Ты говоришь, что помнишь мой голос с лёгкой, с почти незаметной хрипотцой. Больше ты ничего не помнишь. Я помнила волосы. Белые, неестественно белые, как будто выжженные перекисью водорода, до плеч, а может и длинней. Почему-то кажется, что ещё помнила глаза, но это уже вряд ли, я их и сейчас-то толком не могу себе представить. А вот нос твой помнила и помню. Его было бы сложно забыть, даже если очень постараться. Не то, чтобы он уж очень большой или какой-то неправильной формы. Нет, он красивый и идёт тебе, как никакой другой нос. Но он запоминающийся. Я его множество раз описывала, украшая им своих главных героев. Может это и глупо, но ты подарил его моим персонажам. Они теперь гордо носят твой нос.
Сейчас твои волосы вновь вернули свой прежний цвет, неестественно белый, как у Спайка, любимого нами с подружками некогда вампира, но потеряли прежнюю длину. Наверно это и к лучшему. Всё течёт, всё меняется, да? Ну и мы с этим Всем вместе, не заставляя себя ждать. Мы только иногда оглядываемся назад, за что Всё на нас вежливо прикрикивает, иногда притопывает, и мы машем рукой на прошлое и поспешно ускоряем шаг, чтобы ни за что и ни при каких обстоятельствах не остаться в нём. Ты ведь теперь тоже так делаешь. Раньше ты вероятно и не думал, что так будет. Что ты будешь оглядываться в это прошлое и искать там оправдание своей нерасторопности. У нас не было общего прошлого, у нас не будет общего будущего и тем более для нас не существует общего настоящего. А я всё равно оглядываюсь. Время может сколько угодно топать своими маленькими ножками и ругаться на меня, но я так и буду засматриваться на несуществующее прошлое.
Ты тогда пришёл со своими белобрысыми волосёнками в той забавной одежде, а я смотрела на вас, на тебя и на второго с тобой, не белого, но рыжего, как на двух героев, вернувшихся с войны. Пусть вы и не сражались, а так, дружно морально и громко поддерживали одну из сторон, для меня вы были героями. Я так и запомнила вас. А потом я немного испуганно потупила глаза и представилась.
- Меламори. – Проговорила я, боясь поднять ресницы.
Ты ехидно сузил глаза и намерено безразличным тоном осведомился.
- Фраевщина?
Сейчас я знаю, что надо было ответить. Надо было задрать подбородок повыше, поднимая и так вечно вздёрнутый носик на небывалую высоту, сузить надменно глаза и с вызовом сверлить тебя взглядом. А потом резко опустить голову вниз, запутаться от резкого движения в собственных волосах, засверкать глазами, улыбнуться так широко, как это возможно и не переставая улыбаться ответить вопросом на вопрос:
- Тебе ли не знать, сер Макс?
И отбив твой пронизывающий до костей взгляд, в котором перемешался страх с недоумением, удивлением, раздражением и не понятной пока до конца радостью, продолжить.
- Да я это, я! Дырку в небе над тобой, Чудовище, что-то с памятью твоей. – Схватить тебя, ещё не вернувшегося в обычное состояние и от этого не сопротивляющегося, за руку и повести за собой прочь от десятков любопытных глаз, приговаривая: - Пошли уж, несчастье моё, будем возвращать тебе память.
А ты всю дорогу не отводил бы от меня своих, всё ещё не совсем верящих в свалившееся тебе на голову счастье, глаз.
Вместо этого я тем же испуганно-нерешительным тоном, что и до этого подтвердила:
- Фраевщина.
Ты глубокомысленно ухмыльнулся, и так зная ответ, представился и завёл недолгий разговор о Фрае. А через столько лет после того глупого и бессмысленного знакомства, в котором только один из нас назвал пусть не истинное, но настоящее имя, хотелось сказать только одно - у меня никогда не было хрипотцы в голосе, пусть даже лёгкой! Разве что на утро, после того, как вечером переусердствую с трубкой… Но тебе, увы, не доводилось видеть меня утром.