Андрей Платонов. Душа и тело коммунизма

 

Последний и первый привет коммунизму

 

...”Все возможно - и удастся
все, но главное - сеять души
 в людях.”

А.Платонов

 

С творчеством Андрея Платонова широкий читатель знаком давно, в разные годы разными тиражами выходили в свет такие его произведения, как “Джан”, “Епифанские шлюзы”, “Фро”, “Мусорный ветер”, “Возвращение”, “Третий сын”, “Сокровенный человек” и др. Не скрывался от глаз читающей публики и прекрасный отрывок из “Чевенгура” - “Происхождение мастера”.
В середине 80-х годов - на первой мощной волне идеологической “перестройки” - объектом всеобщего внимания стали запрещавшиеся ранее романы А.Платонова: “Чевенгур”, “Котлован”, “Ювенильное море”.
Произведения эти ошеломили многих поклонников известного художника, но в то же время гениально дополнили то впечатление о нем, которое не могло не сложиться уже и после прочтения вполне “доступных” произведений. Всем нам, на одном дыхании прочитавшим платоновскую трилогию, как бы приоткрылась тайна нашего духовного рождения, от которой одновременно становится и горько, и гордо, и стыдно, и печально.
Три книги Андрея Платонова, взятые в контексте всего его уникального творчества - великая по духу энциклопедия человеческой души, взявшей на себя труд созидания новой Веры, преодоления страшной Жизни, поиска Истины.
Каждый из романов имеет  свое лицо. “Чевенгур” - многолик, шумен, карнавально красочен, пронзительно светел. В нем - сиротство каждого вступившего в Революцию человека сочетается с вполне естественным стремлением одиноких душ к празднику воссоединения всех со всеми, утопия борется с исторической неизбежностью, мечта стыдливо уступает место блуду, искренность одерживает верх над корыстью. Солнце устало исполняет обязанности людей, а люди наивно освобождают себя от многовековых традиций в угоду сиюминутного торжества “своей мечты и воли”. В “Чевенгуре” - слепая и сильная вера в будущее, категоричное забвение прошлого и уже смертельная усталость души от настоящего. Эта книга способна заставить плакать от любви и нежности к людям, она же повод к злому сарказму над первыми революционными деятелями. “Чевенгур” - это  своего рода библейский “Завет”, первозданное Слово от Революции, со слезами, кровью, стыдом и болью смешанное.
“Котлован” может быть сравним с библейским “Бытием”. Он скуп и мрачен. Здесь злые мысли, пустые сердца и желудки, жажда наживы, тупая зависть голодных к сытым, ненависть к лгущим и призывающим, тоска по красоте, музыке и любви, безысходность рабского труда, настойчиво выдаваемого социалистическими “активистами” за “праздник” пятилеток, робкая надежда на выносливость собственной души и мудрость “детских” сердец, умеющих отличать доброе от злого. “Котлован” потрясает своей жуткой правдой. Он грозит катастрофой всех революционных замыслов, проигнорировавших бесценность хотя бы одной человеческой жизни, не говоря уже о миллионах людей - безликих исполнителей пустой, но жадной воли власть захвативших. “Котлован” уродлив и темен, но в нем есть сила. Кажется, можно еще преобразовать все эти лишенные радости духа тела, можно избавить людей от бессмысленности бюрократических циркуляров и хамства их безоговорочных исполнителей. Но
к?
Ответом в известной мере послужил последний роман трилогии - “Ювенильное море”. Внешне он вполне отвечает принятой в 30-е годы эстетике радостного созидания, но внутренне таит в себе иронию и печаль. Воздушная опереточность финала “Ювенильного моря” плохо сочетается с омерзительной сущностью некоторых из его персонажей. Радость молодых инженеров-энергетиков, уплывающих на белом пароходе в далекую Америку за необходимым профессиональным опытом - лишь одна сторона жизни 30-х годов, другая - комичный, но жутковатый союз некогда мудрой и вездесущей старухи Федератовны с “оппортунистом” Умрищевым - фигурой сложной и нешуточно зловещей. И все-таки в “Ювенильном море” есть столь характерная для мироощущения А.Платонова энергия любящих душ, способная творить не только духовные, но и социальные чудеса. И как знать, может быть, исход, освещенный бесстрастным электрическим светом, счастливыми улыбками влюбленных друг в друга людей, изящным блеском белого парохода из дружески настроенного к нашей стране иностранного государства, всем нам еще предстоит пережить?
Но вернемся к началу. В основе коллизий платоновских произведений - Революция, неоспоримый исторический факт, та торжествующая данность, которую нельзя проигнорировать. Революцию можно только пережить. И все, кто жил и мыслил в то сверхнапряженное время, пытались осмыслить происходящее, понять или отвергнуть его. Неординарность эпохи радовала и страшила. Вспомним, как революция пришлась “по росту” Вл.Маяковскому, как утолил в ней свои бешеные карменовские страсти А.Блок. Андрею Платонову принять революцию, в известной мере, было легче остальных. Его, крестьянина-бедняка, мало тревожило прошлое, душа жадно была устремлена в завтрашний день, впечатления дня настоящего волновали и восхищали юное талантливое сердце. Революция востребовала дар Платонова, и он ответил ей щедрой благодарностью: писал много и искренне, с полной отдачей своей творческой энергетики.
Что особенно привлекало художника в революции?
Быть может, то, что она вольно или невольно создала уникальную, почти неправдоподобную и духовную, и социальную ситуацию, позволяющую творить новый мир буквально “с нуля”. Все политические авторитеты, все нравственные ценности, все религиозные заповеди были разрушены, причем с величайшей охотой и до полного “основания”. Мир потрясал своей первозданной, послеразгромной пустотой, от которой не было еще тоскливо. Напротив, разрушенное прошлое провоцировало азарт созидания, устремленность к счастью. И хотя со времен “Кому на Руси жить хорошо?” всем понятно, что счастье каждым понимается по-своему, за образец всенародного праздника души со все тех же некрасовских времен избираются всем известные песенки Гриши Добросклонова.
В 1919 году ему от души вторит Андрей Платонов:

                “Нам радость незнакомая

                В тебе горит познание!

                В груди живет истомою

                Тоска, от тьмы отчаянье...

 

                Душили мир страдания,

                Но жизнь светла надеждою -

                И ты пришло, о знание, 

                Под красною одеждою...”

Ему нравится, что “братские мощные руки кровью налиты одной”, что “катится, и стонет, и гудит набатом радость и смятенье - ураган труда”.
Воинственность революционной лирики А.Платонова удивляет, а порой не может и не отталкивать современного читателя. Он откровенно признает то, что в великий революционный поход он и его товарищи пошли “не с иконой - с винтовкой”, что их “мать никакая... не рожала”, что “руку невесты никто не держал”, что они “здесь чужие” зажигают “мертвую землю с конца до конца”. И все это во имя воплощения “бессмертной силы”, ведь “далеко за гибелью, спасенье летит с пополам разрубленной, конченной судьбой”.  Все это не просто пафос, и уж во всяком случае не конъюнктура того времени. Ценность платоновского творчества - в предельной искренности, отмеченной порой явной нелогичностью. Мало радости, например, в пророчестве, что “на царство сядет царь убогий - ни ты, ни я, а - мы”, но эти “мы” осуществят великое деяние: “Мы под железными стонами счастье для мира творим. Мы трудовыми подъемами землю сжигаем и сами горим”. Поистине вместо всемирно известного христианского: ”в начале было Слово”, новым художникам-пророкам по сердцу искусительное мефистофельское: в начале будет Дело! И это Дело - акт колоссального революционного разрушения старого мира.
Демонические проклятия, порывы к бунту, страсть к разрывам овладевали умами и душами многих писателей и поэтов бурного начала ХХ века.
Азарт разрушения - следствие того, чего так страшился Ф.М.Достоевский: христианская вера рухнула в самом сердце русского человека. Убийство, причем не в переносном, а в прямом смысле этого слова, убийство, исполненное восторженного наслаждения пролитой кровью, уверенностью в собственной правоте, свершалось на протяжении нескольких предреволюционных и революционных лет ежесекундно. Русский человек сознательно разрешил себе и другим “кровь по совести”, но чудовищно “кстати” пришлась и политическая Установка времени на беспощадную ликвидацию классового врага.  Вряд ли бы она осуществилась так основательно без энергичного духовного подъема каждого отдельного человека, составляющего ряды “революционно настроенных масс”. Расправы над врагом хотелось так, как хочется пусть минутной, но неограниченной свободы.
В революционном порыве русского народа не могла не сказаться жестокость - месть за многовековое унижение человеческого достоинства, за очевидное неравенство положения людей в обществе, за страшную обреченность с рождения до смерти оставаться в собственных и чужих глазах жалким “ничем”. Дореволюционный народ поистине страдал, и это гениально было замечено русской литературой и философией конца XIX - начала ХХ вв. Тот, кто не в силах увидеть и оценить этого глубинного страдания, прорвавшегося в 10-е годы бунтом, ересью, кровью обидчиков и невинных жертв, не понимает существа вопроса русской революции.
В те великие и страшные годы “переступили” если не все, то многие. Преступления новоявленных “двенадцати” совершались с детским фанатизмом и верой в собственное право мстить, крушить, грабить, убивать. 20-е годы подхватили эстафету всеобщего разрушения старого мира. Вспомним, что в “Чевенгуре” А.Платонова ненавистным кулакам прострелили не только живот, полный награбленного (в этом были уверены!) добра, но и горло, в котором, якобы, скрывалась вражья душа. Мужицкий дух напрочь не принимал духа кулацкого, все в нем было ему чужое, противное.
Кровь революции обильно пролилась. Но в ней не была окончательно потоплена человеческая душа. Это гениально понял интеллигентный А.Блок, от души бедняка не отрекся А.Горький, среди страха и разрушения лелеял крестьянскую душу С.Есенин, ее творцом и поводырем стал А.Платонов.
В 1921 году молодой художник запишет в своем дневнике: “И новые силы, новые кадры могут погибнуть, не дождавшись еще социализма, но их “кусочки“, их горе, их поток чувства войдут в мир будущего. Прелестные молодые лица большевиков, - вы не победите, победят ваши младенцы. Революция раскатится дальше вас! Привет верующим и умирающим в перенапряжении!”
Сегодня вряд ли кто-нибудь примет близко к сердцу эти энергичные слова. Сегодня на щит лихо поднимается только беспощадная критика А.Платоновых  бесчисленных социалистических “котлованов”. Но не потому ли они - эти “котлованы” - возникли, что далеко не всем по силам оказалось “перенапряжение”, сверхпрорыв в будущее. Не все сумели пронести в своем сердце через время убийств и погромов чистый образ “будущего младенца”.
Нынешнее поколение людей порой иронически воспринимает восторг Вл.Маяковского, запросто здоровающегося за руку с дневным Светилом. Нам все менее дорог тревожный, но кристально чистый и бесспорно талантливый мир гайдаровских героев. Буржуазные ценности: душевный покой, коммунальный комфорт, экономическая выгода, трезвый расчет - не подразумевают красоты в “гибели”. Горьковский Сокол - не буржуазный герой. Да и имеет ли буржуазия своих героев в ХХ веке?
Революция 17-го года, бесспорно, была не только социальной, но и духовной. Именно это качество для многих нынче не выгодно. Куда проще представить ее политической авантюрой небольшой группы людей особого психологического склада. Можно долго и безрезультатно спорить на эту тему. Но есть одно мощное доказательство духовности Октября - духовность художников, воплотивших и обессмертивших это время. И не стоит понимать это творческое воплощение узко, только как воспевание случившегося. Революция стала объектом искусства в силу жившего в ней Великого Духа. Это уже не был дух христианства, это еще не был и дух социализма (во многом обюрокраченный и лживый, как, впрочем, ограничен и оподлен временем дух буржуазный). Это, скорее всего, был подлинный и первозданный коммунистический дух, способный в силу своей религиозной природы притянуть к себе человеческие души, жаждущие любви, веры и кровавой мести во имя своей любви.
Но самое значительное в событиях тех лет, наверное, то, что к людям (художникам в первую очередь) пришло нелегкое осмысление происшедшего. Они поняли и пытались внушить другим, что победа над классовым врагом - еще не главная победа духа, главное - это “сеять в людях души”. И тогда “революция раскатится дальше” их - сегодняшних, погубивших в страшной рубке человеческих тел христианскую чистоту своих сердец. Революция перейдет к “младенцам”, которым и суждено стать истинными коммунистами - товарищами, любящими друг друга, но бдительными к противнику. В отличие от христианства коммунистическая вера не была милосердна к политическому врагу. Но ведь и христианская вера отнюдь не лояльна к разного толка иноверцам.
Внимательно вчитываясь в книги А.Платонова, понимаешь, что коммунистическая вера в истоке своем есть - преклонение перед природным совершенством. В природе все энергетически взаимосвязано, в ней каждый несвободен лишь несвободой естественного влечения природных феноменов друг к другу. Энергия любви - наисильнейший повод к продолжению жизни, тайна счастья. Высшая природная любовь возможна и между людьми. При ней происходит обмен не только первозданной - эротической - энергией, но и “соединение человека со своими основными и искреннейшими идеями - осуществление через него (любимую - любимого) своего смысла жизни”. Платонов замечательно пишет о том, что “любовь - мера одаренности жизнью людей” и потому “в очень малой степени сексуальность”. К тому же коммунизм в отличие от христианства признает любовь не как средство преодоления страдания, а как всемогущее “электричество”, которым можно убивать, светить над головой и греть человечество”.
Не много ли столь сильных энергетических душ осталось в России после гибельного революционного пожара? Много ли тех, кто способен сердцем полюбить пустоту, кто не в шутку способен почувствовать себя “мыслью вселенной, звезд зовущих странником пленным”? Для осуществления коммунистической веры потребовалась максимальная отдача всего организма и всего сознания. Пустота, как воронка, втягивала в себя все и всех. Как сообщить новой жизни гениальную, нечеловеческую, творческую энергию любовного созидания?
Пустота мира открылась всем. Но каждый вступил в нее так, как повело в нем себя его собственное сердце. Две силы завладели наивными, неискушенными человеческими душами: нежность и жадность. Которая победит?
Тех, в ком одерживала верх нежная бескорыстная любовь к миру, оказалось не так уж много. Их души, способные к максимальному проявлению заботы о человеке и веры в него, моментально превратились в души единичные, редкие. Но при этом они не утратили в глазах большинства людей своей притягательной идеальности. Лучшие герои платоновского мира всегда пронзительно одиноки. Впрочем, это и неудивительно: истинных сынов веры (не фанатиков и не бездумных исполнителей) всегда мало, но факт их присутствия в мире доказывает нам истинность того учения, которое они собой воплощают.
В мире Достоевского Христос воплотился в Льве Николаевиче Мышкине, в мире Платонова “максимальный человек” обрел свои реальные и духовные черты в Александре Дванове.
Любимый, во многом автобиографический герой А.Платонова становится той одинокой одаренной Личностью,  которая способна “сеять души в людях”. Дванов - владелец исключительного таланта окрылять людей верой в их природную щедрость. Саша призван исправить вынужденное уродство революционного мира. Он не христианин, но человек, безусловно, религиозного миропонимания. Зная о неотвратимости страданий, он тем не менее искренне и естественно для себя устремлен к любовному равенству с людьми, к взаимному телесному и духовному обогащению. Дванов привык отдавать себя людям, но он  умеет и принять от людей свет душ и теплоту тел. Герой Платонова одновременно первый и самый последний среди людей, но в то же время он никогда не “миллионный”, не “один из”. Дванов - личность, способствующая личностному становлению других. И тот, кто встречается с ним, невольно обретает нечто особенное. Можно сказать, что “кусочки” Дванова в каждом из его товарищей. Но сам он - единственен и не имеет себе равных по щедрости и красоте сердца. Таким людям для личного счастья нужно чувство единства со “всем”, это жадная потребность их коммунистических душ. Так Христос был способен к любви ко всем людям, к прощению каждой грешной души. Дванов может одухотворить пустоту, для этого ему  нужно лишь быть среди людей. Его личные силы не ограничены, пока он жив. Но пустота слишком обширна, людей, словно горох, рассыпанных по стране, слишком много. Дванов “окрылит” некоторых, но, увы, не всех.
Так не всех спасет Соня Мармеладова, не достучится в каждое сердце Алеша Карамазов. Так не все прочтут священное писание или великие стихи, не каждая душа пробудится к молитве и подвигу. Но пример духа для жизни людей имеет колоссальное значение. Мало духовных учителей, но ученики призваны не предать с любовью внушенной им веры.
Можно ли говорить об Учительстве и Ученичестве в трилогии Андрея Платонова? И да, и нет. С одной стороны, неоспорим огромный энергетический заряд, получаемый и участниками изображаемых событий, и читателями как от самого автора - безусловного носителя коммунистической веры, так и от его любимых персонажей. Но с другой стороны, количественное преобладание в мире платоновских книг фигур другого - противоположного двановскому - склада настораживает и даже пугает.
Оказавшись в звенящей пустоте послереволюционного мира, не все ощутили в своем сердце щемящую нежность к нищим телам и детским душам. Слишком многих одолела жадность. Причем такая же природно-неудержимая, как и нежность. Но это была не только естественная жадность к еде, бытовому комфорту, вещам, соблазнительному женскому телу, но и жадность к политической власти, карьере, к выгодному месту в удобной бюрократической структуре, специально подогнанной под возможности ограниченного ума и потребности жадного сердца (брюха).
Духовные одиночки (сыны коммунистической веры)  и жадные карьеристы - два полюса в образной системе платоновской прозы. Есть еще середина, так называемое “тело” народных “масс”. Это, увы, еще не одухотворенное первыми и уже вовсю эксплуатируемое вторыми большинство. Не составляет большого труда найти на страницах платоновской трилогии бесконечное множество персонажей из этой телесной бесформенной массы. Кажется, что это одно огромное уродливое туловище, одни страшные жующие скудную пищу челюсти. Эти люди считают себя и воспринимаются бюрократами от партийного аппарата только ка рабочая сила, годная для бездумного рытья бесчисленных котлованов. Человек “массы” не осознает своей личной оригинальности, не доискивается до своего предназначения, не создает ни стихов, ни песен, не умеет любить ни ближнего, ни дальнего. Будучи неспособным дарить себя людям, он таит на них тупую злобу. “Человеческие туловища” (не люди!) в приливе необъяснимой ненависти способны искалечить друг друга “просто так”, не преследуя при этом даже корыстной эгоистической цели.
Несправедливо было бы утверждать, что Андрей Платонов создает свои произведения (прежде всего “Котлован”) лишь для того, чтобы убедить читателя: революция породила чудовищ! Писатель далек от злорадства. Ему, скорее, горько и стыдно о того, что революционный дух оказался бессильным перед бюрократизмом казарменной социалистической власти. Религиозность сознания первых революционеров-одиночек сменилась абсолютной бездуховностью поведения представителей партийного аппарата власти - так называемых “активистов”.
В одной из своих статей А.Платонов писал так: “Если мы хотим разрушить религию и сознаем, что это надо сделать непременно, так как коммунизм и религия несовместимы, то народу надо дать вместо религии не меньше, а больше, чем религия. “Массы” в их первозданном, почти “животном” состоянии не одухотворены ни верой, ни знанием, ни любовью. Они именно “пустота”, “шлак”, не пробужденная к свету сила. Кто одарит их духом? Хватит ли сверхсил у “посвященных” в коммунизм духовных лидеров обратить в новую веру миллион только “жующих”, “спящих”, механически работающих людей?
В этом одна из самых трудных задач революции. Воспитание нового человека потребовало колоссальной траты энергии людей-гениев. К таким личностям можно отнести выдающихся художников, педагогов, врачей эпохи социалистического строительства. Но их искрящейся гениальности, увы, не хватило на всех. И не надо торопиться винить в этом сами социалистические идеи. Они по-своему справедливы, выстраданы людьми, воспеты в народном творчестве. Дело именно в невозможности “перенапряжения” сразу для всех. В социалистическом обществе уже на первых порах его существования произошел кризис коммунистической веры, категорично потребовавшей от человека максимальной, почти нечеловеческой траты своей душевной энергии. Такие, как Саша Дванов, могут очеловечить пустоту, но оживить “мертвое” многомиллионное  тело они не в силах. Партийные бюрократы проигнорируют и дух, у душу, и больное тело вверенных в их власть людей. Они с готовностью подменят сложное жизненное содержание выгодной и немудреной формой. Не вдумываясь в гений замысла, они хмуро и зло будут требовать фактического его исполнения. Известное пророчество “Интернационала”: “Кто был ничем, тот станет всем” - исполнится, но весьма убого. “Стать всем” для многих революционных деятелей будет означать лишь стать начальником над подчиненными. Пробиться из трудовой безликой “массы” в “активисты” - заветная мечта жадных до власти и личной выгоды людей. Вспомним, как некоторые персонажи “Котлована” предпочитали образованию (учеба в вечерней школе) так называемую “партийную линию”, которая, не требуя ни ума, ни души, ни таланта, обеспечивала чувством административного превосходства над окружающими и гарантией материального обеспечения (хороший паек, например). Партийный “активист”, без особых энергетических затрат становясь “всем”, по сути оставался вчерашним “рабом”, слепым исполнителем еще более высокой, но, увы, такой же бюрократически мертвой власти.
“Активисты”, какими они изображены в художественном мире платоновского “Котлована”, ненавистны и рабочему классу, и духовно богатым интеллигентам, и даже друг другу. Их не любят, в них не верят, с ними не дружат. Но они превозмогают эту всеобщую ненависть к себе, так как приобретают тот административно-партийный статус, который позволяет обособиться от человеческого общества и в этом искусственном обособлении почувствовать убогую гордость за свою ограниченную бюрократическую власть.
Известно, что трилогия А.Платонова долгое время была запрещена и потому не публиковалась. Нетрудно угадать причину запрета: писатель увидел главный дефект нового общества - стремительно размножающегося человека-оборотня, омертвляющего одним фактом своего существования живой революционный дух.
Не формальное следование коммунистической “букве”, а гениальное полноценное развитие Личности требовалось в первые годы социалистического строительства. Нужны были такие условия, при которых “поймет человек все и будет навсегда свободен. Все стены падут перед ним; и он, наконец, воскреснет, ибо настоящей жизни еще нет”. Ее не было по мнению А.Платонова в 20-х - 30-х годах. Ее - настоящей - увы, нет и сегодня. Духовный свет, идущий от революционных идеалов (к ним, бесспорно, можно отнести первых революционеров-интеллигентов, первых искренне верующих в коммунизм героев-комсомольцев, коммунистов-борцов против эксплуатации и бесправия людей. Таких имен немало, они - по мнению автора статьи - святы) ослабевает, эгоистические порывы жадно овладевают ограниченными духом людьми.
Но не новую кровь потребует от настоящих и будущих коммунистов по духу грядущая революция. Она мощно заявит о приоритете Личности, которая - и здесь нельзя не согласиться с известным философом ХХ в. Н.Бердяевым - “будет лишь в том случае, если он есть духовное существо, иначе вообще человека нет, а есть лишь общественная функция. Человек в своем измерении глубины причастен не только времени, но и вечности”. Думается, А.Платонов в силу гениальной первозданности своего таланта близок к такому пониманию коммунизма, который по своей идее хотел бы осуществить не только справедливость, но и братство в человеческих отношениях.
Удастся ли когда-нибудь? И какой ценой? Об этом стоит задуматься в наше нелегкое Время нашим столько уже пережившим коммунистам и их яростным оппонентам.