Сиреневый рассвет полыхнул искрами огненных бликов, словно раненный зверь. Нет, это не тот огонь, совсем не тот. Ахинея не дает индуктивного воображения при зачатии Нового Мира в таком освещении. Свет Обязан быть прозрачным и функционально–прекрасным, как Экспонента, то есть Я. Даже Розовые очки не могут отфильтровать помеху, разбивающую в дребезги Музыку Сфер. Это пение дроздов. Его волшебность совершенно не функциональна. Наверное, по подобной причине когда-то в Китае убили всех воробьев. Несовместимость Изначально функционального и Трансформированного в функциональное приведет ещё к мириадам смертей. Так устроен Мир. А Мир не совместим с миром. Это понимают и дрозды. От того утренние серенады этих оракулов столь волшебны и загадочны. Столь же, сколь волшебна и загадочна Смерть. Ахинея пытается уйти от неё, но это не имеет ни смысла, ни возможности. Поэтому музыкальность первична, а восприятие вторично. Поэтому музыка Баха, Бетховена, Шопена столь волшебна, а музыка Шнитке и Дебюсси похожа на мусор. Так и есть, хотя мусор и грязь необходимы. Из них растут цветы. Поэтому хард-рок не умер а, полыхнув рассветом, горит в ноосфере пылающим цветком Смерти, которая только и есть единственный контрагент Жизни, вне версий Ахинеи.
— Но ты же сама несёшь полную ахинею! Ты хотя бы послушала, на что это похоже? Это ещё мрачней раздвинутых ног.
Не знаю. Я спросила — мне ответили. И сказали, что писать нужно не задумываясь и ничего не запоминая. Хотя, у меня ещё не получается моментально забывать то, о чем я пишу. Но я стараюсь. Ахинея пообещала помочь.
— Не стоит ей верить.
Короче, форс–мажор никому никогда не помогал, но и не мешал. Без него не было бы самого понятия непреодолимости. И я так считаю. Я считаю, что дрозды поют правильно. И Шопен умер не даром, хоть и рановато. Но это, смотря для кого. Сиреневый рассвет… Без него Зверь не выживет. Мерцание огней за горизонтом ничего не стоит, если кто–то ежесекундно не умирает, уступая место некст–приоритетам которые не могут ими быть, в силу равнодействия потенциалов, вне феномена, то есть как вещь в себе. Про это поет и орган Баха, и фортепиано Шопена, и скрипка Поганини, и гитара Брайан Мэя. Не знаю, но, наверное, человек, как вид, исчезнет тогда, когда убьёт в себе Зверя окончательно. И когда–то этот зверь так и не преодолеет горизонт и не взорвется новым днем. Так будет. Цветок на закате закрывается. Закат рассвета непреодолим.
— Но ведь есть желания! Есть букет желаний, бутоны которого никогда не закроются!
Бутон желаний? Да, это единственное, что есть. Но про это никто не говорит. Потому, что умеют разговаривать. Дрозды разговаривать не желают, и поэтому рассвет до сих пор сиреневый, и до сих пор в нем живет Зверь.