Она сделала это три года назад. Но причиной была не та, что Он не хочет, а та, что Она не хотела иметь от него ребёнка. Они были женаты уже два года. Она мечтала о разводе, но с ним пока не удавалось договориться, чтоб он отпустил ее по-хорошему. Этот залёт был совершенно нелеп и совершенно трагичен - врач сказал ей, что сейчас она не может забеременеть, что сначала надо пройти курс лечения от поликистоза, и что она сейчас фактически бесплодна. У них и секс-то был раз в 3 месяца, если не реже (она уступала только чтоб избежать скандала, когда все другие средства были исчерпаны). Она яростно, отчаянно не хотела иметь больше ничего общего с этим человеком, она спала и видела их развод, она испытывала к нему жалость и неприязнь, даже какое-то физическое отвращение, и тут - беременность, когда вроде "никак невозможно". Как она могла поверить, быть такой неосторожной, боже, сейчас бы сто раз подумала, а тогда просто уступила его настойчивым требованиям, постепенно переходящим в жалобное скуление и слезящиеся глаза: "Ты меня больше не любишь", она просто не могла видеть, как он плачет, за это она начинала его презирать. Когда она узнала о беременности, то была не просто шокирована - она была в полной прострации. Она не могла допустить мысли, что носит в себе ребёнка от ЭТОГО человека, его часть, которая в ней сливается с частью ее самой и образует единое целое (какое же это должно быть жалкое и озлобленное существо). Но не могла допустить мысли убийства СВОЕГО ребёнка. Испытание для психики было настолько непосильным, что инстинкт самосохранения просто заблокировал доступ к тому, что называется совестью, жалостью, любовью, сожалением, ко всем мыслям о том, что это не только его, но и ее ребёнок, что это же живое существо, человек, в конце концов. Блокировка сработала почти моментально, боль прекратилась, и она оказалась словно под наркозом, или как будто её мозг плавал замороженный в растворе новокаина, она почти ничего не чувствовала, мыслей об этом уже не возникало, они исчезли, сознание как-то обходило эту область стороной, было чертовски избирательным и изобретательным. Тут же пришло решение устроить себе выкидыш, она купила какое-то сильное сокращающее - окситоцин, кажется, и муж, никогда раньше не державший шприц в руках, колол ей его, а потом, взвалив рюкзаки на плечи, они отправились в поход - не откладывать же заранее запланированное мероприятие из-за этого - через двадцать минут после нескольких доз окситоцина, и когда вылезли из автобуса, у нее начались жуткие спазмы и хлынула кровь, они останавливались отдыхать, и кровотечение почему-то прекратилась, как только они сделали первый привал, боль тоже, как ни странно, прошла, а она-то надеялась... Токсикоз изводил ее, и никаких мыслей о том, что это не абстрактная "беременность", а ее ребёнок не хочет умирать... Когда они вернулись из похода, она ринулась к врачу за направлением на аборт. Было всего четыре недели, и можно было делать вакуумный. Она торопилась, потому что времени для вакуумного оставалось совсем мало – ещё максимум неделя, после уже пришлось бы делать обычный, а на это она вряд ли пошла бы из страха, что кюреткой повредят слизистую.
В тот же день она легла в больницу (она лихорадочно торопилась, как бы не проснулось то самое, что будет ныть, скулить и хвататься за полы ее плаща, как будто она что-то отпихнула ногой, а оно осталось в грязи у нее под ногами, и пока не защемит, не заноет, не сожмёт горло своими цепкими пальцами совесть, ещё можно было успеть избавиться от этого кошмара), она хотела избавиться не от своего ребёнка, и даже не от ребёнка вообще, а от части "этого человека" в себе - она впустила его в свою жизнь по своей девятнадцатилетней глупости, а он проник внутрь, и теперь ей никак было не избавиться от этого, как в фильме "Чужой"... Жизнь стала бы кошмаром от мысли об убийстве ребёнка, поэтому она убивала монстра, "Чужого". Только с началом действия наркоза плотину прорвало и затопило сознание, от которого можно было сойти с ума, от которого хотелось вырваться из собственного тела, из собственных мыслей, она чувствовала, что ее тело в крови, не в ее собственной, а в чьей-то чужой крови, но мысль, что она оставит часть этого человека в себе, была настолько недопустима, что даже в этих "поднаркозных" кошмарах эта мысль ее не посещала. Она так и осталась разрываемой между "убить это ничтожество, это убожество" - часть его, и "спасти своего ребёнка". Но сознание заблокировало доступ к этому уголку памяти, и, выйдя из наркоза, шатаясь, она брела "по стеночке" к своей палате (спасибо хоть помогли слезть со стола и обуться), потом, прямо в коридоре, ее рвало, как и всех остальных, кого сегодня "абортировали" - наркоз у них такой. Она была серо-зелёного цвета. Приехал муж и, не отпуская такси, быстренько собрал ее и вещи в охапку и поволок в машину. Дома она разрыдалась, кажется. А может, ей это приснилось. Он хотел сразу уйти на репетицию, потому что: а) у него радостное событие - она всё решила за него, не реагируя на его вялые протесты: "Может быть не надо так?" (ну да, он хотел быть хорошим - не зарабатывая ни гроша, он с удовольствием взвалил бы все траты на ее родителей и на нее, зато считал бы себя благородным, что "позволил жене оставить ребёнка"), б) он не понимал, даже представить себе не мог, что такое аборт и что чувствует женщина, когда решается на это, и когда проходит этот путь в несколько метров от палаты до операционной, как будто проходит босиком по битому стеклу, как будто столько раз убивает себя мысленно, сколько шагов делает в этом отрезке от материнства до сиротства, одиночества, пустоты.
Поздно взвешивать "за" и "против", надо только не думать теперь, не позволять себе думать об этом. Обезличить ребёнка настолько, чтоб он стал некой абстракцией, к которой невозможно испытывать ни жалость, ни любовь. И всё же когда она немного пришла в себя после операции, и к ней в палате подошёл врач, делавший аборт (она не помнит, что он спрашивал, о чём говорил, она его потом вообще не могла вспомнить, так прочна эта "блокировка" памяти), она спросила (единственный вопрос, который она ещё могла задать, что-то, что ее волновало ещё, ведь не могло же уйти всё сразу, бесследно, без всяких усилий, это была словно последняя вспышка агонии - угрызений совести или совести вообще), она спросила: "А пол ребёнка уже виден? Можете сказать, кто это был - мальчик или девочка?" Ей быстренько объяснили, что в 4-5 недель никакого пола ещё не видно, "Какой там пол, о чём Вы говорите!", и следующий вопрос прозвучал как-то глухо, словно издалека, она даже не поняла сразу, что это ее голос: "А что вы делаете с ними потом? Вы можете отдать мне моего ... ребёнка?" Лицо врача изменилось, вытянулось, он повернулся и быстро вышел из палаты, ничего не ответив. Очевидно, принял ее вопрос за постнаркозный бред. Впоследствии она жалела, что совсем ничего не знала о нём (или о ней), даже пола.