Глава 7.
«За монетку, за таблеточку…»
От автора: «Это седьмая глава автобиографической повести «Дао отморозка до айсберга». Краткое содержание первых шести – уже не имеет особого значения, но посмотреть их можно здесь:
http://www.proza.ru/2008/08/10/300
и здесь:
http://www.proza.ru/2009/03/30/85
Едва я сделал первые шаги по ступенькам – как сверху на меня свалилась, обрушилась МУЗЫКА. Неумолимая, неукротимая, как тропический ливень, и такая плотная, что спирало дыхание и отключался мозг.
Нет, не децибелами и напористостью била она в душу и брала за жабры, эта музыка. В действительности, то была всего лишь акустическая гитара. Правда, непревзойдённой чистоты и смачности звука. Но эти переборы, что выводила невидимая длань в бетонном поднебесье, - были истинно божественны. Меня буквально нанизало, всем естеством, на эти волшебно вибрирующие струны и неудержимо потащило наверх.
Там, на последнем этаже, на ступеньках, сидели двое ребят. Моего примерно возраста, может, чуть постарше. Один был этакий субтильный херувимчик в потёртой джинсе, с белокурыми кудряшками и васильковыми глазами. Его, кажется, играл молодой Леонид Быков. Второй же, долговязый смуглый парень с длинными иссиня-чёрными волосами, напротив, имел в своём облике нечто несомненно демоническое. На гитаре играл он. И если он продал душу мистеру Луису Сайферу за такое своё умение, - так то была, наверное, самая удачная из всех негоций подобного рода.
Я бы затруднился сказать, как долго он музицировал, – но едва ли дольше трёх минут, ибо ровно на столько я мог тогда задержать дыхание. Когда ж мелодия смолкла, я, малость отойдя от культурного шока, заметил весьма почтительно:
- Знаешь, а ты мог бы собирать концертные залы!
Он усмехнулся, надо полагать, польщённый. Во всяком случае, в его обсидиановых глазах мелькнуло нечто вроде самодовольства. Всё остальное в них – была гордыня имманентная, не зависящая от сторонних комплиментов. Я не определился, кто его играет: то ли Бандерас, то ли Энди Гарсиа. Но скорее – он бы сам их обоих сыграл.
- А ты готов стать моим импресарио? – полюбопытствовал он.
- Да ты бы нашёл и кого получше, – смиренно(!) ответил я.
- Находит – ищущий! – провозгласил гитарист.
Второй, белокурый херувимчик, рассмеялся по-детски звонко, и объяснил:
- Наш Анхель – слишком скромен для большой сцены.
«Скромный» Анхель лишь спесиво скривил губы, выражая, должно статься, ту мысль, что не знает сцены, достаточно большой для себя.
- Ганс! – белокурый паренёк протянул мне руку.
- Артём!
- Анхель!
- Артём!
Их погонялова меня не удивили. Возможно, «мирские» их имена были Ванюха и Андрюха, а возможно, Ромуальд и Евлампий. Но если им угодно звать себя Ганс и Анхель – так это ж свободная страна! И, ей-богу, не тот предмет, над которым я стал бы ломать голову. Тем более, что внизу распахнулась, скрипнув, входная дверь, и послышались частые шаги по ступенькам.
«Гопники!» - догадался Штирлиц».
Откуда бы? Ну, уж верно, они были в курсе моего намерения упоминать их в каждой главе этой повести – вот и пожаловали.
Дверь захлопнулась через семнадцать секунд.
«Не больше дюжины. А нас трое. И эти – не бойцы ни разу. Что ж, на лестнице – я и один справлюсь. Жаль только, пиво у меня баночное…»
Тут я скосил взгляд на гитариста. Рядом с ним стояла початая бутылка Короны. «Уже лучше! Самого настырного – в локтевой зажим, розочку к горлу». Мысль о том, что бой предстоит не ради славы, а ради защиты великого артиста, весьма вдохновляла меня. Да, эти длинные аристократические пальцы явно не заточены под гопотские челюсти и скулы, но небо вовремя послало меня…
Это были действительно гопники. То есть, памятуя прежде описанную встречу с мирными депешистами, там же, на Бисах, я мог бы усомниться в том, что все коротко стриженные, «стайные» ребятишки суть непременно гопники. Но эти – были однозначно.
- О, типа, бля, гитаристы? – риторический вопрос был сплюнут, как лузга от «сэмачек».
- Да, захуяриваю иногда, - признался Анхель. Тон его был на удивление спокойным и едва ли не надменным. Даже матерщина не меняла этого впечатления.
- Ну так, слышь, эта… захуярь чо-нить для нас!
- Мурку? – Анхель улыбнулся. Казалось, ребятишки малость напряглись.
- Не, а чо сразу Мурку-то? Ты там это… Ну, типа, чо ты ваще умеешь?
Неожиданно, и очень насмешливо, Анхель ответил по-английски:
- You don’t want to know what I can “in general”. Believe me, kid!
- Чо?
Теперь уж пацаны точно изготовились забычить – но тут Анхель вдруг обнял гриф своей изящной, гениальной кистью, а другой, не менее изящной и гениальной, ударил по струнам.
Я снова поплыл, задыхаясь его музыкой, блаженствуя и одновременно пугаясь того, как стремительно улетучивается моя воинственность.
У гопников она, правда, тоже почти мгновенно поникла до нуля. Вспомнились те менты на Малой Вишере, что млели от голоса Олега Синг-Синга. Дежа вю. И воистину, велика власть искусства, даже над самыми загрубелыми душами.
Когда Анхель закончил, а к слушателям вернулся дар речи, – критические отзывы их были самые, что ни на есть, наивысшие. «Ну ваще, бля! ****ь, бля!»
Кто-то предложил бутылку «Анапы». Анхель корректно отказался, сославшись на нежелание мешать вино с пивом. Но в качестве поощрения за щедрость - сыграл им Бессаме Мучо. Возможно, тут была и доля стёба, но ребята, едва ли знавшие «идальгийский», точно не обиделись. А скорее – не обиделись бы по-любому, даже если б опознали песню по мелодии и просекли заключённый в названии призыв.
Потом, выразив сожаление и сославшись на некие важные дела в городе – надо полагать, экскурсия в Третьяковку, - они ретировались, ещё раз засвидетельствовав своё почтение.
- А я-то уж думал, что драки не избежать, - признался я, когда хлопнула входная дверь.
Анхель поднял недоумённый взгляд:
- Драки? Разве ты не слышал сказание про то, как львы и барсы возлежали у ног Орфея, внемля струнам его кифары?
Лично мне сравнение показалось не столь уж натянутым, но Ганс всё же съехидничал:
- А ты, Анхель, не слышал сказание про старого льва, который всё-таки сожрал Орфея, и когда сородичи набросились с упрёками – он им такой: «Ась? Говорите громче!»
Тогда я не знал, водятся ли за Гансом какие-либо таланты, соразмерные Анхелеву музыкальному, – но шарм у него был точно. Поначалу я как-то не обратил на этого парня особого внимания, но вскоре он оказался исключительно приятным, абсолютно ненапряжным собеседником. Он мог расположить к себе кого угодно даже совершенно пустяшной легкомысленной болтовнёй. Вернее сказать – в экзистенциальном легкомыслии и был его шарм. А в ручьистом журчании его звонкого голоса было нечто столь же «обезоруживающее», подкупающее, как и в Анхелевой музыке.
Мы разговорились. Узнав, что я учусь на филфаке и живу переводами с английского, Анхель вдруг обрадовался:
- Слушай, а для нас ты не мог бы кое-что перевести?
- Так ты ж, вроде, владеешь?
Гитарист покривился:
- Кое-какие слова знаю, но я не профессионал в лингвистике. А это важный для меня документ, инструкция к сабвуферу. В общих чертах понятно – но боюсь напортачить. Там всего-то три страницы. Пятьдесят баксов – идёт?
Гонорар, по тем временам, был феноменальный, но я решил не жлобиться:
- Заради искусства – сделаю и бесплатно. Вот только не сегодня, наверное. У меня, видишь ли, с другом стрелка забита.
Анхель огорчился, однако ж признал:
- Стрелка – это святое!
- Впрочем, - заметил я, - мы могли бы встретить Димку у метро и прихватить за компанию. Он тоже переводчик, довольно толковый, и уж вместе-то мы бы на раз твой сабвуфер разъяснили.
- Идея! – Анхель возрадовался обратно. – Вот только надо, наверно, и его спросить, как ему эта идея? У него есть телефон?
- Даже сотовый. Пошли к таксофону, звякнем.
Анхель сунул руку за пазуху и протянул мне мобильник. После предложения гонорара – меня это не удивило. Да и прикинуты были они хотя малость хипповато, но точно не в «туречину-таиландщину».
Димка откликнулся после пары минут ожидания:
«О, Тёмкин, хорошо, что ты позвонил! Знать, услыхала прана глас мой!»
«А что такое?»
«Представляешь: ракушку когда открывал – поскользнулся, ногу подвернул. А сейчас, что называется, «чудо распухло и мешало ходить».
«Может, тебя в поликлинику для опытов сдать?» - предложил я, имея в виду доставку в травмпункт.
«Да не парься! Говорю ж: растяжение, а не вывих. Через пару дней всё оки будет. Вот только на сегодня – ходок из меня никакой».
«Куревом – до вечера обеспечен?»
«Соседу заказал. Или, думаешь, на тебе свет клином сошёлся?» - он хмыкнул, даруя мне индульгенцию на отсутствие у одра калеки.
Что ж, конечно, это было бы цинично, объяснять Димкину травму заботой небес о моей подработке, тем более что я твёрдо решил денег не брать. Но я давно убедился: даже когда ООО «Ананке» не вяжет лыка – оно его плетёт, и всякое лыко бывает в строку…
А вот что несколько обескуражило меня – Анхель жил загородом, в районе Апрелевки. Это выяснилось, когда мы спускались по лестнице. «От электрички хоть не слишком далеко топать?» - полюбопытствовал я.
Анхель подёрнул плечами:
«Мне-то почём знать?»
Не без некоторого затаённого небожительского пижонства, он достал из кармана пульт, нажал кнопку – и на неё откликнулся тот самый(!), «затаённо небесный» Крузак.
***
Текст действительно был на английском. Никаких сомнений. Но, важный нюанс: он был на СТАРОанглийском. И если кто-то полагает, будто между наречиями Битлов и Беовульфа разница примерно такая же, как между современным русским и языком Повести Временных Лет, – это большое заблуждение. В действительности, прилично зная современный инглиш, можно без особого труда читать Шекспира. Но в языке первого тысячелетия – самый искушённый англофон будет почти совершенно беспомощен.
И вместе с тем, это была не какая-нибудь монастырская инкунабула, а вполне современная брошюра с инструкцией к сабвуферу, отпечатанная на мелованной бумаге и с соответствующими фотоиллюстрациями. Ощущение возникало – самое сюрреалистическое.
Кто мог этим приморочиться, переводом инструкции на староанглийский и распечаткой в виде буклета? Вероятно, тот же затейник, что раскрасил свой джип под «ночное небо в ненастье»…
Оторвавшись от текста, я выразительно посмотрел на Анхеля. Тот не стал запираться, а, усмехнувшись, примирительно раскинул руки:
- Ладно, ладно! Это была шутка, с переводом. Впрочем, если ты считаешь, что твоё время потрачено зря…
Он вытащил бумажник, но я остановил его:
- Оставь ты свои баксы! Сказал же: не надо. Не, прикол знатный.
Про себя же я стал соображать, для какой, собственно, цели, два этих шизофреника выманили меня в своё логово, используя обман и подлог? (к слову сказать, если перед Тюильри Анхелева фазенда смотрелась бледновато, то стандартная генеральская избушка всё же могла бы разместиться в гостиной, где мы сидели).
Нет-нет, я не верил, что парень, который ТАК играет на гитаре, мечтает опоить меня дурманом, чтобы поутру я проснулся распотрошённый и с проданным налево «внутренним содержанием личности». Да и будь так – меня б опоили, не внушая никаких подозрений. Но в чём я убедился точно, среди любимцев муз весьма часто… как бы это сказать? Да, тут была проблема: как бы Это сказать, никого не обидев. Но я попробовал.
- Эээ… Ребят! Во избежание разного рода непоняток… ну и на всякий случай… эээ… Нет, прошу понять правильно: я абсолютно терпим ко всяким там личным пристрастиям… когда это именно личные, сугубо персональные пристрастия…
Я смешался и умолк, в общем-то, полагая своё замешательство достаточно красноречивым.
Доводилось ли мне прежде общаться с голубыми? Да. Правда, среди них не было ни одного анекдотического, жеманного пидора формата «уйди, пра-ативный». Испытывал ли я какое-то невероятное отторжение, узнав, что знакомец – гей? Считал ли я его слишком «другим» для общения? Глупости. С тётками – у нас по-любому различий гораздо больше. Но я ж с ними общаюсь, причём не обязательно в сексуальном плане. То же – и с педиками. Только б не грузил своей «нестандартностью» – и мне было решительно пофиг, какие у него там предпочтения. Ещё более пофиг было – что значится на сей счёт в таких скрижалях нравственности, как Воровские Понятия и Моральный Кодекс Строителя Коммунизма. Хотя, конечно, на распускание рук – я мог ответить тем же. Рефлекторно и на свой, мужланский манер. О чём считал полезщным предупреждать заранее.
И пока я раздумывал, нужно ли разжёвывать свою «половую политику» в данном случае, Ганс с чувством процитировал:
«…в десятках глаз её было написано громадное "ого!" Она, эта публика, всё поняла не так, как надо было б понять…»
Анхель же – утешил с мрачной откровенностью:
- Нет, Тём, мы не извращенцы. Не в половом смысле.
- А в каком?
- Во всех остальных! – провозгласил Ганс почти торжественно.
***
Часа через два, когда мы поужинали, чем бог послал – преимущественно, то был Нептун, а послал он нам морских членистоногих, - и крепко «дунули», я поинтересовался у Ганса, можно ли звать его Ванюшей?
- Ванюшей? – он вскинул свои пушистые ресницы. – Почему нет? Не припомню, чтобы выходило какое-либо неудобство от этого звукосочетания, если не брать, конечно, в расчёт «Небельверфер-41». К тому ж, как ты понимаешь, на самом деле я никакой не Ганс.
На секунду он задумался, точно припоминая своё настоящее имя. И припомнив – энергично кивнул.
- Да! На самом деле – я всё-таки Жан. По рождению. А Гансом меня звал старший брат. Ну да, он был оберфюрером СС, а потому тяготел к германизмам. И мы ведь были из Эльзаса, полукровки, сам понимаешь. Но я, поскольку закончил в своё время Сен-Сир, дослужился до капитана в Иностранном Легионе, а потом командовал разведротой четвёртой бронетанковой дивизии, под началом полководца, обладавшего самой галльской фамилией и самым неукротимым галльским духом среди всех тогдашних наших генералов, а ещё потом – я поселился в Вогезах и руководил отрядом Сопротивления Le Nid de Cigogne, Гнездо Аиста, - конечно, после всего этого я предпочитал, чтобы меня звали Жаном, а не Гансом. Мы тогда, признаться, имели некоторое предубеждение против бошей. Даже несмотря на то, что я сам наполовину бош.
Мимика Ганса была столь выразительна, а интонации – настолько убедительные и правдоподобные, что я натурально угорал.
Тут вмешался Анхель:
- Да, пока мы ещё не очень укурились – можно задать тебе один серьёзный вопрос?
- Можно, но не уверен, что сейчас способен на серьёзный ответ!
- Тем не менее. Знаешь, Артём, считай, что это лишь одно из моих чудачеств, сродни инструкции на староанглийском, но скажи: как ты думаешь, ты мог бы убить человека?
Я немного поморщился: «серьёзный» вопрос оказался слишком уж банальным. Таков же был и мой ответ:
- По-моему, я не очень похож на кришнаита. Да и за кришнаита не поручился бы, что он не способен на это никогда и ни при каких обстоятельствах.
Мне хотелось дополнить, что я не уверен, будто этого не случалось до сей поры, в драке, – хотя я старался сдерживаться, где было возможно. Но я решил, что это было бы ребячество, бравировать своим предположительным душебством.
- Я имею в виду конкретные обстоятельства, - уточнил Анхель. - Например - за деньги.
- Легко! Пять старушек – уже рупь!
- Да ты просто геронтофоб! – констатировал Ганс. До того – я излагал им свой законопроект об ограждении метрополитена от пенсионеров в час-пик.
- А если не старушек? – допытывался Анхель. – Если, скажем, какого-нибудь совершенно не известного тебе гражданина, но за солидное вознаграждение? Какую сумму ты бы счёл достаточной, чтоб обеспечить себя на всю жизнь?
- Десять миллионов триста двадцать шесть тысяч североамериканских долларов! – выпалил я, вспомнив Шуру Балаганова.
- Резонно. Так если б тебе предложили десять миллионов триста двадцать шесть тысяч баксов за ликвидацию совершенно неизвестного тебе гражданина?
Тут уж я не колебался ни секунды с ответом:
- Я бы знал, что не переживу этого гражданина и на сутки!
Однако ж, Анхель не отставал:
- Но всё же, допустим, ты уверен, что всё без обмана. Что тебя не кинут, не зачистят и не подставят. Согласился бы?
Я посмотрел на Анхеля, пристально, сколь возможно было для моих порядком расфокусированных и набухших зрачков. Поинтересовался:
- Тебе совсем честно ответить? И если я просто скажу «нет» - всё равно не отвяжешься? Что ж, изволь. Значит, я валю этого незнакомого гражданина – и у меня в кармане чуть больше десяти миллионов баксов. А это дохуя для меня. Сейчас. Это охуеть, как дохуя. Но – всё изменится, когда это самое «охуеть как дохуя» станет свершившейся реальностью. И я стану парнем, у которого реально есть десять лимонов баксов. А что у меня есть ещё? А ещё у меня есть знание того, что я тупо пригасил кого-то за бабки. А ещё – знание того, что в этом мире есть дофига ребят, которые тоже имеют десять лимонов. Какая между нами разница? Такая, что они – НЕ гасили незнакомых людей тупо за бабки.
- А ты в этом уверен? – вкрадчиво спросил Анхель.
- Что они – не гасили? Нет. Не уверен. Не во всех случаях. Но в том-то и дело: ведь про себя – я буду уверен стопроцентно. И это уже никуда не выветрится. То есть, будь я маньяком, которому просто нравится мочить людей без разбору – я бы ничего не терял. Но мне это НЕ нравится. Для меня это было бы примерно то же самое, что отсосать *** за те же десять лимонов. То есть, будь я гомиком – но проблемо. Но я не гомик. И не маньяк. И вот ты, соблазнившись призом, делаешь это, а потом видишь миллиардеров, перед которыми ты по-любому финансовый муравей, но только они, в отличие от тебя, не хуесосы и не мокрушники!
Я слегка распалился на этой «нравственной проповеди» - нетипичное для меня дело! - а закончив речь, откинулся в кресле, измождённый. После некоторого молчания Анхель молвил негромко и задумчиво:
- Пожалуй, это был действительно серьёзный ответ. К слову, и я всегда говорил, что фидаин, убивающий абы кого за плату, без иных мотивов, - позорит профессию и сам не понимает, насколько он дурак.
- Я не фидаин! – почти что огрызнулся я, поскольку, честно, меня достала эта мрачнушная дискуссия. – Если хочешь кого-то заказать – поищи в газете желающих взяться за «разовую рисковую работу»!
Анхель улыбнулся сдержанно и снисходительно. И поведал, будто бы оправдываясь за свой «допрос»:
- Знаешь, я как-то читал «Окаянные дни», дневник Бунина. И там была такая запись: «Заходил молодой писатель, некто Валентин Катаев. Говорил, что за сто тысяч рублей убьёт кого угодно». Мне же показалось пикантным не столько даже, что сей будущий сочинитель романтических историй для детишек грозился замочить кого угодно за сто тысяч рублей. А скорее – на кой бы чёрт он рассказывал это Бунину? Эти молодые писатели – сами порой не знают, что городят.
Чтоб окончательно закрыть эту невесёлую тему, я прояснил диспозицию:
- Слушай, я не писатель-романтик, чтобы ****оболить про мочилово. И не киллер. Я переводчик и стритфайтер. Но если уволят из издательства – устроюсь бодигардом!
Ганс переспросил:
- Бодигардом? В смысле, телохранителем? И думаешь, справился бы?
Не сказать, что работа «телком» была вершиной моих карьерных грёз. Тем не менее, я упомянул, вскользь, что у меня второй дан.
- Правда? – Ганс изумился до полнейшего восторга. – Второй дан - это между первым и третьим, да? Круто!
Я смерил его хмуроватым взглядом, заподозрив издёвку или даже провокацию.
- Нет, ты правда умеешь хранить тела? Ну, когда у этого тела вдруг не окажется под рукой волшебной гитары?
Он подхватился на ноги и предложил:
- Давай так! Я сейчас нападу на Анхеля, постараюсь задушить, о чём давно мечтал, а ты – будешь хранить его тело!
Вообще-то, Ганс был хоть и «хлюпик», но малый шустрый. У него и походка была такая, точно он постоянно пританцовывал, распираемый своей неуёмной жизнерадостностью. Я мог допустить, что он занимался боксом и даже не без успеха. Но мы были слишком в разных весовых категориях, а в чудеса я не верил.
Я взирал лениво и благодушно, как Ганс приближается к креслу Анхеля, картинно-«оттельски» тянет пальцы к его кадыку, и лишь в последнее мгновение – вскочил и прянул, аки тигр. Схватив Ганса сзади так, что его шаловливые руки лишились всякой свободы, я оторвал его от пола и, удерживая навесу, отступил шагов на пять. Он весил кило шестьдесят, не больше.
Ганс дёрнулся, и я предупредил, стиснув объятья крепче:
- Если станет трудно дышать – посиней, и я пойму!
Он ответил, неожиданно бодрым и нисколько не сдавленным голосом:
- А если станет трудно летать – падай непременно вниз!
- Ну… - начал я.
Тут мне вспомнилось, как в четвёртом классе один чудак заявил, что сможет остановить шпиндель токарного станка голыми руками, потому как «там автоматика». Нет, по счастью, он не лишился ни кистей, ни даже пальцев, а лишь слегка покоцал себе «хиромантию» на ладонях. Боюсь, мне никогда не понять его мотивов, но пытаясь удержать выкручивающегося Ганса, – я получил примерное представление о чувствах того чудака.
А через секунду я грациозно взметнулся ногами к потолку, какое-то время левитировал, но, не будучи рождён для полёта, рухнул вниз в полном соответствии с наставлениями Ганса и Ньютона.
Я приземлился ровно по центру надувной кровати, имевшей габариты вертолётной площадки, моментально вскочил, снова бросился на Ганса - и тотчас катапультировался обратно по крутой навесной траектории. «Oh, boy! That was tough!» После – решил больше не рыпаться. Ни аки тигр, ни аки сокол, ни аки ещё какой представитель фауны.
- Так легко сдаёшься? – удивился Ганс.
Я помотал головой:
- Сейчас, по обкурке - один хрен ничему не научусь! Я твоих движений вообще не просёк!
Подал голос Анхель:
- Уж поверь, для этого вовсе не обязательно быть укуренным!
- А ты бы хотел научиться? – спросил Ганс. – Это возможно. Не бесплатно, конечно, но возможно.
И после паузы – разъяснил:
- Да, не бесплатно. Мы всегда платим хорошие деньги тем, кто учится у нас!
Пока я это осмысливал, ребята занялись ужином.
***
- …Тебе, конечно, интересно, насколько плотно мы связаны с криминалом? Скажу так: мы не испытываем священного трепета перед всеми и всякими статьями уголовного кодекса. Но мы давно в этом бизнесе, мы ведём его в разных странах, включая «цивилизованные», - и дело не в том даже, что нам удаётся ускользнуть от суровой тёти Фемиды, играющей в жмурки, а в том, что с нами – она не хочет быть суровой. Мы-то ведь хорошие, честно-честно!
Мы перекусили, отчасти прогнав дурман, и теперь Ганс рассказывал об их компашке обстоятельно и вдумчиво.
«Нет, мы не имеем никакого отношения к «нашим» в понимании мсьё Невзорова. Не больше, чем кока-кола – к плантациям коки. В действительности, «Ауэрз» - это аббревиатура. Opposition Unity Research Safety. «Сопротивление. Единство. Исследования. Безопасность». А если добавить «шато тальбо», «любовь к театральным эффектам» и «основополагающий гуманизм» - картина будет полная».
«Что делаем? Скажем так: мы решаем проблемы. Наши проблемы. Наших друзей. Но стараемся делать это таким образом, чтобы не создавать новых проблем».
Тут я не удержался и предположил, довольно саркастически:
«Например, когда рэкетиры наезжают на парня, имеющего кондитерский бизнес, обстреливают его машину, а потом к ним в гости заявляется взвод автоматчиков и крошит всех в фаршмак? Чтоб уж точно проблем на этом месте не произрастало?»
«Да, разумеется, - ответил Ганс немного рассеянно, будто думая о другом. – В смысле: «да разумеется, хотя вы с Димой забивались на Маяковке, а не на Бисах, но мы бы вряд ли тобой заинтересовались, когда б допускали мысль, что ты не догадаешься». А что до этого эпизода – так они действительно чуть не грохнули Димку. Понятно, мы этого просто так оставить не могли. Тут дело не в мстительности, а в нашей репутации, если угодно. И взвод автоматчиков – точно был. Встреть они хоть какое-то сопротивление – не стану лукавить, будто б наши ребята упорствовали в своём «толстовстве». Нет, человеческая жизнь, конечно, высшая ценность – но именно по этой причине мы не очень любим, когда в нас стреляют. Однако ж, те отморозки – оказались конформистами. Сдались без боя – и были сданы правосудию по описи. Сейчас – рассажены по насестам, лет на десять в среднем. Хочешь верь, хочешь нет. А Димка – он рассказывает эту историю в несколько «брутализированном» варианте для пущего рекламного эффекта».
- Да? – я пожал плечами. – А мне, признаться, брутальный вариант больше нравился!
- Беллетристика, Тёма, беллетристика! Знаешь, в России многие нынче строят свою работу, обчитавшись не то «Крёстного отца», не то бульварных романов про спецслужбы, всесильные и беспощадные. Иной раз – даже бывшие офицеры этих спецслужб, уйдя в бизнес, начинают безудержно копировать карикатурные штампы из книжек в цветастых обложках. С одной стороны, это забавно, а с другой – они ведут себя порой, как сущие лунатики. Что создаёт много трудностей и преумножает энтропию.
- А вы, значицца, оберегаете целостность гомеостатического мироздания?
Ганс улыбнулся:
- Если я скажу «да» - это будет дешёвый закос под мессианство, верно? Но я не могу сказать «нет», поскольку чего уж мы точно стараемся не делать – так это подрывать «целостность гомеостатического мироздания». Впрочем, сохранность этой блистательной вселенной - не идефикс для нас, а просто одно из условий нашего комфорта и кайфа. Ведь согласись, если случится такая неприятность, как Армагеддон – на углях можно подрумянить тонны шашлыка, да только это будет последняя партия.
Я потряс головой, изгоняя остатки порочного дыма.
- Но что конкретно? В смысле, что вы МНЕ предлагаете? Как я понял, нечто вроде работы частного детектива и как бы журналиста?
На сей раз ответил Анхель:
- Примерно. Ты учишься на филфаке. У тебя имеются литературные наклонности. А значит, журналистское прикрытие – подходит идеально. При этом, у тебя небезнадёжная физическая форма, а значит, после некоторой подготовки, нам не придётся тратиться на охрану.
Меня чуть задело, что он говорит так, будто вопрос о моём с ними сотрудничестве – уже дело решённое.
- А если я откажусь?
Ганс, которому, видно, наскучило быть серьёзным и основательным, раздухарился:
- Что? Откажешься? Мои барабанные перепонки – точно не нуждаются в гарантийном ремонте? Нет, если ты откажешься, конечно, небеса возрыдают, и грянет с них глас. «Mais pas, Тёма, ты не можешь отказаться! Потому что ты – Избранный, и на тебя наша последняя надежда! Люк Скайуокер и Брюс Уиллис, голден эдишн. Без тебя – мы все обречены!» Или вот так: «Тебя на машинке катали? Тебя травой угощали? Тебя лобстерами кормили? За всё надо платить, бейби!» Или – так: «Нет, теперь, когда ты знаешь нашу тайну, у тебя есть две дороги. Но вторая – ведёт к храму. К маленькому храму на большом поле, где много крестов!» Какой вариант, на твой взгляд, лучше вписывается в концепцию «минимально добрососедских отношений с головой»? Может, четвёртый?
Мнителен человек, особенно – нарциссист. Теперь меня задела та мысль, что они НЕ обречены без меня. И я спросил:
- Ладно, какая зарплата?
Анхель положил на стол конверт. Пояснил:
- Считай это авансом. Здесь тысяча. Это минимальная ставка. А зарплата – по результатам тестирования. У нас довольно сложная система. Но с твоим английским, французским и начальной физподготовкой – будет никак не меньше двух.
Что ж, менее часа назад я легко отказался от десяти миллионов виртуальных долларов за предположительное мочилово. Но эти – были реальные. И для меня это было не то, чтобы целое состояние, – однако на переводах я тогда мог, гипотетически, заработать штуку не меньше чем за пару месяцев, вкалывая без продыху. К тому же, эти ребята мне нравились. Я понимал, что они – всего лишь вербовщики, и те ещё раздолбаи, но за ними явно стояли очень серьёзные люди. В этом, впрочем, я ошибся.
Подумав, я взял аванс. В конце концов, я ничего не терял. Если что – поработаю полмесяца да уволюсь. Я мало верил в киношные страсти-мордасти про то, как злодеи на аркане затаскивают честных ребят в банду и принуждают работать киллерами. Не больше, чем в рассказы про несчастных обманутых девиц, приглашённых в Германию торговать сосисками, но подло принуждаемых к проституции.
Внезапно разбогатев, я мог бы, конечно, поймать тачку, но Анхель сам отвёз меня до дому. По дороге я спросил:
- Слушай, если вы с самого начала собирались сделать мне деловое предложение – к чему была вся эта пурга про брата-эсэсовца, эльзасский отряд Сопротивления и тому подобное? Отпугнуть – не боитесь?
Анхель пожал плечами:
- Тебя – отпугнуло?
- Меня – нет. Но кого другого – возможно.
- А мы беседовали с «кем другим»?
Крыть было нечем: лично меня – более прочего покорила как раз их «безбашенность». И хорошо продуманная иррациональность. Она давала надежду на то, что, по крайней мере, с ними не будет скучно. Но когда б они сразу, без затей, представились вербовщиками из криминала или спецслужб, - я бы даже разговаривать не стал.
Анхель подтвердил мою мысль:
- Знаешь, наша работа требует постоянного развития творческой фантазии. Ведь не всем же и не всегда приходится говорить правду. Ты как-нибудь спроси меня о моём прошлом – и я расскажу, что тоже был партизаном. Правда, колумбийским. И друзья звали меня Анхель Собербио, что значит «Великолепный», а враги…
- «Называли орлом!» - докончил я. - А вообще, ты чем-то похож на латиноамериканца.
- Ну, иначе б я не рассказывал, как был колумбийским герильеро, - резонно заметил Анхель.
***
Когда я вошёл в комнату, Димка лежал в постели, но не спал.
«Как нога?» - спросил я.
«Спасибо за заботу, но прошла совершенно», - ответил он, ухмыляясь.
- И почему меня сплошь окружают лживые подонки? – полюбопытствовал я, обращаясь к люстре.
- Я не подонок, - возразил Димка. – Я просто «хозяйственный сутенёр». И сегодня – я продал тебя.
Я запустил в него подушкой и спросил:
- К слову, за сколько?
- «Фронтеру» перед подъездом видел?
Я присвистнул, испытав укол зависти. И вредности.
- А если я всё-таки откажусь?
Димка присел, чтобы закурить, и пожал плечами:
- Да мне-то что? Я им тебя сдал – остальное уже не моя печаль.
- И они вот так влёгкую разбрасываются «фронтерами»?
- Во-первых, для них это ничто. Во-вторых, если честно, это не за тебя, а за схему с Сашкиным импортом Опелей. Комиссионные в натуральном виде. А в-третьих, если уж хочешь всю правду, я сдал тебя бесплатно. Ибо – ну сколько можно ещё терпеть тебя под одной крышей?
Больше подушек у меня не было.