Когда-то я был человеком. Таким как ты сейчас. Это было прекрасно и волнующе, но время стерло это непостоянное ощущение. У меня, наверное, была семья и работа, может быть, я неплохо играл в шахматы, не исключено что любил весну и хорошую компанию. Но это лишь предположение остаточного сознания в шишковатом вместилище животной алчности, которое когда-то было моей головой. Я не помню причины, стирается из памяти и процесс моей трансформации, но кое- что я тебе расскажу….
То было январское утро. Прекрасное солнечное утро нехолодной зимы. Я вышел из Дома и направился по каким-то своим делам вглубь Города. Вокруг невыносимо ярко блестел свежевыпавший снег, столь ярко отражающий всепроникающий солнечный свет, что глазам было больно внимать его белой атаке. Прикрыв рукой слезящиеся глаза, я на мгновение остановился посреди Парка и в растерянности ожидал, когда пройдет неожиданное ослепление. Минута проходила за минутой, но смотреть все также было больно. И, хотя, это доставляло некоторой дискомфорт, мое внутренне состояние было сравнимо с негой детского сознания, наслаждающегося чистотой зимы. Наконец глаза стали различать предметы вокруг, которые почему-то были иными, чем несколько минут назад. Дрожь мучительного и сладкого предчувствия пробежала по моему позвоночнику и взорвалась огненным эдельвейсом в легкой голове. Все было так, словно я проснулся и мой долгий, все повторяющийся неспешный сон, перешел в реальный мир, который был лишь его продолжением, просто немного другим. Мои Другие глаза заметили варежку, потерянную маленьким ребенком, она так беззащитно и откровенно лежала на блестящей белизне временной девственности зимы, что я невольно испытал острый приступ умиленья и светлой тоски. Тоска была столь неожиданна и глубока, что я сразу забыл про все свои дела и, остановив свой пустые глаза на красной, окаймленной желтым сложным орнаментом, варежке, погрузился в нее всем своим сознанием. Видения и сцены, проносящиеся в этот момент перед моим внутренним взором, были сложны и неоднородны, но все они усиливали тот странный пучок чувств, овладевший мной мгновенно и безвозвратно….
Следователь ленинского РОВД Наталья Серая, завершив рабочую смену, направлялась в кафе «9-й круг». Настроение у Натальи в этот день было превосходное. Сегодня начальник ее РОВД сообщил за чашкой кофе в своем кабинете, что через месяц она станет майором. Для 27 –летней девушки это было очень неплохо, но не только это ласкало мысли Серой в этот зимний вечер. Она направлялась на встречу к адвокату Кольцову, который спешил порадовать следователя «благодарностью» подследственных по делу, которое вела Наталья. Дело было простым и выгодным. Трое молодых людей были задержаны оперуполномоченными ее РОВД на «точке» продажи марихуаны. При обыске была изъята доза, достаточная для привлечения задержанных к уголовной ответственности. Конечно, реального срока за этот проступок молодые люди не получат, но двое из них учатся в высших учебных заведениях, которые не приветствуют в своих стенах «уголовников». Кольцова рекомендовала подследственным сама Наталья Серая, что исключало возможность неприятного форс-мажора в случае принципиальности особенно грамотных граждан.
Наталья улыбнулась, заметив Владимира Кольцова, сидящего за своим любимым столиком возле большого панорамного окна кафе «9-й круг». Еле заметно кивнув ему, она направилась к входу. Не в первый раз входя в портал этого популярного заведения, Наталья задумалась о непонятном названии кафе.
- Привет, Вова, - Наталья была в форме особенно обворожительна, чем без зазрения совести всегда и пользовалась. – Как дела?
- Нормально, прекрасная Наталья! – Кольцов был небрит и весел, что было привычно. Обнадеживал и хороший ужин, стоящий перед Кольцовым, – он никогда не заказывал еды, если дело «не выгорало». – Что-нибудь будешь?
- Нет, спасибо, - Наталье не терпелось перейти к сути их «свидания» - Что там наши клиенты?
Кольцов, не глядя на следователя, достал из роскошного портфеля конверт и толкнул его к Наталье. – Сорок штук на тебя и опера твоего непутевого.
Серая аккуратно забрала желанный конверт, ей казалось, что через его тонкую бумагу ее изящные чуткие пальчики ощущают возбуждающую фактуру преступных купюр.
- Что-то много в этот раз! – Наталье всегда тяжело было возобновлять диалог с Кольцовым после передачи денег.
- Если не нужны – давай обратно! – Владимир засмеялся и сделал шутливый выпад в сторону сумки Серой, в которой исчез конверт с деньгами. – Шучу! Развел их по полной – деньги есть у родителей, которые привыкли в этой жизни дуть на воду. «Отказняк» оформляйте, надеюсь, второй протокол изъятия не потеряли?
- Все будет ровно, Кольцов! – Наталья никогда не одобряла подобных шуток. – Лучше скажи, в честь чего назвали это кафе?
Кольцов поперхнулся и, взглянув на Серую, влажными красными глазами проникновенно поведал. – В честь нашего с тобой места обитания на том свете! В честь девятого круга Ада…
Уходя, Наталья так и не смогла понять - шутит адвокат или нет…
…В берлоге было холодно и одиноко. Я сидел и укреплял мои новые когти – стальные черные кусочки моей воли намертво связанные кожаными ремнями плоти лап. Когда тоска покидала меня, приходил голод, и, пока он был слабее повторяющихся видений о детской варежке на сверкающем снеге, белый зверь не покидал своего жилища. Время от времени что-то рождалось внутри моей глотки, вырываясь сдержанным звериным рыком сквозь плотно сжатые желтые клыки моей скалящейся пасти. Глаза ничего не видели, устремленные вглубь угасающего сознания. Зверь мог провести здесь вечность, но вой вьюги и опустошающий голод гнали его полуживое тело дальше, туда, где добыча разгуливала свободно и без страха, туда, где остывающее мясо вновь утолит его единственную фантазию. Еще мгновение я медлил, потом глаза приобрели осмысленное выражение, и узловатое, опутанное крепкими мышцами, тело рванулось вперед …
…В жизни и карьере Натальи Серой в последнее время было множество успехов. Она была почти счастлива, почти.… Весьма юный возраст для следователя ее родного Ворон-града и определенная гибкость восприятия не давали ей закостенеть окончательно и, иногда, яркие картины работы возвращались в ее памяти, неся с собой беспокойство и сомнения. Четырнадцатилетняя безымянная «лохотронщица» которую усадили на обшарпанный стул в комнате дознавателей и, застегнув наручники с шестнадцатикилограммовой гирей на вывернутых девичьих руках за спиной, били резиновыми дубинками по груди. Она кричала, потом хрипела, ее глаза непрерывно искали избавления в стеклянных смеющихся «зеркалах души» оперов. Потом, когда пузатый оперуполномоченный Баринов надел и раскатал презерватив на своей дубинке и пообещал девушке анальную дефлорацию, она… обмочилась. Еще были продавцы грязного героина – целая семья цыган, которую по приказу начальства пришлось «оправдать», вероятно, за солидные деньги. Была молодая женщина Елена, которую изнасиловал один из оперуполномоченных ее РОВД и которую долго травили местной уголовщиной, чтобы она забрала заявление из прокуратуры. Тогда Степан Митрофанович – начальник следствия долго рассказывал ей про честь мундира и про «зрелость» восприятия подобных инцидентов.… Много чего могла вспомнить Наталья Серая того, за что в любимых ею советских фильмах человека называли подлецом, а иногда и сажали в тюрьму. Но время сейчас было уже иным.
Она шла и думала обо всем этом и об сорока тысячах, которые ей так не хотелось делить с Артемьевым и которые были равны в ее восприятии неплохой жидкокристаллической панели, столь желанной в антураже ее квартиры. Красивые нежные снежинки кружили вокруг нее в сложных и неспешных маленьких смерчах, оставляя эфемерные поцелуи на сером пальто. Уставшие за день ноги в изящных сапожках несли Наталью домой сквозь запорошенный пургой Парк. Он был красив этим зимним вечером.… Что-то ударило следователя в плечо, сбив миниатюрное тело женщины в сугроб. Липкое тепло охватило весь верх спины Натальи за миг до того, как пришла резкая боль от многочисленных проникающих ранений…
Еда была теплой и слабой. Барс бесшумно приближался к упавшей женщине, оставляя аккуратные красные следы своей левой лапой. Существо сделало непонятное движение, пытаясь что-то вынуть из лежащей рядом сумки. Одним рывком я перекусил ее руку, влажным хрустом усмирив рык, вырывающийся из страшной пасти. Визг боли еды потонул во все усилившейся метели. Наступив обеими лапами на грудь существу, барс вырвал кусок мяса, которое когда-то было правой грудью женщины, и жадно сожрал его. Но что-то было не так! Это что-то было еще в не совсем правильном запахе еды, когда я крался, издалека наблюдая за ней. Это была правильная еда, но она была сырой, ей еще несколько лет нужно было набирать соки, которые могли насытить меня. Издав прощальный разочарованный рык, Барс потерял интерес к добыче и исчез в снежных волнах белой ночной вьюги.
Наталья пришла в себя и, ничего не видя за снежной пеленой, заорала от нечеловеческой боли охватившей ее покалеченное тело. Через полчаса ее нашли и в реанимации Городской больницы спасли жизнь. Наряду с отсутствием кисти правой руки и левой груди у Натальи Серой обнаружились фундаментальные проблемы с психикой. Сразу выпав из восходящего вектора развития собственной жизни, женщина опустилась на дно социального общества, забытая «полноценными» коллегами и бывшими ухажерами. Сильное для того чтобы жить, но слабое для прерывания неполноценного бытия, существо до конца своих очень долгих дней помнило оскаленную пасть и глаза! Не кошачьи, но глаза осатаневшего человека, демона погубившего ее светлую жизнь.
Снежный Барс не остался голоден в тот зимний вечер – хирург приемного отделения больницы стал его добычей. Он был немолод и приобрел с этими «урожайными» годами нужный Барсу запах и вкус. Наслаждаясь этим воющим куском человеческого мяса, я чувствовал загубленные им жизни не спасенных детей и, не имеющих возможности заплатить, взрослых! Я рвал его глотку и видел опасную бездарность, неуместность и вредоносность этой особи для своих сородичей, отчего кровь его казалась медом, а кости были слаще сахара! Насытившись, Барс улегся посреди пустыря, где поймал врача, положив свою голову на крепкие лапы. Чувство сытости примитивной, но мощной волной захлестнуло зверя, растворяясь в его тяжелом урчании где-то за гранью звуковых колебаний. Так он и будет лежать, припорошенный мягким снегом и своей невосприимчивостью к холоду, пока тоска вновь не вернет ему образы того январского утра и той детской варежки. Варежки, которая рвала его сущность на части, варежки, которая могла принадлежать его ребенку….
КОТОРОГО НЕТ В ЖИВЫХ