Сегодня бы я хотел поделиться с уважаемыми читателями своими впечатлениями от одного не очень известного романа. «Дон Хуан» - единственная на сегодняшний момент книга испанского писателя Гонсало Торренте Бальестера, переведённая на русский язык и находящаяся в широком доступе. Прочитал этот роман я прошлой весной, так что за мной был должок, о котором я просто не имел права забывать!
Бывало ли с вами когда-нибудь, что некое произведение искусства вас удивляло и удивляло неожиданно, поскольку приобщиться к нему вы решили наугад, не подозревая о его достоинствах. И для вас открывался целый новый мир. Не только конкретного произведения, но и его творца. Для меня так было с Яном Бэнксом. Дома стояла книжка, я решил прочитать, чтобы не пропадала, и не ошибся.
Ещё чаще такое происходило с музыкальными альбомами. Поскольку об известных писателях я часто слышал ещё до прочтения их трудов.
Помню, как первый раз меня поразила органная ярость Uriah Heep.
Ещё дольше я находился под впечатлением от полиморфизма хамелеонов современной сцены Faith No More.
Не так давно я на каждом шагу расхваливал авангардных Nightwish – Diablo Swing Orchestra.
Состояние удивления от литературных произведений всё-таки гораздо более приглушённое и интеллигентное, чем от музыкальных, поскольку оно не может не быть интеллектуально опосредованным.
Роман «Дон Хуан» я смаковал, сколько мог. Не часто же попадаются произведения увлекательные с сюжетной точки зрения, безупречные с эстетической и заслуживающие внимания с точки зрения своей сложности. Именно такой оказалась книга Бальестера.
Чтобы не откладывать повествование в долгий ящик, скажу сразу: рассказ ведётся о современных приключениях Дона Хуана Тенорио и его слуги Лепорелло. Рассказчиком поневоле становится участник тех событий и исследователь-литературовед, изучавший всевозможные литературные источники, повествующие о знаменитом обольстителе. При этом на протяжении всего романа эти гости из прошлого тщатся доказать маловерному исследователю свою подлинность и доказывают, однако вместе с тем он лишается возможности обрести собственное подлинное счастье.
Бальестер даёт интересную апокрифическую трактовку многих поступков Дона Хуана. Много места в романе занимает эпизод с убийством Командора. Тот воспользовался неопытностью молодого наследника и обманом вовлёк его в сети продажной женщины, посчитав его лёгкой добычей. Молодому Дону Хуану после этого снится сон, в котором он предстаёт перед судом, состоящим из всех своих предков. Это одна из главных сцен всего романа, которая расставляет приоритеты и объясняет последующие поступки Дона Хуана. Предки, явившиеся молодому дворянину во в сне уверяют его, что он должен убить Командора де Ульоа. Дон Хуан долго пытается увильнуть от тягостной обязанности, уповая в том числе и на бога. Многочисленные предки объясняют последнему из рода Тенорио, что ввиду своей знатности они все живут в отдельном раю и бог старается во всё это не вмешиваться.
Поначалу Дон Хуан относится к ним со всем почтением, любя их как своих родителей, но затем понимает, что это только всё усложняет:
«Теперь же я понял, что любовь сделалась помехой, любовь питала во мне нерешительность и слабоволие. И я постарался изгнать из сердца все чувства, кроме чувства долга. Что мне и удалось. Я тотчас ощутил великое облегчение. Без любви выходило всё проще.»
Затем следует длинный и очень любопытный диспут, касающийся по большому счёту основ христианства. Дон Хуан недоумевает, как он может посягать на убийство, если понимает, что при этом бог от него отступится? Нельзя же одновременно желать убить и готовить раскаяние? Это непреклонному дворянину кажется непозволительным двуличием…
Предки успокаивают его: жизнь христианина состоит из уловок.
Во многом, это классический конфликта долга и личного мироощущения, который в итоге выводит Дона Хуана из-под юрисдикции его предков, хотя при этом он не позволяет себе малодушия. Он пытается найти собственный путь в жизни. И поступать он хочет, согласуясь лишь с собственным чувством долга, которое оказывается выше и христианской морали, и “мирского закона крови”. В этом смысле, книгу Гонсало Торренте можно назвать гимном индивидуализма.
Сперва путём теологических умозаключений Дон Хуан приходит к необходимости отречься от господа, потому что “Он с небес позволил эту насмешку”. Ведь его честь требует, чтобы он всё-таки убил Командора.
Есть и другой путь: просить господа о прощении и самому простить Командора.
Но адвокат, который вел переговоры с Доном Хуаном со стороны возмущённых предков (!), спрашивает разве он при его уме не в состоянии найти аргументов, которые бы позволили ему и убить дона Гонсало, а затем примириться с богом?
Молодой Тенорио даёт очень правильный и четкий ответ: таких аргументов он не принял бы сам. И затем он говорит, что глупо вести двойную игру с богом. Для Дона Хуана, что очень важно Господь не надсмотрщик, сидящий где-то там далеко, а внутренний судья, кто-то почти равный ему. В общем-то, от этой идеи недалеко и до того, чтобы стать самому себе судьёй и богом. Это разумный выход для по-ницшеански сильного человека.
В одном из эпизодов он задаётся достаточно интересным вопросом:
«… мой едва ли не религиозный восторг – желание отыскать бога в теле Марианны – сменился разочарованием, ибо в наслаждении человек одинок, сам по себе. И вот я хочу вас спросить: отчего Бог не сотворил всё иначе? Отчего он сделал плоть прекрасной и вожделенной, а после изрёк, что плоть греховна?»
Дон Хуан задаётся вопросами библейского масштаба, и не случайно за его душу начинается борьба между Богом и Дьяволом, посланником последнего как раз и выступает Лепорелло!
После рокового сна, Дон Хуан собирается куда-то ехать, но проговаривается о своём сне Мариане. После это он поясняет, что очень немногие сумеют его понять:
« - Есть грешники, от которых люди шарахаются хуже, чем от прокажённых. Люди притворяются, что напуганы, но на самом деле в них просыпается чувство вины.
- Ежели сеньор согрешил – поскорей бы покаяться!
- Я не согрешил, я – грех.»
Последняя фраза Дона Хуана многозначительна и пока не очень понятна, однако возникающие ассоциации роднят эту фразу с одной из строк Мильтона в «Потерянном рае», где сатана говорит что-то вроде: «Я ад и ад во мне». Точнее вспомнить не получается. Не совсем же канонический образ Марианы очень близок к знакомому нам образу кающейся грешницы Сонечки Мармеладовой.
В церкви Дон Хуан предаётся размышлениям о собственной судьбе и о том, к кому он теперь примкнёт. Он признаётся нам в том, что дьявол его никогда не прельщал, ведь его отнюдь нельзя назвать кабальеро из-за его двойственности.
Кстати, подтверждение этим словам, насчёт природы Дона Хуана мы увидим и позже, когда Лепорелло расскажет современному повествователю историю о донье Химене. Тогда Дон Хуан начал обольщать эту святую с публичной исповеди в храме, на которой присутствовали монашки. Он использовал своё актёрское ремесло и полностью обворожил эти невинные души. Там есть такие строки:
«Дон Хуан без промаха попадал в цель, а целью служили ему чистые сердца и души, перед которыми впервые во всей своей мрачной беспредельности простёрся грех. Они не понимали его, как нельзя понять бездну, но чувствовали себя приманенными, побеждёнными им.»
Затем Лепорелло удивит нас интересным признанием, которое также характеризует Дона Хуана с интересной стороны. Этот слуга периодически покидает свою земную оболочку и в виде духа может путешествовать по земле. Он проникает в обитель монахинь-бернардинок. Их терзают воспоминания о выступлении хозяина Лепорелло в церкви, не оттого, что они желали его, они не знали греха. Их тревожило какое-то смутное предчувствие. Дон Хуан пробуждал в женщинах тайных чудищ подсознания или же высвобождал их из-под оков добропорядочности. И вот, что говорит Лепорелло, поражаясь обольстительной силе своего хозяина: «Я испытал внезапный укол профессионального стыда. Опытному бесу надобились бы годы и годы, чтобы устроить такой разор среди женского воинства; а мой хозяин достиг этого только словом и всего за четверть часа.»
Впоследствии выясняется, что Командор не только втянул дона Хуана в тенета порока, но и стал порочить его в глазах местного общества и даже ославил его перед местным священником. В частности он упомянул, что даже хотел отдать за того свою дочь. Но на самом деле это было пустой болтовнёй, т.к. он был готов оставить дочь монашкой, только бы она осталась при нём. Такая в нём клокотала безумная ревность. Это и наталкивает молодого Тенорио на мысль сделать свою мысль гораздо более изощрённой, надругавшись на его сокровищем и отцовскими чувствами. Более того, Бальестер рисует Дона Хуана ниспровержителем всевозможных лже-принципов: тот приходит в спальню к Эльвире после того, как убивает её отца…
Однако самой апокрифической частью является, конечно, не эта. Далее Бальестер делает грехи Тенорио неимоверно трудными для понимания, делает их умозрительными и не имеющими отношения к плотской жизни человека.
Сперва он произносит каноническую в своей литературности фразу:
« - Как река бежит к морю, так я спешил к тебе.»
И именно это наталкивает его на мысль, что он снова несвободен. Что он попал в плен ситуации, что им руководит голос крови. И он уходит, так и не познав дочь Командора. И это шокирует, оскорбляет её ещё больше, чем обычное надругательство. Это что-то вроде пренебрежения выигранным призом. Он говорит, что придёт в другой раз.
Вот этот эпизод мне очень напомнил одно эссе Борхеса, в котором он размышляет над тем, было ли предательства Иуды в самом деле преступлением или его можно посчитать жертвой, только ещё более тяжкой, чем жертва самого Христа. Ведь он сделал то, чего не хотел делать больше всего в жизни…
Любопытный эпизод происходит ещё до убийства Командора и осквернения его дочери – Дон Хуан забавляется с женой Командора, которую тот держит взаперти и никого не говорит о её существовании, поскольку она является иноверкой. И то, что знатный дворянин нисходит до очередного запуганного существа и расположенного так низко на социальной лестнице говорит не только о его всеядности, которую можно было сравнить с неуёмной любвеобильностью Карамазова старшего. Или помните, как говорил Тони из «Метроленда» Джулиана Барнса: «Я не могу представить себе женщину, которую я могу не захотеть». Дело немного не в этом. Он внутренним взором страстным и нежным одновременно способен в любой разбудить и разглядеть женское начало. И эта невольница вслед за возвеличенной проституткой – яркое тому подтверждение. Немного позже как раз об этом же самом говорит Лепорелло современному исследователю истории знаменитого любовника:
«Для моего хозяина не существует понятия “женщина вообще”, но только конкретная женщина, отличная от прочих, неповторимая. Когда он докапывается до её индивидуальных свойств, даже если они упрятаны глубоко-глубоко, тогда он и одерживает выдающуюся победу, и тут ни один профессиональный соблазнитель, ни один Казанова ему не соперник. Какая у него интуиция, друг мой!», - далее Лепорелло рассказывает о случаях, когда под действием чар его хозяина из-под приглядной внешности женщин раскрывалась сверкающая, как бриллиант, душа.
При их встрече донья Соль признаётся, что ждала его, как с религиозным восторгом ждут мессию. Она спрашивает, человек он или дьявол. Она рядом с Доном Хуаном чувствует себя в раю и хочет, чтобы отныне не существовало бога. Донья Соль желает принадлежать одному Дону Хуану…
Постепенно это начинает понимать и сам Дон Хуан. Он видит, что все женщины желают, чтобы он заменил им Бога. Главный герой романа вдруг понимает, что через него действуют силы, позволяющие соперничать ему с богом. Он сперва боится такого богохульства, но затем вспоминает язвительный вопрос своих предков о том, в самом ли деле он решил соперничать с Творцом? И он очередной раз решается на бунт, чтобы исчерпать грех до последних пределов. Но вознеся донью Соль к вершинам блаженства, он чувствует вину. Пытаясь бороться с этим, он переходит к самым изощрённым логическим доводам, например, он приводит такой довод: раз он чувствует раскаяние, стало быть, Господь, на самом деле, не покинул его.
Дон Хуан в интерпретации Бальестера представляется мне необычайно интересным сочетанием героя-богоборца и героя плутовского романа. Одного из великих хитрецов, наподобие Гермеса, Одиссея, героев «Декамерона» или Остапа Бендера, наконец. И изворотливого обманщика в интеллектуальной сфере, этакого софиста.
Интересно, что потом, после испытанного наслаждения совсем о другом говорит сама донья Соль. Она вдруг становится очень набожной и покорной Господу. Она говорит:
« Знаешь, я хотела сделать тебя своим Богом, мечтала забыть своего собственного, а ты вернул меня к Нему. <…> Благодаря тебе я поняла, насколько полно принадлежу Ему…»
Это приводит молодого любовника в недоумение, и он понимает, что Господь на этот раз одурачил его и сделал орудием в своих руках. Одна из возможных трактовок состоит, насколько я себе это представляю в том, что Дон Хуан является человеческим лицом Господа или, если так можно сказать, Господом не мужчин, а Господом, близким и понятным для женщин. Бог, которого они пытаются увидеть за Доном Хуаном, одаряет их невиданными силами, вызывает к жизни доселе скрытые особенности их души. Дон Хуан толкает женщин на нечто новое, он заставляет их преодолеет самих себя. Так он заставляет в современном мире незадолго до появления рассказчика выстрелить в себя Соню, чтобы раскрыть её внутренние резервы, чтобы изменить её.
Нашему герою, однако не очень понравилось быть орудием в руках Господа и он решает действовать скромнее. Он понимает, что, влюбив их в себя, он вместе с любовью открывает им и Бога. Ведь бог и есть любовь. Он решает, что надо держаться немного в тени, чтобы верующие жертвы не могли сперва разобрать, за Доном Хуаном настоящего Бога. А неверующим, вообще, надо открыть тайны и вечности, чтобы потом сказать Богу: «Вот тебе дар мой, но рождён он для Тебя из греха». Интересный поступок, которым наш герой ставит себя если и не равным Господу, то очень близким к этому. Свою теорию он решил проверить на Эльвире, об этом-то я уже рассказывал, но не менее интересно, как пришёл к этому Дон Хуан. Он понимает, что обычное обольщение тут немного не подойдёт, поскольку он может пойти на поводу у своего доброго сердца и в итоге жениться на Эльвире. Причём тут подсуетится её отец, который затребует тут же приличную сумму. А в итоге всё и обернётся, как и предсказывали призрачные предки Дона Хуана: Гонсало схапает денежки Дона Хуана. Жениться на девушке и убивать её отца – вещи трудносовместимые. Ещё его беспокоит, что убийство придаст комедийной интриге неуместный трагический оттенок.
Далее следует крайне любопытный диалог, полный еретических мыслей, что и неудивительно, поскольку один из участников дискуссии – чёрт. Вместе Дон Хуан окольными путями подбираются к основам человеческого, христианского общества, расшатывают эти основы, касаются самых запретных тем и пытаются снять все эти табу:
«И адвокат был бы прав. Крыть мне было бы нечем.
— Лепорелло, скажи–ка, в каких случаях соблазнитель избавлен от обязанности жениться на соблазненной им девице?
— Нет таких случаев, коли он кабальеро. Разве что...
— Разве что?
— Разве что он уже женат, хозяин. Но тут и греха будет поболе, потому как он еще и прелюбодействует.
— А ты полагаешь, что плотский грех бесчестит прелюбодея?
— В любой порядочной земле, хозяин, обесчещенным считают супруга. Иль отца, когда речь идет о незамужней девице.
— И по–твоему это справедливо?
— Тут судить не берусь. Так заведено испокон веку.
— Завел – то это небось дьявол.
Лепорелло дернулся и взглянул на меня сердито.
— Чего уж валить на дьявола все подряд? Человек–то и сам не промах по части дурных дел, и без дьявола управляется.
Я, расхохотавшись, схватил его за руку.
— Разве этому учит тебя богословие?
— Знать не знаю, учит оно этому иль не учит, но тут я и свое рассужденье имею. Избавься мир от дьявола, лучше в мире не будет. »
Многие уже, наверное, заметили, как трогательно Лепорелло печётся о своём хозяине, как заботливо заступается за Князя Тьмы. Это соединение реальности и таких библейских персонажей на фоне балаганного веселья и таких забавных персонажей, как Лепорелло порой напоминает роман Булгакова «Мастер и Маргарита» с его соприкосновением повседневности и дьявольщины. Ну и особенно хороши эти размышления о природе зла на манер: «Я часть той силы, что…»
Затем Дон Хуан посвящает Лепорелло в свой изощрённый план:
«— Хотя сам я замышляю согрешить на свой манер, то есть дьявол тут будет ни при чем, даже против его воли. Я — сам и ради себя самого, но от моего греха людям вреда не будет. Получится что–то вроде ученого диспута, спора между Господом и мною. И другим до того дела нет.
— Так ведь вы на помыслах не остановитесь... Начнете богохульствовать вслух, вас детки могут услышать.
— А разве такой путь заказан: творить добро, замешенное на кощунстве? »
И после этого Дон Хуан принимает решение жениться на Марианне, о чём я уже рассказывал. Но совершает этот благородный поступок он не из желания добра распутнице, а из соображений собственной защищённости перед лицом остальных людей или своим собственным, об этом трудно судить с уверенностью.
Перед центральными событиями романа, т.е. убийством Командора, Дон Хуан одержим сомнением, полагая, что, возможно, лучшим бы выходом было бы попросить руки дочери Дона Гонсало. Но в этом он разоблачает хитрые козни дьявола. Как в предыдущем эпизоде сам Дон Хуан задумывался о совершении благого дела из нечистых побуждений, так в этом случае дьявол пытается вывести человека на дорогу, начинающуюся с благого поступка, но ведущую в никуда.
«Но я задался и другим вопросом — уже из привычки к диалектическому анализу: а не дьявол ли мне их внушал? И это меня спасло, ибо я тотчас сообразил: Бог никогда не посоветовал бы мне жениться на Эльвире, ведь она была отнюдь не той женщиной, которая может направить мужчину на благую стезю. Дьяволово коварство привело меня в бешенство: подлое искушение добродетелью, соблазн вроде бы христианской жизнью, хотя в нее вкрапливалось великое множество ничтожных на первый взгляд мелочей — из тех, что как раз и способны завести всякого в преисподнюю, правда безрадостно, бесславно. Теперь я пришел к убеждению, что грешники, подобные мне, приносят лукавому только лишние хлопоты, ведь ему приходится с нами много возиться, мы вечно преподносим ему неожиданности, в любой момент можем поворотить все с ног на голову и ринуться в объятия Господа; потому–то дьявол всегда и отдавал предпочтение людям посредственным с их блеклыми грехами, тем, кто полагают себя вполне хорошими и не сомневаются, что попадут в рай, а оттого всю жизнь мучают окружающих своей несносной добродетелью.»
Особенно хорош эпизод с блёклыми посредственностями, на мой взгляд, и несносная добродетель – какое верное определение для современной нравственности, нетерпимой к нетерпимости и отвратительно политкорректной. А такие самостоятельные и сильные личности, совершенно очевидно, не вписываются в общую, достаточно примитивную схему рая, как награды, и ада, как наказания. Самое интересное, что через несколько страниц Дон Хуан избегает очередной ловушки, но уже подготовленной Господом, который пытается завлечь его на путь добродетели. Но молодой дворянин из Севильи уже не верит в настоящее счастье, которое дарует любовь, поскольку двое влюблённых не могут стать одним существом и даже одной плотью, а могут лишь до определённой степени принадлежать друг другу. Бог ведёт охоту на Дона Хуана и на каждый его хитрый, и непредсказуемый шаг он отвечает ещё более изощрённой ловушкой. Дон Хуан замечает, что Бог использует те же самые приёмы, что и дьявол, только действует гораздо более изобретательно. Но господь тоже искушает.
«Господь всю ночь вёл со мной спор и не раз одерживал верх. Кто бы мог подумать, что Мариана – его приманка, способ лишить меня свободы. Останься я на всю жизнь с этой женщиной, стал бы святым». – Признаётся Дон Хуан Лепорелло. Интересно поразмышлять над судьбой Раскольникова, приди он к таким же выводам относительно Сонечки Мармеладовой. Но роман Достоевского – это, прежде всего, роман о раскаянии, поэтому трудно сравнивать двух этих героев. Их создатели хотели рассказать совершенно разные истории их созданием…
Ближе к концу романа Дон Хуан понимает, что его поединок с Господом приближается к завершению, но не к такому, о котором бы мечтал он сам. Бог просто покидает его, отворачивается от знаменитого борца со всеми нормами и общественной моралью . Господь отказывается от поединка либо из-за того, что презирает титульного персонажа обсуждаемого романа, но это вряд ли: слишком уж крупная фигура этот севильский дворянин, либо просто забывает о нём. Дон Хуан в бешенстве говорит о том, что их сражение должно продолжаться до самой его смерти и Господь не имеет права нарушить этот договор. Почему происходит это знаменательное, хоть и не очень заметное событие? Когда Дон Хуан сперва соблазняет женщину высочайшей нравственности – донью Химену, а затем наблюдает за её гибелью из-за наветов предателей их политического движения в его сердце уже не просыпается никаких чувств. Он лишь поражается, что не ощущает никакого раскаяния. Раньше он грешил, но огонь молодости требовал у Бога раскаяния, и Бог посылал ему это раскаяние, теперь же не происходит ничего.
После этих событий наш герой возвращается в Севилью, потому что так подсказывало ему сердце, но рассказ об этом ведётся не самим Лепорелло современному учёному, а проносится перед нами в виде театрального действия. Да, Бальестер был одним из самых ярких постмодернистов прошедшего века. В Севилье карнавал, и кто-то в маске со шпагой входит в дом к Дону Хуану. На вопрос о том, страшно ли ему он отвечает:
« — Нет, боятся мне нечего, но ведь явились вы либо мстить, либо читать мне проповедь. Если это месть, тем хуже для вас. Ваша смерть лишь упрочит мою славу. Хотя, по чести говоря, слава эта мной не заслужена. Я — не убийца.
— А Командор?
— Он вынудил меня сделать это, и поделом ему.
— Вы циник.
— Отнюдь. Порочность моя не столь совершенна, чтобы ею чваниться.
Казалось, девушка вот–вот лишится чувств. Она безвольно опустила руки и произнесла чуть слышно:
— А Эльвира? Вы забыли ее?
— Это имя возглавляет некий секретный список, список моих, если угодно, поражений. Как можно забыть ее? Командор был мерзавцем, но в душе его дочери пели прекраснейшие птицы страсти. Я не мог, даже если б желал, совратить ее. Люди так и не поверили в это, меня считают виновником ее позора. Клянусь честью, я и пальцем ее не тронул!
Девушка печально подняла голову.
— Мне жаль вас. Вы лишь однажды в жизни струсили, и чтобы не признавать этого, решили назвать поражением то, что на деле было бегством. Почему вы покинули ее?
— В ту ночь разыгрывалась решающая партия. На кон была поставлена моя свобода.»
Очень красноречивый и важный эпизод для понимания всего романа. Романа, структура которого напоминает замыкающееся кольцо. Сам Дон Хуан предстаёт тут, на мой взгляд, человеком, жаждущим объять необъятное и совместить в себе все мыслимые достоинства и недостатки. Он является героем постоянной борьбы и развития. В сугубо человеческом смысле его и не получится назвать одним человеком, ведь он окажется просто ходячим оксюмороном. С одной стороны он отвергает формальную добродетель и плюёт на её внешние атрибуты и тянется ко внешней привлекательности зла, но в нём ему претит некоторая его ограниченность и недостаточная искренность. Эльвира же остаётся привлекательной и желанной для доброй половины души известного обольстителя, но только в прошлом. Тщательно лелеемое в собственной душе зло оказывается бессильным перед её очарованием. Эльвира по-прежнему ждёт и любит своего первого мужчину:
«Спасти тебя. Ты дурной человек, обманщик, но у тебя щедрое сердце. Отврати его от греха. Стезя Господня покойна и прекрасна.
— И, разумеется, ведет прямиком в твои объятия, не так ли? Там я и найду потерянный Рай. Забавно! В душе любая женщина убеждена, что Бог — в ней. Хотя, кто знает, может, вы и правы. Меня, во всяком случае, Бог всегда поджидал, притаившись у вас под подолом. Но у нас с Господом есть некоторые расхождения... »
- даже в самый ключевой момент романа Дон Хуан не отбрасывает своей циничности и призрения по отношению к слабому полу. Очевидно и то, что ему претит обожествление любви, его настораживает любое проявление конкуренции со стороны Господа. Эльвира же из-за огня любви, горящего в ней старается обидеть его побольнее и говорит хоть и обидные, но отчасти слова верные до прозорливости:
« — Трус! И трусом был всегда! Ты храбр только с продажными девками! А любовь пугает тебя, и ты бледнеешь, словно пред ликом смерти.
— Хуже, Эльвира, хуже. Смерть мне безразлична. Я несу ее внутри с того дня, когда вытащил шпагу из ножен и обратил против твоего отца. Она неотступно со мной, дремлет в моем сердце, и я знаю, что в любой миг она может увлечь меня за собой. Но любовь неведома мне.»
Этот момент представляется самым сложным для понимания. Вместе с тем он является и чуть ли не самым важным в личности главного героя, в интерпретации Бальестера, разумеется. В чём же тут дело? В том ли, что молодой дворянин слишком рано окунулся в пучину разврата, а потом придал этому занятию богоборческий статус? То ли от того, что он стал причиной страданий стольким женщинам, его чувства притупились. Профессионализм обернулся пресыщенностью. Но вообще такой каламбур, такая загадка вполне в духе Бальестера. Величайший в мире обольститель и знаток женских сердец боится настоящего чувства! Как такое стало возможным? Может, Господь наделил его неким даром притягивать женщин, но лишил его возможности чувствовать? В принципе красивый человек не обязан быть любвеобильным монстром, охочим до разнообразия – это понятия абсолютно не связанные и независимые!
Боится ли он мук любви? Боится взглянуть в глаза правде, которая состоит отчасти и в том, что любовь дарует наслаждение только, когда человек что-то отдаёт и чувствует себя проигравшим? Ведь настоящее чувство должно быть основано на доверии и не может быть завоеванием…
Спектакль идёт ещё довольно долго, пока не происходит примечательный эпизод связанный с Марианой – женой Дона Хуана.
Сам Дон Хуан представляется знакомым самого себя и, прокрадываясь к себе в дом, обольщает Мариану, оставшийся неузнанным. Вот, что об этом говорят на импровизированном суде “жертв” Дона Хуана:
« — Я видел, как он вошел! — вопил Командор. — И последовал за ним! Он взял ее на руки и понес в спальню, потом раздел ее и лег с ней на постель. Мариана — его жена, но не знает, что обнимает собственного мужа. Так что Дон Хуан наставляет рога самому себе!
— Можно сказать, он воздает себе же по заслугам, — заметил коррехидор.»
Очередной шедевр умозрительного преступления, хуже которого что-либо выдумать уже сложно. Он повторно обольщает самую верную ему женщину, бывшую к тому же на тот момент практически святой. Далее следует сцена суда над главным героем романа. В этом эпизоде Гонсало Торренте Бальестером проявил себя блестящим мастером художественного диалога. Я бы не удивился, если бы он оказался автором множества талантливых пьес. В его диалогах между судьями и севильским обольстителем чувствуется сильнейшее влияние Шекспира. Реплики остры и лаконичны, сравнения образны, переходы от одной темы к другой неожиданны, но разгаданные, они приносят истинное наслаждение.
« — Как друзей я готов принять вас в своем доме и приветствовать, но в качестве судей даю вам отвод. Кто дал вам право судить меня? Кто вы такие?
— Мы те, на ком держится власть в этом мире; мы — власть и сила.
Дон Хуан повернулся спиной к архиепископу.
— Я не верю в абстрактные понятия...
Со своего места резко поднялся капитан.
— Как вы смеете?..
— Как я смею? Сметь — мой обычай.
— Моя шпага научит вас быть учтивей.
— Спросите у Командора, как я поступаю с теми, кто любит хвататься за шпагу.»
Дон Хуан в высшей степени свободолюбив. Власти для него не существует, на силу он отвечает силой, за которую в ответе и адские просторы, поддерживавшие его на протяжении всех его путешествий. «Сметь – мой обычай», - как же хорошо сказано. Это богоборчество и свободолюбие доведённое до абсурда. Он до такой степени борется со всеми ограничениями, что сам же посягает на собственную жену, как мы видели в прошлом эпизоде. Бальестер выстраивает феноменально стройную и отточенную концепцию полного отрицания…
« — Смерть ему! — возопил Командор.
— Смерть ему! — закричали гости.
Зрители повскакивали с мест и тоже проорали:
— Смерть ему! — и тотчас сели на свои места.
— Ты слышишь, Эльвира! — сказал Дон Хуан спокойно. — Все требуют моей смерти.
Рука Эльвиры дрожала. Ладонь ее разжалась, и кинжал упал на пол. Дон Хуан нагнулся, поднял его и протянул ей, подставив в то же время свою грудь. Эльвира глянула на кинжал.
— Нет! — зарыдала она. — Нет, не могу. Не могу. — И вдруг, оглушительно вскрикнув, вонзила кинжал в собственную грудь.
— Это ошибка, — закричал дон Гонсало. — Сцена должна быть иной. Умереть должен Дон Хуан, а никак не моя дочь.
Он вырвал кинжал из ее нежной груди. Дон Хуан все еще стоял, готовый принять удар. Дон Гонсало взглянул на кинжал и обратился к публике:
Кто–то ведь должен сделать это!
И решительно вонзил кинжал в Дон Хуана. Ноги Дон Хуана подогнулись, он рухнул на пол.»
Завершается и постмодернистский процесс вовлечения зрителей в художественное действие романа. Словно по Гегелю: абсолютный дух, трансформировавшийся в природу, впитанный человеком, воплотившийся в историю, возвращается к самому себе в процессе познания истории. Зрители спектакля радостно выносят приговор Дону Хуану той истории и как бы Дону Хуану этого мира, где он явился со своей историей Соне и исследователю-повествователю. Никто не читал фантастический рассказ какого-то писателя, в котором люди научились проникать в прошлое, туристы во времени становятся свидетелями исторических событий, и большая их часть, будто подневольные, по-прежнему обрекают на смерть Христа? Здесь ставится проблема свободы воли, вернее, один из её аспектов, согласно которому любое событие – заранее поставленный спектакль. Попытаться нарушить замысел режиссёра можно, если знать, в чём он состоит. Не нарушает ли опять замысел вселенского режиссёра сын Дона Педро? Нежная душа Эльвиры не выносит раздирающего её противоречия: вроде бы она должна убить покинувшего её любовника, это и соответствует логике действия и замыслу режиссёра, но чувство любви не позволяет поднять её кинжал на Дона Хуана.
Затем появляется новое сборище судей, которые вроде бы являются бесами:
« — Дело вот в чем: если будет доказано, что судьба твоя явилась исполнением предначертания Всевышнего, мы закроем перед тобой наши врата, и пусть с тобой разбираются небеса.»
Дон Хуан не унимается и тут, и ищет любую лазейку, чтобы увернуться от правосудия, он интересуется возможностью отказаться от суда и эксперимента, который бы разрешил трансцендентальный спор между силами добра и зла:
« — Тогда я отказываюсь.
В разговор вмешался Лепорелло:
— Разве это что–нибудь доказывает?
Красный плюхнулся на свое кресло.
— Доказало бы, что он свободен дьявольски.
— Я не только отказываюсь, но и отвергаю мысль, будто могу попасть в вашу преисподнюю. Разве вам неведомо, что мы, Тенорио, располагаем собственным, приватным адом? Господь пожаловал нам эту привилегию, подивившись нашему высокомерию и нашей гордыне! “Таких людей, как эти, надо держать отдельно, а то преисподняя у меня взбунтуется!” — Дон Хуан взял из рук Лепорелло шляпу и плащ. — Мои предки вот–вот призовут меня к себе. А чтобы предстать перед ними достойным образом, никак не обойтись без шпаги и шляпы с перьями. Тенорио ревностно следят за соблюдением приличий. Они скорее простят смертный грех, чем прегрешение против этикета.»
Именно так – свободен дьявольски . Свобода в такой мере приобретает характер страшного яда и выходит за рамки исключительно положительного и благого явления. Свобода становится не конструктивным явлением, а чистым отрицанием. Из свободы, как познанной необходимости по Гегелю, Дон Хуан напрочь исключает понятие необходимости. Только не становится ли он при этом заложником собственных установок и необходимости вечной борьбы?
Но последний из рода Тенорио ошибся на счёт того, как его встретят собственные предки. Его отвергает собственный отец:
«Не причина, а причины, мелкие причины. Прежде всего — людская молва. Ты не проявил должного уважения к Богу, что простительно, и мы тебе это простили. Многие из нас тоже не слишком его почитали. Но ты отказал в уважении обществу, чему нет прощения. Представь, какой скандал разгорелся бы, если бы мы, Тенорио, самые почитаемые люди в Севилье, благодушно приняли в свои ряды на веки вечные того, кто насмеялся над издревле заведенными порядками? Это будет воспринято как одобрение, но ведь мы не можем одобрить того, кто вел себя порой как наглый смутьян. Да, как наглый смутьян, хоть и величайший из великих! Поди поищи среди нас такого, кто не совращал невинных девиц! Кто не наставлял рога мужьям! Но при этом мы никогда не посягали на основы основ. А основы в данном случае известно каковы: обольститель — пленник страсти, но он признает за отцом или супругом право наказать соответственно дочь или супругу. Но ты–то, соблазняя, никогда не пылал страстью, ты всегда был холоден; ты впутывал в свои дела Бога, и победы твои получались такими возвышенными, неземными, что права отца и мужа лишались должного смысла. Ведь женщину ты оспаривал не у них, а у Господа! Ты не их полагал оскорбить, а Всевышнего! И вот скажи мне теперь: какую роль оставлял ты за отцами и мужьями? С чего им наказывать соблазненную тобой, если обида их вроде и не затрагивала? Хуан, сын мой, я просто обязан защитить права тех, с кем ты так дурно обошелся. Вы, трагические герои, несете в себе угрозу общественному порядку... Во имя отцов и мужей, которых ты выставил на посмешище, я отрекаюсь от тебя. Ступай прочь!»
И Дон Хуан отказывается быть Тенорио, тем самым, что ли завершая собственное превращение из конкретного хоть и прославившегося человека в образ общечеловеческий, не привязанный к определённому времени и истории. Оказывается, что в собственном богоборчестве и отрицании основ давно уже перерос дворянскую гордость своего рода, которая по сравнению сего личным снобизмом кажется уже просто смешной. Отношениями с людьми он пренебрегал ради спора с богом, люди с их судьбами и трагическими жизнями становились лишь пешками на их шахматной доске. Дона Педро и весь их род, оказывается, очень заботило и пугало людское мнение, именно, на нём держалась их вера в собственное величие и власть. Но при этом они лживо возносились над теми, благодаря кому они были столь значительными особами. Дон Хуан в этом отношении гораздо более честен и прямолинеен.
Но вот, что я не совсем я понял, что ж плохого в том, что он оскорблял не супругов и отцов, а вёл спор с Господом? Может, тем самым он заведомо ставил себя выше тех, кого обманывал? Он пренебрегал ими, он даже не считал их равными себе. Дон Педро становится выразителем этой людской тоски по недостижимому идеалу Дона Хуана…
« — Значит, из почтения к этим глупцам я навсегда рассорился с Богом? — воскликнул Дон Хуан. — Он вытащил шпагу и ткнул в толпу теней. — Вон! Ступайте в ваш ад и оставьте меня в моем, мне и его достанет. Я проклинаю вас, ненавижу! Я не зовусь больше Тенорио, меня зовут просто Хуан!» - бросает им напоследок Великий Обманщик и выходит из зала. С ним в его собственный ад убегает и бес-бунтарь Лепорелло. Рассказчик пытается обернуться к Соне, чтобы рассказать о своём наблюдении – Дон Хуан и остальные просто наряжены актёрами, но и Соня выбегает вместе с ними. Рассказчик понимает, что Соня тоже актриса. Очень симптоматичный момент: все вокруг актёры. Так что же в этом мире не является представлением? И в какой мере мы сами можем считать свои поступки и мотивировки ( привет читателям Эмиса!) истинными и невыдуманными режиссёром-постановщиком. Как сказал однажды Лепорелло: «В вашем сознании, друг мой, теперь столкнулись два уровня реальности, и даю вам совет: не пытайтесь понять тот, к которому вы пока не принадлежите».
Под конец романа Бальестер воскрешает историю прежних дней севильского дворянина, выводя на максимум свидетельства её неподлинности – теперь о ней не рассказывают, и нам не являют чудес, но часть реального мира оказывается затянутой в сферу вымысла. Всё делается для того, чтобы запутать и читателя, и героя-рассказчика. Пытаясь окинуть мысленным взором структуру романа и взаимоотношение в нём отдельных частей, нельзя не признать его сложности в реализации сложного плана Бальестера. Гонсало Торренте пытается спутать настоящее и историю Дона Хуана (непонятно правдивую или нет). В деле этого перемешивания велика роль последней части со спектаклем, размывающим грань между реальностью и фантастическим вымыслом о жизни Великого Обольстителя.
Ну и, пожалуй, последнее, о чём я хотел рассказать, это интересное влияние героя повествования на людей. Про спектр его влияний на слабый пол я уже рассказывал: женщины видят в нём бога, начинают искать бога и некоторые становятся праведницами. Женщины после достижения рая вместе с ним были готовы идти на муки, принимали их с покорностью и шли на смерть. Вместе с тем многих он изменял открывал в них новые качества и многочисленные достоинства: «Но, прошу заметить, его интересует только техническая сторона процесса, женщина для него — лишь инструмент. Поверьте, я не жонглирую словами! И всем известно: женщины, попадавшие в руки моему хозяину, рождали совершенно неожиданные мелодии. У Дон Хуана много достоинств, но меня в нем больше всего восхищает то, что самый грубый инструмент начинает звучать у него божественно.»
Ну и последнее подтверждение из уст самого Лепорелло:
«Все объясняется тем, что в дело замешан Дон Хуан. Дон Хуан, о котором говорили, что он бесплоден! Не помню, когда–то раньше, а может, вчера, мы с вами рассуждали о гармонии, которую Дон Хуан способен извлечь из женского тела. Я забыл добавить: он умеет делать и кое–что другое, благодаря ему в женской душе появляются, а потом и развиваются зародыши поступков, несовместимых с характером этой женщины. Он превратил Мариану в существо, готовое на самопожертвование, а Соню — в убийцу. <…> Открою вам один секрет: победами своими Дон Хуан обязан умению преображать женские души.»
Или дальше признаётся нам сам исследователь в жилище Дона Хуана:
«Я почувствовал рядом присутствие, почти осязаемое, тех женщин, которые когда–то здесь побывали, которые пережили здесь долгие часы любви и исчезли, пропитав дом своим присутствием. В самом состоянии вещей, в самих вещах мне виделись, подобно ауре или эманации, женские образы, но образы совершенно особенные и ни с чем не сравнимые. В комнатах Дон Хуана женщины впадали в экстаз, схожий с моим, но потрясение их было сильней моего — они любили и становились собой, выплескивали свою исключительность, суть своего “я”, как это должно происходить в Раю».
Почему же Соня попыталась застрелить любимого ею человека:
«Дон Хуан не способен сделать своих возлюбленных любовницами. Не смотрите на меня так. Сколько раз вам доводилось читать о его импотенции... А объясняется все очень просто: он родился в Севилье в 1599 году, то есть почти триста семьдесят лет назад. Надеюсь, вы понимаете, — продолжал Лепорелло, — Дон Хуан отнюдь не всегда вел себя таким образом. В былые времена ни одна женщина не могла бы обвинить его в мужской несостоятельности. Его действительно называли Обманщиком, но совершенно по другой причине, собственно, тогда он и не был, как нынче, настоящим Обманщиком, прозвище возвещало скорее будущие подвиги. И не могу не добавить: никогда его особый и совершеннейший способ любви не достигал таких вершин, как нынче. Да, сегодня Дон Хуан достиг совершенства в искусстве сделать женщину счастливой, беда в том, что неизбежно наступает некий момент, когда счастье требует еще и плотского воплощения, чего, к счастью, Дон Хуан дать не может... — Он запнулся и изобразил руками нечто двусмысленное. — ...скажем, из–за своего почтенного возраста. Но будь он в силе, женщины этого не выдержали бы. — Он снова замолк и повторил прежний жест. — Человеческая природа, друг мой, устанавливает пределы степени или накалу наслаждения, и то наслаждение, которое мог бы дать женщинам мой хозяин, стало бы для них гибельно. Но они–то этого не ведают, они жаждут полноты... И вот в миг высшего взлета их желаний мой хозяин, как тореро, ловко делает обманный взмах плащом — и... бык проносится мимо, хотя иногда и задевает тореро рогом... тогда приходится тащить его в больницу.»
Странное и многозначительное объяснение сводится, пожалуй, к тому, что в современном облике Дон Хуан является, скорее, собственным духом, призраком себя прежнего. Его можно назвать идеей Обманщика, его символом, поскольку человеческого в нём осталось очень немного. Он стал не только чёрств душой, время не пощадило и его тела. О чём-то, кстати, вроде душевной импотенции говорил в «Герое нашего времени» и Печорин. Между двумя этими персонажами есть много общего. В настоящее время он обманщик ещё и потому, что ему жаль людей, которые слетаются на него, как мотыльки на горящую лампу. И именно из-за его надчеловечности, вернее, из-за отсутствия в нём человеческого ему оказался нужен этот исследователь. В обмен на продолжение истории он просит его ухаживать за Соней. И этот учёный, который доселе был робким и неуверенным в себе, вдруг становится опытным и раскованным обольстителем, моментально завладевающим вниманием расстроенной девушки. Лишь потом он понимает: его действиями руководил дух Дона Хуана. И он был не самим собой, а реальным воплощением Дона Хуана. Таким образом, Гонсало Торренте хочет показать последнего из рода Тенорио неким архетипом поведения или личности, который все люди могут использовать в своих целях, если пожелают. То есть мужчины могут надевать маску Дона Хуана. Но вот загвоздка, сам исследователь понимает в итоге это и отказывается от помощи духа великого обольстителя. Интересно, что также несколько столетий назад от помощи советов высших сил отказывается и сам севильский дворянин. Замыкается очередной цикл.
«Боже мой! Я слушал себя и не верил собственным словам, тому, с каким спокойствием, с какой уверенностью я отвечал на взгляд Сони и оспаривал неоспоримые доводы. Видно, со мной случилось что–то удивительное. В нормальном состоянии я вел бы себя совсем иначе. Я очень робок и, главное, остерегаюсь навязывать свое мнение другим. Мое нынешнее поведение абсолютно не вязалось с моим нравом, и, поняв это, я в душе устыдился: ведь и внешность моя, надо думать, теперь тоже была чужой. Я припомнил слова Лепорелло. А что, если и вправду душа Дон Хуана перелетела из его тела в мое и, обосновавшись тут, передала мне его решительность и самоуверенность? Допустив подобный вариант, я почувствовал острое желание вновь сделаться самим собой и произносить мои собственные, пусть и не такие гладкие, фразы. Ведь я по–настоящему любил Соню, и для меня было унизительно пользоваться взятыми напрокат словами. Но я не знал, как опять стать самим собой. <…>
— А теперь прошу вас — отойдите, ведь это не ко мне протянуты ваши руки.
Она отпрянула. И как–то смешалась.
— Вот они — мои руки, а вот — ваши плечи. Мои руки лежали на ваших плечах, а я стояла перед вами. И пожалуй, вот–вот пала бы к вам в объятия. Разве вы не сказали, что любите меня?
— Сказал.
— Разве любовь ваша стремится не к этому?
— Но не таким путем.
— А каким?
— Чтобы утром вам никогда не пришло в голову спросить: а тот ли самый человек проснулся рядом с вами, что заснул вечером на вашем плече. Я хочу, чтобы и в самое первое утро, и в каждое следующее, и в каждый следующий день вы убеждались: я лучше Дон Хуана, но главное, я совсем не похож на него.
Она хотела было снова приблизиться ко мне, но я жестом остановил ее.
— Нет. Я ухожу и больше сюда не вернусь. По крайней мере, пока не смогу завоевать вас своим собственным оружием. Я, мадемуазель, никогда не собирался заменять собой Дон Хуана».