Вступление.
Все, что будет дальше по тексту – правда. За исключением, разумеется, имен-фамилий, наименований частей и подразделений, ну, и географических названий.
Тот, кто согласился быть рассказчиком, очень не хотел бы, чтобы даже по сопоставлению мест и дат его могли узнать сослуживцы и некие иные люди. Поэтому в тексте могут попасться деревенька Маргун (но мы-то знаем, что Маргун, вернее, Аргун, вовсе не деревенька, а вполне себе приличный по размерам населенный пункт), или город Баламут (а Бамут-то как раз село, правда, большое). Меня, и, надеюсь, вас, читатели, в первую очередь интересуют события, а не топографические и календарные реалии. Причина же подобной скрытности рассказчика станет понятна ближе к концу.
Сразу поясню: я решил записать все это по двум причинам. Во-первых, в среде псевдолитераторов и прочей шушеры стало модно врать о войне. Нужна правда. Хотя бы затем, чтобы попытаться если не заткнуть, то хотя бы замедлить тот поток фекальных вод, который производят вышеупомянутые злодеи. Во-вторых, так уж получилось, что тема войны вообще близка мне лично. Мне интересно попробовать себя в роли Пикуля, Соболева, ну, или того же Курочкина. Хотя мне ближе Севела с его «Знаменосцем» - к войне лучше относиться с юмором, особенно если ты в ней участвуешь.
Правда о войне – штука сложная, многослойная. Политик-оппозиционер будет вещать о коррупции в верхах и о сговоре с врагами, и будет прав, наверное. Высшее командование поведает о масштабных движениях войск и о том, какой генерал подсидел коллегу на вираже военной суматохи, когда за чинами начинается форменная гонка – и это тоже будет правдой. Строевые офицеры порасскажут о лютых штурмах, о том, как теряли людей и технику, как не понимали действий тех, кто «наверху» - это их слой правды.
То, о чем я пишу – правда простого солдата. Далекого от стратегии и тактики. Просто и без лишних слов делающего свое дело. Не героя, не мученика, не палача – такого, какими на самом деле были солдаты той войны.
В общем, все. Я приступаю. А вы читайте.
И будь проклят С. Ермолов!
Рассказ первый. Про ранения.
Вот чего я не люблю, так это, когда про ранения трындят. Я, мол, кровь за вас, суки штатские проливал! Да я адские муки испытал! Да мне вон, легкое удалили за ненадобностью!
Раздражают такие раненые.
Ранили тебя, так молчи. Ну, помучился, кровью поистекал. Бывает. Война все-таки. Ногу, там, оторвало или руку, ну, или еще что серьезное – это я пойму. Но считаю, что воплям по этому поводу самое место в чиновничьих кабинетах. Знакомый один, ему руку до локтя ампутировали – раздробило накатником орудия. Ну, тут он сам лоханулся – чему только учили этого горе-артиллериста! Ну, да ладно. Человек все-таки воевал, а не просто так на учениях бабахал…Так я не о том. О чем я? Блин, голова дырявая…А! Вспомнил. Так вот: этот гаврик своим увечьем в компаниях и просто так на досуге не козыряет. Как-то не принято. Зато как пенсию по инвалидности требовать приходит – пользуется по-полной. Умело так. Только злодей-чиновник начинает базлать на тему «Я вас туда не посылал», так он ему голый обрубок в нос сует и орать начинает, как бешеный. Злодей в шоке, человек доволен. Вот, что значит – психологическая атака! Обрубок – зрелище неаппетитное, это факт. Особенно противно, если такая культя в морду лезет. Сколько ни видал я культей, а все никак не привыкну…Пенсию этому товарищу теперь платят исправно: боятся, видимо.
Или, вот, Васек…Ну, ты его не знаешь. Не знаешь – и не надо. Правильный мужик, только с кукушкой нелады случаются. Опасный, когда «сорванный». А крышу ему сносит частенько. Так вот: у него – контузия. Не слышит почти ничего. И ссытся под себя иногда. Тоже от контузии, не западло. А вообще, у него ноги нет. Мина. Восьмидесятидвухмиллиметровая. Паскудная штука…
Кстати, о минах. Самый жуткий страх на войне – эти самые мины. Летит, воет прямо у тебя над макушкой. Долго летит, долго воет. Ну, это, конечно, кажется, что долго. На самом деле – считанные секунды. И вот мечешься ты, спрятаться хочешь, да не знаешь, куда, потому что эта зараза противно скулит как раз над тобой. Громче, громче, и вот уже все сфинктеры пооткрывались, и «Отче наш» вспомнил, и у Аллаха прощения попросил, что не верил в него при жизни, и завещание самому себе надиктовал. Все. Каюк. Прощай, жестокий мир…А эта падла метрах в двухсот бабахает…И чувствуешь себя прескверно, хотя вроде бы радоваться должен, что жив остался. Ощущение, что наебали тебя жестоко.
Да, отвлекся. Ранения. Про Васька начал…Васек – мужик правильный. Уважаю его. Раненый, искалеченный, а детишек умудряется по каратэ натаскивать. Денег не берет – совсем. Это, конечно, его личные заморочки, но такие, достойные заморочки. И не дай бог хоть кому-нибудь начать трындеть ему насчет его ноги. Убить может. Здоров, говорит, как лось, а если, мол, кому-то не нравится мой окорок – это его личная сексуальная драма. Не желает он признавать себя калекой. Из кожи вон лезет, чтобы самому себе доказать: здоров, полноценен! И доказывает, чертяка!
Вот – раненые. Мужики. Не сопли какие-нибудь. Вот как надо! А не стонать по подворотням и переходам: помогите, люди добрые, на протезы.
Мне повезло. Я вообще везучий по жизни. Но - на грани всегда. Казалось бы, вот, все, попал, парень. Суши весла. Но в самый последний момент мне удача волшебный пендель отвешивает, и я опять в шоколаде. Экстремал поневоле, короче.
Мне повезло: за полгода в Чечении – ни одной лишней дырочки в организме. Хотя…была одна. Кариес образовался. И все-таки считаю себя раненым. Нет, не ради понта – для хохмы. А что? В госпитале две недели мух давил? Давил. Раненый, блин!
Валялся я с очень серьезной бедой. И очень негероической.
Короче, дело как было? Батарея наша на марше. Лето, птички-бабочки. Жара! Само собой, пить охота. И жрать заодно. А воды – кот наплакал. Да и едьба в хвосте колонны тащится. На броне кэшээмки восседаю, аки Чапай впереди своей кавалерии на вороном коне (КШМ – командно-штабная машина, фактически, передвижной координационный центр батареи. Бронированная гусеничная хреновина с кучей антенн и одним чахлым пулеметом). Броник на мне, гранаты, магазины запасные, на коленях – «калаш» с подствольником. На башке – сфера с кустиками (сфера – защитный шлем-каска, тяжелая круглая байда для защиты черепов особо крутых парней. Некрутые в сфере выглядят глупо и смешно, совсем как головастики. Крутым – в самый раз). Короче, Рэмбо от зависти удавился бы.
Проезжаем маленький такой юрт (типа, село, в переводе с вражеского). Смотрю – в одном дворике чеченка в годах козу доит. Опа, думаю, повезло. Вот она, и еда, и питье в одном подойнике! Стучу в броню: «Товарищ лейтенант, разрешите отлить сгоняю!». Лейтеха, желторотик, сперва ворчать начал, думалку из лючка командирского выпростав. Молодой, все по уставу хочет. Необстрелянный совсем. Не положено, говорит. Сиди, мол, рядовой Петров, и терпи. Присягу давал? Давал. Так вот, муки неутоленного желания поссать входят в перечень упомянутых в присяге тягот и лишений военной службы.
Я ему жалобную морду состроил, потом пригрозил, что броню обоссу. Короче, сдался лейтенант, отпустил. Благо колонна медленно шла, спрыгнул я с машины, к чеченке с козой ломанулся. Стучусь вежливо, этакий Терминатор, в калиточку. Здравствуйте, говорю, тетенька.
Чеченка на меня исподлобья глядит, настороженно так. Как сейчас помню: платок черный, усики черные, а между ними – глазищи, что твои маслины. Чего, мол, надо? Молочка, говорю, не найдется ли? Я заплачу, если такое дело. Мне не жалко. Старуха рукой машет: так пей. И подойник протягивает. Попил я молочка, короче, вволю.
А через три дня – амбец настал. Амебная дизентерия! Из жопы ручьи текут, никакой пробкой не заткнешь. Температура под сорок. Короче, все симптомы.
Меня – в госпиталь, в Моздок. В Ханкале чего-то не приняли. Две недели там с горшка не слезал. Думал, все кишки в унитазе оставлю. Врачи, суки, издеваются: герой, мол! В жопу раненый джигит…
Ан нет, выкарабкался. Нормально.
Теперь, если спрашивают, говорю: да, было дело. Ранен был секретным биологическим оружием – дизентерийной амебой. Коварная наймитка врага траванула доблестного воина, карга старая!
Ну, нет, это не пиши. Не надо. Она – баушка хорошая. Добрая по-своему. Откуда ж она знала, что у нее такая зараза в подойнике живет?
Вот так вот.
И вот еще один персонаж. Друг детства, типа. Попал на Кавказ пораньше меня, когда вторая чеченская только начиналась. Наши уже погнали ненаших за пределы солнечного Дагестана, а позади себя наоставляли кучу блок-постов. Так, на всякий пожарный. Вот, этот кадр на такой тыловой блок-пост и попал. Служба – не бей лежачего! Тишина, покой. В соседнем ауле самогон разливают почти даром. Трава, опять же…В общем, служил - не тужил.
По пьяни ночью поперся он за водой до родника. И с ним еще один такой же разъездяй. Идут, друг друга подпирают. И нарываются на забытую кем-то растяжку. Второго-то алканавта насмерть посекло, в дуршлаг просто. А этому – самую малость икроножную мышцу чиркнуло. И все!
Его - в госпиталь, ибо орал он, как резаный и всерьез готовился к встрече с Создателем. Там он врачам в жилетку наплакался, что не может больше на войне быть, что застрелится. Выпил, с кем нужно из эскулапов, его и комиссовали.
Домой вернулся – весь при понтах. Герой, мать его! Чуть что, орет насчет пролитой за счастье народное личной крови и всем шрам на ноге показывает. Я ему поначалу верил: настрадался, мол, человек. А потом сам через войну прошел – и как дембельнулся, первым делом рыло ему начистил.
Сейчас не разговариваем. А до армии лучшими друзьями были.