Поколению моих родителей.
Спасибо и простите.
«Обнищание масс. Затрахали нытики этими разговорами. Всё машинами забито. Невозможно машину приткнуть», - раздраженно бурчал себе под нос Михаил Иванович, с трудом всовывая праворульную Тойоту между ржавой ракушкой и сверкающим Паджеро.
Раз в неделю, а когда дел много, то в две или три, он заглядывал к матери. Старушка доживала век в опустевшей трехкомнатной хрущевке. Муж умер, дети выпорхнули в жизнь. Редкие и короткие наезды сына разнообразили близнецовые дни. Цикл: протереть пыль, полить цветы, посмотреть сериал — разрывался свежим потоком новостей. О невестке, о внучке, о правнуке — Ванюшке.
В ответ ли, в благодарность ли, по заведенной привычке ли откуда-то извлекались для всех гостинцы и подарки. Немудрёные, не богатые, пенсионерские.
- Пусть Иринка носки носит, сама вязала, они с собачьей шерстью. Ноги болеть не будут, - наказывала матушка.
- Тебя послушать, так твоя внучка босиком ходит или позаботиться о себе не может, - ворчал сын, кося глазом на приготовленные свертки.
- Может или нет, а носки передай. И скажи, чтобы заехала как-нибудь. Сам-то посидел бы ещё... Смотрю, торопишься… Подлить ещё?
- Некогда, мать, спасибо, - отодвинул Иванович тарелку из-под ухи с мойвой. Лаврушка прикрыла знакомую с детства выбоинку на краю. - Надо машину на техобслуживание отогнать. Полдня опять вылетит, да по пути к Игорю заеду.
Мать хорошо знала школьного друга сына. Радовалась, когда «ребятишки» заезжали вместе. Игорь сгребал пенсионерку в объятия, шумно приветствовал: «Здравствуй, баб Уля! Как дела бабули?» Беспокоилась о нём не меньше, чем о своих, расспрашивала. Вот и сейчас заволновалась:
- Что у него? Заболел?
- Здоров. Разве же Игоря какая болезнь возьмет? Псу его пожрать везу. Головы от горбуши в морозилке валялись... - осёкся сын.
Заторопился.
Война вымела мужиков из таёжной деревни. Старики и школьная мелюзга, дурачок Митька неопределенного возраста и хромоногий ещё с империалистической председатель — вот и весь контингент. Председателю везло. На первой мировой и на гражданской насмерть не убило. В сорок первом, было дело, приехали, забрали вместе с агрономом и зоотехником. Увезли в район по последнему снегу. Три месяца ни слуху ни духу не было. Жены тенями бродили. А как вести дойдут, если распутица? Ни телефона, ни дороги. Председательша ждала, когда пройдет половодье, и наладят паромную переправу, собиралась поехать по инстанциям. Не пришлось. Председатель сам приковылял. Не то сумел убедить, что не вредитель и не агент японской разведки, не то пошла в зачет служба в партизанской армии Щетинкина. О земляках ничего не знал. Сибирь — место глухое, но есть места еще севернее и глуше. Лагерей полно. Всех россиян посадить есть куда, и еще для других в бараках нары останутся.
Председатель спуску никому не давал, лютовал. Требовал от «бабфронта» жестко и беспощадно, по закону военного времени. А и то… не до сантиментов. На хозяйстве бабы да лошади — вся тягловая сила. Вернулись два мужика, но с такими увечьями, что в расчет их брать не пришлось. Ни в леспромхоз, ни в колхоз. Один без рук, второй без ног. Обуза только.
Мишкин дед остался под Москвой. Похоронки не было, но по слухам эшелон с сибиряками разбомбили.
В сорок пятом пришло с войны еще несколько мужиков. Жизнь в колхозе налаживалась. Председатель уже не так лютовал, как прежде, на фронтовиков оглядывался. Понимал, что эти сломали хребет фашистам, и при случае на его возраст да заслуги не посмотрят. А на вдов, особенно без свидетелей орал. Случалось, что и плеть поднимал. Стерпят. Терпела и Шура, бабушка Михаила Ивановича. Рвала жилы, одна поднимала шестерых.
- Старшие в школе? Придется с вами… Улька, Володька! Одевайте, что потеплее, берите санки, - скомандовала мать с порога, не дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте.
- Кататься пойдем? - удивился несмышленыш Вовка. Что с него взять! Изделие довоенное, родился в январе сорок второго. Ему бы всё играть!
- За мясом. Поможете тащить, - отрезала Шура.
- Суп на день ложденья валить будем? - обрадовалась шестилетняя Ульянка.
- Суп сварим и холодец. Да одевайтесь живее!
От околицы до скотомогильника полтора километра. Дорога идет по редколесью. Синие тени берёз на ослепительной целине. Колея подтаяла на солнечной стороне. Льдинки отблескивают. Хорошо! Похрустывая снегом, быстро дотащили порожние санки. Удивительное дело, но рядом с тушей околевшей лошади, которую увезли с конюшни час назад, лежали отделенные от неё задние ноги.
- Грузим их, ребятишки, - тревожно огляделась вокруг мать.
Едва загрузили и привязали, подъехал председатель.
- Ты куда это мои ноги погрузила? - возмутился он, тяжело поднимаясь из саней.
- Я думала, это лошадиные!
- Ты, Шура, не язви. Я конюху приказал, чтобы он их для собак отрубил.
- А я своим щенкам беру... - поправляя шаль, кивнула колхозница на притихших ребятишек.
Михаил Иванович помнил этот рассказ. Приостановился на пороге. Вытолкнул слова прощания.
- Ладно, мать, побежал. Пока.
- До свидания, сынок!
B не то почудилась, не то послышалась, не то прочиталась в печальном взгляде просьба: "Давай я твоей собакой побуду. Можно?"