КАВКАЗСКАЯ ВОЙНА.
Хасан Исмаилов петлял по горному массиву. Комсомольский добровольческий отряд Щаренского и Путивцева и подразделение Красной Армии под общим командованием комбата Чернецова теснили банду с двух сторон.
В декабре установилась ясная погода, и в помощь сводному отряду выделили самолет-разведчик. В первый же свой вылет он засек банду в горном ущелье Бзынга. Туда поспешил стоявший близко к этому месту отряд Чернецова в составе неполной стрелковой роты и настиг людей Исмаилова. В бою банда понесла значительные потери, но все же Исмаилову удалось ускользнуть и на этот раз. Теперь он старался держаться тех мест, где преобладали хвойные леса, крона которых надежно скрывала его людей. Место для маневров значительно сократилось.
По данным разведки, у Исмаилова осталось еще человек сорок. Все они были хорошо вооружены, имелся у них даже станковый пулемет.
Стараясь избежать ненужных потерь, решили с самолета разбросать листовки над районами, где, как предполагалось, находилась в это время банда. Всем добровольно сдавшимся было обещано помилование. Однако в листовках говорилось, что Хасан Исмаилов за содеянное должен предстать перед народным судом. На размышление давалось три дня. Такой срок был установлен потому, что командование красных отрядов не было уверено в том, что листовки тотчас же попадут в руки восставших. Все зависело от того, где находились в данное время люди Исмаилова или, по крайней мере, когда они пройдут по местам, где разбросаны листовки.
Пока же отряды получили передышку. Измотанные постоянными многокилометровыми переходами, они очень нуждались в этом.
Отряд Щаренского и Путивцева разбил лагерь на берегу горной речки. Место здесь было красивое: могучие многолетние сосны, мягкий, толстый ковер из мха под ногами. Расстелили на нем брезент, натянули палатки.
Кашевары на берегу развели костер, установили треногу, повесили на нее ротный котел, сварили пшенную кашу, заправили луком и салом. Одному красноармейцу удалось подстрелить горного козла. Тушу притащили, освежевали, стали жарить на огромном вертеле, медленно вращая его над раскаленными углями. Запах жареного мяса, смешанный с дымком, приятно щекотал ноздри, будил аппетит. Бойцы давно не ели свежего мяса. Консервы, галеты, сухари, изредка кружка кипятка -- вот все, что они могли позволить себе за тридцать два дня беспрерывной погони. Даже побриться часто не удавалось. И теперь многие скребли свои бороды и щеки бритвами, морщась от боли. Кое-кто устроил постирушку -- стирали портянки, нижнее бельё. На берегу запылали костры.
После ужина Щаренскйй назначил караул, а остальным бойцам разрешил отдыхать. Обычно Щаренскйй и Путивцев находились в одной палатке. Но на этот раз Путивцев сказал, что пойдет к караульным, а ночью проверит посты.
Ночь выпала темной. Накануне в долине растаял снег, и все вокруг было черно. Небо завалили низкие тучи, изредка только меж ними проглядывал ущербный месяц, и тогда светло-желтым подсвечивался темный лес, а на перекатах поблескивала бурная речка.
Лагерь давно затих, и Михаила одолела дрема. Когда он проснулся, светящийся циферблат показывал пятый час утра.
Он поднялся, накинул шинель на плечи, и, отогнув полог палатки, вышел.
Легкий предутренний морозец покалывал щеки. До рассвета было еще далеко. Здесь, в горах, он наступал позже. Но небо слегка уже посветлело. На нем четко выделялся силуэт горного кряжа с остроконечными пиками. На высоких склонах лежал тусклый, как вата, снег.
На западе горная гряда понижалась. Там виднелись провалы, ущелья, прорытые горными реками. По последним сведениям, банда Исмаилова хоронилась где-то в одном из этих
ущелий.
Михаил надел шинель, застегнулся. Застегнул пояс с портупеей, а кобуру чуть сдвинул вперед, чтоб была под рукой. Хотел вернуться за буденовкой, но передумал. Вернется -- за ним увяжется начальник караула, а он хотел обойти посты без него.
По уставам Красной Армии -- а они со Щаренским учили бойцов по уставам действующей армии -- часовые должны были никого не подпускать к себе без начальника караула. И вот он хотел проверить: будут ли молодые ребята, комсомольцы, еще не служившие в армии, действовать по уставу или пренебрегут его строгими параграфами.
Михаил, не спеша, бесшумно, чему помогал моховой ковер, двинулся по направлению к первому посту. Он старался даже не задевать веток. Но как ни остерегался -- под ногой хрустнуло, и тут же раздался окрик:
-- Стой!.. Кто идет?
-- Свои...
-- Пароль?
Путивцев вышел из-за дерева.
-- А, это вы, товарищ старший политрук... Михаил подошел к часовому.
-- Все спокойно? -- спросил Путивцев.
-- Спокойно. Мышь даже не пробегала.
-- Это хорошо. И то, что услышал меня, хорошо. А то, что подпустил без начальника караула, -- плохо.
-- Так я ж вас хорошо знаю, Михаил Афанасьевич!
-- Ладно. Поговорим об этом позже.
И тут оба услышали какой-то шорох. Обернулись, как по команде. Шагах в двадцати от них стоял олень с большими ветвистыми рогами. Глаз его в темноте не было видно, но чувствовалось, что и зверь смотрит на них неотрывно.
-- Счас я его жахну, -- прошептал часовой. Михаил остановил его:
-- А вот этого часовому совсем делать не полагается.
Михаил и сам не мог объяснить ни тогда, ни потом, что заставило его вдруг обернуться. Ведь он ничего не слышал. Он ничего не слышал и тогда, когда обернулся, а только увидел быстро шагавшую по берегу цепочку теней. Они шли так бесшумно, что казалось: это не люди, а бесплотные духи скользят, не касаясь ногами земли. Михаил выхватил наган:
-- Стой! Кто идет?
Часовой тоже обернулся. Щелкнул затвором винтовки. Но не успели они еще прийти в себя, как со стороны берега несколько раз звонко грохнуло... Пули защелкали по стволам деревьев. Михаил и часовой тоже выстрелили. С берега еще многоголосо грохнуло, и боль обожгла левую руку Михаила, ударила выше локтя, быстро поползла вверх и вниз.
Разбуженные стрельбой, из палаток выскакивали бойцы добровольческого отряда, кто в брюках и в гимнастерках, а кто и в исподнем. Поднялась беспорядочная пальба. Вспышки выстрелов в темноте казались нестерпимо резкими, слепящими.
-- Отряд! Перебежками! За мной! -- раздался звонкий голос Щаренского.
Бойцы, используя прикрытия -- деревья, большие камни, бросились вдогонку за бандитами. Стрельба стала удаляться и вдруг смолкла. Люди Исмаилова будто провалились сквозь землю. Но на этот раз они не успели добить своих раненых, как это делали обычно, когда уходили, и троих из них (четвертый застрелился) взяли живыми.
-- Вот гад, опять смылся!.. -- говорил возбужденно Щаренский Михаилу.
Путивцеву врач перевязал рану. Кость оказалась не задетой -- пуля только продырявила мякоть.
-- Как развиднется, отправлю тебя во Владикавказ.
-- Никуда я не поеду, -- твердо заявил Михаил. -- Подумаешь, чуть задело левую руку. Стрелять могу, что тебе еще надо?
-- Но ведь болит?
-- Сначала болела, теперь уже не очень. Да и как я уеду? Сколько мотались по горам, а теперь, когда дело идет к концу, вдруг возьму и уеду. Да я бы никогда себе этого не простил.
Щаренский не настаивал. Он и сам бы поступил так, окажись на месте Путивцева.
-- Ладно, -- сказал он. -- Только обещай, что больше под пули не полезешь. А то не хватало мне еще привезти во Владикавказ на артиллерийском лафете.
-- Да разве я лез? Я только крикнул: «Стой! Кто идет?» А они, как тени... -- вспомнил Михаил.
Сапоги тряпьем обмотали, вот и шагали бесшумно, -- пояснил Щаренский. -- Я уже допросил этих троих, что мы взяли. Говорят, Исмаилов очень изменился. Раньше ходил, как с иголочки: сапоги начищены до блеска, ножны горят, черкесска с газырями без пятнышка и одеколоном пахнет... А теперь и бреется не всегда. И еще патронов у них осталось мало, и съестные припасы на исходе.
-- А листовки наши попали к ним? -- спросил Путивцев.
-- Да, читали, тайком... Одного Исмаилов застрелил, когда увидел у него в руках листовку.
Весь день отряд шел по следам банды. Щаренский и Путивцев стали уже сомневаться: не гонятся ли они за ветром, а Исмаилов юркнул в какую-нибудь щель и притаился. Если так, то банда может вырваться из ущелья в долину, а оттуда -- в горы.
Перед самым закатом над лагерем, который они разбили, появился самолет. Он пролетел, покачав крыльями в знак того, что заметил их. Сделал разворот, снизился, -- видно, летчик высматривал площадку, где можно было бы посадить машину. Но такой площадки поблизости не было. То там, то здесь на полянке возвышались огромные, обросшие мохом валуны. Самолет сделал еще круг над лагерем. При очередном заходе от него отделился какой-то предмет и стремительно полетел вниз. Это оказалась банка из-под технического вазелина, в ней -- пакет под сургучной печатью и записка от летчика: «Сесть не могу. Передаю приказ командира сводного отряда товарища Чернецов а».
«По нашим сведениям, -- писал Чернецов, -- Исмаилов и три верных ему человека бросили банду и направляются к приюту «33», где имеются запасы провизии и боеприпасы. Приказываю создать высокоподвижную оперативную группу бойцов, хорошо знающих местные условия (желательно из представителей горских народов), и напрямую через перевал совершить стремительный марш-бросок с таким расчетом, чтобы опередить бандитов и встретить их на подходе к приюту «33». Командиром этой группы назначаю старшего политрука Путивцева».
И приписка: «Желательно Исмаилова взять живым. Чернецов».
-- Ох уж эти «желательно», -- сказал Щаренский. -- Он и на заседаниях окружкома каждое свое выступление начинает словом «желательно», -- вспомнил Михаил. -- «Желательно, товарищи, коллективизацию провести в соответствии с последними партийными документами». «Желательно, чтобы в Красную Армию местные жители шли с охотой, с сознанием своего долга перед рабоче-крестьянским государством...»
Решено было выходить немедленно, в ночь, чтобы не терять драгоценных минут. К рассвету они должны подняться к перевалу. Это был самый трудный участок. На перевале наверняка лежал снег, поэтому взяли с собой лыжи.
Путивцев сам отбирал людей. Те, которые оставались, делились с уходившими всем, чем могли. В отряде нашлось шесть пар австрийских ботинок с шипами. Взяли с собой два мотка прочной веревки, крюки, топоры, провизии на сутки. С наступлением темноты четырнадцать человек, попрощавшись с товарищами, покинули лагерь.
Часа два шли легко и споро. В последние два дня заметно потеплело, и по небу ходили дождевые тучи. Как только группа втянулась в лес, пошел дождь. С каждой минутой он усиливался. Сначала кроны деревьев прикрывали их от прохудившегося неба, но вскоре и деревья намокли, ветки чуть просели под тяжестью воды, и с них стало немилосердно капать. Ходьбой все были разгорячены. Липкая, холодная одежда льнула к горячему телу, охлаждая его.
«Простудятся ребята, -- подумал Михаил. -- И воспаление легких недолго схватить! Можно было бы переждать минут тридцать-сорок, сделать привал, но где? Склон покатый, ни пещеры, ни подходящего выступа».
-- Марзоев! -- позвал он одного из бойцов. -- Тут поблизости нет такого места, где можно было бы укрыться ненадолго, обсохнуть? У нас есть немного времени.
-- Зачем место, товарищ старший политрук? Мы тут будем делать такой костер -- небу жарко станет.
-- Как же ты костер разожжешь -- ветки мокрые...
-- Пять минут -- костер будет маленький... десять минут -- костер будет как дом, -- пообещал Марзоев.
-- Ну, давай, коли так, пробуй, -- разрешил Путивцев и скомандовал привал.
Если бы Михаилу раньше сказали, что под проливным дождем из мокрых, свежих, только что нарубленных веток можно разжечь костер, он бы не поверил. Но, как и обещал Марзоев, примерно через десять минут костер, сложенный домиком -- крупные ветки у основания были расставлены, а верхушки их сходились вместе, -- горел таким жарким, веселым пламенем, что падающая с неба вода не долетала до земли, испарялась, образуя волны горячего воздуха. Жар от костра шел такой сильный, что бойцам то и дело приходилось вертеться, поворачивая к огню то один бок, то другой. Кое-кто разулся и сушил портянки.
Стоянка отняла не сорок минут, а час. Но Михаил намеренно продлил ее: отдохнут люди, обсушатся -- веселее идти будут. Так оно и случилось. К счастью, к тому времени и дождь перестал.
Снега на перевале по южному склону почти не было. Лыжи понадобились только тогда, когда стали спускаться вниз по крутому склону. Снег здесь тоже осел, но слой его был довольно толстым. Без лыж не пройти -- тотчас же проваливались по колено, а то и по пояс. Лыжи по мокрому скользили плохо. Но вниз идти было можно.
Приюта «33» они достигли даже раньше, чем намечалось.
В целях предосторожности Путивцев разбил свой отряд на три группы. Они окружили приют и стали с трех сторон приближаться к нему. А вдруг Исмаилов и его люди уже здесь? Место было голым, открытым, хорошо просматривалось.
В приюте никого не оказалось. Здесь действительно в яме было много мороженого мяса, мешок сухарей, мясные консервы и патроны.
Потянулись часы ожидания. Съели сухие галеты, по глотку делили оставшуюся во флягах воду. Был бы огонь -- можно было бы снега натопить, но Путивцев запретил разводить костер. Набили только снегом котелки, стараясь согреть их ладонями. Когда влага накапливалась, с жадностью выпивали. Почти до полудня просидели они так, томясь ожиданием и ничегонеделанием. Путивцев даже запретил им выходить из помещений. Когда к нему обращался кто-нибудь из бойцов, говорил непреклонно:
-- Если невтерпеж, ступай в коридор...
Исмаилов был опытным, хитрым врагом. Вряд ли он сразу пойдет к приюту. Схоронится где-нибудь поблизости и понаблюдает сначала. А как долго он будет наблюдать: час, два, три? Кто кого пересидит? У кого раньше сдадут нервы? У группы Путивцева были преимущества: спешить им некуда. Исмаилову же надо было поскорее забрать провиант и боеприпасы и уходить в горы, где можно отсидеться до весны. Когда зазеленеют леса, на горных пастбищах поднимется густая трава, тогда можно и уйти на все четыре стороны.
Наконец терпение Путивцева было вознаграждено. На склоне из-за дерева показался человек. Один. «Почему один? -- мелькнуло на мгновение. -- Разведчик, вот что!»
-- Не стрелять! -- приказал Путивцев. -- Брать только живым!
Бандит приближался.
В руке -- маузер. Серая папаха сбита чуть набок, бекеша расстегнута на все пуговицы, за поясом -- две гранаты.
Не доходя до приюта шагов пятнадцать, бандит остановился, потянул носом воздух, как собака. Помедлил и направился к сараю. Михаил даже затаил дыхание, будто его могли услышать. Скрипнула дверь -- бандит вошел в сарай. Мучительно долго текло время. Минута, две. Наконец бандит вновь показался. Теперь маузер у него был за поясом, в руке -- нож, а в другой -- кусок примороженного мяса. Бандит с жадностью грыз твердый кусок конины. Кадык его судорожно дергался. Он проглатывал куски мяса, не пережевывая. Потом бандит набрал горсть снега и затолкал его в рот. Утолив жажду, направился к бревенчатому дому.
За дверью здесь уже стояли Марзоев и Семечкин -- парень двухметрового роста с длинными жилистыми руками. Как только скрипнула дверь, тотчас же послышался глухой удар, возня и -- тишина. Михаил и еще двое выскочили в коридор. На полу с кляпом во рту лежал бандит, бешено вращая налитыми кровью глазами. На нем сидел Семечкин, держал за руки. Марзоев приставил наган к виску пленного.
-- Стрелять нельзя, -- сказал Путивцев. -- Если пикнет, тогда вот этим. -- Михаил протянул Марзоеву штык. -- Переведи ему: нам нужен только Исмаилов. Если он поможет взять его, я гарантирую ему жизнь и прощение. Если же он попытается предупредить своих сообщников, крикнет -- сразу же смерть!
Марзоев взял штык, приставил острие к груди бандита, сказал что-то резко по-осетински.
-- Вытащи у него изо рта кляп! -- распорядился Путивцев. Марзоев подобрался, рука его крепко сжимала штык. Весь его вид говорил, что он не замедлит выполнить свою угрозу. Сначала пленный сказал только одно слово. Небольшая пауза. Еще несколько слов.
-- Что он говорит? -- спросил Путивцев.
-- Он говорит: сдаюсь! Исмаилов -- тут. Сапсем близка. Он должен выходить и крикнуть орлом -- значит дорога свободен...
-- Семечкин, отпусти его!
Семечкин нехотя поднялся. Пленный сначала сел. Потер затекшие руки, потом встал на ноги и, ни на кого не глядя, пошел к двери.
Вся операция теперь зависела от этого человека. Вдруг он обернулся, сказал что-то Марзоеву. Марзоев перевел:
-- Он говорит: дайте маузер. Исмаилов хитер. Увидит, что без маузера -- не поверит.
-- Дай ему маузер! -- приказал Путивцев Семечкину.
Тот вытащил из маузера патроны, протянул оружие горцу. Взяв оружие, горец вышел наружу и зашагал по направлению к лесу.
Марзоев держал его на прицеле. А бандит все шел и шел, расстояние между ним и бревенчатым домом увеличивалось.
-- Товарищ старший политрук, уйдет! -- прохрипел Марзоев.
-- Подожди!
У Михаила пересохло в горле от волнения. «Неужели просчитался? Неужели?» Михаил расстегнул кобуру, достал наган. Он чувствовал, как гулко бьется в груди сердце, толкая плечо, грудь, руки. Мушка в глазах заплясала...
Но вот бандит остановился. Поднял руку. И закричал, подражая орлиному клекоту. Постоял немного и снова повторил сигнал. И только после этого из-за деревьев внезапно, будто это раздвоились стволы, появились фигуры. Их было три. Они двигались к дому в полный рост, почти без опаски, но когда до приюта осталось метров двести, двое продолжили свой путь, а
третий остался на месте. Те двое подошли к тому, который только что был здесь, в избе. Остановились. Стали о чем-то спрашивать. Марзоев смог разобрать только отдельные слова. Из них он понял, что четвертый и был Исмаилов, тот, что стоял в отдалении. Потом эти трое направились к бревенчатому дому. Вся так хорошо задуманная операция рушилась. Обезоружить сразу двоих бесшумно, так, чтобы ничего не заподозрил Исмаилов, не было никакой возможности. И Путивцев мгновенно принял решение:
--- Марзоев, Семечкин, Захаридзе! Когда эти трое войдут в дом -- через заднюю дверь за мной. Марзоев и Захаридзе, на лыжах пойдете в обход и перекроете Исмаилову дорогу к перевалу. Помните: его надо взять живым!
Как только трое бандитов вошли в коридор, раздался выстрел, послышался шум, хрип. Путивцев и Семечкин через запасную дверь выскочили наружу.
Захаридзе и Марзоев, приладив лыжи, быстро пошли в обход. Исмаилов обернулся, выстрелил дважды в Путивцева и Семечкина, потом несколько раз выстрелил по бегущим Марзоеву и Захаридзе. А сам побежал. За ним -- Путивцев и Семечкин.
Бежать вверх по рыхлому, проваливающемуся снегу было невероятно трудно. Пот градом катился по лицу, стекал за воротник, холодные струйки щекотали разгоряченную спину. Но и Исмаилов, видимо, выдыхался, залег. А Марзоев и Захаридзе на лыжах уже подходили к лесу -- путь к отступлению был отрезан.
Исмаилов зарылся в снег. Стал вести прицельный огонь по Путивцеву и Семечкину. Те стреляли вверх, чтобы только помешать ему как следует целиться.
-- Зарывайся в снег! -- приказал Путивцев Семечкину. -- Теперь он от нас не уйдет.
Семечкин стал разгребать руками снег и вдруг вскрикнул: пуля Исмаилова пробила ему ладонь. К этому времени еще пять бойцов -- в доме уже все было закончено -- выскочили наружу, стали заходить с разных сторон, окружать Исмаилова. Теперь ему приходилось вести огонь во многих направлениях. Когда он целился в одну сторону, бойцы подползали с других сторон. Прорывая канавы в снегу, они медленно двигались по ним. Пули Исмаилова не могли причинить им вреда.
Раздался последний выстрел, и все смолкло. Еще некоторое время они ползли, соблюдая осторожность, но Михаил уже понял, что Исмаилов застрелился.
Приподнялся. За ним приподнялись еще двое. Затем остальные.
-- Ушел, собака! От суда ушел! -- скрипнул зубами Марзоев.
Прогрузая в снегу, стали приближаться к тому месту, где находился Исмаилов. Он лежал на спине, и темная струйка крови текла у него изо рта."
ВСЕ ЭТО БЫЛО в 1929 ГОДУ…