Врагу не сдаётся наш гордый Варяг
Эта надпись, написанная белой краской, на стене бревенчатого, почерневшего от времени старого ветхого дома, уже неоднократно закрашивалась. Но, словно в память, о гордом русском корабле, не подчинившемуся, превосходящей японской эскадре и продолжающему вести отчаянную борьбу до конца, до своей героической гибели, она вновь написанная, чьей-то настойчивой рукой, появлялась на этом, покосившемся от времени, доме. Сколько ему лет трудно было сказать, не одно поколение уже родилось, выросло и умерло в этом доме, но он хоть и с трудом, со скрипом и на расшарагу, все, же держался из последних сил, названный за свою стойкость, проживающими в нём жильцами именем легендарного корабля. Его иногда закрывали высоким, крашеным забором, что бы скрыть эту надпись и то убогое зрелище, которое он собой представлял, сиротливо ютясь среди новых бетонных многоэтажек. Со временем забор старел, редел и исчезал, а надпись на борту дома, который как корабль сквозь льды, появлялся из-за исчезнувшего его ограждения, опять заявляла, что он не желает сдаваться.
В это солнечное летнее утро Сашка вышел во двор в трусах и майке, незначительно прикрывавших, ту, художественную роспись, которой он украсил своё тело на лесозаготовках. Постелил на скамейку газету «Труд», поставил бутылку портвейна «777», стакан и открытую банку кильки в томатном соусе. Выпил первые пол стакана и закусил рыбкой, отправленной в рот рукой, облизал, измазанные в томате, пальцы и прикурил сигарету, закрыв один глаз, от попавшего дыма и глубоко затянулся.
Жизнь у Сашки сложилась не так удачно, как он о ней мечтал, поступив в институт, вернувшись из армии. На первом же курсе он завалил экзамены и был отчислен за неуспеваемость. Домой в деревню он не поехал, а продолжал нелегально жить на раскладушке у своих однокурсников в общежитии, в надежде на следующий год опять попытать счастье и восстановиться. Стипендию, разумеется, Сашка перестал получать и что бы, как-то прокормить себя, разгружал вагоны на овощехранилище, мясокомбинате и виншампаньзаводе. Вечерами в общежитии он щедро угощал своих товарищей, всем тем, что удалось незаметно прихватить с собой. В одну из студенческих пьянок Сашка познакомился со своей Ленкой, жгучей брюнеткой, которую привели в общежитие студенты, так сказать для души, а если повезёт и для тела. Ему в этот день повезло, он очаровал её разнузданной игрой на баяне, аккомпанируя себе в исполнении частушек собственного сочинения. А провожая Ленку, домой в этот дом, где она жила с родителями, сумел в первый же день знакомства овладеть её стройным телом, здесь же стоя в подъезде. Да собственно она сама настояла на этом, устав от долгих его поцелуев и захлёбываясь его слюнями, Ленка отстранила его от себя, легла грудью на подоконник и выставила Сашке свой туго обтянутый юбкой зад. Она ещё училась в десятом классе, но уже умело подмахивала навстречу, потерявшему рассудок от счастья, Сашке, державшего впервые в жизни в своих руках, её голую сочную и спелую жопу.
Вскоре Ленка предложила Сашке познакомиться со своими родителями, которые уже были наслышаны о дочкином баянисте. В день знакомства с родителями, которые должны были придти с работы вечером, они с утра не вылезали из кровати и оделись только к самому их приходу. Когда все расселись за столом и, улыбаясь друг другу, наливали в бокалы шампанское, на середину комнаты вышел кот и выблевал все презервативы, которые Сашка бросал на пол. После долгого молчания, во время которого отец с матерью считали, сколько же раз этот баянист владел молодым телом их дочери, отец не без иронии произнёс, что конфетно-букетный период, судя по открывшимся доказательствам, уже закончился, и осталось только дождаться, когда их дочь окончит школу.
Вскоре Сашка перебрался в этот дом уже основательно. Отец Ленки, проводник в поездах дальнего следования, предложил ему заняться серьёзным делом, мол, негоже будущему зятю грузчиком быть. Он привозил из Ленинграда джинсы, которые продавали ему фарцовщики за стопятьдесят рублей у магазина «Альбатрос» и предложил Сашке продавать их за триста рублей на барахолке, которую из-за огромного скопища народа, все называли «Туча».
Семейный подряд набирал обороты и когда в очередной раз будущий тесть привёз из поездки пять штанов «Монтана», Сашка стал мечтать о покупке автомашины, так как у его будущей тёщи, работающей на заводе краномашинисткой, очередь была одна из первых.
Ничего в этот день не предвещало беды. Сашка даже вдоволь насмеялся над одним мужиком, который привёз ковёр продавать. Тот решил сэкономить деньги. Билет за торговлю входной не стал покупать, входить на рынок тоже не стал, перебросил ковёр через забор и стоит, продаёт его снаружи барахолки. Ушлые цыганки его ковёр быстрей продали, деньги взяли с покупателей и растворились в толпе. Мужик видит, как его ковёр стаскивают с другой стороны, ничего не подозревающие и заплатившие деньги покупатели. Он орёт, куда, мол, ковёр мой тащите. Те в ответ говорят, мы его купили и тянут ковёр на себя. Так и орали друг на друга и перетягивали ковёр через забор, то в одну сторону, то в другую. Сашка смеялся до слёз, смотря на эту комическую ситуацию. В итоге мужик остался без ковра, билет на продажу не купил, доказать не смог, что это его ковёр. Как говорится, сэкономил копейку, потерял рубль. Сашка купил билет, повесил штаны на руку и, проталкиваясь сквозь толпу, пошёл искать своего покупателя, мысленно представляя свою новую машину. Но мечты рассыпались, как карточный домик, когда он вытаскивал из «дипломата» последние штаны, к нему подошли милиционеры. Препроводив его в дежурку, сосчитав находившиеся при нём деньги, составили протокол задержания.
Потом был суд, где Сашка ни чего не сказал про своего подельника и будущего тестя и ему вынесли приговор: два года за спекуляцию и четыре за тунеядство, так как он год, после того как был отчислен из института, нигде не числился. Итого шесть лет лагерей. Ленка через полгода к нему приехала с животом и сообщила, что он скоро станет отцом. Когда она написала, что родила, Сашка ударился в подсчёты, тыкая карандашом в календарик и исчеркав его весь, так и не получил достоверных результатов, махнул рукой и они стали мужем и женой уже законно.
Когда Сашка откинулся, то бишь освободился, то у него остались отметины не только на всей поверхности тела, в виде татуировок, но и в душе от осознания того, что за то, что он мотал срок, уже разрешили заниматься на вполне законных основаниях, а тунеядство теперь называлось безработица. Дома его ждала законная жена Ленка и двое детей: Серёжка, очень внешне похожий на Рустама Тактосунова из второго подъезда и дочка Таня, у которой слегка раскосые глаза, указывали на вероятность причастности к этому всё того же Рустама. Тёща его умерла от рака, а тесть сошёлся с одинокой женщиной, с которой познакомился в своих поездках и уехал к ней жить в другой город.
Сашке с работой не везло. Когда он в очередной раз протягивал паспорт своей синей от наколок рукой, всегда находились причины ему отказать. Опять оставалось перебиваться временными заработками. Ленка, за то время, пока Сашка пилил лес, успела не только родить двоих детей, но и окончить кулинарное училище. Она работала официанткой в кафе «Олимпия» при Центральном стадионе, где питались футболисты местной футбольной команды. У неё был роман с вратарём этой команды, который вскоре передал её защитникам, те хавбекам, те в свою очередь порекомендовали жгучую брюнетку нападающим этой же команды. После возвращения мужа Ленка на некоторое время отошла от спорта, но футбол есть футбол, она опять вся отдалась этой увлекательной игре. Только сейчас она уже не разменивалась на футболистов, а совершенствовала своё мастерство с тренерами, массажистами, врачами и администраторами. Из-за большой любви к футболу, ей иногда приходилось бороться с последствиями этой страсти, а попросту делать аборты.
Сашка, заглотнув еще полстакана портвейна, вынес свой баян, на котором улыбались с переводок, белозубые красотки, которых он привёз ещё со своей службы в ГДР. Растянув меха, он запел свою очень злободневную на сегодняшний день песню:
Под окном цветёт акация,
Самая счастливая здесь ты.
У тебя сегодня менструация,
Значит не беременная ты.
Со второго этажа из окна высунулась лохматая голова Рустама Тактосунова:
- Сашка, брат, тяжко мне, голова с перепою болит, выпить есть?
- Рожа не треснет, родственник?
- Слушай, не надо так, брат, я твою Ленку не трогал.
- Да у тебя фамилия уже говорит, что ты ей присунул, так-то между делом.
- Причём фамилия, брат, у меня жена брат, есть куда совать, так троих уже настрогал.
- И мне двоих, столяр хренов, опаскудил всё сука.
- Сашка, брат, зуб даю, я не при делах.
- Да я тебе все выбью падла, всю жизнь мне запачкал.
- Саня, брат, ну убей меня, только не говори так, Ленка твоя сама виновата, баба не
захочет, кобель не наскочит.
- Ладно, тряси мудями давай, кобель нерусский, подгребай, плесну стакан.
Рустама долго упрашивать не надо, прыгая через целые пролёты по лестнице, как горный
джейран, он через мгновение уже сидел с Сашкой на скамейке.
- Саня, брат, слышь, что скажу.
- Давай излагай, весь во внимании.
- Вчера надпись замазали. В воскресенье же выборы.
- В первый раз что-ли.
- Сегодня, говорят, начальник какой-то приедет, новый дом сдали, нам квартиры точно дадут.
- Дадут, подбегут и ещё поддадут.
Сашка налил портвейн по полному стакану и кивнул головой на пустую бутылку:
- Тебе бежать.
- Сашка, брат, Роза вчера все деньги выгребла.
- Слетай к Клюву, самогону в долг возьми.
- Да не даст он мне.
- Клюв мужик путёвый, он ведь для твоей Розы на заводе в гирьках отверстия высверлил, ни копейки не взял, а она теперь полные сумки домой таскает.
- Трое детей, брат, кормиться как-то надо.
- А другие сосать должны. Вы с Розой, я смотрю два сапога пара.
- Ты, брат, на себя посмотри, сам вон весь в картинках.
- К твоему сведению, я ничего ни у кого не украл и к чужим жёнам под юбки не заглядывал. Иди, давай к Клюву.
- Да, тут такое дело, Саня, я у него в пятницу машину попросил, тёлка знакомая приехала.
- Не дал?
- Нет, всё нормально, ключи дал. Я гараж открыл, тёлку встретил в порту, вечером в «Малахит» повёл. Ну, выпили, закусили, потанцевали, а потом с теми, кто за нашим столиком сидели, ещё три пары, скорефанились. Они пригласили нас к ним на дачу, ну там баня, все дела. Не знаю, как мы все влезли в машину, утрамбовались короче, бухие все. Всю дорогу ржали в пьяном веселье, анекдоты там, то да сё. Не заметил, как на площадь въехал на красный, шары то залил и прямо в бочину «Волги». Удар, стёкла посыпались, тёлки завизжали, но вроде все целы. Я как заору, чтоб все в разные стороны разбегались, ну все и ломанулись, кто куда. Домой прибежал, ломом замок на гараже сломал и к Клюву. Говорю ему, что ты, мол, меня разыграть решил? Гараж то у тебя пустой. Клюв побежал смотреть, забыл трость свою даже взять. Блажит, за квартал слышно:" Караул, машину угнали!" Потом в ментовку позвонил, они ему говорят, что машину его уже нашли, правда разбитую. Он туда. Те, кто в «Волге» были, говорят, что нет, не он за рулём был. Следователь приходил, гараж смотрел, короче всё проканало, сейчас страховку ему выплатят за « Москвич».
- Рустам, шлейф за тобой тянется паскудный, мастер ты людям удружить.
- Саня, брат, клянусь здоровьем, дурные гены во мне, папаша мой покойный, тоже баб обслуживал табунами.
- Выплеснуть бы тебе в харю, это вино, ёбарь косоголовый, да что толку то сейчас. Горбатого, как говорится, только могила исправит. Тёлку то удалось разложить?
- Я с порта сразу в лес, там, на заднем сиденье у Клюва её и чпокнул.
- А кто бы сомневался в твоих способностях.
Они взяли в руки стаканы с портвейном и в это время из подъезда, опираясь на трость, вышел Юрий Гаврилович, по прозвищу Клюв. Прозвище он получил из-за армейской фуражки, подаренной ему Сашкой, когда он со всеми немногочисленными пожитками, включающие: баян да фуражку, переехал жить в Ленкину семью. Юрий Гаврилович не расставался с ней ни днем, ни ночью. Она уже была без кокарды и со сломанным пополам козырьком, который и напоминал клюв птицы. Доковыляв до скамейки, он, прищурившись на Рустама, произнёс:
- Рустамчик, голубок, до меня слухи дошли, что ты вчера с какой-то клячей в кабаке зависал?
- Кто видел? Врут всё Гаврилыч, обознались, мало ли рож похожих.
- Ну, твою-то наглую с другой не перепутаешь. Думается мне, это ты паскудник мою тачку расхлестал?
- Ты чё, Гаврилыч, следак же сказал, что угон был, да и народа в ней дохрена было.
- А ты откуда про народ знаешь? Всё Рустам больше от меня ничего не жди.
- Гаврилыч, а мы тут с Саней у тебя самогона хотели попросить.
- Ну, Сашке то я завсегда дам, только не тебе.
- А чё он один пить будет?
- Почему один я помогу, только самогон я ещё не выгнал. Брагу будете?
-Почему не будем, очень даже мы брагу любим Гаврилыч.
- Ну что ты Рустамчик любишь, все уже давно знают и страдают от твоей любви.
Со скрипом открылась дверь, известью покрашенного туалета, который стоял, покосившись в глубине двора. Из него вышла грузная Роза в пёстрой юбке и платке и, переваливаясь, как утка на своих толстых и коротких ногах подошла к дому.
- Ты чё расселся тут, я тебя куда посылала?
- Бегу Розонька, бегу лапочка, сейчас вот немного подлечусь и побегу.
- Дома только чёрствый хлеб, а он сидит здесь пирует.
- Сашка, ты почему его спаиваешь?
- А ты матрёшка меня учить вздумала, смотри лучше за своим фраерком, а то у него как из лейки молофья льётся. Как бы писюн ему в дверях не прищемили. Спокойней в доме станет, диван скрипеть не будет.
- Сашка, ты смотрел бы пуще за своей Ленкой. Стыдобища ведь.
- Кого мне стыдиться и за что? Тебя? Рустама твоего? За что отсидел, до сих пор не пойму. Вы сейчас с муженьком этим же занимаетесь, за что я срок тянул. Всю молодость с пилой пробегал, пока твой Рустамчик лейкой своей всех орошал, а молодость Роза за деньги не купишь.
С дороги во двор дома, сверкая на солнце своей чистотой, покачиваясь на колдобинах, с шумом въехала новенькая чёрная «Волга». Когда, машина остановилась, и открылись двери, из одной вылез толстяк в белой рубашке, вытирающий одной рукой пот носовым платком со своей жирной шеи, а второй рукой, вытаскивающий раздувшийся, как и он сам, кожаный чёрный портфель. Из другой двери появилась грудастая белокурая женщина с высокой причёской, в белой блузке, в чёрной короткой юбке и красной папкой в руках. Толстяк важно оглядел всех присутствующих во дворе и с лёгкой картавинкой обратился к своей спутнице:
- Алла Семёновна, это какой номех дома?
Дама, заглянув в свою красную папочку, подобострастно ответила:
- Мамина-Сибиряка 47, Аркадий Геннадьевич.
Толстяк, не смотря в сторону жильцов, а глядя на дом, пробурчал:
- Ну как вы тут поживаете? Знаете что в воскхесенье выбохы?
- С кем это он разговаривает? – спросил Юрий Гаврилович.
- Похоже, с нашим Варягом, – ответил Сашка.
- Как живёте говохю? – толстяк почти прокричал.
- А чё разве не видно? – почти хором сказали Сашка, Рустам, Юрий Гаврилович и Роза.
- Вот мы сейчас и посмотхим.
Толстяк подошёл к первому подъезду, перед которым после дождя ещё не высохла большая лужа и через неё были переброшены несколько измазанных в глине досок. Его спутница на высоких каблуках, которые вязли в мягкой глине, засеменила за своим начальником. Толстяк на цыпочках ступил на доску, которая к его изумлению, почему то наклонилась, и его лакированный чёрный ботинок утонул в мутной жиже, обрызгав грязью свои отутюженные брюки.
- ****ь, безобхазие какое. Вы, что лужу засыпать не можете?
Раздражённо выговаривал жильцам толстяк, стоя на крыльце и выливая из ботинка грязную воду. Потом он подал руку своей спутнице и та более удачнее, чем её начальник оказалась рядом с ним. Открыв в подъезд дверь, толстяк сморщился, зажал пальцами свои ноздри и вместе с дамой исчез за дверью подъезда.
- Лицо то, как сгофрировал, запахи наши не понравились, – иронизировал Сашка.
- Понятно, что не Шанелью тут у нас пахнет, – захохотала Роза
- Надо было ему болотники одеть, такие корочки загубил, – сочувствующе произнёс Рустам
- Непривыкший он к рельефу нашей местности, чуть не утонул вместе с бабой, – сказал Юрий Гаврилович.
В это время в подъезде раздался страшный грохот, и показалось, будто дом покачнулся. Дверь подъезда распахнулась и на крыльцо выскочила Алла Семёновна, которая визгливым голосом закричала:
- Люди, помогите, Аркадий Геннадьевич с лестницы упал.
- Всё ****ец, квартир не будет, – тихо произнёс Сашка.
Все побежали спасать начальника, кроме Сашки. Его несли вчетвером, но всё равно, когда его положили на скамейку, его рубашка и брюки были все в глине, так как толстяка тащили почти волоком. На голове у начальника была огромная шишка, по причине того, что целый пролёт он летел вниз головой, после того, как спускаясь, у него под ногой сломалась половица.
- Ну, ты устроил брёвнам перепляс, – сказал Сашка толстяку, когда тот открыл глаза и непонимающим взглядом стал осматривать, стоящих вокруг его людей.
- Живой милок, – радостно сказала Роза.
- Аркадий Геннадьевич, я так за вас испугалась, так испугалась. Как вы себя чувствуете? – суетилась Алла Семёновна, вытирая лицо своему начальнику, влажным платком.
- Очень ххеново. А где мой похтфель?
- Вы его в подъезде обронили, когда упали. Сейчас я его принесу.
Алла Семёновна поспешила за портфелем, а Аркадий Геннадьевич с трудом сел на скамейку. Поглаживая рукой огромную фиолетовую шишку у себя на голове, он ещё раз оглядел всех окружавших его жильцов, с нетерпением ожидавших от него оглашения результата его посещения их жилища и изрёк:
- Дом ещё кхепкий. Жить можно.
- Это ты его своим лбом специально на прочность проверял? Да ты нам его чуть на дрова не раскатал, – язвительно сказал в ответ Сашка.
- Люди ещё в худших условиях живут. Потехпите ещё.
- Где живут? На Луне что ли? – обиженно закричала Роза.
- Всё хешение пхинято. – обрезал толстяк.
Когда из подъезда выскочила Алла Семёновна, держа в одной руке красную папку, а в другой чёрный, толстый портфель своего начальника, её высокая причёска покосилась набок и она её пыталась безуспешно установить на место своей красной папкой. В это время Аркадий Геннадьевич пятился задом от надвигающихся на него разъярённых жильцов.
- Жить говоришь можно. А ты дома срать в тёплый туалет ходишь? У тебя зимой жопа инеем не покрывается, пока из неё каменный цветок выходит? Я тебе сейчас в рожу заеду, фраер толстый, – кричал на весь двор Сашка.
- Как можно жить? За водой на колонку ходим, – вторила ему Роза.
- Всю свою жизнь терпим. Терпелка уже вся стёрлась, – кричал Юрий Гаврилович.
- Не помыться, не подмыться толком. Воду на печке кипятить надо, – кричал о своём наболевшем Рустам.
- Вот тебе выборы, на-кась выкуси, – крутила Роза перед его носом своим кукишем.
- Аркадий Геннадьевич, да что вы их слушаете, посмотрите какой тут контингент, – перепрыгивая через лужу и увязая своими каблуками в глине, прокричала Алла Семёновна.
- Это кто это такой контингент? Мы что ли? – заголосила Роза.
- Я тебе сейчас такой контингент покажу, по стене размажу, начальник фуфлыжный. – разрывая на себе майку и показывая всем купола церквей на своей груди, грозно заорал Сашка и двинулся на толстяка.
Аркадий Геннадьевич и Алла Семёновна очень резво метнулись к машине. Все жильцы побежали за ними. Толстяк, со своей помощницей заскочили в «Волгу», захлопнув двери, подняли стёкла, только тогда перевели дух и наблюдали растерянными лицами, за окружавшими машину жильцами. Сашка встал перед «Волгой» растянул меха своего баяна и запел на весь двор:
Наверх вы, товарищи, все по местам!
Последний парад наступает…
Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает.
- Новый же дом построили, – кричала в приоткрытое стекло Роза.
- Квахтихы остхонуждающимся выделили, – прокартавил толстяк, приблизив свои губы к щели окна.
- А мы, тупонуждающиеся, что ли? – кричала туда же Роза.
Все вымпелы вьются и цепи гремят,
Наверх якоря поднимают,
Готовые к бою, орудия в ряд,
На солнце зловеще сверкают.
- Ты уже проверил, как в нём живётся, чуть шею себе не сломал, – кричал в машину Юрий Гаврилович.
- Поедемте быстрее от сюда, Аркадий Геннадьевич. Видите же, с кем имеем дело, быдло. – испуганно озираясь по сторонам, пищала Алла Семёновна.
И с пристани верной мы в битву пойдём,
Навстречу грядущей нам смерти.
За родину в море открытом умрём,
Где ждут эти толстые лица.
- Кого ты быдлом назвала, толстожопая крашеная соска, – возмутилась Роза.
- Приехали тут, лестницу нам сломали и всё в порядке вещей, выборы у них, видите ли, – подначивал ей Рустам.
Свистит и гремит и грохочет кругом.
Гром пушек, шипенье снарядов.
И стал наш бесстрашный «Варяг»
Подобен кромешному аду.
- Ну-ка, выходите, давайте кровососы, – дёргая за ручку двери, закричал Юрий Гаврилович.
В предсмертных мученьях трепещут тела,
Гром пушек, дым и стенанья,
И судно охвачено морем огня,
Настала минута прощанья.
- Поедемте Аркадий Геннадьевич, чего вы ждёте, они нас точно сейчас побьют – умоляла Алла Семёновна.
- Тхогай давай, – скомандовал своему водителю толстяк.
- Так стоит он перед машиной, давить что ли? – растерянно спросил водитель.
- Поехали, говорю, пока нас здесь не измордовали, – раздражённо скамандовал толстяк.
Машина резко тронулась и Сашка в самый последний момент, увернулся от столкновения. Развернувшись в сторону уезжавшей со двора «Волги» он закончил свою песню куплетом:
Прощайте, товарищи, с Богом, ура!
Кипящее море под нами.
Не думали мы ещё с вами вчера,
Что нынче умрём под волнами.
- Не пойду я ни на какие выборы, находился, что толку. Приезжают, когда мы им нужны, а попросишь что сделать, сразу жить можно, – сказал Юрий Гаврилович.
- Программу свою здесь нам обнародовали, быдлом нас обозвали, – возмущённо добавила Роза.
- И контингентом ещё. – добавил Рустам.
- Да чем они лучше нас, ни чем. Просто им больше повезло в этой жизни, – сказал Сашка и пошёл домой к своей Ленке и детям.
Спустившийся вечер зажёг в окнах дома свет, где каждая семья занималась своими житейскими делами. Сашка вышел из подъезда, вынес из сарая лестницу, приставил её к дому, поднялся на неё и, обмакнув кисть в банку с краской, вывел по буквам свою привычную надпись: ВРАГУ НЕ СДАЁТСЯ НАШ ГОРДЫЙ ВАРЯГ!
Екатеринбург.
март 2009г.