Серая мокрая туча, весь день висевшая над городом и моросившая дождиком, к вечеру исчерпала свои запасы воды и, подумав, решила снять осаду, без суеты и достойно ретировавшись на восток, будто бы это так и было ею задумано. Далеко на западе показался ее конец, который стал сползать с небосклона как край юбки, из-под которой вдруг выплыл ослепительный ярко-оранжевый ломоть огромного предзакатного солнца. Над ним еще свисала рваная бахрома подола, но слепящие лучи, вырвавшиеся, наконец, на свободу, быстро окрасили всеми оттенками оранжевого, красного, желтого и абрикосового и саму изнанку тучи и все серое на земле, что истосковалось за хмурый дождливый день по свету и цвету.
Семен Петрович шел по мокрому иссиня-чистому асфальту, аккуратно переступая своими всегда чистыми туфлями через лужи, в которых отражалась вся эта вакханалия небесной живописи, и думал о том, за каким же, собственно, чертом, позвал его Карл Филиппович. Карл Филиппович давно говорил Семену Петровичу, что готовит ему сюрприз, но деталей не разглашал, однако заручился обещанием Семена Петровича явиться к нему в день, который он ему назначит. Делать было нечего, пришлось идти.
Карл Филиппович встретил Семена Петровича у подъезда своего института и, взяв своего старого друга под локоть, повел его светлыми коридорами и широкими лестницами наверх, в свою лабораторию, начав по пути объяснять суть дела, поминутно здороваясь с пробегающими сотрудниками. «Видишь ли, Сеня, - говорил Карл Филиппович, - мы с тобой старые друзья, много знаем друг о друге. Я в курсе может быть, и не всех, но многих весьма важных событий твоей жизни. Понимаю, что ты часто думаешь о них, и думаешь уже многие годы. Ты имеешь некоторое представление о том, чем мы занимаемся тут, в этом большом и многоплановом институте. Нельзя сказать, что все наши проекты удаются, но кое-что из задуманного успешно реализуется, и это вселяет в нас уверенность в том, что мы что-то в этой жизни понимаем правильно. Сеня, я не знаю, как ты отнесешься к тому, что мы тебе сейчас покажем, но ты мой друг, и я надеюсь на твое снисхождение в случае, если тебе что-то не понравится в том, что ты сейчас увидишь. Понимаешь ли, если бы это был бы совсем чужой мне человек, то, во-первых, я не мог бы рассчитывать на его понимание и снисхождение в случае неуспеха. А, во-вторых, эксперимент и не мог бы получиться, потому что здесь крепко замешаны информационная и эмоциональная составляющие, а у меня к чужому человеку, как ты понимаешь, - какие могут быть эмоции? По правде сказать, я боюсь, Сеня, и за тебя и за себя, и за своих коллег. Но наука, наука – она не может останавливаться в своем движении. Мы набрали уже большую инерцию, Сеня, и бросить проект вот так, не завершив его… ты понимаешь». Семен Петрович остановился. «Так, - сказал он – Карл, что ты мелешь тут? Ты можешь мне сказать прямо, что ты или вы тут все затеяли? Зачем ты меня привел? Чем я могу тебе помочь, и за что ты тут извиняешься передо мной? Говори прямо и начистоту! Ну?» «Мы уже пришли», - сказал Карл Филиппович. «Сеня, я не успел тебе объяснить… Но… ты все поймешь сам. Мы сейчас войдем в эту лабораторию и … В общем, Сеня, там … Маша». Оба замерли. Семен Петрович побледнел, а Карл Филиппович покраснел. Однако Карл Филиппович вдруг встряхнул головой, взялся за никелированную ручку двери с матовым стеклом, открыл ее, вошел и почти рывком втянул внутрь Семена Петровича, беззвучно шевелившего губами.
Лаборатория была просторная и светлая от больших во всю стену окон, да и с потолка лился ровный неоновый свет. Все было белым – и стены, и мебель, и стоявшие на столах компьютеры, и лабораторное оборудование вдоль стен. Все это через окна обливал свет закатного солнца. В комнате было довольно много людей, наверное, лаборантов, научных сотрудников, еще каких-то людей. Все они что-то делали, о чем-то тихо по-деловому разговаривали между собой. Но Семен Петрович сразу же увидел ее. Маша стояла у окна, смотря в него. Свет, льющийся с улицы, обволакивал ее лицо пушистым ореолом персикового цвета, то ли от закатного солнца, то ли оттого, что сама щека Маши была как пушистый персик. «Да ведь она совсем не изменилась!», - сказал себе Семен Петрович. «Как же так?! Прошло почти пятьдесят лет… Мы состарились. Как же это?!» Семен Петрович внимательно осмотрел Машу. «Это ее волосы… Ее шея… Ее плечи… Сомнений быть не может. Руки … это ее руки, вот и ямка на локте. И колечко ее… Господи, так и платье же ее, такое же, как то, в котором она была тогда… Ничего не понимаю». Семен Петрович хотел было уже окликнуть Машу, но вдруг явственно осознал разницу в ее и своем внешнем виде, себя – семидесятилетнего старика и ее – двадцатилетней девушки…. «Черт!» - сказал он сам себе. «Чертов Карл», - добавил он в сердцах. «Да она ли?» - Семен Петрович тихо обошел девушку и взглянул на нее с другой стороны. Маша смотрела в окно на горящий закат и знакомым Сену Петровичу до боли движением почесывала карандашом кончик носа. Сердце бешено заколотилось. «Она. Маша! Да как же это?! Как она сберегла себя? Столько лет! Как же Карл?… Так вот в чем его эксперимент заключался! Хитрость какая-то… Что они там придумали?» Семен Петрович, стоя за Машей, то бледнел, то краснел, не в силах отвести взгляда от той, которую когда-то так отчаянно любил и которую так безнадежно потерял когда-то. Он растерянно оглянулся и встретился взглядом с Карлом Филипповичем. Тот пристально смотрел на него и вдруг ободряюще кивнул, как бы разрешая ему этим знаком заговорить с ней.
Семен Петрович вдохнул до упора воздух в трепещущие легкие и тихо произнес: «Маша…». Девушка не пошевелилась. «Маша!» - уже громче произнес Семен Петрович. «А? Что?» - произнесла девушка и повернулась к нему. «Вы это мне?» - спросила она, взглянув своими такими родными и волшебными для него глазами. «Маша!» - повторил он. «Да. Я Вас слушаю…» - она вежливо и внимательно смотрела на него. «Вы … я Вам нужна? Чем могу быть… ?» Он молчал. Что-то подкатило к его горлу, и он не мог больше выговорить ни слова. Девушка еще несколько времени смотрела на него, потом улыбнулась такой знакомой ему улыбкой, дотронулась тонкими пальцами до своего лба, поправив челку – ее жест, и сказала: «Я… извините…», и повернулась к ближайшему столу, начала что-то говорить сидящему за ним человеку в очках, который, оторвавшись от своего компьютера и сняв очки, стал слушать ее. Семен Петрович, бледный, как полотно, на деревянных ногах повернулся и сделал несколько шагов по направлению к Карлу Филипповичу. «Карл», - сказал он. «Как же это?…». «Сеня, это не она» - сказал Карл Филиппович тихо. «Это… как бы тебе сказать, ее точная физическая копия. Мы старались. Я тебе не могу сейчас объяснить технологию, но это гены и прочее. В общем, мы научились это делать… Кстати, ты заметил, что на носу девушки слева нет того легкого шрама, который у нее был? Успокойся, Сеня. Она тебя не знает и не сможет узнать». Семен Петрович медленно возвращался в себя. На него эксперимент Карла Филипповича произвел более сильное впечатление, чем тот предполагал. Карл Филиппович знал, что Семен Петрович был дружен с Машей, но он не мог знать о том, что там была не просто дружба, а такого накала любовь, что не сразу сыщешь слова для ее описания. Если бы Карл Филиппович знал о силе этой любви Семена Петровича к Маше, то он, наверное, не решился бы на этот эксперимент над своим другом. Он и сейчас еще не догадался о величине той волны чувств, которую он вызвал в друге своим научным опытом.
«Сеня», - сказал Карл Филиппович. «Клонирование Маши удалось нам лишь потому, что мы взяли клетки настоящей Маши. И это у нас, как ты увидел, получилось вполне. Сама Маша могла бы, наверное, подтвердить успех этого непростого эксперимента, если бы Маша…», «Она умерла?!», - голос Семена Петровича споткнулся. «Маша? Нет, Семен, она не умерла. Она … жива, Сеня. Но…», «Что?! Что с ней?!» – воскликнул Семен Петрович. «Говори, черт! Что с Машей? Где она? Она жива? Здорова?» «Она жива, Сеня. Но… она больна. У нее серьезная амнезия. Более чем серьезная. Это даже не амнезия. Это абсолютно полная потеря памяти. Видишь ли, редкий случай. Больной с этой патологией живет как бы только одним текущим мгновением, забывая мгновение прошедшее. Он ничего не помнит. Хотя физически он и здоров, но жизнь его…». «Где она?!» «Сеня, я не хотел сначала, чтобы ты видел ее, но… в общем, она здесь». «Она, настоящая Маша здесь?!». «Да, Сеня». «Так веди же меня к ней!» «Сеня, она… вот она - Маша», - Карл Филиппович, держа Семена Петровича за рукав, сделал еще пару шагов до матовой стеклянной ширмы и резко повернул Семена Петровича за ней.
В белом медицинском кресле, похожем на кресло стоматолога, за ширмой, сидела пожилая женщина. Ее совершенно белые седые волосы были аккуратно уложены. Больничный халатик с белым воротничком был чист и свеж. Руки покойно лежали на поручнях с углублениями. Глаза женщины смотрели вниз, но постоянно блуждали, ни на чем не останавливаясь. Семен Петрович всмотрелся в лицо женщины, и вдруг сквозь это лицо, изрезанное морщинками, стали проступать черты той Маши, которую Семен Петрович знал. Вот и едва заметный шрам на левой стороне носа. Да, эта семидесятилетняя женщина была Машей. Той Машей, которую он знал пятьдесят лет назад. Грусть подкатила к горлу Семена Петровича. Что он мог сказать? «Маша?» - позвал он. Но женщина даже не повела глазами в его сторону. Взгляд ее скользил сквозь него, как будто он был человеком-невидимкой. Она не могла узнать его. «Она не говорит и ... в общем, ничего не понимает, для понимания нужна память», - сказал Карл Филиппович. Семен Петрович взял руку Маши и ощутил ее знакомое тепло. Но даже легкого пожатия не последовало в ответ. Молча постояли они у кресла Маши несколько минут. «Пойдем, Карл», - попросил Семен Петрович. «Что ж, пойдем, Сеня», ответил Карл Филиппович. Они вышли из-за ширмы. Свет в окне превратился из оранжевого в темно-малиновый. Теперь кусок солнца, отливающий расплавленным красным металлом, как гигантская капля лежал на горизонте и быстро впитывался в разогретую за день землю. В лаборатории уже никого не было, все ушли, было тихо. Два друга шли к двери, медленно, склоня головы. «Сеня!», - вдруг раздался женский голос.
Семен Петрович замер. Он стал медленно оборачиваться, его сковал страх. «Сеня! Подойди ко мне, пожалуйста». Это был голос Маши, но с каким-то странным призвуком. Семен Петрович сделал шаг в сторону ширмы. «Нет, - сказал Карл Филиппович, - Сеня, не туда». «Куда же?» «Подойди вот сюда», - и Карл Давыдович указал на стол. «Что?» - спросил Семен Петрович. «Сеня, подойди к этому столу и сядь в кресло. Это компьютер». «Что?» - опять спросил Семен Петрович. «Подойди сюда, Сеня, и сядь. С тобой будет разговаривать Маша. Нам удалось перенести всю ее память и ее … как бы это тебе сказать… программу ее мозга, что ли, в компьютер. Она..., т.е., ее программа, хочет говорить с тобой». Семен Петрович опустился в кресло. «Сеня», - раздался негромкий женский голос, с легким «машинным» акцентом. «Посиди здесь и поговори со мной. Я давно хотела тебе сказать, что в тот вечер все было совсем не так, как ты подумал. Ты помнишь тот вечер?» «Да» - тихо сказал Семен Петрович. «Ты хорошо его помнишь, Сеня?» «Да! Я вспоминаю его каждый день. Всю свою жизнь. Как я могу его не помнить?!» «Ты помнишь, как перед тем, как ты увел меня в другую комнату, меня вызвал отец, и я долго не возвращалась?» «Да, я помню. Ну и что?». «Так вот, ты не знал никогда, что он мне в тот вечер открыл. Я не могла тебе тогда сказать об этом. А ты ничего не понял и … ушел. Но сейчас я могу тебе уже сказать все. Уже прошло достаточное время, и это не принесет вреда моим близким. Потому, что они уже умерли. Теперь я могу сказать тебе все». «Маша, говори!»…
Их разговор затянулся далеко за полночь. И когда уже только лишь слабые красные пятна можно было разглядеть на почерневших обрывках исчезнувшей невесть куда тучи, Карл Филиппович вошел в лабораторию и сказал им, что уже пора, но что они теперь будут всегда вместе, так как они отдадут Машу Семену Петровичу домой.