Зима… Вечереет.
Снег синий, такой спокойный, падает на промерзшую землю. И ветер качает деревья. Они немые, печально стоят вдоль дорог. А мимо проплывают унылые автомобили. Ночью гулкая тишина совсем, без них. Только хруст под твоими ботинками. А с утра во дворах кричат такие же синие вороны и совсем не так приезжает мусорка. И город принадлежит им, воронам, захвачен, порабощен ими. Они делят его разве что с этими грозовыми тучами. Но им нет особенного дела к этим обледенелым проспектам и зданиям, рекламным щитам. Только к этим одиноко-стоящим качелям. Предпраздничный город, облачившись в новогодние гирлянды горит своим искусственным светом. И он в ожидании уже следующей, но такой же злой и беспощадной метели. А перекрестки в желтых огнях. И отчаянный блеск в глазах патрульных. И кареты скорой помощи везут кого-то в последнюю сказку. И жадные взгляды хмурых похожих. И ты бредешь по скольким улицам, кутаешься в свой прошлогодний шарф, - на нем лед от твоего дыхания, он помнит этот лед, как и ты. И становится холоднее, мороз крепчает,- так говорила мама в твоем детстве, и ты куришь в это серое тоскливое небо и думаешь о ком-то. Таком близком и любимом. А детвора уже слепила эту снежную бабу, пока ты был на работе. Правда, кто-то все-таки украл морковку. А может ее и не было никогда… У тебя так мало времени. Последний раз ты лепил такое с такими же мальчишками и девчонками давным-давно. В памяти уже не всплывают их имена. Точно до первого секса, точно до первых сигарет, до Булгакова и до первого стакана водки. Просто детство незаметно пропало. И воспоминания с этим снегом, мемуарами летят в метель и круговерти. Зима, зима, все уносит своими свирепыми вьюгами… У тебя всегда так мало времени.
Злые стужи. И стынут белые водоемы, лишенные жизни. И глупые бессмысленные мостики. А в окнах и на столбах зажигаются огни, и синие снежинки твои попутчики. Они как сапфировые странники. И ты смотришь на свои от мороза покрасневшие руки, и дышишь в кулаки, пытаясь согреть, и чувствуешь запах табака на рукавах. Ловишь снежинки на ладони… Они ложатся на них и умирают. Они такие маленькие, такие беззащитные перед твоим теплом, все тают, тают. Наперегонки за смертью.
А она наверняка уже погасила свет. И зажгла свечу. В ее жизни так мало романтики. Немного пахнет воском, она сидит на полутемной кухне с этими дурацкими шторками, подаренными мамой и насилует старенький приемник. А он фонит. Но что странно, песню не портит, добавляет драматизма…
А о не придет. Он столько хотел сказать, он столько хотел спеть. Ее ужин остыл, но есть сегодня так и не захотелось. Она множит использованные чайные пакетики, в пепельнице еще дымят окурки. Сегодня она не так быстро уснет, будет думать о нем. А он не придет, он столько хотел спеть…
А он не придет…
Ей так хочется закричать. Но море так далеко. Она помнит, она знает, он говорил ей тогда. Оно несомненно, превратит все в соль. Она просила, она простила этот мир. И мир простил ее. Они так договорились.
А он не придет. В памяти его последний взгляд. Только во снах он более отчетливей, и слышней, его странный голос. Ей так нравился этот голос. В нем нет отчаяния и густи. И в нем нет ненависти и предательства. И, наверное, в нем первый раз нет недосказанности и неясности. Такой внятный, но уже такой чужой. В нем лишь любовь и бесконечная к кому-то преданность. Но она не плачет. Она разучилась плакать. Слезы где-то совсем внутри, в области сердца.
Она разучилась плакать. Она уже сильная. И летят прочь сомнения. И даже куда-то исчез комок из горла. И она очень тихо запоет. Она сегодня не так быстро уснет. Он столько не успел сказать…
Он столько не успел…
А снег тает на твоих ладонях. Падает и умирает. И ветер качает деревья вдоль дорог, и унылые автомобили. И кареты скорой помощи везут кого-то в последнюю сказку, в последнюю зиму.
Метели скроют следы преступлений…
Улики поглотят большие снега.
И снежные бабы как суровые стражи во дворах. Оставить бы хотя бы одну с носом. Правда, кто-то все - таки украл морковку. А может, ее и не было никогда…