Хоронили Витьку. Шел дождь. Мелкий и теплый. Вода собиралась в лужицы, потому что деваться ей было некуда. Кругом была глина. Я опоздал. Опоздал по-глупому. Задержался у ворот кладбища, встретив друга, с которым когда-то работали вместе. Он стоял, курил, никуда не торопился. Вспомнили Витю. Я и подумал, что приехал рано, что гроб с Витькой еще в пути. А друг-то и стоял специально, чтобы встретить опоздавших и заблудившихся.
Когда же в разговоре выяснилось, что его уже хоронят, было поздно. Я пробежал по дорожкам кладбища, быстро нашел толпу народа. Витька уже был в земле...
Все было очень быстро, потому что Виктор крещен не был. Сознательно. И отказывался наотрез, несмотря на просьбы матери и брата. Теперь я думаю, что даже хорошо, что я не увидел его в гробу. Не остался он в памяти моей неживым. Живым остался.
Как и все мы, Витька "попал на эпоху". То есть стал самостоятельным и трудоспособным как раз тогда, когда в стране сменился социально-экономический строй. Это звучит наукообразно, но означает очень простое состояние жизни страны. Безвременье, безвластие, безнравственность и беспредел.
Люди терялись. Они продолжали работать на заводах, в НИИ, и работа была, но смысла в ней уже почти не было. Кто-то искал халтуры, кто-то собирался уехать за рубеж навсегда, чтобы ничего этого больше никогда не видеть. Кто-то ухватился за возможность личного бизнеса, открывал кооперативы, частные предприятия и начинал заколачивать безумные деньги. Кто-то начинал бизнес на государственных деньгах, и такой бизнес становился наиболее успешным. Кто-то торговал, перекупая сырье у производителей еще по старым социалистическим ценам, впаривая его на запад по жутко высоким рыночным американским и европейским. Были и те, кто начинал с нуля. С тысячи рублей вскладчину. Этим было очень тяжело, но рынок сложился так, что выжили и они.
Почти в самом начале компьютерного бизнеса, через друзей устроился и я в компьютерную фирму. Витька там уже был. Работал водителем. Человеку, попавшему в коммерческую частную структуру прямо из одного из многочисленных "Научно-производственных объединений", было непросто привыкнуть к порядкам и правилам молодого бизнеса. Расставшись с работой, где платили 480 рублей зарплаты и в командировки надо было ездить за свой счет, я просто убил наповал своих домашних, принеся домой за месяц 2500 рублей, полученных просто за работу. От резких премен ехала крыша. Причем у всех. У меня, потому что я никак не мог понять этот фантастический спрос на факсы и принтеры, эти отгрузки компьютеров грузовиками, эти безумные траты денег под Новый год, потому что в госконторах по-прежнему были планы "по освоению средств". И когда 30 декабря в торговый зал влетали очередные Генеральный директор и Заместитель Генерального директора с единственным вопросом "Что у вас осталось? Продайте что-нибудь! Ну, пожалуйста!"
Я сначала терялся. Ехала крыша у собственников, у владельцев, у капиталистов. Однажды я продавал компьютеры человеку, который в разговоре обмолвился, что ему кредитов на западе под бизнес дают больше, чем правительству нашей страны... И это было правдой.
Было правдой и другое.
Директор мог просто, как в западном кино или как нас учили на политинформации, вызвать к себе сотрудника и сказать ему, упиваясь властью:
- Фирма в Ваших услугах не нуждается.
Или еще проще:
- Свободен!
Или, даже не утруждаясь, попросить Сидорова, сказать Петрову, что тот уволен, а потом не принимать Петрова и игнорировать его вопросы. На намек человека насчет расчета, неиспользованного отпуска, можно было услышать циничное:
- Скажи спасибо, что с миром отпускаем.
Потом пошли бритые мальчики в кепках, которые сначала набивали свои офисы оргтехникой, а потом они же предлагали нам крышу. И каждый раз, познакомившись с крышей нашей конторы, навсегда забывали к нам дорогу. Такого количества бандитов, "быков", авторитетов, воров и директоров я никогда в жизни не видел. В курилке народ с гордостью, но тихонько делился знаниями о крутизне нашей "крыши". Потом сравнивали. Все знали наизусть, какая контора под кем ходит. Говорили:
- Да, теперь этим ребятам вообще все можно, они под Малышевскими.
Или:
- Не повезло банку, под "чеченов" они попали. Тяжело под ними.
Новая жизнь затягивала. Появились привычки, манеры, профессиональный жаргон. Все эти: «Поднимем ценничек», «Платите и летите», «Это Ваши проблемы», «А кому сейчас легко?». Сложилась определенная манера одеваться, говорить, вставляя через слово "блин" или "как бы".
В стране была беда. Уезжали специалисты, сходили с ума ученые и инженеры. Еще вчера бывшие начальниками, не знали, как прокормить семью, некоторые голодали. А у нас все курили "Bond", "Winston", "Marlboro", "Camel". И курили много, смачно. Появился какой-то культ этого курева. Курили, когда отдыхали, когда перерыв, когда работали. Курили, когда радовались, когда нервничали, когда уставали. Курили грузчики и владельцы фирм, курили менеджеры-продавцы и инженеры-сборщики.
Еще ели. Сыто ели, и пили. Дорогую водку, лучшее пиво. По праздникам закатывались банкеты в ресторанах с пальбой и салютами. Потом начались кризисы, дефолты. Многие разорились, начались трагедии, долги. Стали расти цены. Бизнес сопротивлялся. Иногда, чтобы выжить, вчерашние партнеры "кидали" друг друга. Фирмы делились, меняли офисы из-за непомерной арендной платы. Налаживались новые схемы бизнеса. Кто-то начинал все заново, исчезали монстры компьютерного рынка, но одновременно вырастали никому неизвестные маленькие магазинчики. И те немногие, кто через все это прошел и выжил на рынке, превратились в настоящих акул бизнеса, они узнали правила, поняли свою цену, они стали избегать дешевых эффектов, перестали ввязываться в авантюры.
Курить стали больше. Еще больше!
Витя начал собственное дело, которое очень быстро перестало приносить прибыль, потом стало приносить убытки, потом долги. Потом он вернулся, потом снова ушел. Потом он сменил старенькую "Волгу" на "Соболя" и, продолжая работать в компьютерной фирме, стал удачно подхалтуривать. Был он всегда весел, уверен в себе. В любой момент готов был придти на помощь.
Мог запросто подвезти вещи с квартиры на квартиру. Мог на ночь глядя сорваться в область, чтобы помочь людям выехать с дачи с ребенком. Просто. По звонку. Мог набить морду человеку, обидевшему друга. Мог дать денег в долг. И не просто мог, а делал.
Креститься так и не стал. Говорил, что не верит во все это. И в общем, хоть жизнь у «компьютерных людей» была не сахар, иногда тяжелой, нервной, а иногда опасной, но все неплохо пережили самый тяжелый кризисный период. А период этот был не мал! У нас успели вырасти дети, кто-то женился, кто-то развелся. Начали умирать родные люди. Время брало свое. Был момент, когда за три года мы похоронили восьмерых родственников. Дошло до того, что я стал побаиваться неожиданных телефонных звонков. За это время я побывал и в крематории, и на сельских кладбищах, и на городских. Были и тихие похороны, и похоронные процессии. Иногда, до последнего момента, некому было вырыть могилу. Иногда приходилось везти тело родного усопшего на своей легковой через половину Ленобласти, молясь, чтобы не остановил гаишник.
Родные умирали и внезапно, и в юном возрасте, и в преклонном, многие долго и тяжело болели. Череда инсультов и инфарктов прокатилась по моей семье. Родственники чаще встречались на похоронах, чем в жизни. Но одно обстоятельство я не мог не заметить. Даже совсем убитые горем люди, матери и жены всегда немного оттаивали после отпевания. Их "отпускало". И на священника они смотрели, как на заступника, который в отличие от них еще имеет какую-то связь, ходатайство на небесах за дорогого человека. В нем, в молитве, в словах утешения еще была надежда. И всегда в людях оставалось чувство исполненного долга по отношению к родному усопшему, крещеному.
Крещеному... А вот Витя был не крещеный. И все было не так. И сейчас не так. И всегда будет не так. И горе людское было, и искренние слезы о потере. Друзья были рядом, все, с кем он когда-то работал, вспомнили и пришли. И ясно было, что Витю любили, и что человек он хороший, добрый. И вот ушел. Из-за упрямства какого-то, будто и не своего. Мне он жаловался, что иногда не может поднять коробку из-за боли в левой руке, еще в феврале, а умер в мае. Три месяца терпел! Если бы послушал совета пойти к врачу, и, наверное, не только моего, то помогли бы ему. Инфаркт сейчас и определять, и лечить умеют. Лишь бы вовремя. Но если Витька сказал:
- Да ну их этих врачей, - значит все. Ничем не заставишь. Такой характер.
Те, кто стоял около могилы, выглядели страшно. Растерянные, в слезах. Это и были те самые «компьютерные люди», те, кто за несколько лет обеспечил необходимой техникой целый промышленный регион, те, кто не мыслил себя без этой торговли, для кого торговля была не только способом существования, она была как сама жизнь. Проводя на работе по двенадцать часов, менеджеры по продажам жили как бы внутри этого рынка и совершенно точно являлись «кастой». Если меняли работу, то менялось только название фирмы и зарплата, содержание оставалось прежним. Если открывали свое дело, то начинали торговать опять же компьютерами и оргтехникой. Манера говорить, стиль одежды, темы разговоров позволяли безошибочно определить – менеджер. Там, на рынке, они были королями. А здесь, на кладбище, все, чем они жили, становилось неважным.
Здесь они были просто людьми, которые увидели неотвратимую смерть. Витька был молод, и все происходящее казалось нереальным, потому, что так не должно было быть.
Люди растерялись. Они не знали куда встать, как смотреть. Кто-то стоял поодаль, не приближаясь. Кто-то уткнулся другому в плечо. Так и стояли молча. И.... курили. Это сильнее всего било по глазам. После такого количества похорон с отпеванием, запахом ладана. После храмов и молитв. Люди, курящие около могилы Витьки, меня добивали совсем. И эти окурки на глине...
Окончательно придавили сердце слова, сказанные мне в ответ на вопрос о Витином крещении.
- Так ты же сам верующий, крещеный, вот и помолись за Витьку!
- Но я не могу. Нельзя. Он же не верил.
- Нет, надо молиться, и Господь примет душу. Так утверждают знающие люди.
Говорил это человек совершенно искренний, честный. Он верил, что что-то можно исправить. Он почему-то решал и за Церковь, и за Бога. И объяснить ему ничего было нельзя. Да и как? Сказать правду про Витькину участь, согласно Евангелию и учению Церкви, так сразу и услышишь про "жестокого" Бога, про "неправильную" Церковь и про себя еще вдогонку. Ничего не стал говорить. Промолчал. Он же сам выбрал. Своей свободной волей. Плакать можно. Осуждать - нет.
Потом многие выпили водки, потом все снова курили, потом мне стало так тяжело, что, сказав слова соболезнования отцу, матери и брату покойного, я уехал. Уехал в Храм. Просто стоял. Вспоминал. Думал. Проходивший мимо алтарник спросил:
- На вас лица нет. Плохо вам?
- Друга похоронили, некрещеного. Без отпевания и молитв. И помолиться хочу и не могу. Нет выхода, вот и не отпускает. Я же представляю, каково его душе сейчас.
- А вы просто помяните человека словом добрым. И это будет все, что можно сделать теперь.
Прошло три года.
Вот, помянул...