Еврей Мышкин

               



Я твердо убежден в следующем. «А». Все явления в этом мире взаимосвязаны, и просто так, по прихоти обитателя запотолочной выси, ничего не происходит. И «б». Моральное здоровье всякого народа зависит не от количества его гениев, а – идиотов. Чем выше процент последних, тем тусклее солнце, освещающее  будущее. Чем площе лица, тем грудь податливее на безучастие, а глаза прибыльнее скукой.
Вот вам анекдот первый.  Во втором классе средней школы имени Горького учился некий Мышкин Ваня, который, по разумению энциклопедически подкованной общественности, никак евреем быть не мог. Все, напротив, в ту эпоху бесколбасных прилавков и расфасованного по книгам счастья, успешно мимикрировали. Мышкин Ваня, обзаведшийся вполне безобидными для Советского Союза фамильными данными, им таки был.  Гордый поступок отца оставил чернильный след в классном журнале. В графе национальность, что непременно следовало знать пеналам и перьевым ручкам, напротив имени Иван Васильевич Мышкин было честно записано: еврей. Мне очень хочется спросить ботаников: были ли такие случаи, когда еловая шишка умоляла именовать себя бананом? И наоборот? Ну, да ладно.
Вот вам анекдот в нагрузку – в виде парты старого образца, с внутренней секцией для портфеля и откидывающейся крышкой. Иван Мышкин, ученик второго класса, заинтересовался строением школьной мебели. Засунув голову в пространство, предназначенное для сумки, он, для приличия, как и положено исследователю, обнюхал дерево. Затем что-то гукнул – чем взбудоражил товарищей и преподавательницу. И неожиданно заорал благим матом. Голова исследователя партовых пучин прочно застряла между досками.
Тут вот на пороге абзаца стоит история, чтобы поведать свое, сокровенное. О том, что когда еврею плохо, ему спешит на помощь весь просвещенный мир, радующийся втихомолку падению цен на исключительность. Особенно, если этот еврей – обладатель какой-то закисшей родословной, как наш Иван Мышкин.
Тянули товарищи Ваню за плечи, как репку, тянули – да не вытянули. К ним в хвост пристроилась Анна Николаевна, бормочущая что-то о своевременной пользе абортов. Детки за Мышкина, учителка за деток, тянут-потянут, а голова сопротивляется: уши раскинув, набухла, как по весне березовая почка. Вызвали завхоза, замечательную плотницкую душу, дядю Захара, что неоднократно говорил о пользе пилы и молотка в деле правки человеческой природы. Вызволил умелец Ваню из партовой неволи. А, сблагородничав, принялся руками отчаяние рисовать. Парту ведь пришлось полностью списать с баланса. Какая-то, видимо, необыкновенная голова была у ученика Ивана Мышкина, с сучками и припухлостями в разных местах. Еврейская голова.
Школа – это не только переменки, лепка из пластилина крокодилов и занудный разбор арифметических действий. Школа – это еще и родительские посиделки, это выдаивание из уст предков тайн об их чадах.
– Скажите, пожалуйста, – обратилась к отцу Мышкина Анна Николаевна – с той официально-трогательной нотой в голосе, что употребляют обычно врачи, приговаривая больного к смерти, – вам Иван дома рассказал, что он натворил?
Папа Василий Кириллович на еврейский манер сильно удивился и выплюнул в лицо учительницы вопрос:
– А шо он должен был рассказать?
На входе в этот абзац притулилась психология. Ей есть из какого материала нарубить раздумий. Она утверждает, в частности, что шипящее, как беременная оладьями сковорода, «шо» существенно понижает у собравшихся слушателей сексуальную потенцию.
Действительно, все обмякли, в том числе и Анна Николаевна, понимающая, что еврейскому прононсу можно противопоставить лишь факты.
– Ваш Ваня, знаете ли, – как-то без особого энтузиазма сказала преподавательница, – в парту вогнал голову, а вытащить назад не смог. И пришлось выпиливать – ее. Школа понесла ущерб.
– Мой сын? – Переспросил Мышкин-старший, намеренно усиливая напевность слога. – Это физически невозможно.
Вот вам анекдот на третье. Василий Кириллович, жаждущий справедливости и, как все гонимые, видящий во всем наговор и плетение зла, только в практическом доказательстве своих слов видел смысл. Теория нужна в мирное время, считал он. Сам кое-как примостившийся на детской скамейке парты, громоздкий Мышкин, откинув крышку, повторил в точности действия сына. Голова его, как мыло в заросли, легко скользнула в глубину стола. Он успел спросить себя – уже там, в затхлой клетушке – задушенным голосом:
– Шо же это такое?
Ему еще было интересно знать... Собрание родителей вызволить изломанного несчастливца не сумело. И пришлось срочно из дому вызывать плотницкую душу, дядю Захара. Какие-то несуразности в виде кочек и горок содержала еврейская голова Мышкина-отца.
Но вот хоть убейте, представить себе, что такое могло бы случиться с каким-нибудь Гурфинкелем, Шпигелем или Перельманом, просто невозможно. Черт знает что творит иногда фамилия с человеком!