О ВЕРЕ И НЕВЕРИИ (продолжение)
Экскурс в “параллельные миры”
Лескова, Достоевского, Пушкина -
по поводу одного нынешнего богоборческого выплеска
[1994]
12. “Сердце материалиста”?
Пушкин. Не годится поминать его имя всуе. Между тем, наш большой разговор окажется незавершенным, если, посетив миры Лескова и Достоевского, не шагнем в мир Пушкина, в его космос.
Мы глотнули Свободы, и — “поехала крыша”. Говорят: чересчур стремительно всплыли на свет дня — из мрачных глубин бесправия. Так-то оно так, но лишь отчасти. Главное же в том, что со Свободой вообще шутки плохи. Чувство Свободы: для кого-то дар Божий, для других — соблазн Дьявола. Уж если кто знал толк в Свободе, так это Пушкин. Свобода — корень его натуры, источник и лейтмотив вдохновения. Он видел в ней начало всех начал, безусловную истину, высшую справедливость. Иными словами: ОБОЖАЛ ее. Тяга и устремленность к этому Божеству — его доминанта.
Но Пушкин не был бы Пушкин, если бы не постиг тупиковость этой идеи-фикс. Парадокс свободы, бумеранг свободы ошеломил его еще в самом начале пути. Да, свобода была его первейшая необходимость, но ведь всякая необходимость — уже не свобода. Он обладал немыслимо полной свободой, но и она в равной мере господствовала над ним!
Свобода по природе своей призвана освобождать — в том числе (как это ни прискорбно) от истины, смысла, да и от свободы тоже, ввергая человека в хляби Безверия, Всеотрицания, Неволи. Впрочем, для Пушкина неволи как таковой не существует. В его бесподобном космосе сложилось удивительное “сожительство” – Свободы и Неволи. Он не свободен был от всевозможных суеверий, от заядлой и вроде бы мистической склонности ко всему таинственному, необъяснимому, но — все-таки у него было довольно свободы, чтобы легко и бестрепетно трунить и посмеиваться над этой своей “слабостью”.
Немаловажно и то, что Пушкин предпочитал составлять свое мнение о всякого рода “чудесах” не по слухам и пересудам, не по сенсациям в общественной атмосфере, а из первых рук. Так, он счел чистым вздором мистические бредни петербургской публики по поводу мнимого открытия (“Луна обитаема”) английского астронома Гершеля и, скорей всего, исходил при этом из прямого знакомства с трудами этого знаменитого ученого. Во всяком случае, в домашней библиотеке у Пушкина были две книги Гершеля, изданные в Брюсселе (1835) и Париже (1836).
Некоторые умы, судя по кругу чтения Пушкина, склонны были утверждать, будто он стремился “поверять алгеброй” всё загадочное и потустороннее. Его и впрямь особо интересовали научно обоснованные попытки приоткрыть завесу будущего, предсказать ход событий. Невзирая на крайнюю свою нелюбовь к математике, он вникал в теорию вероятностей, тем более что она могла быть применена, помимо всего прочего, и в карточной игре — еще одной его “слабости”.
Короче говоря, за полтора века нашего сиротства (прозябания без Пушкина) целые поколения знатоков и “фанов” поэта сходились на том, что его душе не было дано живое чувство первозданной Веры. Многие исследователи, обращаясь к его личности, к его творческому гению, довольствовались неутешительным (а для кого-то, совсем напротив, — горделивым) выводом: у него-де был явный пробел, чуть ли не вакуум религиозного духа. Тем самым подтверждались, в частности, слова Пестеля о том, что у Пушкина “сердце материалиста”. Ссылались и на характеристику, данную самим Пушкиным роковому герою “Пиковой дамы” Германну: “Имея мало истинной веры, он имел множество предрассудков”. Не могли, разумеется, запамятовать и озорную богохульную “Гавриилиаду”…
Но, с другой стороны, немало было и тех, кто стремился отвести от поэта обвинение в злокачественном “афеизме”. Их логика такова: грехи юности он искупил, и сполна, а к концу жизни он вообще вступил на путь высочайшего откровения, запредельного света…
Что можно сказать обо всем этом сегодня?
Я сделал бы акцент вот на чем. “Гавриилиаду” принято считать грехом юности, как бы списывая эту шалость со счетов — по причине, так сказать, несовершеннолетия автора. Но ведь еще за несколько лет до сотворения этой “кощунственной”, “афеистической” шалости, совсем еще зеленым юношей, Пушкин создал эпохальную поэму, совершенно особую по своей тональности, по заложенному в ней смыслу. Удивительно зрело, с потрясающей силой явлена здесь страшная ЦЕНА БЕЗВЕРИЯ. Пройти мимо этого произведения (оно так прямо и названо: “Безверие”) — всё равно что пройти мимо Пушкина.
Он изобразил вполне свободного человека, не зависимого ни от людей, ни от Бога. И что же? Чем чревата эта свобода? Он “видит с ужасом, что в свете он один”, и “бродит он с увядшею душой, своей ужасною томимый пустотой”. Он тяготится своей вольготностью: “лишенный всех опор”, ищет связующих его “уз”. Но ему уже не дано поверить во что бы то ни было, он обречен оставаться с глазу на глаз со своей свободой, которая сделала его самым жалким из рабов. Ему некого винить в своей беде — он сам “безумно погасил отрадный сердцу свет”, он сам, и никто другой, подарил себе “безверия мученье”. Его неизбывная драма заключена в нем самом — “собою страждет он”.
Он не устает изыскивать себе опору — надежную, вечную, истинную, хотя бы ценой своей независимости. Но дух свободы неискореним.
Он бога тайного нигде, нигде не зрит,
С померкшею душой святыне предстоит,
Холодный ко всему и чуждый к умиленью…
………………………нет, нет! не суждено
Ему блаженство знать! Безверие одно
По жизненной стезе во мраке вождь унылый,
Влечет несчастного до хладных врат могилы.
Было бы, конечно, ошибкой ставить знак равенства между героем “Безверия” и самим Пушкиным. Но гораздо большей оплошностью будет, если мы сведем роль поэта к позиции наблюдателя. “УМ ИЩЕТ БОЖЕСТВА, А СЕРДЦЕ НЕ НАХОДИТ” — этой коллизией пронизан весь путь Пушкина. “Собою страждет он” — тоже сказано не о третьем лице: о себе. Не надо считать, что его погубили враги, долги, цари, бенкендорфы. Не надо искать виноватых. Низко и глупо — упрекать в чем-либо жену. Не стоит порицать и друзей — дескать, недопоняли, убили равнодушием, отчужденьем. СОБОЮ СТРАЖДЕТ ОН…
В мае 1834 года в дневнике поэта появились знаменательные слова: “…я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного”. Повод для этой записи — желание распрямиться перед царем земным, но Пушкин не преминул здесь заявить, как бы невзначай, о своей независимости и от Всевышнего. Гордыня? Скорее, пожалуй, простое достоинство. Отсюда и все муки, вся гибельная страсть.
Здесь коренится неиссякаемое “смутное влеченье чего-то жаждущей души”. Он как мог увещевал себя: “Веленью Божию, о муза, будь послушна”, но Свобода, “вольность святая”, вновь и вновь захватывала его, как драгоценную добычу, перемежая “души прекрасные порывы” и “змеи сердечной угрызенья”…
Напрасно я бегу к сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам…
Вот и попробуй после этого рассудить: что ближе и милей Пушкину и нам самим — Свобода или Неволя, Безверие или Вера?
(Продолжение следует)
Перечень главок: 1. Мелочно тщеславный старичок - 2. Христиане или нехристи? - 3. Чудеса в решете - 4. Я держусь земного и перстного - 5. Волна и впадина - 6. Палочка-выручалочка - 7. Сын и отец - 8. Играет игрушкой, которая есть Бог! - 9. Дитя неверия - 10. Люби других, как себя - 11. Бесовская интервенция - 12. Сердце материалиста? - 13. Гений и Бог — вокруг да около - 14. Не то, не то, не то! - 15. Ухватить себя за волосы