветерок с озера Неро, и звуки духового оркестра, плывущие через весь город, и ностальгически рвущие душу на части. Музыка духового оркестра, исполнявшего старинные вальсы, жила в душе моего папы всю его жизнь. Со временем сменились исполнители и, духовой оркестр стал не в моде. Оркестрантов приглашали играть только на похоронах, наверное, потому, что ни один оркестр в мире не способен так всколыхнуть душу, как духовые инструменты в руках хороших исполнителей. Появились музыкальные консервы  – проигрыватели и магнитофоны, но папа помнил живые звуки старинных вальсов, любил их и напевал, когда работал. Это он мне как-то сказал: « Помру, мне похоронный марш не заказывайте. Пусть духовой оркестр сыграет мне вальс «Березка» или «Камаринскую».
Так вот, в один из вечеров в Ростовском парке завязалась драка между городскими парнями и солдатами ростовского гарнизона. Одного солдата в драке убили. Люди окружили мертвое тело, вздыхали, крестились. Подошел Сергей, постоял над ним, и вдруг, увидел пилотку солдата, лежавшую в стороне. Он поднял пилотку, отряхнул о свой сапог, и накрыл ею лицо солдата. Он и не подозревал, какую беду сотворил для себя. Народ еще посудачил, и разошлись по домам. Пошел домой и Сергей. А через считанные минуты к дому подошли милиционеры с собакой, в руках у них была пилотка того убитого солдата. Собака привела к дому Дормаковых. И загремел Сергей на большой срок за убийство и, хотя, вину свою он не признал, осудили его и сослали в Воркутинские лагеря.
Но везде есть хорошие люди, были они и в лагерях и тюрьмах. Когда Сергей вернулся из Воркуты, я помню. Мама встречала его. Он много рассказывал, но я была маленькая и мало что запомнила. Помню только почему-то много носовых платков, которые были у него. Платки были очень красиво вышиты. Какая–то влюбленная девушка с воли посылал ему эти платочки. Помню его рассказ о том, как ему удалось вырваться из лагерей. Он несколько раз посылал письма на высокое начальство, но ответа не получал. Или письма не доходили, или вообще, не выходили за пределы лагеря. Тогда его научили авторитетные и грамотные зэки объявить голодовку. Они всем бараком собрали сахар, какой имелся в наличии в те скудные времена, развели его слегка водой. Получился стакан влажного сахарного песка, заставили Сергея съесть это и лечь на нары, что бы поберечь силы.
Сколько голодал Сергей, я не знаю, но поступок его вызвал визит большого начальства. Сергей потребовал себе прокурора. Я полагаю, что голодать пришлось долго, потому что желудок он испортил себе основательно и впоследствии лечился, но голодовка всё же возымела действие. Дело пересмотрели, да к тому же нашли настоящего убийцу. И Сергей с оправдательным документом и лагерным опытом выживания оказался на свободе. Я помню, что лечил он язву желудка, полученную в лагере, сырыми яйцами и, кажется, успешно.
Женат Сергей Дормаков был на Валентине Константиновне . Тетя Валя была подругой моей сестры Галины. Свадьбу их я помню хорошо. Невеста была такая хорошенькая, что мне всё время хотелось её целовать. Мы, маленькие сидели в коридорчике дедовского дома на лежанке, нам было весело. В кампании были Вовка Дормаков – сын дяди Саши Слепого, Галька Шумова – дочь тети Лены, Моховы Женька и Колька – дети квартирантки Анны Моховой, совсем крохотная Людка Курова, дочка тети Наташи и я. Нам время от времени перепадало что-нибудь вкусненькое со свадебного стола, а звуки баяна, на котором играл дядя Саша Слепой, располагали к буйному настроению. Мы пели, передразнивая старших, кувыркались через голову, шалили, как умели. А когда невеста проходила мимо нас, я бросалась на неё с воплем и целовала в обе щеки.
Валентина Константиновна родила Сергею двоих детей. Сына Николая и дочь Нину. Нина трагически погибла в молодом возрасте, оставив после себя дочку Анечку. С мужем она была в разводе.
Смерть её была нелепой и от того особенно трагичной. Нина с подругой шли по темной Ростовской улице поздно вечером. Собственно, подруга провожала её домой. Сзади в полной темноте их настиг мотоцикл с коляской. Подругу сбило и откинуло в кювет, а Нина попала между коляской и мотоциклом, её протащило несколько метров на большой скорости по ухабам. Когда мотоцикл остановился, Нина была уже мертва. Пьяному байкеру дали шесть лет тюрьмы, а человека не стало.
Сергей Матвеевич больно переживал смерть дочери. Весной 1992 года он умер от сердечного приступа, не успев принять лекарство.
Жена его Валентина Константиновна пережила смерть дочери, потом смерть мужа. Русским женщинам Бог даёт терпение и силы. У неё на руках осталась Анютка, дочка погибшей дочери Нины. Валентина Константиновна сохранила для неё однокомнатную квартиру Нины, купила мебель из своих скромных средств, жалела и холила осиротевшую внучку. Анютка выросла, вышла замуж, родила девочку, но материнские чувства не развиты. Валентина Константиновна постарела, но держится. Терпение и терпение удел этой женщины. Но в жизни её были и яркие страницы. Она была общественной деятельницей в советские времена. Избиралась депутатом местного Совета, несколько созывов подряд, шестнадцать лет была депутатом, имеет своё мнение по многим политическим вопросам. Но, пожалуй, самое светлое, что она получила на этом свете, это её сын Николай Сергеевич.
Коля мой двоюродный брат, пожалуй, самый уважаемый мною человек из числа моих родственников.

У меня перед глазами фотоснимок из газеты. Вероятно, это «Ростовский вестник». На снимке Николай Дормаков возле своего автобуса и текст: «Бригада водителей автобусов, возглавляет которую Николай Сергеевич Дормаков, работает по методу коллективного подряда. В целом бригада успешно справляется с производственными планами. Хороший пример в этом подает сам бригадир».
Фото Р. Камского.

 Фото 39
Николай человек начитанный, имеет свою библиотеку. Ведет здоровый образ жизни, принципиально не употребляет алкоголь, не курит. И по этому поводу расскажу легенду, которая существует в нашем роду.
Николай Дормаков вырос в родительском доме на ул. Вокзальной. Напротив их дома жили благородные потомки старых ростовских купцов Левских. Нина Левская ровесница Николаю, стала первой его любовью. Николай всеми силами старался понравиться скромной и гордой девочке. Мать же Нины не одобряла этих встреч. Резон был один:
– Все Дормаковы отчаянные пьяницы.
Николай ушел служить в Армию, писал Нине, но ответы получал редко.
 Фото 40

Взвесив всё, Николай решил, что пора изменить мнение о мастеровом роде Дормаковых. Вот тогда он дал себе зарок никогда не употреблять горькую. Выбор был сознательным. И с тех пор никто и никогда не видел его с рюмкой в руках. Ни вино, ни пиво, ни водка, ни какой – либо другой спиртосодержащий продукт Николай не употребляет. Эта ЖЕРТВА на АЛТАРЬ ТРЕЗВОСТИ, была им сознательно принесена, в защиту чести своего рода, рода Дормаковых, и мы все сегодняшние Дормаковы и завтрашние и будующие в веках, давайте помнить, что честь рода это не пустой звук и одним из первых знамя защиты этой чести поднял Николай Сергеевич Дормаков.
Нина Левская не дождалась Николая из Армии. И всё же она вышла замуж за Дормакова, только Виктора Ивановича, сына дяди Вани (Ванчика). У Виктора это был второй брак. Нина Валентиновна Левская родила дочку, Валю, от Виктора Дормакова и они разошлись.
 Фото 41
А Николай, вернувшись из Армии, женился на другой Нине. Жена его полная, добродушная, и умная женщина, родила ему двоих детей. Сына Алексея и дочку Елену.
Сыну Николая, Алексею, не повезло. Взросление его пришлось на время, когда разразился кризис в стране. Безработица и захудалая провинция не дали молодому человеку возможность состояться. Одним словом, в пьяной драке он убил человека. Потом, поняв, что произошло, он вызвал милицию и заявил о себе сам. Его осудили на 6 лет тюрьмы. Всё это время он просидел в Ярославской тюрьме Коровники. Сейчас женился, у него родилась маленькая дочка.
Дочка Николая Елена закончила Ярославское медицинское училище. Работает медсестрой в Ростовской больнице. Она на хорошем счету. Победительница профессиональных конкурсов. Красивая девушка. Замужем во втором браке. От первого брака у неё растет дочка Наташа.

Сергей Матвеевич Дормаков 1923  – 1992 + Валентина Константиновна
Их дети:
1. Нина Сергеевна + муж
Дочь Анна ум. В дек. 2006г., имеет дочку.
2. Николай Сергеевич Дормаков + Нина
2.1. Алексей Николаевич + жена, имеют дочку
2.2. Елена Николаевна, имеет дочь Наталью.
ВАРВАРА МАТВЕЕВНА ГАЛИЦКАЯ / ДОРМАКОВА / – моя мама
/ 1906 ноябрь ок.17 – 1951 июнь 02 /
Не было на свете человека, которого я любила бы так сильно, как свою маму. Наверное, потому, что у меня с ней не было никаких конфликтов, только взаимная Материнская и дочерняя любовь. Мама умерла, когда мне еще не исполнилось и двенадцати лет. Это была такая утрата, которая наложила отпечаток на всю мою жизнь, психику, характер и, следовательно, судьбу.
Мама моя родилась в г. Ростове Ярославском /Великом/ в ноябре 1906 года. Она была первой девочкой у Матвея Петровича и Орины Сергеевны. Родилась мама с врожденным пороком сердца, а, сколько судьба на долю её выдала! Можно сказать, что она разделила все испытания советских женщин периода Великой Отечественной Войны. Мне могут возразить, что не одна она такая, но это не утешает. Моя мама, это моя мама, и я представляю её, больную, но упорную, с одышкой и сердечным кашлем, но всегда в трудах. И мне жаль её, жаль до боли, жаль до слёз.
 Фото 42
Молоденькой её отдали в ученицы к белошвейке. А белошвейкой, обшивающей весь состоятельный Ростов, была Ольга Ивановна Галицкая. Моя бабушка по отцу. Мама упорно училась шить руками. Постигала вручную различные виды швов. Ольга Ивановна была строгая и бескомпромиссная учительница и хозяйка. Мама вспоминала: «Сделаю шов не ровный, или стежочек пропущу, слышу от Ольги Ивановны: «Потрудитесь распороть». Ольга Ивановна не кричала, не ругалась, но очень корректно и настойчиво добивалась высшего качества в работе своих учениц, обращаясь к ним на «вы».
– Потрудитесь распороть, – уже звучало, как наказание. Мама закусывала губы, и училась аккуратности.
Там, в мастерской в доме Галицких, она встретила свою любовь, свою судьбу, моего отца Алексея Галицкого.
Что я помню о маме? Помню, что мама любила гостить в деревне. Вероятно в Новоселках Пеньковских, но я не помню точно название той деревни.
Помню, как мама говорила, что в молодости любила плясать кадриль. Она была смешлива, кокетлива, начитана. Читала мама много и всё подряд. Романы Дюма, Бальзака, Мопассана она пересказывала долгими военными вечерами на посиделках, которые были у нас в квартире каждый вечер. Соседки, жены фронтовиков, или беженки из оккупированных фашистами областей Союза, собирались у нас. Пили чай, т.е. кипяток, иногда заваренный корочкой черного пригоревшего хлеба, иногда морковью. Обычно это называлось «чай с таком», т.е. без сахара. Мама была хорошим рассказчиком, остроумным и веселым. Женщины смеялись «впокатушку», как они говорили. А вот анекдоты или байки рассказывались шепотом.
Однажды я услышала такую байку. Мама рассказывала Римме. «Приехал Михаил Иванович Калинин в ярославский колхоз. Председатель колхоза начал бойко рапортовать ему о достижениях колхозного села. Калинин слушал, слушал, а потом так тихонечко и спросил: «А не врешь?» Председатель осекся, понурил голову и согласился: «Есть немного. Привираю». Мама и Римма засмеялись.
На другое утро, когда к нам забежала Римма, я, тогда еще маленькая, может годика три или четыре мне было, пересказала всю эту байку маме и Римме. Я ждала смеха, такого, как смеялись накануне вечером они, но почему–то мама и Римма очень испугались и стали меня спрашивать: «Откуда ты это взяла?» Я удивилась такой их забывчивости и решила им напомнить, что вчера мама рассказывала Римме, а Римма смеялась. Тут они еще больше испугались, и мама строго приказала мне выбросить из головы всю эту историю, потому, что этого никогда не было. А если я кому-нибудь, когда – нибудь расскажу, то маму посадят в тюрьму, и я никогда в жизни её не увижу.
Это было страшно, и я заплакала. Я не хотела, что бы маму забрали в тюрьму, поэтому я всегда хранила эту тайну про Калинина Михаила Ивановича, и по этой причине очень хорошо запомнила этот анекдот про него на всю жизнь..
Я помню маму сидящую на большом столе, который был ей верстаком для раскроя ткани. Лампочка наша тускло горела, и чтобы быть поближе к свету, мама садилась на стол под лампу с плоским металлическим абажуром. В такой позе – сидящей под лампой на столе и проворно работающей иголочкой, я чаще всего видела маму. Я ложилась спать, а мама сидела с работой. Я вставала ночью на горшок – мама сидела под лампой с иголочкой. Я просыпалась утром – мама уже работала на своем столе. Я только сейчас понимаю, что это был каждодневный подвиг женщины, у которой на иждивении остались трое малолетних детей, которых надо было прокормить, одеть, обуть, уберечь от дурного влияния.
Первые мои впечатления от жизни остались в памяти, когда на город налетели немецкие бомбардировщики, и была страшная паника. Меня посадили на большой мамин стол. Я сидела на столе, понимая, что отсюда мне никуда не деться. До пола было очень далеко, может быть, два моих роста. Положение моё было почти безнадёжным, потому, что, все бегали по квартире, что-то хватали из вещей, упаковывали в кошолки, корзинки, мешки, а на меня никто не обращал внимания. Мама сидела на корточках перед комодом и оттуда выкидывала тряпки, которые сестры Галя и Оля укладывали в расстеленные на полу простыни и на большую скатерть. А сирена выла страшно и пронзительно. Тут я поняла, что пора спасаться. И я в тон сирене завыла:
– Ой, ой, ой! А меня! А меня! А меня!
Я стала дергать ногами, кататься по столу и визжать чуть не громче сирены. Наконец, узлы были связаны, вещи уложены, документы в небольшом матерчатом мешочке повешены на шее у мамы. Мама схватила меня на руки, сестры Галя и Оля, бабушка Ольга Ивановна подняли узлы и кошолки, и мы все побежали в подвал спасаться от бомбежки. Бог нас миловал, наш дом ни разу не пострадал от бомбардировок, хотя мы жили на Большой Октябрьской 52, рядом с мельницей и Американским мостом через реку Которосль. А эти объекты и старались бомбить немцы.
У меня были подружки Светка и Капка Сезёмовы. Они были круглыми сиротами, потому что и мама и папа их умерли до войны. Оба от чахотки. Соседи ворчали, что красавицу девку, т.е. мать Светки и Капки выдали замуж за богатого, но больного человека. «Он и сам помер, и жену за собой на тот свет уволок», – шептались соседи.
Девочки остались с бабушкой Дуней и с её дочкой Клавдей. Бабушка Дуня была высокая, с прямой спиной, как будто, никогда в жизни не кланялась. Она тайно ненавидела власть, при которой мы жили. У неё в горке стояла коробочка из-под чая. На ней был изображен царь Николай. Бабушка Дуня брала коробочку, нежно гладила её рукой и целовала изображение царя.
А Клавдя тоже была больна туберкулезом, но почему– то работала экспедитором на хлебозаводе и развозила хлеб. Светка, когда я приходила к ним, открывала нижние дверцы горки и показывала мне караваи хлеба на полках. Как правило, лежало караваев пять или шесть. Это было огромное богатство. Мы, дети войны, всегда голодные, недоумевали, почему лежат эти караваи, и их никто не ест. Потом они исчезали из дома, а на их место появлялись новые. Видимо, тетка Клавдя как-то умудрялась выносить с хлебозавода этот хлеб и потом продавать или обменивать на что-то нужное.
Тётка Клавдя была очень злая. Видимо, больная женщина уставала, и чужие дети её раздражали. Она всегда ругалась, никогда я не слышала в адрес девчонок ни одного доброго слова от их тетки. И, кроме того, старшую Светку как-то и бабушка Дуня, и Клавдя ещё привечали, а младшая Капка совсем была затурканная, на положении бедной падчерицы у злой мачехи. Объяснялось это просто. Светка была похожа на отца. А отец её Александр Сезёмов был родным сыном бабе Дуне и родным братом тётке Клаве. А Капка была вылитая мать. То есть повторяла черты той, бедной, красивой девушки, которую выдали замуж за богатого, но больного парня.
 Фото 43
Летом, предоставленные самим себе, мы убегали то на Которосль купаться, то на кладбище. Леонтьевское кладбище было в пределах центра города. Там, у дороги, что ведет с вокзала Ярославль Главный, были схоронены отец и мать Сезёмовых девчонок. Позднее, когда умерла моя мама, она была схоронена там же, на Леонтьевском кладбище. И тогда мы втроем бегали на могилки наших родителей. И это было нормальным время провождением.
Я помню, как Светка подходила к могиле родителей , протягивала руку и говорила: «Здравствуй, папа» и пожимала невидимую руку. Потом она еще раз протягивала руку и говорила : «Здравствуй, мама» и опять пожимала невидимую руку матери. Мы играли на кладбище, сидя в траве, рассказывали истории, выдуманные тут же, потом шли домой по всей улице Большой Октябрьской, которая тянулась от самого вокзала Всполье до нашего дома.
Самое сильное впечатление от детства: всегда хотелось есть, хотя я не была обжорой, и иногда отказывалась от вполне съедобной еды. Помню два случая. Однажды, Римма принесла в наш дом бутылку с рыбьим жиром. Она сказала, что есть люди, которые жарят картошку на этом рыбьем жире и, говорят, что это вкусно. У нас тогда была картошка. К нам приехал кто-то из Ростова, и привез сумку картошки. Мама бережно очистила несколько картошинок, порезала их и пожарила с рыбьим жиром на керосинке. Запах рыбьего жира был таким противным, что я, хоть и голодная, не только не стала, есть эту картошку, но меня очень мутило от такого запаха.
Римма была очень удивлена, раздосадована и удручена.
Второй случай я помню, когда мама отвела меня в детский сад. Как жене фронтовика, ей дали путевку для меня. В детский сад мы ходили через задний двор, где стояли помойные ямы и уборные, типа сортира. По весне нечистоты разливались широко, и пройти мимо наших сортиров было очень затруднительно. Передвигались гуськом, ступая шаг в шаг, как минеры, боясь оступиться или, не дай Бог, упасть.
С наступлением тепла мутные, зловонные ручьи и лужи постепенно высыхали, и тогда можно было идти свободно.
Утром меня уводила мама, а вечером за нами приходила мама моей другой подруги Нонки Комляковой, тётя Лида. У неё было трое детей. Старший Витька, ровесник моей средней сестры Ольги, потом Герка, он был на год старше нас с Нонкой, и Нонка, моя подружка и ровесница. Герка ходил в старшую группу, а Нонка со мной в среднюю.
Однажды нам на обед подали котлеты. Это были большого размера, очень аппетитные, розовые поджаренные котлетки. Дети все закричали: «Ура, котлетки»… И я закричала: «Ура! Котлетки»! И представила мясные котлетки, которые, я ела у бабушки в Ростове. Я куснула котлету, и вдруг почувствовала какой-то странный вкус, не похожий на то, что я ела у бабушки. Я выплюнула это изо рта, и мне сделалось так обидно, глубина моего разочарования была так велика, надежды на ожидаемый вкус так жестоко были попраны, что я заплакала. А дети с удовольствием ели!
Воспитательница, пожилая, благородная дама, подошла ко мне, и с удивлением спросила, что у меня случилось, и почему я так горько плачу? «Это не котлета»! – еще горче заплакала я. «А ты знаешь, что такое котлета?  – с удивлением покачала она головой,  – Значит, знаешь. Ну, успокойся, это тоже котлета, только морковная». Вечером за нами пришла тётя Лида Комлякова. Нонка тут же нажаловалась ей, что я не ела котлетку. Тётя Лида привела меня домой к маме, и возмущенно рассказала ей, как я отказалась от котлеты.
Я думала, мама меня будет журить, но мама погладила меня по голове и сказала : « Она у меня благородных кровей». С тех пор я никогда не ела овощные котлеты. Боялась разочарования, и впервые я попробовала овощные котлеты, пудинги, запеканки, когда отдыхала в Железноводске, но было мне тогда, уже за тридцать пять. Овощные блюда, приготовленные на курортной кухне, были вполне съедобны и даже приятны на вкус. Теперь я не отказываюсь от таких вкусностей, но тогда, в раннем детстве, была драма.
Помню, что у нас по вечерам собирались соседки – жены фронтовиков. Мама шила, сидя на столе под лампой. Слушали радио – сводки с фронта. А потом мама пересказывала пьесы, которые ставили в театрах, где они с папой работали до войны. Мама рассказывала очень интересно с большим пафосом. Перед соседками нашего двора мама играла все роли и помнила их наизусть. Зрители были благодарными. Они сидели молча, иногда плакали, иногда смеялись. Это был театр одного актера. Мама была замечательной актрисой.
В нашем доме жили беженцы из оккупированных немцами областей. Помню очень хорошенькую молоденькую евреечку по прозвищу – Ляпочка. Её все любили. Она была очень интеллигентная, улыбчивая и добрая. Прибыла в Ярославль из Бердичева. И когда Красная Армия начала наступление, мы все с нетерпением ждали, когда освободят Бердичев, потому что – Ляпочка обещала купить на рынке куру и всех угостить. Долго мы ждали угощения, но, наконец, Бердичев был освобожден. Мы все кричали «Ура!», а – Ляпочка почему-то плакала, потом и другие, глядя на неё, заплакали. Куру она так и не купила, да откуда у неё деньги. Все всё понимали и не обижались. Провожали – Ляпочку всем двором, наказывали писать. Мы ещё не знали, что творили фашисты на оккупированных территориях и с чем ей, видимо, пришлось столкнуться. Наверняка, родных у неё в освобожденном Бердичеве не осталось.

И еще воспоминания, наверное, более ранние. Я помню, что всегда боялась лошадей. Мама это объясняла тем, что, однажды, когда я гостила в Ростове, к дедушке Матвею Петровичу, на лошадях приехали крестьяне. Пока деревенские заказчики и дед Матвей, вели торг, мы, ребятня, высыпали во двор. Мелюзга забралась в сани-розвальни, и я тоже, а старшие ребята, среди которых заводилой был Вовка Дормаков – сын дяди Саши слепого, стали дразнить лошадей. Лошади взревели и вздыбились. Большим мальчишкам была потеха, а мы, маленькие, страшно испугались, закричали, и когда в очередной раз лошадь, в санях которой сидела я, поднялась на задние ноги и в таком положении попятилась, я вывалилась из розвальней. Напуганные животные перебирали ногами, ржали, вращали огромными выпученными глазами.
На крыльцо выбежали хозяева лошадей. Кое-как их успокоили. Вытащили меня буквально из – под ног взбесившейся лошади. С тех пор я очень боялась лошадей. Мне тогда было что-то около двух лет. Я помню, что испытывала жуткий страх, когда мимо нашего дома в Ярославле проходили лошади. В довоенной России гужевой транспорт был самым многочисленным. Лошадей на улицах города было много. В Ярославле мы жили в полуподвале. Цокот копыт по булыжной мостовой слышен был издали.
– Цок, цок, цок….
Страшно. Я поднимаю голову к окну, и вдруг, вижу мохнатые ноги, подбитые подковами. Они медленно цокают мимо нашего окна и уходят. Но иногда лошадь, цокающая по улице, опускала голову и тут я видела огромную пасть с желтыми зубами и особенно страшно, когда лошадиный глаз повернет в мою сторону и вдруг, увидит меня. Я тогда кубарем скатывалась с подоконника и бежала под кровать.
Мама часто заставала меня под кроватью.
– Ты чего же опять под кровать забралась?
– Страшно, – отвечала я. Мама озабоченно качала головой, доставала меня из-под кровати, прижимала к себе:
– Не бойся, я с тобой.
Под кроватью был свой мир. Там жили мокрицы. Быстрые, увертливые. Когда я пыталась поймать хоть одну, они в панике разбегались. Туда я натаскала лоскутков, ведь мама была портнихой. Там я шила себе кукол. Рима очень удивлялась.
– Такая кроха, а соображает. Смотри, Варя,  – говорила она маме, – сколько живу на свете, сама маленькой была, кукол шила, а не могла додуматься, что бы на голову кукле нашить коричневый чулок вместо волос, расстричь его на шесть полосок и заплетать косички. Кукла с косичками. Надо же.
Да, сколько себя помню маленькой, я что-то шью для своих кукол. Мне всегда хотелось быть «как мама». И еще помню, как у меня появилась большая настоящая кукла. Маме её принес какой-то дядька и расплатился с мамой за работу этой куклой. Мама шила вечернее платье для его дочки. Почему-то мама с Риммой улыбались и загадочно переглядывались, когда этот дядька называл молоденькую и красивую девушку своей дочкой. Война. И тогда люди хотели жить красиво, если у них была такая возможность.
Но я помню, что этот дядька обманул меня. Он говорил маме:
– За вашу работу я принесу вам куклу для вашей девочки, – и потом, повернувшись ко мне и присев на корточки, он пообещал с улыбкой: – «кукла такая большая, как ты. Хочешь такую»?
Я очень хотела, тем более, что он обещал куклу ростом с меня. Была война, настоящих игрушек не было ни у кого, а если и были у кого-то игрушки, то они были самодельными. Получить новую настоящую куклу было верхом ребячьего счастья.
Куклу дядька принес в коробочке. Она была очень хорошей, но не такой большой, как ожидала я. И я почувствовала себя обманутой. Тем более, что я уже нахвасталась своим подругам Светке и Капке Сезёмовым и Нонке Комляковой, что у меня будет настоящая кукла и к тому же ростом с меня.
Тем не менее, с куклой я подружилась и полюбила её. Я её раздевала, одевала, шила ей платья из маминых лоскутков. Из-за чего с мамой у меня бывали неприятности. Мама запрещала мне брать лоскутки от тех заказов, которые она еще не сдала. Но если, я не могла преодолеть чисто женского соблазна, сшить что-то из полюбившейся ткани, еще не сданного заказа, то тут и были неприятности. Мама меня строго журила и грозила пальцем.
Так вот куклу я таскала везде с собой. Через некоторое время, она так постарела, что из неё стали сыпаться опилки, и она стала худеть на глазах. И всё равно, она стала еще привлекательнее для меня. Я её просто обожала. И когда наступало время ложиться спать, я укладывала все игрушки в деревянный капот от маминой швейной машинки, а любимую куклу вешала на косяк двери за шею. При этом голова куклы, сильно похудевшая от высыпавшихся опилок, висела на тряпичной шее, доставая кукле до середины живота. Римма возмущалась:
– Иринка, ты за что же это куклу – то повесила? Она что, провинилась? – Ты, что, Римма, – возмущенно отвечала я, – Все ночью будут спать. А она будет качаться, как на качелях». Это была льгота для любимой куклы. Римма смеялась.
Вчера 2 июня 2001 г. исполнилось 50 лет с того дня, как умерла моя мама Галицкая Варвара Матвеевна. Я помню этот день. Тогда, полвека назад, мне не исполнилось еще и двенадцати лет. Дитя войны, я была худеньким, тщедушным ребенком. Я помню, как соседки по одной подходили ко мне, и тихим голосом говорили :
– Иринка, мама-то умерла, – и ждали моей реакции. До меня не доходила глубина горя, постигшая меня, и я почему-то не плакала, а пыталась уйти от людей, от их пристального внимания. Мы убегали со Светкой и Капкой Сеземовыми. Они были круглыми сиротами. И вот теперь выходило, что я тоже сирота, хоть у меня был отец и две старших сестры, но те же соседки пригорюнившись, сетовали:
– «Отец помер, дитя полсироты, а мать умерла – дитё  – круглая сирота». Светка и Капка наивно радовались смерти моей мамы, что не одни они сироты, у кого нет матери. Ну, а отцы у ребят во дворе, тоже были не у каждого. Война. Но сиротство по отцу тогда не считалось сиротством.
Я помню, как привезли на грузовой открытой машине маму в гробу, как меня подсадили на машину и посадили на скамейку спиной к кабине.
 Фото 44
Дворовый дружок, Алька Мусинов кричал мне с завистью, цепляясь за борт:
– Счастливая, на машине поедешь!
– Ага, – отвечала я.
Было много цветов. Столько цветов я еще в жизни не видела. Сирень, сирень, сирень. И впервые откуда-то тюльпаны. После войны все жили скудно, голодно. Сил человеческих хватало только на то, что бы вырастить и произвести что-то, что может накормить человека или прикрыть его наготу. О цветах не помышляли. Но, видимо, кто-то уже думал о возрождении красоты. И на похоронах мамы я впервые увидела тюльпаны. Потом в моей жизни будет много цветов. Разных. Но те тюльпаны были, как открытие.
Мама лежала в гробу осунувшаяся и постаревшая. Она не была похожа на себя. И мне было страшно смотреть в её сторону. Я отводила глаза от гроба, но они не слушались меня и опять, и опять со страхом видела я перед собой чужое лицо с не мамиными чертами.
Машина дрогнула, заработал мотор, внезапно ударили медные тарелки духового оркестра, дружно вздохнули трубы и, только тут я поняла, что происходит что-то очень значительное и трагическое в моей жизни. Я заревела в голос. Машина медленно двигалась по улице, за ней шли и шли люди. Мама была тем человеком, который всегда приходил на помощь всем. Она обшивала округу, перешивала старые пальто и платья.
Не отказывалась ни от какой работы. А получать за свой труд порой было нечего. Нищие заказчики зачастую не могли заплатить, и мама оворила:
– Иди с Богом.
За советом и за помощью шли к Варе Галицкой. Она помогала, даже тогда, когда приходилось отрывать и без того скудный кусок от семьи и от себя.
Перед смертью мама сокрушалась.
– Вот, – говорила она, – всё болею, болею. Наверное, потому, что обет не исполнила, данный Богу. Обещала я, что если вернется Лёша с фронта домой, не погибнет там, не сгинет, возьмем на воспитание мальчика из детского дома. Сироту. Сразу не взяли. А теперь и подавно не возьмем. Здоровья нет».
Это я помню.
И вот теперь мама ехала на новую вечную квартиру. Длинная процессия людей, знавших и любивших мою маму, шла и шла к кладбищу. Заслышав оркестр, люди выходили из домов, спрашивая:
– Кого хоронят? – и, услышав ответ, качали головой. Ярославль в те годы был деревянным городом. По дороге ко Всполью, на Леонтьевское кладбище, всё больше был частный сектор, домики, огороженные забором. На одном из заборов сидели мальчишки. Я помню, как один из них спросил:
 – Кого хоронят?
Другой ответил, вытянувшись в рост, и заглядывая в гроб к маме:
– Старушку какую-то.
Мне хотелось крикнуть:
– Нет, моя мама не старушка! Она лучше всех!
Обиду за свою маму я помню до сих пор.
Потом помню, как на кладбище меня подвели ко гробу, что бы я поцеловала маму. Я поцеловала бумажку на её голове и почувствовала холод. Такой мама никогда не была. Я опять заплакала. Потом слышала удары земли о крышку гроба. Маму похоронили, и все пошли прочь.
Рима Пирожникова, мамина подруга, рассказывала соседкам :
– Когда уже садились в автобус и по машинам, что бы ехать домой, какая–то женщина закричала:
– Что за ребенок на могиле плачет?
Саша Галицкий вернулся и увидел Иринку, которая ревела во весь голос и царапая землю руками, кричала :
– Мамочка, я хочу к тебе, мамочка, возьми меня с собой!
Саша взял её на руки и понес к машине. Маленькую, худенькую, заплаканную».
Еще не единожды в своей сиротской жизни в отчаянии и горе я буду повторять эти слова: «Мамочка, я хочу к тебе! Мамочка! Возьми меня с собой!», обливаясь горькими слезами.
Помню, что в войну мама старалась меня отправить к бабушке с дедушкой в Ростов на сытую жизнь. Дед имел заказы, а бабушка управлялась с огородом возле дома, и в питании они были лучше обеспечены, чем наша семья в городе Ярославле. Однажды из Ростова приехала к нам дедова квартирантка Анна Мохова. Мама упросила её взять меня в Ростов. Пассажирские поезда ходили плохо, не регулярно, но из Ярославля в сторону Москвы и обратно постоянно шли военные эшелоны. И я до сих пор помню, как тетка Нюра тайком забралась на заднюю площадку товарного вагона, держа меня на руках. Это было страшно, потому, что лицо её выражало крайнюю степень озабоченности. Она прижимала меня к себе и шипела:
– Тихо! Молчи! А то конвой услышит!
От таких страшных слов, у меня как нарочно, полились слезы. И я скулила, что есть мочи и кричала, что хочу к маме. Тетка Нюра зажимала мне рот шерстяной рукавицей и шипела еще страшнее. Мы ехали долго. Площадка товарника была открыта со всех сторон, было темно и холодно. Эшелон часто останавливался и стоял подолгу. Наконец, мы добрались до Ростова. Тетка Нюра спрыгнула с тамбура, а потом только взяла меня на руки. Это мгновение, когда она оставила меня стоящей на площадке вагона, а сама спрыгнула на землю, я тоже запомнила на всю жизнь. Мне показалось, что меня оставляют тут одну, в темноте холодного товарника, и я пропадаю. Я затопала ногами и стала орать на всю округу. Тетка Нюра стащили меня с площадки, пристукнула по загривку и прошипела, что никогда больше не возьмет меня с собой в дорогу. Мы подлезали под вагонами, соседние составы стучались об рельсы, кругом было железо, скрежет, стук, темень и холод.
Когда меня ввели в дом деда, была глубокая ночь. Бабушка Орина Сергеевна с фитильком в руках открыла дверь и очень удивилась, что привезли меня.
– Ну, давай спать ложись. Утро вечера мудренее.
– А мякишку? – требовательно напомнила я бабушке мою особенность.
Я не могла заснуть, если мне не давали на ночь крохотный кусочек хлебца, и обязательно, что бы не корочка, а мякишек, так я называла мягкий кусочек. Я помню, что этот мякишек во рту у меня прилеплялся к нёбу, и сосала я его долго, пока не усну. Ржаной вкус хлеба растекался по всем жилочкам, и ничего на свете не было лучше и вкуснее родного мякишка.
– Мякишка, говоришь? Всё ещё мякишек сосешь?
– Всё еще сосу, – сокрушенно соглашалась я.
Бабушка засмеялась. Она пошла к огромному резному буфету, долго шуршала там чем-то, потом достала из его глубоких недр кусочек драгоценного хлебца, сунула мне в рот.
– На, надсада! Право, надсада. Ложись на лежанку. Там тепло.
Лежанку дед смастерил в длинном коридоре, так, что одной стороной она грела соседнюю комнату, где жила квартирантка Анна Мохова с двумя мальчишками – Женькой и Колькой, а топка и сама лежанка были в коридорчике. Я забралась на лежанку и утонула в овчинах, подушках, стеганых одеялах.
Бабушка спала высоко на русской печке. В ту ночь я быстро уснула. Но вообще – то, я была очень пугливая. Когда лежишь на лежанке, то в перспективе видна кухня и окно, которое выходит на парадное крыльцо. И мне всегда казалось, что в окно кто-то заглядывает. Было жутко. Я быстро отворачивалась, старалась зарыться головой в подушки, и не думать о том, что кто-то смотрит в окно, но страх заставлял меня снова и снова поворачиваться в сторону опасности и смотреть туда. Неясные очертания чего-то за окном снова казались мне страшными и опасными, и я опять быстро отворачивалась и зажмуривала глаза. Когда было невмоготу от невыносимого страха, я тихонечко скулила:
– Ба-буш-ка! – бабушка молчала. От этого мне становилось еще страшнее, я тихонечко повторяла, – ба-буш-ка!
В ответ тишина.
– Ба-буш-ка! – кричу я на весь дом.
– Чего тебе, надсада!
– Мне страшно!
– Спи! Всё спокойно.
– А вон там? В окне кто-то смотрит.
– Где? – сонно спрашивает бабушка.
– Во-он там.
 Бабушка сползает с печки, идет к окну, занавешивает его поплотнее.
– Спи, Оринка, спи. Всё спокойно, Слава Богу,  – и тихонько ругалась, – Право, надсада!
Так что, мой приезд не был сахаром. Ребенок я был тот ещё.
Зимние дни в Ростове были скучны и однообразны. Гулять я ходила редко и ненадолго. Зимы тогда стояли суровые, морозные. Говорили, от того, что много трупов не похороненных лежит поверх земли. Было страшно такое слышать.
Помню, как наступило лето. Мы с дедом сидим на завалинке возле дома. Слышу низкий, зловещий гул. Дед приставляет ладонь ко лбу козырьком:
– Немец летит Ярославль бомбить.
– Да, – по взрослому вздыхаю я,  – немец летит Ирослафь бомбить.
Потом дед поднимается с завалинки и пристально смотрит вслед немецкому бомбардировщику. Рука его машинально кладет кресты. Дед шепчет молитву. Там, в Ярославле живет его дочь Варвара, его внучки. Огненные всполохи разливаются в небе, отдаленный гул взрывов. Война.
 Кто-то приехал из Ярославля и сообщил, что мама собирается к нам в Ростов. Мама редко покидала дом в Ярославле. А тут… сама мама едет! И для меня наступил напряженный период ожидания. Я всем хвастаюсь, что моя мама приедет, и, может, заберет меня в Ярославль.
 
– Ага, уедешь ты с печи на порог! – дразнит меня Галка Шумова, тёти Лены дочка.
– Уеду и больше не приеду. Вот!
– А потом опять писать твоя мама будет: заберите Иринку, она в Ростов хочет
– И не приеду больше. У нас в Ирославле на улице асфальт, не как здесь.
– Какой асфальт? – с настороженным любопытством спрашивает Галка.
– Такой гладкий.
– Гладкий, как лёд? – уточняет галка.
– А вот и нет!
– Тогда, какой гладкий? – допытывается Галка.
– Ровный и без булыжников. Не как у вас в Ростове.
– Что ли на нем кататься на валенках можно, как на льду? – допытывается Галка.
– Можно прямо на валенках кататься,  – вдохновенно вру я, – а еще у нас много пироженого и мороженого и еще шоколада и мармелада, – перевожу я разговор с опасной темы на другую.
– Врешь! – не верит мне Галка.
– Правда! – кричу я громко, что бы все поверили, хотя я всю эту вкуснятину еще в своей жизни и в глаза не видела. Я это знаю по рассказам мамы.
Я очень люблю, когда мама рассказывает про довоенную жизнь. Когда взрослые что-то хорошее вспоминают, обязательно добавляют, что это было тогда еще, до войны. Довоенная жизнь нам, детям войны, казалась сказкой.
И вот мама должна приехать. В последнюю неделю я каждый день ходила на вокзал встречать маму. Утром после завтрака, я убегала к вокзалу. Мне так хотелось первой увидеть маму, встретить её, прижаться к ней, услышать её голос. Дорога от дедова дома до ростовского вокзала и сейчас кажется не близкой, а тогда, когда я была совсем крошкой, дорога занимала много времени и сил. Я шла по обочине, срывала цветы, разговаривала с ними. Я это помню. Я наказывала птицам, что бы они летели в Ирослафь и сказали маме, как я её жду!
Я ловила неуклюжих, неспешных божьих коровок, и пока они ползали по моей грязной ладошке я шептала им:
– Божья Коровка! Улети на небко! Там твои детки кушают котлетки! Лети высоко! Лети далеко! Скажи маме, чтобы она скорее приезжала ко мне!
Но шли дни, а мама не приезжала. Я извелась в ожиданиях. Утром я уходила на станцию, а вечером приходила обратно. Я провожала и встречала все поезда, эшелоны, товарники, что шли через Ростов. Однажды, я в очередной раз не встретила маму и уже поздно вечером шла домой. За день так учумазилась, «косики» расплелись, ленты развязались, замурзанное спереди платье переодела задом наперед. Так мне казалось чище. А когда я подошла к дому, меня поразили звуки родного голоса. В доме, на парадном крыльце сидела моя мама и разговаривала с бабушкой. Но прежде я услышала её серебреный голос. Случилось такое ощущение радости, приятной неожиданности, я бросилась навстречу своему счастью. Там же были бабушка, тетя Лена и квартирантка Нюрка Мохова. Они окружили маму, и всё о чем-то расспрашивали её, и смеялись, и были все такие добрые и веселые.
–Мама! Мама!
Это ощущение детского счастья я запомнила на всю жизнь. И еще звуки родного голоса. Нет ничего прекраснее маминого голоса!
 Фото 45
Год 2001. 08 мая.
День теплый. Солнечный. Мой сын Ярослав зашел за мной, что бы ехать на Леонтьевское Кладбище, самое старое кладбище в городе. Это кладбище, которое еще в пятидесятых годах находилось за пределами городского вала, сейчас обступили новостройки хрущевских, брежневских и перестроечных времён. Сейчас оно стало центральным и считается престижным. Там нашли упокоение мои ярославские родные. Похоронен там мой дед по отцу Константин Ильич Галицкий. Умер он от водянки в сентябре 1941 года, в самом начале Великой отечественной войны. Могилка его за годы войны затерялась. Известно было только примерное место его захоронения. На том примерном месте схоронена была и моя мама  – Варвара Матвеевна Галицкая /Дормакова/ в 1951 году 5 июня. / умерла 2 июня/. Рядом похоронены семья Чесаловых – тётя Катя /Екатерина Константиновна Чесалова \Галицкая \ / и дядя Коля – её муж /Чесалов Николай Иванович/.
На душе у меня не спокойно. Памятник общий для мамы и дедушки Константина Ильича, был поставлен еще папой из бетона. За пятьдесят лет бетон устарел и начал крошиться. Вид у памятника очень убогий. Я не знала, что предпринять. Конечно, надо бы облагородить все четыре могилки, убрать старые памятники Чесаловых и Галицких, и поставить один общий. Но, во-первых, эти памятники ставились руками родных мне людей – папы, дяди Саши Галицкого и дяди Саши Бухарина, и уже являются памятниками всему нашему Галицкому роду, навевают воспоминания о благородной и дружной семье Галицких. Во-вторых, мне всё кажется, что как только я это сделаю, то наступит и мой конец в этой жизни, и придется всё переделывать под мою могилу. А лечь я хочу рядом с мамой. Поэтому всё тяну, тяну, оттягиваю своё существование на земле. Ярослав неожиданно решил сам задачу. Он привез с собой на кладбище песок, цемент, воду, сделал раствор и замазал все неровности. Памятник стал выглядеть прилично. Теперь в начале июня пойдем опять к маме. Исполняется ровно пятьдесят лет, как её не стало. Тогда покрасим памятник, оградку, и они еще послужат нашим родным до моей смерти.

Варвара Матвеевна Дормакова + Алексей Константинович Галицкий.
Их Дети:
1. Галина Алексеевна Галицкая 02.04.1927 – 09.045.1986г..+ Василий Николаевич Мелюхин 20.01. ок.1921г.
Их сын /приемный/ 1.1.Виктор Николаевич Мелюхин. 24.11.1952.г.р.
Его дети:
1.1.1. Юрий Викторович Мелюхин + Татьяна, их дочь Ульяна Юрьевна Мелюхина 2006 г.р.
1.1.2. Галина Васильевна Мелюхина + Владимир
Её ребенок от первого брака Антон Викторович Мелюхин.
Ольга Алексеевна Галицкая 30.01.1930г. – 17.03.1989г + Олег Иванович Терентьев.
Сын Ольги, усыновленный Мелюхиными, Виктор Николаевич Мелюхин
2.2. Варвара Олего
вна Терентьева.+ муж, имеют двоих сыновей. Оба больны от рождения.
2.3. Надежда Олеговна Терентьева.
 3. Ирина Алексеевна Галицкая 07.06.1939г.р. + Иосиф Федорович Грицук 23.12.1939г.р.
Их дети : 1. Ярослав Иосифович Грицук 30.03.1964г.+ Галлия Миннихарисо
вна 02.11. 1960г.р.Сагирова, имеют двоих сыновей: Сергея Ярославовича 1986г.р и Алексея Ярославовича 1999г.р.
2. Федор Иосифович Грицук 1969г.р. инвалид детства – олигофрен.
ЕЛЕНА МАТВЕЕВНА / ДОРМАКОВА / ШУМОВА
Род. 18 мая 1914г.-ум. 26 ноября 1988 года
Тетя Лена Шумова–Дормакова была очень интересной женщиной. До войны она вышла замуж за Николая Шумова, в 1938 году родила от него дочку – Галину. Но уже до войны они разошлись. Николай ходил к дому Дормаковых, преследовал Елену, но она всячески уклонялась от встреч с ним.
Работала она в райпотребсоюзе бухгалтером.
 Фото 46
Всю войну она проработала на своём месте, и я помню, как бабушка ходила в столовую райпотребсоюза за тетилениным обедом. Причем, обед приносили тогда, когда начинал по радио говорить Ярославль. Местные Ярославские передачи отличались от центральных каким-то особым тембром. И я, когда слышала начало этих передач, кричала бабушке:
– «Бабушка! Уже Ирославь говорит»! Это означало, что скоро нас покормят очень вкусным обедом. На обед давали котлету, пюре, политое густым коричневым соусом, а иногда гуляш. Бабушка делила это на три равные части: для Галки Шумовой, Вовки Дормакова и меня. Мы все пристально смотрели, что бы было по-честному, а потом очень быстро съедали, вылизывая языком тарелки, и заедая крохотным кусочком хлеба.
Такие обеды были только для государственных служащих, и это было такой льготой, за которую стоило держаться.
Тетя Лена крепко держалась за своё место. Она была отличным работником, сообразительным и честным. А обед отдавала детям, даже не своей только дочке, а всем нам, её племянникам.
 Фото 47
Когда война подходила к концу, тетю Лену вызвали в горком партии Ростова и предложили ей новую ответственную работу. Её направляли в освобожденный Вильнюс, где бесчинствовали банды «лесных братьев», националистов, где местное население саботировало Советскую власть и не желало на неё работать.
Командировка была опасной, но Елена Матвеевна посчитала это за удачу. Она очень не хотела встречаться со своим бывшим мужем. Она не отвечала на его письма, а Николай писал, что скоро вернется с фронта и придет к ней и дочке. Я помню, как Мама делилась с Риммой, своей подругой, и говорила ей шёпотом, о каком–то Зиновьеве, который был начальником Ярославского Облпотребсоюза и очень был неравнодушен к нашей тете Лене. Всё это я смутно помню. Позднее, после войны, когда уже не было в живых моей мамы, Зиновьев был осужден с группой работников потребкооперации и посажен в тюрьму. В газете был фельетон, и папа выслал тете Лене эту газету в Вильнюс.
Может быть, тетя Лена бежала не только от своего постылого мужа, но и от запретной любви к человеку, отношения с которым были абсолютно бесперспективными.
И вот она в Вильнюсе. Её сразу назначают главным бухгалтером Вильнюсского апиленкова потребсоюза. /Апиленка – округ по-литовски/. Для работников этого профиля, а работали в довоенной буржуазной Литве только мужчины, – женщина главный бухгалтер – нонсенс. Саботаж был невиданный. Это был 1944 год. Приходилось разговаривать с каждым работником лично, по нескольку раз уговаривать, и всё это, не зная литовского языка. Днем тетя Лена пыталась разобраться с бумагами и набирала на работу людей. Специалисты не шли на работу, а дилетанты ничего не умели, приходилось их обучать на месте. И сама училась языку.
Тетя Лена очень уставала, а по ночам испытывала страх.
Вечером, прежде чем войти в квартиру, она широко открывала дверь, и входила, осматривая все углы, и заглядывая под кровати. Ставни никогда не открывала, бояться были основания. В городе ходили слухи, что бандиты врывались в дома и квартиры, убивали русских людей, зверски расправлялись с ними.
Жила она в частном секторе, на квартире у поляка. Когда он сбежал в Польшу, не рассчитывая, что насовсем, он предлагал тете Лене остаться в его доме. Но Лена отказалась, и ей выделили квартиру.
Квартиру ей дали на центральной улице, на улице Пилес, недалеко от вокзала. Хозяева всё бросили и ушли вслед за немцами. В квартире было всё: мебель, посуда, бельё. Вероятно, люди надеялись вернуться. Сейчас это улица Горького.
Ей всё-таки удалось уговорить несколько человек вернуться на работу. Я уже говорила, что это были мужчины. Утром, приходя на работу, они подходили к ручке, целовали её:
– Лабас ритас, поне Елена.
– Лабас ритас, – отвечала с улыбкой тетя Лена. Она очень смущалась, когда подходили к ручке, она прятала руки за спину, и говорила, что в России не принято так здороваться. Прятать руки у неё были основания. Дело в том, что постоянное напряжение сил и нервов вызвали экзему. Водянистые пузырьки высыпали как раз на внешней стороне ладоней.
 Фото 48
И это у нас наследственное. У меня тоже после нервных расстройств проявляется экзема.
Однажды один из её работников не вышел на работу. Это был один из тех, кто, как ей казалось, особенно лояльно относился к ней.
На другой день в кабинет к Елене Матвеевне пришла жена этого человека и со слезами рассказала, что её мужа арестовала милиция. Он пошел на рынок продать пуговицы, в доме нет денег. А его арестовали и не выпускают. Начальник милиции, такой большой, грозный, говорит, что её мужа будут судить за спекуляцию и посадят в тюрьму.
Тетя Лена успокоила женщину и пообещала разобраться. Она направилась в милицию.
Начальник милиции Фомин Василий Алексеевич был, в самом деле, очень высокого роста, почти под два метра, широкоплечий молодой мужчина, очень строгий и неулыбчивый. А тетя Лена была очень горячей по характеру, вся в отца Матвея Петровича.
В общем, разговор получился сумбурный, безрезультатный, и огорчительный для Елены. Фомин оказался этаким Глебом Жегловым, у которого «вор должен сидеть в тюрьме, а спекулянт отвечать по закону». Доводы Елены, что это аполитично, потому что в пору поголовного саботажа, его арестованный всё же не поддался всеобщим настроениям и работает, и сотрудничает с Советской властью в Литве, ни к чему не привели. Фомин стоял на своём, тетя Лена назвала его чурбаном и выразила возмущение, что таких ставят наводить порядок в городе и ушла расстроенная.
В Вильнюсе в ту пору мало-помалу стало создаваться общество руководителей, прибывших в Литву по направлениям партийных органов, сейчас это бы назвали русской диаспорой.
Ближе к концу рабочего дня, Елене Матвеевне позвонила знакомая русская женщина и пригласила на вечеринку по какому–то поводу. Елена часто оставалась ночевать у кого – нибудь из своих знакомых приятельниц, потому что боялась ночевать одна в выделенной для неё огромной, но чужой квартире.
Работы было много, и она задержалась немного, и когда пришла на вечеринку, все гости были уже в сборе.
Приятельница Елены взяла её под руку, ввела в большую залу, и представила гостям.
– А теперь, Леночка, я тебе представлю очень интересного человека, он твой земляк, тоже из Ярославской области, из Борисоглебского района.
И подводит Елену к Фомину Василию Алексеевичу. Елена сказала:
– А мы знакомы.
И повернулась, что бы уйти. Но Фомин не дал ей этого сделать. Он протянул ей руку и сказал:
– Когда вы ушли, я очень пожалел, что не уступил вам. Я обещаю, что впредь ваши желания будут для меня законом.
Все были удивлены, как эта маленькая, тогда ещё хрупкая женщина, так быстро прибрала к рукам такого богатыря. Василий Алексеевич буквально потерял голову от любви к Елене Матвеевне.
 Фото 49
Прошло еще некоторое время, и Василий Алексеевич переехал к Елене Матвеевне в её четырех комнатную квартиру на улицу, которую в последствии переименуют в улицу Горького.
Но не всё было гладко в их жизни. У Василия Алексеевича была семья. В Борисоглебе у него осталась жена и трое детей. Две дочки и сын. С женой он категорически не хотел жить, а случилось то, что случалось в то послевоенное время.
Когда Василий Алексеевич вернулся в Борисоглеб с фронта, пришел домой, то застал там другого мужчину. Фомин, ничего не говоря, отправился в райком партии, где и шел набор специалистов в Литву. Его сразу направили в Вильно. Василий Алексеевич, ни у кого не останавливаясь в Борисоглебе, сразу пошел на вокзал, сел в поезд на Москву и уехал в Литву. В Вильнюсе его назначили начальником НКВД города.
Там, в Вильнюсе, и встретились два одиночества. Моя тётка Елена Матвеевна и Василий Алексеевич.
 Фото 50
В отпуск в Ростов Елена Матвеевна приехала со вторым мужем. Это была хорошая пара двух красивых, умных, хорошо обеспеченных людей. Каждый приезд их в Ростов, или к нам в Ярославль, был праздником для всех окружающих. Как правило, собирались большие застолья, прогулки по городу на виду у знакомых, в Ростове «уик-энды» на валах, т.е. выход «на зелёную». Я помню эти приезды, которые были сплошным праздником.
 Фото 51
 Фото 52
Законная жена Василия Алексеевича не собиралась «отдавать» своего мужа. Однажды, во двор дома в Вильнюсе, где жили Елена Матвеевна и Василий Алексеевич, вошла бедно одетая женщина с тремя детьми: одним мальчиком и двумя девочками. Двор был формой каре, а вход во двор был через арку. Помню, что двор был мощен брусчаткой.
Так вот, женщина вошла во двор и закричала:
– Где живет эта б…, которая у меня мужа отбила!
Любопытные соседи высыпали из окон и наблюдали скандал. Тетя Лена была опозорена. Она собрала вещички своего любимого человека и предложила ему покинуть её. Он взял рюкзак с необходимыми вещами, ушел из дома к себе на работу и стал жить у себя в кабинете. Первая жена Василия Алексеевича развила бурную деятельность. Она пошла в партком НКВД, написала заявление, что муж бросил её с тремя детьми, что она осталась без средств к существованию, что ей необходимо вернуть мужа.
Разбирательство персонального дела Фомина В.А. шло довольно долго. Василий Алексеевич был непреклонен. В семью прежней супруги он возвращаться не собирался категорически. Он был согласен платить алименты, давать деньги на содержание детей, но жить с опостылевшей, скандальной бабой наотрез отказался.
Его оставили в покое. Жене его выделили жильё, она стала получать алименты, и не собиралась переезжать обратно в Борисоглеб.
Через уговоры и клятвы, Фомин вымолил право жить рядом с Еленой Матвеевной.
 Фото 53
Прошло время. На смену необразованным и самоуверенным практикам пришли молодые люди с дипломами специалистов. Дядя Вася вынужден был оставить свой кабинет и перешел работать на один из заводов в Вильнюсе начальником ОТК, а потом и просто мастером. Тетя Лена была на своем месте. Она была незаменима, как специалист и до ухода на пенсию оставалась главным бухгалтером республиканского потребсоюза. Работала она почти до семидесяти лет, не оформляя пенсии, и только после семидесяти лет она оставила своё место и перешла в замы главбуха, а на своё место поставила свою ученицу и помощницу.
Благодаря тому, что тетя Лена работала на такой должности, она могла снабжать нас время от времени дефицитными товарами. Мы, конечно, не злоупотребляли этим, и очень редко что-либо просили у неё, но она сама присылала посылочки на праздники, или по случаю рождения племянников, или просто после встреч с ней, когда видела, что мы поизносились.
Вообще, она была очень щедрым человеком.
Но старость её не была безоблачной.
Дети Василия Алексеевича постоянно обитали в семье тети Лены. У Елены Матвеевны и у Василия Алексеевича девочки были с одного года и обе Галины. Тетя Лена постоянно покупала одежку на всех детей: и на свою Галку, и на детей Василия Алексеевича. Так что Василий Алексеевич, живя с нашей Еленой Матвеевной, по существу, находился и среди своих детей.Тетя Лена, добрая душа, никогда не пеняла ему на это. Традиции Дормаковской семьи, накормить и пригреть входящего в дом, соблюдала свято.
                Фото 54
Не делай добра, не получишь зла. Это сказано не про нас. Но как раз это оказалось верным. Когда тетя Лена уволилась со своей хлебной работы и с тяжелейшими недугами ушла на пенсию, Василий Алексеевич вдруг вспомнил, что у него есть дети от первого брака. И стал потихоньку, от прикованной к постели Елены, раздавать из дома ценные вещи. Когда тетя Наташа заметила, что из дома её сестры пропадают вещи, то она сказала об этом тете Лене. Тетя Лена ответила:
– Я боюсь его, пусть делает, что хочет.
И тогда тетя Наташа стала выспрашивать её, почему она боится Фомина, оказалось, что он её побивает, и сильно запугал больную женщину, видимо сказывались навыки НКВД-эшной работы.
У тети Лены к тому времени была гипертония и диабет. А когда она умерла, то ночью, пока никто не узнал об этом, дети Фомина подогнали машину к подъезду и вывезли всё, что оставалось в квартире, даже мебель.
Когда Галина, дочка тети Лены приехала, что бы похоронить мать, то не нашла даже обручального кольца матери. Вот так закончила свою жизнь моя любимая тетка, которая всю свою жизнь жила для людей, а в ответ в конце жизни получила неблагодарность и злобу.
 Фото 55
Её дочь Галка вышла замуж за курсанта школы МВД, Федорова Николая Ивановича. Свадьба их была 9 мая 1959 года. В этот день погиб Олейников Петр, муж Натальи Матвеевны, отец Саши Олейникова.
Федоров Николай, муж Галины Шумовой, окончил школу МВД Балтрашунаса. После получения диплома, его направили на службу в места лишения свободы, в Кемеровскую область, в поселок Мыски. Она поехала за мужем. Способный парень, он быстро дослужился до должности начальника лагеря в пос. Лесное в Коми АССР. Галка родила сына Сережу 17 апреля 1963 года, и, боясь за него, привезла его в Вильнюс. Мы с Иосифом в тот год приезжали в отпуск в Вильнюс, было это летом. Тогда я в последний раз видела Галку. Больше мы с ней не встречались.
Сергей Фёдоров был единственным и любимым внуком тети Лены. Он закончил электромеханический техникум по специальности промышленное оборудование. Работал на Вильнюсском заводе измерительной техники настройщиком радиоаппаратуры.
Как жила Галина, могу процитировать её письмо ко мне, написанное по поводу одной публикации. Попробую всё это отпечатать.
Газета ЗОЛОТОЕ КОЛЬЦО
от 11 января 1991 года. СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМ.
«Храните преданья»
Галина Арбатская. «ФОТОГРАФИЯ НА ПАМЯТЬ ДЛЯ ОТЧИЗНЫ ДОРОГОЙ»
Как часто только снимок в семейном альбоме хранит память о дедах и прадедах, неизвестно куда и когда сгинувших: Великий Октябрь был великим разрушителем семьи. «Золотое кольцо» создает летопись истории семей нашего края. Первый материал о предках жительницы Ярославля Ирины Алексеевны Грицук.
«Встань, фотограф, в серединку и сними нас всех в обнимку. Может быть, на этом снимке вместе мы в последний раз… и остались снимки эти в униброме, в бромпортрете – фотографией на память для Отчизны дорогой…» Ах, фотографии века минувшего – лица чистые и красивые. Кровавый век изломает судьбы, но там, в конце Х1Х – начале ХХ века, остались всё же красота и неведомая нам гармония.
Вот сидит лихой и усатый, 32 летний нижний чин царской армии, Матвей Дормаков. Фото года 15-го: война, немцы, но в воздухе вот-вот запахнет иллюзией всеобщего равенства, братства и счастья. Прошло 75 лет, как щелкнул аппаратом фотограф, но внучка бравого солдата смотрит на снимок. Я стою с нею рядом и знаю, что она верит в зыбкие и иллюзорные слова о братстве и счастье. Внучку зовут Ирина Алексеевна Грицук. Два дня я мучаю её расспросами о дедах и бабках,  – прошлое, будто не уходило из стен этих темных комнат с высокими потолками. Легенды, вымысел, правда – все смешалось в семейных преданиях, они фантастичны, трагичны и прекрасны, как всё, что происходило с Россией.
…Дед по матери, Матвей Петрович Дормаков, на снимке вид лихой имеет небеспочвенно, потому как натурой обладал широкой. Был он в Ростове человеком известным – жестяных дел мастером. Говорят, доводилось ему крышу Шаляпина крыть. Мог Матвей Дормаков изладить контрамарку – железную печь с трубой до потолка, украшенную затейливыми завитушками, трубы для фабрик и всякую жестяную мелочь. Был он главой артели. В артель, продержавшуюся до 30-х годов, входили и трое старших сыновей Дормакова, всего же детей было десять. И как только артель выполняла заказ, ворота большого, с мезонином, дома Матвея Дормакова распахивались настежь и окна горели всю ночь. Ростов знал – Дормаков гуляет: заходи, голытьба,  – всем поднесут чарочку. И как подопьет дед со своим мастеровым народом, подопрет рукой голову и горестно так запричитает: « Где же ты, моя Ирмочка?»и слеза падает со щеки бравого солдата.. Ирмочка дедова любовь на всю жизнь, встретилась ему в Германии. В 15-м году попал Матвей Дормаков в плен, да в плену и «подженился». Родился у него с Ирмочкой сын / сын тот, вполне возможно, воевал в 41-м против своего сводного брата – Ивана Дормакова/. Как ни велика была любовь, вернулся дед к своим детям во хмелю объяснял необходимость своего возвращения так: «Да кто же я – отец или подлец?!» Кроткая жена его, Ирина Сергеевна, при сих словах стояла молча у русской печи ив громаднейшей сковороде жарила рыбу, заливая её яйцами с молоком.
Кто знает, что было в душе у «Сергевны» /так всю жизнь звал её муж, она же его не иначе, как Матвей Петрович/, но вида бабушка не подавала.
Красива была, прелестна. И доброты необычайной. Идет с базара, будто светится вся, – прохожие оборачиваются. / «Светлая у тебя была бабушка», сказала недавно родственница Ирине Алексеевне, бабушку не помнящей/.
Любовь её и почитание мужа были так велики, что, когда однажды ночью ей принесли записку Матвея: «Продай немедля корову», утром она отвела корову /кормилицу семьи!/ на базар. Вернулась – дома обыск. Дед по гордости своей повздорил с кем-то из начальства, а расправа в те годы была проста. И забрали деда, бабушку. И старших сыновейт – Ивана. Алексея и Николая, что в артели работали. Деду табличку на грудь надели – «враг народа» и повели лучшего в городе жестянщика через Родной Ростов… Как страшнее мастера наказать на Руси?
Деда приговорили к смертной казни, бабушку к 10 годам лагерей.
Дочь Варвара /мама И.А.Грицук/, бросив дом /она жила в то время в Ярославле/, уехала в Москву к Всесоюзному старосте, доброму дедушке Калинину. И, надо же, привезла из Москвы помилование. Дед вышел из тюрьмы седой: когда по тюремному коридору шли, гремя ключами, за осужденными на казнь, каждый раз думал, что идут за ним.
Сыновья Матвея Дормакова, прошедшие с ним днем позора по ростовским улочкам, судьба была уготована чисто российская.
Николая призвали в финскую. Он плохо ходил на лыжах, отстал от своих, финны его заминировали. Николай только, только успел предупредить о минах, пришедших на помощь товарищей – и взрыв!..
Красавец, лихой молодец, Алексей стал вором – крал в поездах чемоданы у партийной и прочей номенклатуры. Его ловили, он убегал, и крал снова и всякий раз заезжал к родным. Появлялся в кожаных перчатках, кожаных ботинках, с богатыми подарками. Мать подарки те не брала. Клан Дормаковых делился на тех, кто восхищался Алексеем и кто осуждал его. Историй – полулегенд об Алексее хватает. О том, например, как бежал от милиции в очередной свой ростовский наезд. Алексей плескался под умывальником, когда за ним пришли: «Здесь живет Дормаков Алексей?» – «Здесь», – отвечает и кричит спящему в комнате рядом тезке – квартиранту: «Леха, к тебе пришли!», а сам только и был таков. Перебегая реку по льду, увидел тонущих мальчишку с матерью, спас их, откачал и опять бежать…
В лагере Алексей просился на фронт – кто знает, какие ордена заработал бы и отчаянный вор Лешка Дормаков. Но не пустили на фронт – и сгинул Лешка в лагерях. Однажды, сказал товарищу, что сбежит, и пошел по просеке на лесоповале. Сначала стреляли в воздух – он шел, потом в ноги – он полз, опять стреляли. И не стало Лешки Дормакова на свете…
Ивана ж Дормакова отправили на Соловки. Он сбежал в Ростов. Потм еще побег. И – бывали чудеса, в суровые 30-е, а скорее, многочисленные родичи руку приложили: наказание Иван отбыл вблизи родных мест. Потом воевал, вернулся с наградами. И стал жестянщиком, бригадиром на заводе. В 1956-м году в Ростове прошел смерч, посносило с церквей купола, лежали те купола на земле. Иван Дормаков их восстанавливал. Когда его спрашивали лукаво: «Дядя Вань, сколько ты за купола получил?»,  – он не сердился, отвечал : «Да ты что, какие деньги? Это же святое дело!..» Утром он выходил на крыльцо своего дома – с крыльца видны его купола…
А по отцу Ирина Алексеевна Грицук _ Галицкая. Еще один ростовский род, еще одна история. Деды Константин и Василий торговали.
 Двоюродный их брат, Ростислав, был известным в Ростове художником. Дочь деда Василия Елена, тоже рисовала /её арестовали в 30-х, тайну и историю рода Галицких она унесла с собой /Сын Константина Алексей/ отец Ирины Алексеевны/ стал машинистом сцены в ростовском драмтеатре. Жена Алексея /мать Ирины Алексеевны/ шила театральному люду. В доме было много афиш, открыток актеров, но рано умерла мама, потом отец – сохранились крохи. Был еще по этой линии дядя Коля – Николай Чесалов. Партийный работник, несгибаемый коммунист. Мама Ирины Алексеевны как-то пришла к нему на прием: «Помоги, Коля, топить нечем!» Он взял её за плечи, вывел в коридор, показал на очередь: «Вон сколько ко мне, и все за дровами. Как же я тебе дам?!» И пошла мама со слезами с обидой на настоящего коммуниста в холодный дом, к своим трем дочуркам…
Артистические струны рода Галицких, соединенные с мастеровитостью , торговой хваткой и удалью рода Дормаковых, должны были даже в теории дать если не «гремучую смесь, то новый интересный и талантливый род. Но черное время России не дало этой ниточке окрепнуть : рано умерли две сестры Ирины Алексеевны, тяжко и неизлечимо болен её младший сын. Но уж ей-то Бог дал силы, кажется, отпущенные на весь род. И «гремучая смесь» Дормаковых – Галицких – это она, Ирина. Ни черное время, ни невзгоды её не берут. В молодости была хороша, с такими глазами и фигурой ей бы в мехах и платьях вечерних на приемах блистать / ей везло на фотографов, они, видимо, обалдевали от красоты и так её снимали, что очарование застывало на снимках/, но она выбрала в мужья почти слепого человека и работала без продыху. Была активисткой и секретарем парторганизации. Ушла на пенсию недавно, в свои 50 лет, и повела борьбу за право быть частным и честным торговцем. Для себя решила:
продолжу дело дедов, Василия и Константина, Галицких. Она столько сил и энергии затратила на войну с бюрократией /о, устроить скандал мытарившему её чиновнику она может артистично и виртуозно!/, сколько, видимо, надобно затратить всему депутатскому корпусу, дабы навести порядок в Ярославле. Она прекрасно пишет и периодически публикует в местных газетах «отчеты» о своих хождениях по мукам за частной собственностью /на почве журналистских интересов мы и познакомились/. Не скрывает, что журналистов теребит с одной целью: помочь отвоевать ей подвал под магазин. Подвал Ирина Алексеевна отвоевала- таки, да оказался он занят – и снова она воюет! Это ж сколько надо сил положить внучке Дормаковых – Галицких на то, чем деды занимались беспрепятственно! Видно, колесо истории крутится быстро только в одну сторону…
Она умудряется поросенка и кур в квартире и маленьком дворике /в центре Ярославля!/ выращивать, быть злой, доброй и скандальной, подставлять плечо слепому мужу, быть ласковой с непонимающим этот мир младшим сыном и помогать старшему – своей надежде и опоре… Говорит, что деды и родители не задерживались на этой земле – едва успевали седьмой десяток разменять, потому и ей, видно, отпущено немного, и она хочет успеть хоть что-то сделать, а продолжит её дело сын, и всё начнется с начала.
И, даст Бог, будет стоять Россия, и будут сиять купола в Ростове, отблеск их падет на улицы, по которым вслед за отцом с деревянной позорной доской на груди шел сын, давший вторую жизнь тем ростовским куполам. Зла на Руси не помнят. Иначе – как выжить, как жить?..
 ГАЛИНА АРБАТСКАЯ.

Вот такой материал был опубликован в январе 1991 года. Много здесь неточностей и даже просто неверного. Особенно, когда Галина Арбатская писала вторую часть про Галицких, видимо, устала разбираться в чужой родне. Но это всё неважно. Вот прочла я это снова и вспомнила тот 91-й год. Да, было, было…
Но, вот этот материал я послала в Ростов. В то время там были живы два моих дяди Дормаковы. Дядя Ваня и дядя Сережа. /Дядя Сережа умер через год. В апреле 1992 года/.
Эта публикация вызвала переполох в моей родне. И я получаю письмо от моей двоюродной сестры Галины Николаевны Шумовой – Федоровой, дочери тети Лены, которая к тому времени была уже на том свете. Елена Матвеевна умерла 26 ноября 1988 года.
Вот это письмо из г. Вильнюса, ул. Жяминос, д.8, кв. 35:
«18.02.91. Здравствуй, Ирина!
Никогда тебе не писала, а вот тут была у тети Наташи и она мне дала прочитать твою статью в газете, что ты ей прислала, и очень меня возмутила твоя статья. Какое право ты имела писать про деда и бабу всякую ерунду, что дед гулял от бабы, и что и его ребенок у немки, и что дядя вор, и что их вели с дощечками по городу. Ты что это сама всё видела или что они тебе всё это говорили? А ты подумала, что ещё живы их дети, дядя Ваня, дядя Сережа, тетя Наташа, и тетя Нина, и как они прореагируют на твою статью. Например, с тетей Наташей так плохо было, вызывали скорую помощь. Кому нужно это всё писать? Они прожили эту жизнь, и я, как знаю бабушка никогда не жаловалась, а я больше с ними прожила, бабушка меня воспитала, и я её очень уважаю и люблю и очень ценю. Таких женщин, как она, мало, а ты всю грязь вылила из их жизни, думаю, что бы, если бы они были живы, так не одобрили бы твою писанину.
Если уж ты взялась о семье Дормаковых писать, так ты бы обо всех писала и о дяди Сережи и тете Наташи. Она тоже молодая была, пошла на фронт, и об моей маме, как она в 45-м году, еще была война, а она по своей доброй воле поехала восстанавливать Литву, как её сколько раз бандиты националисты подстерегали в лесах и хотели убить, а сейчас вот такие смелые, которые не щадили себя, оказались оккупантами и фашистами, а мы их дети стали русскоязычными. Как ваш Ельцин нас называет. Так всю правду тебе не выгодно писать. Вы все такие, пишите и всё хаете, что было раньше в 30-40годы, но мы еще не родились, мы только войну помним смутно, но я постарше была и помню, как бабушка тебя привозила в Ростов, чтобы подкормить, как ты даже спать ложилась с корочкой хлеба /я всегда просила «мякишку», как помню. И.Г./ А спали мы втроем в темной комнате. Ты, я и бабушка. Ты в середке у нас спала и я ночью ругалась с тобой от твоих крошек. Или как я учила уроки вечером при коптилке, а дед на этом столе стучал ведра и бидоны из железа. А ты напротив сидела с растопыренными пальчиками. Они заменяли мне палочки, но и тут ты умудрялась пососать хлеб и сбивала счет. А бабушка потом ездила по деревням и выменивала на муку посуду, что дед делал, а мы оставались с дедушкой, и он одевался, как бабушка и доил козу, т.к. она признавала больше её, а он потом нас поил молоком. Но в то время все так трудно жили, но мы всё-таки сыты были, и в Ярославль с бабой к вам ездили, и вам кое-что привозили. Но вот, сколько лет прошло, и то так раньше не жили, как сейчас живем. Все по талонам за крохами стоишь, и не знаешь, получишь или нет. А у вас в России еще хуже, так кому такая жизнь нужна. Видно, только вот таким, как ты писакам. Дали вам свободу, а что дальше? Вот вы и пишете, что вам вздумается. А журналистка твоя, прежде, чем написать и опубликовать, узнала бы обо всем, об этом у их детей, т.е. у детей бабы с дедой, а написать все небылицы, что ты ей наговорила, смертных тайны священны, а ты ушат грязи вылила. Ведь и в Ростове читают эту газету, и есть много людей, которые еще помнят и деда и бабу. Ты писала бы о своих трудностях, о своей жизни, о муже инвалиде, что ты ему посвятила всю жизнь, о сыне больном, о сестрах. Как Ольга бросила маленького Виташку. Я была в то лето, у вас гостила. Как дядя Леша с тетей Тасей не знали, что с ним делать. Как его в больницу не брали без матери, как мы с тобой и ребятами со двора, разыскивали её по всем лачугам у реки. Как её нашли у мужиков. Как с ним нянчились потом, бегали в больницу, как позже уже Галина взяла и усыновила его. И увезла его. Об этом тебе не выгодно писать. Это касается твоей личной жизни. Если тебе не везет, так не надо таким образом карьеру себе делать. Очень много развелось таких писак, особенно партийных, которые раньше за счет партии карьеру зарабатывали. Кричали ура, а сейчас от неё отказываются, и всё опровергают. И советскую власть, а между прочим, благодаря Советской власти ты выучилась, институт закончила, это вы все не отвергаете.
Но мы с тетей Наташей напишем опровержение в эту газету, и на журналистку, чтобы в следующий раз, прежде, чем написать так, надо все факты проверить.
На этом разреши закончить своё послание.
ГАЛИНА.
Но не знаю, дойдет оно до тебя, т.к. от такой вашей жизни, у нас почту проверяют, что при советской власти сроду не было».

Вот такую отповедь получила я от своей двоюродной сестры Галины. Признаюсь, письмо мне было не совсем приятно, но в нем так много деталей нашего военного быта, исторических фактов, просто прелесть, что за письмо.
Я ответила:

« Здравствуй, моя сестричка Галочка.
Вот и дождалась я от тебя единственного письма за всю жизнь. Спасибо. Спасибо за подробности, с какими ты пишешь о детских наших годах, я многого не помню, но живо представила дом Дормаковых в Ростове, и ту темную комнату, где мы спали, и большой стол, за которым ты учила уроки.
А я еще помню, как дедушка нас с тобой деревянной ложкой по лбу шаркнул. За то, что крутились во время обеда, спорили из-за желтой пластмассовой шашки /чей-то трофей из Германии/. Помнишь, как мы с тобой одна за другой вдоль лавки выскочили из-за стола, а у деда ложка сломалась, а потом он её железкой скрепил.
Детские ростовские воспоминания самые светлые и в моей жизни тоже. Я была младше тебя и, поэтому, в памяти моей меньше сохранилось фактов исторических. Но то, что интерес к нашему роду у меня возник очень давно, объясняется тем, что я рано осталась сиротой, и мне были милы с детства воспоминания взрослых о маме, о её делах, о подругах, обо всем, что было связано с её именем. И когда был жив отец, я много узнавала от него. А об Алексее Дормакове он рассказывал так красиво и благородно, что я с его слов полюбила своего отчаянного дядю, и каждый раз жалела его все больше, по мере того, как подрастала, а потом взрослела и старилась. А то, что он был вор, и погиб в лагерях, и о его смерти известили маму его друзья. Это факт. И отрицать этого нельзя. А что лихой и благородный, и добрый и доверчивый был Алексей Дормаков – так это со слов моего отца. И я хотела бы в это верить.
А ты – то , хоть знала, что у тебя был такой дядя – как Робин Гуд, как Дубровский, этакий народный мститель? Или ты знать этого не желаешь? Но это было! Было!
И Царство ему Небесное, и можешь проклинать меня пропадом, но я хочу, что бы вспомнили о нем, в том же Ростове, на Родине его, ведь страдалец был и мечтатель. Поднимись до его страданий и попытайся понять и простить его с высоты нашего времени!
А что касается любви Матвея Петровича, так кто ж осудит человека за любовь? Только вы там что-то не додумались. Забыли что ли, как любили сами или не любили что ли вовсе ни кого? Не верю. Знаю, как пронесла любовь свою через всю жизнь тетя Наташа к своему фронтовому мужу, а смогла и еще раз полюбить. Так что же ханжами – то прикидываться и в обмороки падать? Я всегда знала, что Дормаковы люди честные и искренние, так что же с вами случилось? Что же вы из деда и бабушки икону-то делаете? А они живые люди были – жили, любили, страдали, как и весь род человеческий.
Спрашиваешь, откуда узнала про дощечку на груди у деда? А совсем недавно в один из последних приездов в Ростов у тети моей, Натальи Матвеевны. Спроси у неё, она расскажет тебе, как и мне рассказала, как бежала она девчонкой, за этой печальной и позорной процессией арестованных родителей и братьев, как слезы подолом вытирала. Спроси у неё и помни это вечно. Помни! Это было! Как бы ни хотелось тебе опровергнуть это!
А насчет моей карьеры, везения или еще, как ты пишешь, не волнуйся. Откарьерилась. Я уж, голубушка, 6-й год, как на пенсии. И мне карьеру не делать. А вот головы своей ни перед кем не склонила, никого не предала, врагу – дураку не покорилась, и всегда считала, что черты эти мне род Дормаковых в наследство дал. Да, видно, ошибалась.
Дедушку своего Матвея Петровича и бабушку Ирину Сергеевну почитаю не меньше, чем ты. За красивой жизнью на Западе не гонялась. Живу в русской глубинке и со своим русским народом несу все тяготы его, и не вам меня судить из-за границы.
А не помнишь ли ты, дорогая, как наш дед со стены радио об пол бухал и топтал его ногами, и кричал:
– Всё врут! Всё врут!
– Дедушка, ты что, кулак? – спрашивала я, тогда уже в пионерском возрасте.
– Цыц!
Такого деда ты, конечно, не помнишь! Тебе и представить трудно, что он был мятежником в душе, запуганным на всю жизнь не состоявшимся расстрелом, так и не признавшим власть болтунов и дураков.
Я не отрекаюсь от своих предков, какими бы они ни были, не стыжусь их горькой судьбы. Горжусь тем, что они обычные люди, разделившие свою судьбу с судьбой своего многострадального народа.
А Ольгу оставьте в покое. 17 марта будет уже 2 года, как она умерла. А грехи свои она искупила здесь на земле своими нечеловеческими страданиями. Это еще одна страница жизни нашего рода. Нашего! И не надо меня упрекать за её грехи. Довольно того, что меня травили за неё во дворе ребята, проходу не давали, грязными словами обзывали, а пожалеть ни меня, ни её было некому. Ты – то не была сиротой. Потому так жестоко клеймишь меня за грехи сестры моей. Я не бросила, не оставила своего тяжело больного ребенка. Может, во искупление и её греха. Так что опять, не вам нас судить.
А что касается моего образования, так я его не один раз уже оплатила нашему щедрому правительству, пока они там по заграницам катаются, да себе состояния сколачивают, я в ярославском Бухенвальде, на шинном заводе за всё с ними расплатилась. Да и училась я в вечернее время, а днем вкалывала, как проклятая.
Ну, ладно, дорогая сестричка моя, вот и поговорили. Ушли наши деды в мир иной, ушли уже и родители и сестры мои непримиримые, и всё равно, мне дорогие, скоро и нам туда отправляться.
А то, что написано в газете, останется в нашем семейном архиве. И пусть наши дети и внуки, и правнуки находят ответы на свои вопросы и отгадки на загадки судьбы, в тех материалах, которые оставим мы после себя. И твоё письмо тоже подошью в наш архив. Оно о многом скажет нашим потомкам, если не дураками они окажутся.
Пиши.
Не сердись, я ничего плохого не хотела. Но время сейчас такое, что торжественное вранье, никому не нужно.
Если плохо придется, то знай, что у тебя сестра есть, хоть и плохо было тебе со мной в темной комнате спать, но все ж сестра.
До свидания. Пиши, как надумаешь.
Привет всем родным. Поклон тете Наталье Матвеевне.
 И. ГРИЦУК.
16.02.1991г.»

В ответ пришло еще одно, последнее письмо от двоюродной сестры Галины и это всё.

«06.03.91. Здравствуй Ирина!!
Не хотела тебе больше писать, но вот получила твоё письмо и не могу не ответить, извини, что не на машинке печатаю, т.к. я писаниной не люблю заниматься, не так, как ты у нас.
Да, но у тебя есть неточности из детства, могу напомнить, что мы с тобой поругались за столом не из-за шашки, а ели, между прочим, мы из тарелок, но ты не любила шкварки и лук жареный, а бабушка суп заправляла, сало обжаривала с луком, и заправляла суп. Вот я тебе из своего супа и перекладывала, а дед увидел и хлопнул меня одну по лбу, что ложка поломалась.
Я сползла под стол, а потом ушла и не ела, а бабушка меня потом в кухне, в углу кормила, чтобы дед не видел, так что ты, вообще, много выдумываешь. Я бы , вообще, тебе и первый раз не написала, но дядя Ваня и дядя Сережа позвонили тёте Наташе, и просили тебя отчитать, чтобы ты всякой ерундой не занималась. Она тебе звонила, а я вот еще и написала. Тетя Наташа сама мне сказала, что ты всё это выдумала, а про дядю Алексея я всё прекрасно знаю. Он был мой крестный, и бабушка рассказывала, и мама. И не такой он был герой, как ты всё описываешь. Сколько бабушка с ним, бедная, намучилась. Так что давай эту тему оставим. Не нам обо всем этом судить. Пусть пишут про это ещё оставшиеся их дети, а не тебе и не мне писать. Теперь хочу ответить про Запад, которым ты коришь. Почему ты не корила, когда моя мать жива была, или стыдно было, когда ездили все к ней, и мама твоя жила у нас, и Галина, и Ольга, царство им Небесное, в гости приезжала. Да и ты в гости приезжала и уезжала с подарками, или посылки, когда моя мать посылала всем вам, тогда и Запада не было и были все довольны. А сейчас меня ты упрекаешь этим Западом, но я из него уехала в 59 году и приезжала лишь в отпуск. И не тебе судить меня про российскую глубинку. Ты сама её толком не видела, а прожила всю жизнь в областном центре, а я по этой российской глубинке проездила 25 лет с мужем. И не жила за эти 25 лет в нормальной квартире со всеми удобствами, и не в городах, а в таких местах, что тебе, наверное, и во сне не приснится. И в холоде и в грязи, и сын тоже больной был, и врачей не было, и огород держала, и скотину, и не кричу, и не пишу на всю страну. А то ты уже 6 лет, как на пенсии, а я уже от такой хорошей жизни 6 лет на инвалидности, и работать больше не могу. Если хочешь, и работала тоже в не очень прекрасных условиях и заработала 70 рублей, а ты, наверное, получаешь 130, хотя и с укором пишешь. Сейчас свобода, так езжай в колхоз, заводи хозяйство, скот, огород и поднимай российскую глубинку, а не в областном центре. Походи по грязи, без света, за водой, да снег покопай, может, иллюзии твои рассеются. А я всего этого нахлебалась и, тебе меня тоже не судить. А письма твои не собираюсь складывать в архив. Моим потомкам не интересно читать эту галиматью, они не живут прошлым, а живут настоящим и будущим.
 
И еще, мне некуда было ехать, у меня нет родных сестер и братьев, а я ехала к больной матери. Правда, и сама больная. И к сыну, который давно тут жил, техникум кончил, армию. И внучку имею. Вот потому я оказалась за границей, так что уж извини.
А про любовь, все мы любили, и про тети Наташину любовь ты ничего не знаешь, кого она любила, а не то, что ты пишешь. Это всё забытое, и все мы выросли, и забыли про любовь, когда есть свои болячки, то всё забываешь.
Больше не пиши мне. Я и так плохо себя чувствую, и не хочу больше расстраиваться. Хватит своих забот.
ГАЛИНА.»

Больше я не писала ей. Вскоре приехала в Ростов тетя Наташа. Больная, и как она выразилась, «приехала помирать на родине». У тети Наташи был рак кишечника, как и у моей родной сестры Гали Мелюхиной. Тетю Наташу направили в Ярославль. Её привезла в Ярославль Татьяна Ваньшина, моя двоюродная сестра по Ивану Матвеевичу Дормакову.
Мы встретились, поговорили, тетю Наташу положили на операцию, и я стала её навещать. В то время у меня был магазин «Старый двор» и я была обеспеченным человеком, если не сказать больше. Я постаралась обеспечить за своей теткой хороший уход. Всем было заплачено и врачам, и сиделкам. Тетка осталась довольна, а главное, жива. После операции она прожила около 2-х лет.
Это я пишу к тому, что в один из приездов в Ярославль, тетя Наташа позвонила Галине в Вильнюс. Она рассказала ей о своей операции, о моей опёке, сказала Галине, что очень благодарна мне. Потом тетя Наташа передала мне трубку. Галина хотела со мной поговорить. Мы обе плакали, просили прощения друг у друга. Расстались, не имея зла друг на друга, растроганные и прощенные.
 Фото 56
Летом 1995 года, вскоре после нашего разговора, Галина умерла. Царство ей Небесное. Я благодарна тете Наташе, что она примирила нас. И что, я успела попросить прощения у Галины. Мы, Дормаковы, горячие головы, но отходчивые и зла не помним.
Вспоминаю ещё такой случай. В один из приездов в Ростов дядя Вася Фомин разоткровенничался и рассказал вот какую историю. Его забросили в тыл к партизанам с инспекторской проверкой. Из этого следует, что видимо, он служил в особых частях. Дело в том, что этот партизанский отряд не всегда выходил на связь, и было что-то непонятное в поведении его начальника. Самолет их сел на поляну ночью на место указанное кострами. Партизаны их встретили и проводили в ближайший лес. Начальник партизанского отряда предложил им отдых в теплой землянке. Дядя Вася рассказывает далее, что проснулся он от того, что его трясли за плечо. Молодой человек сообщил шепотом, что начальник партизанского отряда давно ждал прибытия людей с «Большой земли», чтобы сдать отряд вместе с «гостями» и теперь он ушел к немцам, и должен вскорости вернуться с облавой. Дядя Вася рассказывал, что он перепугался страшно, и со своим пилотом побежали к самолету. Они едва успели подняться в воздух, как появились немцы. По их самолету стреляли, но линию фронта пересекли успешно.
Интересно было другое. Когда в очередной раз мы встретились через несколько лет,  и я захотела узнать подробности этого события, то дядя Вася Фомин начал отказываться от своих слов: «Не было такого и всё тут!»
Он понял, что когда–то по пьянке проболтался. Вид его был испуганным, наверное, не меньше, чем когда он узнал о том, что начальник партизанского отряда пошел его «закладывать».
Галка род. 24 ноября 1938 года , умерла летом 1995 года. По мужу она Федорова. Николай Иванович Федоров – муж Галины Николаевны Шумовой. Он закончил школу МВД Балтрашунаса. Служил в Кемеровской области в пос. Мыски. В Коми АССР в пос. Лесное начальником лагеря. Их сын Сережка родился 17 апреля 1963 года. В Вильнюсе. Закончил эл. Механический техникум. Промышленное оборудование. Работал на Вильнюсском заводе измерительной техники. Настройщик радиоаппаратуры.
Свадьба Галки и Николая 9 мая 1959 года. Погиб Петр Олейников, муж тети Наташи Дормаковой. Похороны его 18 мая.
Сергей Николаевич Федоров, сын Галины – умер 25 января 2002 года от пневмонии в возрасте 39 лет.
У него в Вильнюсе остались женаИрина и дочь Юлия Сергеевна Федорова, в 2002 году училась в 9 классе общеобразовательной школы.
НАТАЛИЯ МАТВЕЕВНА ДОРМАКОВА–КУРОВА– ОЛЕЙНИКОВА.
 /29 августа 1921 года  – 18 января 1996 года./
Мою тётю Наташу я помню хорошо уже потому, что она в последние годы жизни жила в Ростове, на своей родине, и я имела возможность общаться с ней часто и близко. Я помню её всегда очень активной, решительной, даже крутой. Она в молодости возглавляла комсомольскую организацию Ростовского райисполкома, где с 21июня 1939 года работала курьером, в августе этого же года её перевели на работу машинисткой.
 Фото 57
А в апреле 1942 года, освобождают от занимаемой должности в связи с мобилизацией на фронт «по комсомольской линии». Так записано в трудовой книжке.
  Фото 58
А было это так: Наташу пригласили к секретарю Горкома партии Ростова. Секретарь горкома предложил ей, как секретарю комсомольской организации Ростовского райиспокома составить список добровольцев на фронт из числа её комсомольской организации.
– Себя поставь первой в этом списке, Наташа.
– Есть,  – ответила Наташа.
               


 

Ей тогда не исполнилось и 21 года. Добровольцев направили в службу ВНОС – что-то Воздушное Оповещение, видимо, то же, что сейчас ПВО. Проходили обучение в Варницах, под Ростовом, потом направили на Фронт.
 Фото 59
На фронте осуществляла связь. Там же в 1944 году встретила свою любовь Курова Сергея Дмитриевича. В начале 1945 года, незадолго до окончания войны Наташа возвращается в Ростов. Она готовится стать матерью.
Муж её, Сергей, пишет письмо своей матери во Владимирскую область. На станцию Селиваново, село Красная Горбатка, Куровой Анне Васильевне с просьбой принять его фронтовую жену и помочь ей, так как Наташа ждет от него ребенка.
Анна Васильевна Курова 1903 года рождения работает секретарем Селивановского РК ВКП/б/ Владимирской области, женщина строгих советских нравов, решает, «мало ли на войне разных встреч и увлечений». Женщин много, а сын один.
 Фото 60
Она приняла холодно Наташу, и Наташа уехала к себе домой, в Ростов.
А сын Анны Васильевны Куровой пишет письмо матери и Наташе. Для него и мать и жена, обе дороги.
Письмо с фронта:
«Здравствуйте мои родные, мама и Наточка!
Сегодня получил сразу 4 письма. Два от тебя, Наточка, одно от мамы, и одно от папы. Вместе с Фото получил твою фотокарточку Наточка! Одно из твоих писем было для меня очень прискорбным. Милая моя, да, когда-то я, было, чуть не свихнулся, но сейчас во время взялся за ум, и всё это отбросил далеко в сторону, ты меня прости, моя милая, что по отношению к тебе чуть не совершил большую подлость, но больше этого, родная, не будет. Прошу тебя, успокой свою маму. Пусть она ничего на меня не думает плохого, ведь вспомни, Наточка, я же тебе сказал перед отъездом, что ты для меня дорога, и я тебя никогда не забуду. Наточка, милая, 5 декабря 1944 года мне присвоили звание лейтенанта, так что можешь меня, родная, поздравить.
/Дальше немного оторвано от листа, а потом следует:/
…и для тебя сделает всё.
Ну, я жив и здоров, дела идут ничего, только очень часто стали нас тревожить, почти ежедневно. /Речь, видимо, идет о бендеровцах. Это было на Западной Украине/. Ну, береги себя, родная, и нашего будущего малютку, а на все эти письма не обращай внимания. Помни одно:
Жди меня и я вернусь
Только очень жди
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди
Жди и я к тебе вернусь.
Ну, привет от Голубева, Беляева и всех товарищей.

Крепко вас с мамой обнимаю и крепко, крепко целую, моя …../неразборчиво/
Справки для регистрации вышлю в следующем письме.
Еще раз крепко целую. Твой Сергей.
26 января 1945 года».
 Фото 61
С этим письмом Наташа возвратилась в Ростов.
Больше писем от Сергея не было. Можно только представить себе, что пережила тогда она, не принятая матерью Сергея, не получавшая от самого Сергея вестей, на последних месяцах беременности, при отсутствии документов о регистрации, которые обещал выслать Сергей.
Она пишет в часть Сергею, пишет своим фронтовым подругам. И вот получает ответ от одной из подруг:
«9.04.45.
Ната,
Письма твои и телеграмму получила. Извини, что не ответила сразу. Целый месяц была в командировках. Отвечаю на интересующий тебя вопрос.
27.02.45. Сергей вместе с Минакьяном выехали со114 на 113, т.к. с ним не было связи, а со 113 вышли Панагушина и Чуприна на исправление линии. В месте обрыва бандиты устроили засаду и Панагушину на столбе ранили. Их убитых нашли в колодце. В этот же день пропал и Сережа. Об их судьбе никто ничего не знал. Только в начале этого месяца, числа 4-го документы их оказались в Черткове в НКВД. Оказывается, один сотрудник бежал из бандитского плена и унес с собой штабные документы. Сережа находится в 16 клм. от №114.
Его поехали выручать, но пока никаких еще результатов нет. Он ранен. Вот, дорогая, всё, что я тебе могу сообщить. Если узнаю еще что-нибудь, сразу же тебе напишу».

Так закончилось это письмо без подписи.
Курова Анна Васильевна начала поиски сына и получила письмо от командира в\ч 04649 майора, по всей видимости, П.С.Виковинова /подпись очень не разборчива/:

«ВОЙСКОВАЯ ЧАСТЬ
ПОЛЕВАЯ ПОЧТА
22 апреля1945 г.
№447
Секретарю райкома
ВКП/б/ ст. Селеваново
Куровой А.
На Ваше письмо сообщаю, что Ваш сын Куров С.Д. пропал без вести в пути следования при исполнении служебных заданий 27.2.45 г.
Обстоятельства неизвестны, так как находившийся с ним боец – пропал без вести, а посему сообщить что-либо в дополнение к полученному Вами сообщению – не представляется возможным.
Неразборчивая подпись майора».
После этих трагических известий мать Сергея вдруг поняла, что, Сергей может не вернуться, а его ребенок, это всё, что от него осталось.
9 мая 1945 года конец войне.
Анна Сергеевна теперь умоляет Наташу приехать и остаться жить вместе с ней.
А 11 мая родилась Людочка, дочка Наташи и Сергея.
 Фото 62
Наташа зла не помнит. Они обе не перестают разыскивать Сергея.
Сохранилось такое письмо:

«19.12.45г.
Здравствуйте, Анна Васильевна и жена Сережи. Примите привет от друга Сережи, Саши. Вот сегодня я получил от вас письмо, конечно, был с большой надеждой на получение его адреса. Но оказалось, что я получил большую неприятность и очень соболезную вам за утрату сына. Но я почему-то этому и сейчас не верю, а именно потому, что мне в сентябре прислал письмо один наш тоже товарищ видел его здесь на Украине в
Раздельном /или в Раздольном/ и как будто ехал он на Кавказ, но адреса у него он не взял, и вот теперь насколько это верно я даже не могу себе представить, и как, в каком смысле, писать вам. Меня все же интересует один вопрос, это есть ли у Вас на него извещение или нет.
Как товарищ и, многое слыша от Сергея о Вас, мама, я считаю своим долгом дать ответ на письма. Очень благодарен Вам так же за приглашение, и, если поеду в отпуск, в Москву, то по пути заеду к Вам. Если Вас не затруднит, давайте ответ.
До свидания Буслаев Саша».

Обратный адрес: г. Кишинев. Молдовская ССР. П/п 17319 Буслаеву А.Я.
И это всё о первой и недолгой любви тети Наташи.
 Фото 63,  Фото 64
Судя по её трудовой книжке, Наташа возвращается в Ростов в 1947 году, и поступает на работу на своё довоенное место, в Ростовский горисплком, в качестве секретаря-машинистки.
 В 1949 году она переезжает в Вильнюс к своей сестре Елене Шумовой.
 Фото 65
Тетя Лена к тому времени знакомится с Фоминым Василием Алексеевичем и у них начинается роман, который приводит их к совместной жизни. Василий Алексеевич тогда работает начальником НКВД Вильнюса. У него в подчинении служит молодой человек Олейников Петр Максимович.
 Фото 66
Однажды Петр Максимович и Наталья Матвеевна познакомились и полюбили друг друга. А через некоторое время они оформляют брак. Им выделяют квартиру в том же доме, где живут Фомины. Квартира Фоминых и квартира Олейниковых через стенку, даже имеется совместный балкон.
В 1953 году Наталья Матвеевна родила сына Сашу. Дальнозоркая и умная женщина, она понимает, что, живя в братской республике, среди литовского народа, необходимо владеть местным языком. Сашу отдают в литовские детские ясли, потом в литовский детский сад. Ко времени совершеннолетия, он отлично владеет литовским, польским и, конечно, русским.
 Фото 67,  Фото 68
9 мая 1959 года Фомины справляли свадьбу дочери тети Лены, Галины и Федорова Николая, курсанта школы МВД. Мужчины вышли на балкон покурить, шумели, громко разговаривали, одним словом, праздновали. Петр Максимович Олейников, а он был высокого роста, как-то неловко перегнулся через балкон, и полетел вниз головой. Ударился о мощеный двор, сломал шейный позвонок. 18 мая его не стало. Вот такая судьба.
 Фото 69
Наталья Матвеевна дважды вдова, посвятила себя детям. Моя родная сестра Галя Мелюхина позднее рассказала такую историю. Прошло много лет после смерти Петра Олейникова. Приглянулась Наталья Матвеевна одному полковнику в отставке Алексееву Александру Сергеевичу, капитану 1 ранга, командиру подводной лодки, а в то время – инженеру по технике безопасности на одном из вильнюсских заводов. Кавалер Орденов Славы, награжден множеством правительственных наград. В своё время был представлен к награде Героя Советского Союза, но по каким-то причинам, не получил это звание. Любил стихи и прекрасно их декламировал. Человек очень интересный. Он долго ухаживал за Натальей Матвеевной, потом перешел жить к ней в квартиру. К тому времени Наталья Матвеевна жила с Сашей вдвоем, а Людмилка была замужем. Но жизнь с этим полковником не сложилась. Сын Саша не устраивал бравого солдата, и частенько возникали конфликты между мужчинами в доме Натальи Матвеевны. Но никто из мужчин ей не жаловался, только Наталья Матвеевна стала замечать, что сын-подросток часто уходит из дома, старается не бывать в доме, когда там её третий муж. Тогда она как-то поговорила по душам с сыном. Вопрос встал так, что надо было ей делать выбор между сыном и мужчиной, с которым собиралась прожить остаток жизни. Она выбрала сына. Собрала вещички того полковника, сложила в чемоданы и выставила их на площадку. Когда полковник пришел домой, то очень удивился, тому, что его вещи стоят на площадке. Не было скандалов, не было выяснения отношений и вдруг, так сразу.
– Может, ты объяснишь мне, что происходит? – спросил он Наташу, открывшую дверь на его звонок.
Она ответила, что если он, взрослый, умудренный жизненным опытом человек, не может найти общего языка с её сыном, то им вместе нельзя дальше жить. Полковник начал уговаривать Наташу не торопиться с принятием решения, убеждал, что сын уйдет в Армию, покинет её, променяет её на любимую женщину, что она рискует остаться одна на всю оставшуюся жизнь. Наташа ответила:
– Как поступит мой сын, это его дело, но я детей на мужиков не меняю. Если не можешь жить с моим сыном, не будешь жить и со мной.
И закрыла дверь. Так закончилась эта последняя в её жизни попытка наладить замужнюю жизнь. С тех пор она жила только для детей и внуков.
Я помню, как уже в 1995 году, мы с ней после приёма в онкологическом диспансере, сели в машину, и поехали на Леонтьевское кладбище. Наталья Матвеевна захотела посетить могилу моей мамы, то есть своей сестры.
Мы приехали на кладбище, тихо и медленно, взявшись под руку, пошли по дорожке. Отыскали могилку, где стоит старый памятник маме и дедушке Константину Ильичу Галицкому. Тетя Наташа подошла и сказала:
– Здравствуй, Варя, вот я и пришла к тебе. Тебе хорошо, ты дома, а я в гостях. Жди меня, скоро и я буду среди вас, мои родные.
Она умерла 18 января 1996 года. Умирала она дома. Татьяна Ваньшина, дочка Ивана Матвеевича, сделала всё, что бы последние дни жизни её были не мучительны. К ней ходила медсестра, делали обезбаливающие уколы. Я виделась с Натальей Матвеевной дня за три до её смерти. Приехала навестить её. Попрощалась я с ней, и уехала в Ярославль с таким тяжелым чувством! Знала, что вижу свою тетю Наташу в последний раз.
Сын Саша был с ней до конца, ухаживал, менял бельё, помогал мыться, следил, чтобы ей было тепло, что бы ноги всегда были в теплых шерстяных носках. Когда она «отошла», организовал похороны, потом поставил памятник. Вдруг сразу сделался серьезным и домовитым. Очень жалел мать, плакал.
Интересно один факт из истории с похоронами. Когда мы сидели за столом на поминках, в большой комнате в их квартире, Саша обратил моё внимание, на фотографию тети Наташи. Когда начинали говорить о ней, фотография светилась. Наверное, душа её была среди нас.
После тети Наташи остались двое её детей.
1.Людмила Сергеевна Буний /Это фамилия её мужа Сергея/ , девичья фамилия её Курова по отцу. Она живет в Западной Украине в городе Ивано–Франковск. Замужем, имеет сына Сережу. Недавно стала бабушкой. У Сергея жена Ульяна, а дочь Соломея.
2. Александр Петрович Олейников – был дважды женат. Имеет двоих сыновей от разных жен. Сейчас живет в Ростове. Мы очень дружны и часто общаемся.
НИНА МАТВЕЕВНА БЕЛЯВСКАЯ /ДОРМАКОВА/
8 января 1919 г – 1 марта 1999г.
Нина Матвеевна одна из дочерей Матвея Петровича и Ирины Сергеевны.
 Фото 70
Она была бухгалтером. Начинала свой трудовой путь в Ростове. Потом переехала в Тернополь. Там познакомилась с человеком, который обманул её.
 Фото 71
Моя мама плакала, когда смотрела на присланную ей фотокарточку. Я не понимала, почему мама плачет и что-то грустно, шепотом рассказывает Римме, своей подруге. Потом, когда выросла, случайно мне на глаза попалась та фотография. Там тетя Нина сидит на стуле, в руках открытая книга, которая прикрывает её округлившийся животик. Тогда я поняла, отчего плакала моя мама. Она очень жалела младшую сестренку.
 Фото 72
Потом ребенок, дочка Танечка, умер. Тетя Нина вышла замуж за капитана дальнего плаванья. Белявского Василия Ивановича. Он был чистокровный поляк. Человек основательный и хозяйственный. Умел заработать деньги. Они строили Асуанскую плотину в Египте. Потом переехали жить в Крым. Жили в Алуште.
 Фото 73
У них две девочки Наташи и Юля.
Недавно я послала им письмо, хотела узнать, жива ли тетя Нина, как она живет, но ответа до сих пор не получила.
И вот прошел почти год. В моём почтовом ящике появилось письмо. Обратный адрес: 98517 А.Р.Крым. г. Алушта. Ул. Юбилейная. Д.32 кв 17 Бернадиной Н.В. Я очень обрадовалась письму моей двоюродной сестры. Вот оно:
«Здравствуйте Ирина Алексеевна. Извините, что сразу не ответила. Пищет вам старшая дочь Нины Матвеевны Наташа.
Очень жаль, что моя матушка не переписывалась с вами и не знает о жизни своих родных. С тетей Наташей и тетей Леной она поддерживала отношения. Они были у нас в гостях, мы у них, а с остальными почему–то нет.
Я была в гостях у тети Наташи и тети Лены в Вильнюсе. А других сестер матушкиных не знаю. С Сашкой мы тоже не поддерживаем отношения. Наверное. зря.
Про вашу маму, Варвару Матвеевну, если мне не изменят память, моя матушка рассказывала, что она очень хорошо шила. И что она ей подарила свои очки, т.к. моя мама плохо видела, но сказать об этом родителям боялась. Еще рассказывала, что старшие братья её защищали. Рассказывала, что отец бил за столом ложкой деревянной по лбу непослушных детей. Рассказывала, что кто-то пострадал в 37-38 годы, но вроде всё обошлось благополучно, писали Калинину.
Матушка моя умерла 1 марта 1999 года.. 8 января ей исполнилось 80 лет, а в марте её не стало.
А батюшка мой умер через 2 года – 12 марта 2001 года. За пять дней до этого ему исполнилось 79 лет. / 7марта 1922- 12 марта 2001 года/
Мои родители познакомились в Севастополе в 1951 году на пляже. Батюшка тогда работал механиком на корабле. Ходил в Югославию, Болгарию, Румынию, был в Англии и даже в Кейптауне. Когда батюшка узнал, что мама забеременела, то они расписались и вскоре родилась я. Батюшка очень хотел наследника, н6о вторая родилась тоже девочка. Родилась в Вильнюсе в 1955 году. Затем родители поехали на Алтай. На целину. Потом мы жили в Днепродзержинске, потом в Асуане. А потом попали в Крым. Матушка работала бухгалтером, а батюшка в основном механиком.
Немного о себе: я замужем второй раз. Кстати, мои родители тоже жили во втором браке. От первых браков у них детей нет.
От первого мужа у меня дочь Татьяна 1974 года рождения. От второго мужа у меня сын Александр 1985 года рождения. У Татьяны уже есть ребенок. Он болен неизлечимой болезнью /наследственной, может по линии мужа/ мышечная дистрофия /миопатия/ Сейчас у неё недоразумения с мужем. Саша учится в Симферопольском университете на 1 курсе филологии. Мой муж работает в совхозе арендатором. У него 6 соток винограда в аренде. Я работала закройщиком верхней мужской одежды. Сейчас временно дома. /мало платят/. Иногда шью дома, помогаю мужу на винограднике. Это не всё, что я хотела написать, но в одном письме все не скажешь.
До свидания. Пишите.
С уважением Наташа».

Вот такое хорошее, толковое письмо я получила от своей двоюродной сестры из Крыма. Была я очень растрогана. Когда мой сын Ярослав прослушал это письмо, он тоже был рад, что у нас нашлись родственники в Крыму. А я даже прослезилась. Мне было трогательно: не одна я на свете живу. Наши родные есть на свете и с охотой отозвались на моё письмо.
Через некоторое время ко мне в дверь позвонили. Какой-то молодой человек, который был в отпуске в Крыму, он принес мне маленькую посылочку от сестры
В ней лежали три книжки. Автор В.И.Белявский «Пятнадцатилетний шпион или в танковых войсках порядок». На старости лет Василий Иванович занялся литературным трудом и сумел издать свою повесть в 5 частях.
Я долго не смогла начать читать повесть моего дяди Василия Белявского, и только потом, как – то была свободная минутка, заглянула в середину книги. Не могла оторваться. Время сталинских репрессий и лагерного быта. Написано не кроваво, без визгов и всхлипов, но очень мужественно, и даже с элементами приключений. Мне понравилось.
 Фото 74
НИНА МАТВЕЕВНА ДОРМАКОВА /08.01.1919 – 01.03. 1999г./+ Василий Иванович Белявский
Их Дети: Наталья Васильевна и Юлия Васильевна Белявские.
Наталья Васильевна Белявская 1953г.р. + Николай Семенович Головчич + Анатолий Александрович Бернадин
От первого мужа Татьяна Николаевна Головчич 1974г.р.+ Викентий Вячеславович Маруненко, у них сын 1994г.р.(болен миопатией)
От второго мужа Александр Анатольевич Бернадин 1985г.р. окончил Киевский политехнический институт.
Юлия Васильевна Белявская 1955г.р + Игорь Владимирович Черняк 1956г.р.
Их дети:
Константин Игоревич Черняк 1981г.р
Анна Игоревна Черняк 1983 г.р.

* * *

Я постаралась с помощью моих неравнодушных родственников составить хронику рода Дормаковых, описать всё то, что сама я помнила, что рассказали мне родные и знакомые люди. Получился интересный срез.
Кто же такие, мы, Дормаковы? Я бы сейчас так определила обобщенный характер ДОРМАКОВА: это человек труда, даже трудоголик, человек, стремящийся к знаниям и карьере, человек умеющий любить и жаждущий любви, человек с обостренным чувством справедливости и даже мятежным духом, в определенных обстоятельствах сдержанный, а в иных дерзкий и решительный. Дормаковы хоршие воины, идут в бой смело, дерзко, весело. Дормаковы люди открытые, и бесхитростные, не имеющие корысти, могут задарма накормить и обогреть нуждающегося, их легко подвигнуть на общее бескорыстное дело, отсюда, наверное и прозвище «Дармак», а по ростовскому «оканью» – «Дормак».
Я горжусь, что принадлежу к этому истинно русскому роду. Многие лета, Дормаковы!
И как бы сказал наш дед Матвей Петрович: «Честь имею!»