Фантасмагория
о «коварстве мирового разума»,
«витающих» в пространстве сознания темах,
и не только…
Хотели бы вы заглянуть в Начало?
«Начало чего?»- должен последовать вопрос. Потому что, может быть начало события, или имени, или вещи, или сущности. Но такие, «распадающиеся» на множественность, начала при внимательном и придирчивом взгляде на них – и не совсем начала, вроде… Начало Абсолютное - начало всех начал – должно быть целостно и неделимо. Но тогда как (и почему?) возникают другие начала? И из них – имена, и из имен – события, а из событий – вещи?
Так размышлял мальчик, складывая из разноцветных кубиков башенки и домики. Кубики, и призмачки, и всяческие параллелепипеды, были разбросаны в великом множестве тут же, на гладком белом полу. Сколько себя помнит, мальчик всегда был здесь, в окружении разноцветных и разновеликих кубиков (и совсем больших – почти с него ростом, и крохотных – со спичечный коробок).
Он совсем не помнил Начала: как появился здесь, в огромной овальной зале без окон и дверей, такой светлой и тихой, с белыми, немного шершавыми, стенами (иногда казалось, они призрачно колышутся, как натянутые холсты), с белыми же гладкими- гладкими, почти зеркальными, полом и потолком.
Иногда ему хотелось узнать: что такое это «Начало», когда, вероятно, еще не было, и Его, и этих стен, и этой залы? И каково это – «быть в начале»? Или – «быть началом»?
Впрочем, все же он нечасто задумывался над этими важными вопросами, потому как уже однажды решил для себя: если он здесь – значит, и у него было свое Начало…и значит, он – Продолжение…?
По правде говоря, не так уж много времени у него и было на раздумья. Мальчик увлеченно строил и перестраивал, создавая из кубиков целые города и страны, пытаясь достигнуть какого-то неведомого еще пока ему, но такого желанного совершенства. Он так хотел построить Идеальный Город: красивый и стройный, с высокими-высокими домами и башнями, с прямыми-прямыми улицами. Но Идеальный Город все не получался: и башенки рушились, и улицы получались не совсем прямыми. Но мальчик неутомимо трудился: строил снова и снова, пока не уставал. И тогда он принимался за другие игры.
Или пока не начинал сердиться (на себя - «неумеху»- и на несклАдные кубики). И тогда он разрушал построенное, разбрасывая в гневе (о, он умел гневаться!) вокруг все эти игрушечные параллелепипеды и призмы. (При этом ему чудились (он на миг останавливался и прислушивался, еле дыша) далекие раскаты громов, а по зеркальному полу, порой, при этом пробегали неяркие всполохи каких-то молний). Было не страшно, но любопытно. Мальчик «остывал» и начинал строить заново.
Или пересаживался в другое место, где у него находилось целое богатство: разноцветные осколки - стеклышки. Оранжевые, синие, розовые…Через них так весело было смотреть: мир вокруг окрашивался в разноцветные краски!
Прикладывая к глазу то одно, то другое стеклышко-«окошко», мальчик фантазировал зеленое лето, и синий дождь, и розовый рассвет (откуда-то он знал, что есть и дождь, и лето, и рассвет). И еще – когда он долго смотрел через какое-то стеклышко на стену, то она (на какое-то время) окрашивалась в тот же цвет. Конечно, не такой яркий, как у его стекол, скорее, пастельный. Но он все равно радовался: его зала становилась красивой - красочной. Чем более длительно он смотрел, тем более яркой становилась стена. Иногда он часами глядел сквозь стеклышко, чтобы сделать мир вокруг как можно красочней. И тогда ему чудились смутные тени на стенах – «холстах»: стремительные или неподвижные, они заставляли его убирать стеклышки и всматриваться в них внимательно-внимательно, до рези в глазах.
Но тени исчезали, и краски растворялись - стены залы снова приобретали девственную белизну.
Если вы думаете, что мальчику было одиноко в пустой зале, то это - вряд ли. Одиночество можно ощутить, только почувствовав множественность, а мальчик всегда был один. Ему не с чем было сравнить. Он мог расстраиваться, грустить (когда у него ничего не выходило), радоваться – когда что-то получалось. А скучать он не умел. Так много всего интересного было вокруг: кубики, из которых можно было строить великолепные замки, и калейдоскопы-стеклышки, с помощью которых можно было окрашивать мир!
Но больше всего он любил играть с полупрозрачными «шариками», внутри которых плескалось …нечто. Он не знал наверняка, что это, но верил: эти легкие, почти воздушные, иногда похожие на мыльные пузыри, «шарики» – живые. Он так для себя решил, когда однажды попытался «расковырять» и раздавить один, чтобы посмотреть, что там, внутри. Мальчишка! Ничего у него не вышло! «Шарик» подскочил и - пискнул . Взяв его в ладони, мальчик попытался заглянуть во внутрь, и ему показалось, что на него тоже смотрят в ответ. Устыдившись, он прижал шарик к груди и почувствовал, как изливается из него тепло.
Впрочем «шарики» были разные: и теплые, и холодные, и совсем горячие. Все – полупрозрачные, но с вкраплениями цвета в глубине. Пульсирующие под рукой и спокойные, гладкие и ребристые, тяжелые и легкие, влажные на ощупь и сухие, и - которые совсем не ощущались. Они то прибывали, то снова исчезали куда-то, то крутились вокруг и вились за ним, куда бы он ни двигался, то лежали шевелящейся массой на одном месте
Мальчик обожал взять их в охапку – сколько хватало объятий - и что есть сил подбросить верх. «Шарики» веером разлетались в разные стороны, которые – медленно падали вниз, кружась, а другие – ударяясь о стены, упруго скакали вокруг. Было весело и смешно!
И еще мальчик заметил, что «шарики» реагируют на его настроение: когда он задумчив, размышляет, появляется больше совсем прозрачных, похожих на пузыри. А когда переживает – тогда больше плотных. Тех, которые были прозрачные (с ними легче и интереснее всего было играть), мальчик называл эйдосами, потому что они были самые разнообразные по форме и размеру, даже овальными и приплюснутыми.
А которые плотные (некоторые были такие тяжелые!) – монадами, так как они, вероятно, компании не любили, и играть с ними было трудно.
Впрочем, все же шарики были непохожи друг на друга, каждый - со своей «изюминкой»
Поэтому мальчик решил, что правильно будет дать им еще и имена...
Так было Всегда: и вчера, и сегодня; так будет завтра.
Впрочем, для мальчика практически не было никакого «вчера», и «завтра». Но он знал, что «вообще» и для кого-то - есть. От своих «друзей» по играм. Он много от них узнал и многому научился.
И еще, когда мальчик, усталый и довольный удавшимися играми, засыпал, то не видел, что некоторые его самые любимые «шарики» «выходят погулять». «Просачивались» сквозь стены, они разлетаются разноцветными бабочками, рассыпаются веселыми искрами, растекаются ручейками и брызгами - по всей Занебесной области, и далее – опадают вниз, на сине-зелено-рыжую планету.
***
- Алина!
- Алина Родионова, иди сюда! И позови Данила и другую Алину, Крюкову: зачем они полезли на ту лестницу?
Пожилая воспитательница, как наседка, пыталась собрать «под крылышки» - на веранду - разбежавшихся детишек.
- Галина Ивановна, а Матвей козлика забрал!
- Подожди, Настя . Стой рядом.
- Алина! Алина!
***
- Вы не заметили, как кардинально (и массово!) меняются, например, нарекаемые детям имена?