Он долго ехал издалека. Одежда, когда-то добротная, обтрепалась и пропылилась, кое-где на ней виднелись подозрительные темные пятна. Измученный конь еле брел, с трудом переставляя ноги, и хозяин вел его в поводу. Он чуть не загнал животное и теперь давал тому придти в себя. Падет конь –и дальше придется шагать пешком и неизвестно, когда удастся достать нового. Даже по этому благополучному краю ударила далекая война.
По дороге ему попадались совершенно обезлюдевшие или вовсе сгоревшие села. Там, где люди цеплялись за свое жилье покрепче, его встречали настороженные взгляды. Женщины, дети, и те старались держать при себе хоть какое, но оружие. Пусть даже кухонный нож или камень.
Он устал. Позади оставались такие же деревни – разоренные войной или мародерами, брошенные людьми ради лесных убежищ. Впереди… Впереди еще много дней пути по обнищавшей, когда-то благодатной стране. И неизвестно, найдет ли он кого-нибудь.
Справа и слева от дороги тянулась негладкая овражистая равнина с разбросанными там и сям островками кустарника. Непременный для этих мест лес то отступал далеко, превращаясь в синеватую полоску вдоль горизонта, то протягивал лохматые лапы к самой обочине. Попадались одичалые, заросшие осотом поля.
Он с глухим раздражением подумал, что ночевать, скорее всего, опять придется где-нибудь в лесу, завернувшись в старый плащ, который все равно не спасал от промозглой сырости. И без огня – костер в нынешние дни не защитит, а предаст. Мало ли кто разглядит. Неприятностей он не искал. Чаще они находили его сами.
Он вздохнул. Замер. Потом втянул ноздрями воздух. Налетевший ветер принес запах дыма. Но не жирного дыма пожарищ, какого он уже успел нанюхаться. Нет, пахло по-другому – горьковатый и упрямый запах недалекого жилья.
- Пожалуй, дружище, у тебя сегодня будет крыша над головой, - сказал он коню, - Если повезет.
Потом он и впрямь стал подмечать признаки близкого жилья. Заросшие поля. Узкая тропинка уходит в лес. Порушенная изгородь, через которую уже проросла березка. Он миновал очередной язык леса и увидел дом.
Да нет, не дом, поправил он себя. До войны здесь, наверное, была богатая усадьба. Трехэтажный большой дом в окружении запущенного парка слегка напоминал дворец. Строили его лет двести назад. Тогда были в моде такие громадины, бессильно распластавшиеся по земле. За домом сквозь деревья виднелись службы. Через парк вела широкая аллея, обсаженная кленами. Листва их уже начала желтеть.
В усадьбе было очень тихо, слишком тихо. Не было видно и людей, а в парке непотревоженно перекликались птицы. И все же дымом пахло именно отсюда. Он даже разглядел сероватую полоску над трубой. Так что кто-то здесь все же остался.
Вдоль высокой решетки он дошел до ворот. Кружевная створка лежала в бурьяне, другая косо висела на одной петле. Чугунные завитки оплетали овальный медальон с гербом. Он на ходе мазнул по нему взглядом и остановился. Постоял, не сводя глаз с потемневшего изображения. Его лицо ничего не выражало. Потом он пробормотал что-то под нос и вошел в парк.
Герб был ему знаком.
Он шел по аллее, вел коня и кожей чувствовал, что за ним наблюдают. Смотрели из дома, он мог поклясться. Пусть смотрят. Пусть видят, что он один. Но сделать вид, что дом необитаем, им не удастся. Он набросил поводья на разросшийся куст сирени, взошел на широкое крыльцо и тронул дверь. Заперто. Хорошо. Он постучал. В меру громко, но так, чтобы это не казалось угрозой. В ответ – молчание. Он постучал еще раз. И еще.
То ли в доме поняли, что он не уйдет, то ли одинокий путник не внушал больших опасений. За дверью послышалась возня, потом чуть дрожащий стариковский голос спросил:
- Кого еще несет нечистая?
- Я человек прохожий, - откликнулся он, глядя вверх и влево, на окна второго этажа, - пустите переночевать.
- Прохожий… Знаем мы таких прохожих. Иди, мил-человек, откуда ноги принесли.
Он медленно улыбнулся и сказал намеренно громко:
- Помнится, раньше здесь не так встречали гостей…
За дверью возмущенно закашляли:
- Гость тоже выискался. Почем знать, может у тебя целая шайка в парке прячется. Не пущу, мил-человек, иди себе.
Он не двинулся с места, просто стоял и ждал. Толстая дверь плохо пропускала звуки, но он ясно различил второй голос, похоже, женский, торопливую и неразборчивую речь. Потом старик окликнул:
- Эй, прохожий? Повезло тебе. Хозяйка велела впустить. Не знаю, чем ты ей, оборванец, глянулся…
Он сдержал улыбку.
Стукнул снимаемый засов, коротко взвизгнули петли. Старик приоткрыл дверь, с подозрением оглядел гостя и посторонился, впуская. Он шагнул и оказался в широком сумрачном коридоре. Стены украшали выцветшие старые шпалеры. Он шпалеры не любил. Слишком легко спрятать за ними все что угодно. Коридор был высокий, в полтора этажа. Лучи света, пробивавшиеся сквозь пыльные наддверные оконца, его как-то освещали, но дальше от входа становились совсем темно.
За его спиной гремел ключами и задвижками старик. Суровому стражу на вид было под пятьдесят, и руки у него уже заметно подрагивали. На поясе висел кухонный тесак – надежное оружие, хоть сейчас в бой. Пришельцу стало почти смешно. Удивительно, как его вообще пустили.
- У меня конь там, в парке остался…
- За коня своего не волнуйся, - старик поджал губы, - найдем ему закуток. Пошли.
Он шагал за стариком, оглядываясь по сторонам. Напряглась невидимая струна. На первом этаже было темно, толстые дубовые ставни закрывали окна, а там, где ставен не было, здешние обитатели, не мудрствуя лукаво, набили доски. Огонек в фонаре старика трепетал, неровный свет выхватывал из мрака то стершееся лицо на гобелене, то растрескавшуюся деревянную панель стены, то угол шкафа или стул. Начинало казаться, что и дом уже не совсем дом, и проводник не принадлежит к роду людскому, и идут они куда-то в царство теней, что лежит глубоко под землей. За пределами круга света что-то вздыхало, шуршало и потрескивало.
Когда они поднялись на второй этаж, и рассеянный свет пыльных окон приглушил желтое мерцание фонаря, старик задул огонь и поставил фонарь на пол.
- Не живем мы внизу, - пояснил он, - Тут безопасней.
Он кивнул, загоняя в глубь души непрошеное и противное облегчение от того, что они вышли на свет. И мельком удивился – ведь отроду не боялся ни темноты, ни всяких шорохов. А тут…
Старик привел его в небольшую комнату, где оставалась хорошо, если половина мебели. Буркнул:
- Располагайся, тут будешь. Сумки твои принесут. Может и хозяйка придет.
И ушел.
Гость побродил бесцельно по комнате, остановился у незажженного камина и зачем-то провел пальцем по полке. Давненько здесь не жили. Потом подошел к окну. Поместили его в боковом крыле, и кроме парка разглядеть ничего не удалось. Но он не спешил отойти от окна. Половина сознания привычно ловила тихие звуки, а вторая напряженно думала. Старика он не помнил – неважно. Но вот то, что слуга упомянул не хозяина, а хозяйку – это уже хорошо. Значит, мужчин рода в поместье нет, все воюют. Женщина может и не знать его в лицо. Хорошо, хорошо, хорошо…
Заскрипела дверь. Он развернулся, пальцы мгновенно легли на рукоять. И сразу же понял, что зря. Женщина, которая стояла в дверях, явно, служанка, даже попятилась и вскинула руки к груди. Он отпустил оружие и отошел от окна.
- Хозяева учили тебя стучать? – спокойно поинтересовался он.
Видно было, что она такого не ожидала. Привыкла уже, наверное, иметь дело с погорельцами и нищими.
- Я ваши вещи принесла, мастер, - неуверенно пробормотала служанка. Голос был тот самый, что он слышал за дверью.
- Спасибо. Сложи куда-нибудь.
Пугливо косясь на его руки, служанка положила сумки в колченогое кресло.
- Хозяйка велела сказать, они сейчас обедать будет. И чтоб вы с ними поели.
- Передай: я горд оказанной мне честью. Подожди. Какое место в роду у твоей хозяйки?
Служанка даже выпрямилась.
- Госпожа – супруга первого сына рода, господина Матоша.
- Спасибо.
Когда женщина ушла, он тихо пробормотал: «Значит, Матош».
Обед сервировали в просторной комнате на втором этаже, если он не ошибался – бывшей зимней гостиной. На непокрытом столе была аккуратно расставлена грубоватая, крестьянского вида, глиняная посуда, а рядом с ней красовались изящные серебряные приборы. Смотрелось все это великолепно. Ему нравились подобные контрасты. У стола стояли два стула. Он сел и вопросительно взглянул на старика.
- Госпожа сейчас будут.
Он знал этот обычай. Дурной тон, если гость заставляет хозяина ждать. Пусть лучше он придет первым. Ему это было нетрудно.
Хозяйка вошла в гостиную. Она выдержала ровно столько, сколько требовала вежливость. Он встал, разом вспомнив, как следует держаться, хотя думал, что война давно уничтожила в нем все манеры. Оказывается, он ошибался. Хозяйка чуть заметно покраснела и кивнула. Она тоже отвыкла от такого.
Он подождал, пока она сядет, и уселся сам.
- Можешь подавать, Оанн, - голос у нее оказался очень мелодичным. Она обратилась к гостю, - простите мне скудость трапезы, но в нынешние дни дом не может похвастать богатством.
- Зато он не оскудел радушием.
Хозяйка снова слегка порозовела.
- Надеюсь. Вы сказали, что бывали здесь прежде, но ваше лицо мне незнакомо.
- Я хорошо знал вашего мужа, госпожа, и … других его родственников.
- Может быть, мы знакомы заочно, господин…
- Простите, госпожа, - спокойно произнес он, - но я не могу открыть вам свое имя, потому что опасности, нависающие надо мной, могут задеть и вас. Не пытайтесь догадаться, кто я.
Как легко лгать, говоря чистую правду!
Хозяйка медленно кивнула, уважая желание гостя – даже при таких необычных обстоятельствах. Обедали молча. Еда была простая, под стать посуде, но он не привередничал. Он давно уже не мог себе позволить лишней разборчивости. Когда Оанн принес вина, хозяйка заговорила опять:
- Вы едете с юга? Скажите, не слышали вы о Матоше? Я так долго не получала вестей.
- Госпожа, - он посмотрел ей прямо в глаза, - о вашем муже я ничего не знаю. Надеюсь, он жив.
Она стиснула руки и прошептала:
- Я тоже.
- Этот заброшенный дом – не самое лучшее место для молодой женщины. Как вышло, что вы остались здесь, а не уехали куда-нибудь на север?
- Это слишком быстро стало невозможным. Война забрала почти всех мужчин поместья. Кони тоже… Те, кто остался, понемногу разбежались. Я пытаюсь как-то управляться с хозяйством, но как видите… - она беспомощно развела руками.
- И вы не побоялись впустить меня в дом? Вы очень храбры.
- Я стояла у окна и все видела. Недостойно было бы отказать в гостеприимстве страннику. И потом, вы сказали, что бывали здесь, и я…
Он понял. Затерянная, оторванная от всего мира, она истосковалась по обществу, как узник по свежему ветру. Нежданный гость напомнил времена, когда дом был полон людей, света и веселья, когда не приходилось запирать все двери и прятаться от любого незнакомца. Чувства часто толкают человека на безрассудства.
Он был настороже.
Вечером он лежал в своей комнате и глядел в опрокинутый колодец балдахина. Напряжение, которое весь день держало его в сжатом кулаке, понемногу уходило. Хорошо. Все будет хорошо. Утром он уедет отсюда и никогда больше не вернется. Все хорошо.
Еле слышный звук. Он рывком приподнялся и прислушался. В коридоре опять скрипнула половица. Кто-то подошел к самой двери, постоял и отошел. Он поспешно надел рубашку, нащупал за подушкой кинжал и соскользнул на пол. Тихонько, без единого звука подобрался к двери. Новый скрип дал ему определить, где стоит неизвестный – у противоположной стены, слева. Достаточно далеко. Он распахнул дверь.
От дуновения воздуха нежный огонек свечи отчаянно затрепетал, грозя погаснуть. Хозяйка прикрыла его рукой:
- Я не хотела вас беспокоить.
- Что-то случилось? – спросил он резче, чем хотел.
- Нет-нет, все в порядке.
Он прислонился к косяку, понемногу расслабляясь, и незаметно отложил кинжал. Похоже, ему по-прежнему ничего не угрожало.
- Вы уверены?
Она словно не услышала вопроса.
- И все же, скажите - как вас зовут? Не смотрите так. Я понимаю, что не ответите. Ведь не ответите?
Он покачал головой. Что же с ней такое? Пальцы нервно стискивают бронзовый подсвечник, щеки горят пятнами румянца. Словно женщина не в себе.
- Послушайте, как тихо! – внезапно сказала она, - как будто на всем свете никого нет. Все исчезли. Безлюдный старый дом, ему никто не мешает думать… вспоминать… говорить с собой… Иногда мне кажется, что вещи оживают и шепчутся. Здесь полным-полно призраков, знаете?
Где-то затрещало старое дерево, и ее голос дрогнул, как язычок пламени.
- Слышите?
- Просто доска рассохлась. Идите спать, госпожа. Вы устали и напуганы. Вот увидите, утром все будет по-другому.
Она подошла совсем близко. Глаза лихорадочно блестели.
- Вы думаете? Здесь столько призраков. Они ненавидят людей. И, особенно, меня… О Господи!!!
Он подхватил многострадальную свечу, что едва не выпала из ее ослабевших пальцев. Чуть не ослепнув от страха, хозяйка жалась к нему, судорожно пыталась укрыться от опасности.
- Госпожа, госпожа, - он отступил на шаг, но она качнулась следом, - успокойтесь. Просто ветер. Ветер воет в трубе. Не бойтесь. Ну?
Она тихо всхлипывала. Диковатый пронзительный вой разрушил в ее душе остатки мужества. Надо было хоть на кого-то опереться. Она так давно жила в страхе и одиночестве, одна в заброшенном доме. Он понял это и с удивлением обнаружил, что жалеет. Какого черта, она же ни в чем не виновата. Только в том, что была женой Матоша… И он невольно гладил левой рукой вздрагивающие плечи, обнимал, шептал что-то доброе, и не думал ни о каких угрозах.
Так все и случилось.
По давней привычке он проснулся рано, гораздо раньше ее, и теперь просто лежал, скользил взглядом вокруг. В общем-то, ничего не изменилось. Он мельком глянул на женщину, что уютно устроилась рядом. Темные волосы прихотливым кружевом прядей рассыпались по всей подушке. Мирный сон разгладил ее лицо и разрумянил щеки. Сразу же стало видно, что она еще молода и красива. Исчезли страх и напряжение, искажавшие черты, спокойствием и беззащитностью веяло от спящей. Он отвел взгляд.
Лицо его было далеко не мирным, вовсе не таким, как следовало бы ожидать. Оно слегка обострилось и стало суше, углубились складки, которые придавали ему мрачноватость, резче обозначились круги под глазами. И ни тепла, ни нежности в жестком бесстрастном взгляде. Нелегко дались ему эти сутки. А то, что случилось… нет, оно не изменило ничего.
Женщина вздохнула и открыла глаза, и его отстраненное лицо немедленно стало мягче. Она неуверенно улыбнулась. Трудно, конечно, решить, как держать себя с незнакомцем, который в первую же ночь разделил с тобой ложе. Естественно, из самых лучших побуждений.
- Как спалось, госпожа? – помог он ей.
- Спасибо… Хорошо, – она не смотрела ему в глаза, - Спокойно.
Еще бы.
- А вам?
- Превосходно.
Как ни странно, в ее взгляде мелькнул страх. На лице снова появилось напряжение. Она старательно отводила глаза и судорожно куталась в одеяло. Он угадал ее невысказанную просьбу и хмуро улыбнулся.
- Одевайтесь, госпожа. Я отвернусь.
Она ответила что-то совсем неслышно, потом торопливо шуршала одеждой у него за спиной и молчала. У него тоже не было никакой охоты разговаривать. Туман отчуждения между ними все сгущался. Он даже вздохнул с облегчением, когда хозяйка тихонько выскользнула из комнаты.
К завтраку, который Оанн подал все в той же бывшей гостиной, она вышла бледная, сосредоточенная и с припухшими веками. То ли не выспалась за ночь, что было не так уж удивительно, то ли плакала у себя в комнате.
- Могу я спросить, каковы ваши намерения? – сказала она, едва сели за стол, - вы сказали, что едете на север.
Невольно он задумался. Чего она хочет: чтобы он остался? Или наоборот, спровадить поскорей и забыть о своем грехе? И что означает ее испуг? Страх огласки или его притязаний? А может быть, боязнь нового одиночества?
- Я уеду сегодня, госпожа. Конь мой, должно быть, уже отдохнул. А если хотите, - он удивился сам себе, - можете поехать со мной. Я провожу вас до безопасных мест.
Как будто что-то дрогнуло в его затвердевшей душе. Сейчас он даже хотел помочь ей. Несмотря ни на что. А хозяйка опять не сумела скрыть испуг.
- Одна?
- Отнюдь. Возьмите с собой слуг.
Она подумала и качнула головой:
- Нет. Этот дом никогда еще не бросали. И здесь я скорее дождусь.
Он понял, кого она будет ждать.
- Как хотите.
Завтрак прошел в тишине. Даже Оанн, глядевший на гостя с неприязнью, старался не шуметь. Хозяйка выглядела подавленной. Наверное, рассудок сурово корил за ту минуту слабости, когда она поддалась чувствам и переступила границы. Теперь она, должно быть, жалеет об этом. Он не собирался ни выяснять, ни утешать, ни оправдываться. Скоро в дорогу.
Поев, хозяйка молча покинула комнату. Оанн с видом оскорбленного до глубины души человека принялся собирать посуду, очень скоро не выдержал и заворчал:
- Расселся… Собрался езжать, так езжай. Ишь, устроился, как у себя дома. Или тебе дорогу до конюшни показать?
- Не надо, - бросил он, вставая, и взял ломоть хлеба, - Задняя дверь заперта?
Оанн только фыркнул в ответ.
Он вышел из дома и словно заново родился. После затхлых комнат холодноватый утренний воздух казался живой водой. Пахло землей и мокрыми листьями. Недолгий путь вокруг дома радовал больше, чем когда-то прогулка по королевскому парку. «Как хорошо, - подумал он, - в путь, в путь».
Конь обрадовался ему, все норовил потереться мордой. Хозяин скормил ему нарочно захваченный хлеб и придирчиво осмотрел. Он приходил накануне под вечер, проверить, как устроили его товарища. Теперь конь выглядел гораздо бодрее.
- Да, дружище, - сказал ему хозяин, накладывая седло, - мы на месте не сидим. Судьба у нас такая.
Похоже, подобная судьба коня не очень-то радовала, он даже заупрямился, отказываясь покинуть стойло. Предчувствовал нелегкую дорогу. Ведя его под уздцы, странник снова обогнул дом. Дорожка вливалась в главную аллею шагах в десяти от крыльца.
А у дверей стояла и куталась в шаль хозяйка. Он остановился.
Она спустилась по ступеням и подошла ближе.
- Я была неприветлива за завтраком. Извините.
- Я не обиделся, - он должен был бы улыбнуться, но не хотел.
- Мне кажется, вы поймете, - голос ровен и сух, - Я не принадлежу себе. Вы сохраните это между нами?
Он ответил еле заметным кивком.
- Хорошо. Я в вас не ошиблась. Но все же уезжайте. Надеюсь никогда вас больше не увидеть. Но я буду помнить.
- Я тоже.
Он вскочил в седло. Оборвались последние нити. Хозяйка сделала несколько шагов к крыльцу, потом вдруг обернулась и спросила:
- Все же… Кто вы?
Его рука легла на седельную сумку. Несколько секунд он смотрел на нее сверху вниз. Она ждала ответа, любого ответа – тоненькая, запрокинув голову, придерживая на груди шаль. На мгновение время натянулось струной и остановилось. Все застыло вокруг этих двоих, стих ветер, кленовый лист, сорвавшийся с ветки, никак не мог упасть, все парил над ними яркой птицей. Окаменели легкие складки платья и вьющийся по ветру локон. Потом струна лопнула, и все снова ожило.
Он улыбнулся странной, кривоватой и очень спокойной улыбкой и произнес:
- Я…
Сначала она решила, что ослышалась. Он не мог, он просто не мог… Но на его губах тлела усмешка.
Он сказал правду. Тьма затопила ее разум.
Враг, вечный враг! в ее доме, как посмел? враг ее, мужа, всего рода. И она принимала его! Как смыть теперь бесчестье?! Она рванулась с места с низким горловым рычанием, шаль упала в грязь, не человек, а зверь, волчица с одной только страстью – убивать. Добраться до него, вцепиться в горло, рвать ногтями, выдрать глаза! Убить, убить, он обманул, опозорил, надругался над ней, над честью, домом, родом, всем. Он опоганил все. Убить!
Убить.
Сильный удар отбросил женщину на ствол ближайшего клена. Она сползла наземь и замерла, запрокинув лицо.
Мгновение он смотрел на нее, потом пустил коня шагом.
Он не оглядывался.
19.02.1999 - 19.03.1999